Текст книги "Воры. История организованной преступности в России"
Автор книги: Марк Галеотти
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 3
«Воры». Рождение
Бог строит церковь, а черт часовню пристраивает.
Русская поговорка
Пираты водились и на Черном море. В 1903 году пассажирский пароход «Цесаревич Георгий» стоял на рейде абхазского порта Сухуми на юге Российской империи. Внезапно на его борт поднялись более двадцати разбойников, забрали с корабля и у пассажиров все более-менее ценное, а затем уплыли прочь на нескольких небольших лодках. В 1907 году то же самое произошло с кораблем «Черномор» у берега Туапсе, невзирая на присутствие шестерых вооруженных охранников. Чуть позже в том же году на Каспийском море 16 бандитов штурмовали корабль «Цесаревич Александр» на рейсе Красноводск – Баку. Иногда, впрочем, для удачного грабежа требовалась особая подготовка. В 1908 году корабль «Николай I» стоял в бакинской гавани, а в его сейфе лежали ассигнации и облигации на сумму 1,2 миллиона рублей (примерно 30 миллионов долларов по нынешнему курсу). На борт поднялись три человека в полицейской форме, якобы для проведения проверки. Их сопровождал человек, которого впоследствии опознали как Ахмеда, лучшего взломщика сейфов в Европе. Он без труда справился с корабельным сейфом, после чего псевдополицейские спокойно уплыли с добычей[131]131
Кирилл Ашотов, «Корсар Коба», Версия, 18 января 2016 года.
[Закрыть].
В 1918 году Юлий Мартов, лидер меньшевиков, заявил, что ключевой фигурой черноморских пиратов был некто Иосиф Джугашвили. Тот обвинил Мартова в клевете, а Мартову не позволили вызвать свидетелей, готовых подтвердить этот факт, и дело замяли. Впрочем, Мартов легко пережил свое поражение и в 1920 году покинул Россию, что, пожалуй, было мудро, поскольку Джугашвили, взявший себе революционную кличку Коба, к тому времени уже был известен под другим псевдонимом – Сталин.
В отличие от многих других большевистских вождей, Сталин не был продуктом университета или светского салона. Он общался с преступниками и бандитами, а как революционер выступал ключевой фигурой при «экспроприациях» – дерзких ограблениях банков для финансирования деятельности партии большевиков. Сам Сталин, по всей видимости, не был боевиком или «медвежатником». Скорее его роль заключалась в поиске договоренностей с «ворами», участвовавшими в экспроприациях ради денег (и иногда по идеологическим соображениям). К примеру, в 1907 году он организовал засаду на дилижанс, перевозивший деньги в тбилисский Имперский банк. В результате обстрела и использования самодельных гранат погибло почти 40 человек. Бандиты ускользнули с 300 тысячами рублей, хотя по большей части использовать эти деньги было нельзя. Они были в крупных купюрах, и их серийные номера были быстро разосланы по всей Европе. Сам вооруженный налет организовал безжалостный армянин Симон Тер-Петросян, известный под кличкой Камо, который руководил целой бандой и был этаким «вором»-революционером[132]132
David Shub, ‘Kamo: the legendary Old Bolshevik of the Caucasus’, Russian Review 19, 3 (1960).
[Закрыть].
Эта кровавая страница в тщательно отфильтрованной истории революции в России помогает увидеть очень интересную вещь: как сильно большевики – в частности, Сталин – желали использовать преступников в качестве союзников и агентов. Но в ходе этого сотрудничества они не только продавали революционную идею в обмен на выгоду здесь и сейчас, но и задавали условия для будущей трансформации преступного мира страны – процесса, который диктовал и развитие новой России, возникшей после 70 лет советского правления.
Война, революция и преступность
После хаоса Первой мировой войны, революции и Гражданской войны воровской мир прошел свою собственную революцию. Бандитизм то буйствовал, то затихал, новая власть устанавливала на селе новые порядки, нередко приводившие к обнищанию крестьян. Во времена наивысшего напряжения вспыхивали бунты, которые подавлялись с жестокостью и, хуже того, с эффективностью, невиданной в царские времена. «Аристократами» преступного мира оставались ловкие мошенники – по крайней мере, в популярном представлении. Этому немало способствовал образ Остапа Бендера, героя Ильфа и Петрова, – прохиндея, охотившегося на алчных подпольных дельцов и самодовольных бюрократов. Впрочем, через некоторое время неподъемный груз сталинской идеологии вытеснил подобные истории с книжных страниц обратно в устную традицию[134]134
Илья Ильф, Евгений Петров. Двенадцать стульев. Золотой теленок (М.: Азбука-Аттикус, 2017).
[Закрыть]. Во время революционной анархии часто имел место самосуд, причем не только на селе, но и в больших городах России. Писатель Максим Горький с ужасом (хотя и с некоторой долей преувеличения) заявлял в конце 1917 года о 10 000 актах самосуда, произошедших после падения царского режима[135]135
Orlando Figes, A People’s Tragedy: The Russian Revolution, 1891–1924 (London: Penguin, 1998), стр. 400.
[Закрыть]. Но и самосуды были подавлены советской властью; точнее, им удалось выжить, но уже в иных формах[136]136
Mark Galeotti, ‘Private security and public insecurity: outsourced vigilantism in modern Russia’, in David Pratten and Atreyee Sen (eds), Global Vigilantes (London: Hurst, 2007), стр. 267–289.
[Закрыть].
Что бы ни говорил популярный миф о «Великой октябрьской революции большевиков», она не была массовым восстанием, в ходе которого толпы людей заполнили улицы, размахивая красными флагами и распевая «Интернационал». На самом деле это скорее был переворот. Ленин, прозорливый политический прагматик, понял, что после падения царского режима в феврале 1917 года новое Временное правительство практически не имело реальной власти. По его собственному признанию, «мы увидели, что власть лежит на улице, так что мы ее просто подобрали»[137]137
Robert Daniels, Russia: The Roots of Confrontation (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1985), стр. 111. (Судя по различным источникам, это высказывание может лишь приписываться В. И. Ленину. – Прим. пер.)
[Закрыть]. Первая мировая война стала экзаменом, который царская Россия полностью провалила. За годы войны погибло свыше трех миллионов российских солдат и гражданских лиц; миллионы стали беженцами; на долгом и безнадежном пути их преследовали голод и болезни. Когда Временное правительство решило продолжить войну, лозунга большевиков «Мир, хлеб, земля» оказалось достаточно, чтобы у солдат, рабочих и крестьян по крайней мере не возникло желания оказывать им сопротивление. Ленинская Красная гвардия захватила главные города страны и заявила о создании нового государства – и тут начались настоящие трудности.
Несмотря на высокую цену, которую новому государству пришлось заплатить за выход из войны, оно практически сразу оказалось втянутым в не менее жестокую войну гражданскую. Против красных (а то и против друг друга) сражалось пестрое сборище монархистов, кадетов, националистов, анархистов, иностранных формирований, полевых командиров и революционеров разных убеждений. Гражданская война 1918–1922 годов оказалась для большевиков и формообразующим периодом, и трагедией с далеко идущими последствиями. Реформистские намерения и идеализм были принесены в жертву ради выживания, и, выиграв войну, красные потеряли душу. Им достался жестокий, проникнутый дисциплиной и милитаризмом режим, в котором могли преуспеть лишь циничные и безжалостные люди.
Не стоит удивляться тому, что множество бандитов и других преступников присоединились к большевикам и начали исповедовать марксизм ради карьерных возможностей. Даже многие большевики с беспокойством смотрели на то, как ЧК становится, выражаясь словами Александра Ольминского, «гаванью для преступников, садистов и дегенеративных элементов из люмпен-пролетариата»[138]138
Цит. по Paul Hagenloh, Stalin’s Police: Public Order and Mass Repression in the USSR, 1926–1941 (Washington, DC: Woodrow Wilson Center Press, 2009), стр. 27.
[Закрыть]. К примеру, в 1922 году во главе исполкома деревни Новолеушковская на юге России оказался некий Убийконь, конокрад, прославившийся еще до революции и отсидевший срок за изнасилование собственной 12-летней сестры. Его предшественник, Пасечный, также принадлежал к его банде конокрадов и чудом избежал самосуда в 1911 году. Среди других участников комитета были беглый вор и убийца[139]139
Joseph Douillet, Moscow Unmasked (London: Pilot Press, 1930), стр. 163–165.
[Закрыть]. В революционную схватку оказался втянутым даже Король Молдаванки Мишка Япончик. После революции его убедили присоединиться к большевикам. Он собрал целый полк, однако затем в 1919 году поднял восстание при обстоятельствах, оставшихся неизвестными. Он попытался вернуться в Одессу, однако попал в засаду и был убит в перестрелке с большевистскими частями в Вознесенске, в 130 километрах к северу от дома[140]140
Олег Капчинский, Мишка Япончик и другие. Криминал и власть в годы Гражданской войны в Одессе(М.: Крафт+, 2015), стр. 88–255; Федор Раззаков, Бандиты времен социализма (Хроника российской преступности 1917–1991 гг.) (М.: Эксмо, 1996), стр. 64.
[Закрыть].
Горький компромисс Ленина
Несмотря на явный полемический задор, в словах московского бандита Отари Квантришвили, сказанных в 1994-м, есть доля правды. «Пишут, что я крестный отец мафии. Организатор мафии был Владимир Ильич Ленин. И запустил все преступное государство…»[142]142
Цит. по International Herald Tribune, 15 April 1994.
[Закрыть] Называя богатых и жуликов врагами социализма, Ленин подспудно давал понять, что другие преступники вполне могут стать потенциальными союзниками большевиков. Это был лишь один из компромиссов времен Гражданской войны, сформировавших основу для всей советской эры. Хотя новое правительство и принимало драконовские законы – Военно-революционный комитет предупреждал, что «при первой попытке темных элементов вызвать смуту, грабежи, поножовщину или стрельбу на улицах Петрограда преступники будут стерты с лица земли»[143]143
Цит. по Peter Juviler, Revolutionary Law and Order: Politics and Social Change in the USSR (London: Free Press, 1976), стр. 15.
[Закрыть], – но на практике всего этого хватало с избытком. В 1918 году количество ограблений и убийств превысило довоенный уровень в 10–15 раз[144]144
Там же, стр. 19.
[Закрыть]. Более того, сам Ленин не был застрахован от беззакония. 6 января 1919 года он сам, его сестра Мария и его единственный телохранитель Иван Чабанов ехали на правительственном «роллс-ройсе», и вдруг им приказали остановиться люди в военной форме. Несмотря на совет Чабанова, Ленин настоял на том, что они – такие же законопослушные граждане, как и все остальные, и приказал остановиться. Людьми в форме оказались известный бандит Яков Кузнецов (известный также как Яков Кошельков) и его подручные, которым была нужна машина, подходившая для организации грабежей. Кузнецов, уголовник со стажем, имевший не менее десяти сроков, был слабо знаком с политикой текущего момента и не расслышал имени Ленина. Рассказывают, что в ответ на фразу «В чем дело? Я Ленин», бандит ответил: «Ну и что, что ты Левин? А я – Кошельков, хозяин города ночью». Поэтому Кузнецов просто забрал автомобиль, документы и револьвер Чабанова. Вскоре после этого, просматривая газеты, он понял, что упустил шанс получить ценный приз, и задумался над тем, чтобы попытаться взять Ленина в заложники. Однако к тому времени Чабанов уже выследил его. Началась широкомасштабная охота. Кузнецов несколько раз ускользал от властей, пока наконец не погиб в июле под градом пуль. Он получил посмертную славу как человек, который мог изменить ход советской истории, если бы только знал, кто такой Ленин[145]145
Свободная пресса, 27 июня 2015 года; Вечерняя Москва, 7 декабря 2016 года.
[Закрыть].
В общем, Ленин легко отделался. К бедствиям, принесенным Первой мировой, добавились хаос и трудности Гражданской войны. Они заставили двинуться с насиженных мест миллионы людей, и еще не один год по стране катились волны миграции. Это создало совершенно новые возможности для преступников. Им ничего не стоило затеряться в толпе и выбирать жертв среди людей, которых никто бы не хватился. К примеру, бандит Михаил Осипов, известный как Мишка Культяпый, многие годы творил свои кровавые дела в Сибири, перемещаясь из города в город, где совершал вооруженные налеты, а затем двигался дальше[146]146
Петровка, 38, 11 августа 2015 года.
[Закрыть]. Отличительной чертой его убийств был так называемый веер: он укладывал своих жертв ногами вместе, а телами по кругу, а затем методично мозжил головы с помощью топора. Ему и его банде приписывается не менее 78 убийств, и в самом большом из его «вееров» было 22 тела. Осипов был схвачен в Уфе в 1923 году и приговорен к смерти, однако перед казнью отправил поймавшему его комиссару, Филиппу Варганову, письмо с поздравлениями и признанием его профессионализма. Письмо завершалось словами «Мой совет вам таков: не изменяйте своей тактике и проводите ее в жизнь. Только такими путями возможно бороться с преступностью»[147]147
Московская Правда, 27 июля 2012 года.
[Закрыть].
Одна из самых ключевых проблем состояла в том, что делать с беспризорниками – миллионами бездомных и брошенных детей, которые часто сбивались в банды просто ради выживания. Уже к началу 1917 года таких детей было около 2,5 миллиона, однако «идеальный шторм» революции, эпидемий, голода и пронесшейся по России войны довел их число до 7 с лишним миллионов[148]148
Margaret Stolee, ‘Homeless children in the USSR, 1917–1957’, Soviet Studies 40, 1 (1988); Alan Ball, ‘The roots of besprizornost’ in Soviet Russia’s first decade’, Slavic Review 51, 2 (1992).
[Закрыть]. Новое правительство большевиков знало об этой проблеме и считало ее немаловажной. В феврале 1919 года был создан Совет защиты детей, призванный обеспечить беспризорникам питание, кров и воспитание, однако имевшихся у него ресурсов и опыта было явно недостаточно для такой задачи.
Беспризорность как явление сохранялась и в 1920-е годы, а вместе с ней – нищенство, воровство и даже акты насилия. Рассказывали истории – иногда преувеличенные, но, увы, чаще всего правдивые – о бандах подростков или даже детей, которые все чаще грабили и даже убивали своих жертв, сбившись в стайки по 10, 20 и даже 30 человек[149]149
Alan Ball, And Now My Soul Is Hardened: Abandoned Children in Soviet Russia, 1918–1930 (Berkeley: University of California Press, 1994), стр. 70–76.
[Закрыть]. Жозеф Дуйе, последний консул Бельгии в предвоенном СССР, был свидетелем подавления восстания в лагере Персиановка, который 25 детишек из Новочеркасска, вооруженные ножами и стрелковым оружием, захватили и удерживали почти неделю, пока армия не восстановила порядок[150]150
Douillet, Moscow Unmasked, стр. 118–119.
[Закрыть].
Власти были вынуждены все чаще принимать жесткие меры для обуздания беспризорников, превратившихся волею судьбы в преступников. Многие из них стали наркоманами, еще не достигнув подросткового возраста, и начали подражать взрослым из воровского мира, делая татуировки и придумывая себе клички. Хотя официальной политикой считалась реабилитация, многие считали, что малолетних бандитов уже не исправить. Один милиционер высказался прямо: «Если говорить без протокола, то я думаю вот что: чем скорее эти ваши беспризорники вымрут, тем лучше… Они безнадежны и все равно станут бандитами, а у нас хватает бандитов и без них»[151]151
Ball, And Now My Soul Is Hardened, стр. 83.
[Закрыть]. Свой вклад вносил и повсеместный страх перед уличным насилием. Дуйе (правда, не самый объективный свидетель) отмечал, что «в Советской России по вечерам опасно выходить на улицу. На закате улицы оказываются полностью во власти бесчисленных банд хулиганов»[152]152
Douillet, Moscow Unmasked, стр. 124.
[Закрыть].
Но беспризорники были не единственной, да и не самой главной проблемой. В 1922 году в отчаянной попытке оживить экономику Ленин заявил о смене прежней политики военного коммунизма, основанной на национализации, конфискации зерна и милитаризации труда. Новая экономическая политика (НЭП) представляла собой шаг в сторону свободного рынка: государство продолжало контролировать так называемые командные высоты, такие как банки и тяжелое машиностроение, однако крестьяне получили право покупать и продавать свои продукты. Были разрешены и многие другие элементы мелкого капитализма: более того, их развитие даже поощрялось. Эта противоречивая, с точки зрения пуристов, политика, которую Сталин в последующие годы выкорчевывал любыми средствами, оказалась на удивление успешной.
Бандиты и «сидельцы по 49-й»
Развитие частных предприятий открывало для преступников массу новых возможностей: от мошенничества и уклонения от налогов до охоты бандитов на представителей новой прослойки – «нэпманов». Большевистская полиция, получившая название «милиция», чтобы отличаться от правоохранительных органов царской власти, смогла привлечь некоторое количество царских же офицеров-ветеранов и следователей, однако ей все равно не хватало ресурсов и опыта (у большинства милиционеров не было никакого формального профессионального образования)[154]154
Hagenloh, Stalin’s Police, стр. 37.
[Закрыть]. Кроме того, ей приходилось справляться с последствиями открытия царских тюрем, когда были утрачены или уничтожены многие уголовные дела. Самые матерые бандиты оказались на воле и занялись своим привычным делом. К примеру, банда Василия Котова и Григория Морозова терроризировала Курскую губернию в 1920–1922 годах. Банда врывалась на далекие хутора и фермы, убивала всех жителей – сам Морозов предпочитал топор – и забирала все, что попадалось под руку. В 1922 году бандиты прикатили в Москву и в ходе трехнедельного насилия убили 32 человека. С бандой было покончено в 1923 году, и ее участников расстреляли, при этом было установлено, что Котов был выпущен из тюрьмы в 1918 году как «жертва царского режима»[155]155
Раззаков, Бандиты времен социализма, стр. 13–16.
[Закрыть].
Вновь пришло время свободы для бандитов, которые в основном ушли из села в город. Стали возникать и новые «народные герои», не признававшие никаких авторитетов. Одним из них был Ленька Пантелеев, отважный солдат Красной армии, а затем большевистский милиционер, уволенный в 1922 году – возможно, по распоряжению Сталина. Озлобившись, он обратился к преступной жизни и собрал банду, которая на пике своей деятельности совершала по 20 с лишним вооруженных грабежей в окрестностях Петрограда в месяц. Любвеобильный Пантелеев полагался не только на горничных и прислугу в качестве информаторов – его банда включала и женщин-стрелков, что было довольно необычно. После ареста и суда он сумел сбежать, еще прочнее укрепив свой статус мифического героя. Разгневанные советские власти буквально закрыли город после того, как он произвел еще 23 вооруженных ограбления. Его поймали и убили в результате широкомасштабной милицейской облавы, и властям было настолько важно уничтожить легенду о нем, что его тело выставили на обозрение в доказательство, что он действительно убит[156]156
Там же, стр. 10–11.
[Закрыть].
По мере решения основных задач, связанных с Гражданской войной, государство большевиков вновь обратило внимание на проблему системной преступности. Согласно печально известной статье 49 Уголовного кодекса РСФСР, принятого в 1922 году, людей начали арестовывать даже за мелкие преступления, такие как воровство в магазинах, или за связи с так называемой преступной средой. Затем им запрещали селиться в шести главных городах страны (вследствие чего эта мера наказания получила неофициальное название «Минус шесть»)[157]157
Hagenloh, Stalin’s Police, стр. 41.
[Закрыть]. Сидевшие по 49-й считались «социально опасными», и отношение к ним выявляло важнейшую точку напряжения в большевистском представлении об охране правопорядка. Несмотря на свои утопичные представления о социальной реабилитации, согласно которым преступность была симптомом классового неравенства и недостатка образования, многие вожди новой страны, закаленные в боях ветераны революции и Гражданской войны, продолжали ощущать себя на стезе борьбы. К примеру, в 1926 году руководитель ОГПУ Феликс Дзержинский – известный как Железный Феликс – предложил простое решение проблемы дефицита тканей, в котором он обвинял спекулянтов: «Думаю, надо отправить пару тысяч спекулянтов в Туруханск и на Соловки [в трудовые лагеря]»[158]158
В. Н. Хаустов и др. (ред.), Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 – декабрь 1936 (М.: Международный фонд «Демократия», 2003), стр. 113.
[Закрыть]. Это отражало степень неуверенности и напряжения, которые с готовностью и не считая жертв будет эксплуатировать ленинский преемник.
Дети Сталина
Среди татуировок советских преступников-рецидивистов XX века особой популярностью пользовалось изображение Сталина. Даже в основе издевательских татуировок лежало убеждение, что расстрельная команда просто не посмеет стрелять в своего хозяина. Кроме того, в этом выражалось своеобразное преклонение «носителя» перед своим верховным «паханом». В самом начале советской эры, в эпоху дефицита, общей неопределенности и слабости государственных структур, преступность, несмотря на все надежды, что она отомрет как «явление переходного периода», активно расцвела. К началу 1930-х годов статья 49 уже вовсю действовала и на политической арене. В 1932 году органы политического надзора (ОГПУ) выпустили инструкции для работников на местах, в которых говорилось об особо бдительном отношении к преступным и классово-паразитическим элементам и разделении их на новые категории. Так, явные бандиты попадали в одну группу с бездомными детьми[160]160
Hagenloh, Stalin’s Police, стр. 118.
[Закрыть]. В то время на селе царили голод и хаос. Сталинская коллективизация (которую можно назвать просто-напросто государственным захватом сельхозземель) привела ко всплеску беспризорности. Порой в трудовые лагеря в возрастной категории «около 12 лет» отправляли даже восьмилетних детей, неспособных или не желающих сообщить свой возраст[161]161
Jacques Rossi, The Gulag Handbook: An Encyclopedia Dictionary of Soviet Penitentiary Institutions and Terms Related to the Forced Labor Camps (New York: Paragon House, 1989), стр. 200.
[Закрыть]. При этом все более четкой становилась граница между обычной шпаной и людьми, в чьих действиях власти видели политический мотив. Обычные головорезы и бандиты считались классово близкими, «нашими», – то есть нормальными работягами, которые сбились с пути и нуждаются в исправлении. А политически неблагонадежные подвергались особо жестокому обращению, и их отправляли в трудовые лагеря миллионами.
Сталинский водоворот террора наряду с индустриализацией существенно изменил уклад воровского мира. Система трудовых лагерей – ГУЛАГ – стала мощным двигателем на пути к созданию государства нового типа[162]162
Авторитетный анализ этой системы можно найти в книге Энн Эпплбаум, ГУЛАГ (АСТ, 2017).
[Закрыть]. У этой системы имелись также политические и психологические аспекты: в трудовые лагеря ссылали людей, которые сопротивлялись коллективизации и вообще проявляли опасную независимость взглядов. Их участь служила предупреждением для всех, кто подвергал сомнению действия партии. По большому счету, секрета не делалось ни из арестов, ни из системы ГУЛАГа, ведь его узники работали во всех больших городах (к примеру, силами этих современных рабов был построен великолепный московский метрополитен). Никто не прятал и «столыпинских» вагонов с вооруженной охраной и решетками на окнах, которые цепляли к обычным пассажирским поездам. Аресты производились ранним утром не только из практических соображений (на рассвете люди особенно беззащитны и почти всегда находятся дома). Немалое значение имела и эффектная сторона процесса: приезд «черного воронка» в час, когда на улицах не было ни души, грохот сапог по лестнице, стук в дверь, затем крики детей и протесты перед неизбежным. Арестовать могли одного человека, однако все жители дома тряслись от ужаса и испытывали постыдное облегчение, мол, «на этот раз пронесло».
Созданный Александром Солженицыным убедительный образ «Архипелага ГУЛАГ», «почти невидимой, почти неосязаемой страны» на просторах Советского Союза, может навести на мысль о некой четкой границе между двумя мирами, вроде колючей проволоки. Однако это не вполне верно. Разумеется, тут не обошлось без лагерей со стенами, заборами, воротами и сторожевыми вышками. Но в отдаленных областях страны существовали и лагеря открытого типа, где охрану заменяли сами гигантские расстояния. Были системы трудовых бригад и лагерей на территории городов. Не забудем и о так называемых расконвоированных, имевших право приходить и уходить с работы без конвоя и даже жить за пределами лагеря. За попытку бегства им угрожала потеря этой поблажки и даже новый срок[163]163
Wilson Bell, ‘Was the Gulag an archipelago? De-convoyed prisoners and porous borders in the camps of western Siberia’, Russian Review 72, 1 (2013).
[Закрыть]. Существовала и система черного рынка, благодаря которой в лагеря попадали продукты, лекарства и другие товары. В свою очередь различный «дефицит», имевшийся в лагере, продавали окрестным жителям. Как вспоминал узник Сиблага Евсей Львов, «почти все население окрестных поселков ходило в ботинках, штанах, рубахах, шапках и ватниках лагерного образца»[164]164
Цит. там же, стр. 117.
[Закрыть]. А отсутствие для отсидевших реальной возможности вернуться домой привело к сращиванию многих лагерей с поселками, где селились бывшие зэки, маргинальные личности и любители «быстрых денег»[165]165
Roger Brunet, ‘Geography of the Gulag archipelago’, Espace géographique, special issue (1993), стр. 230.
[Закрыть]. В итоге сталинская система трудовых лагерей стала одновременно и государством в государстве, и неотъемлемой частью Советского Союза. И неудивительно, что все происходившее в ГУЛАГе влияло на мир за его пределами.
Многие зэки были политическими и сидели по 58-й статье о «контрреволюционной деятельности», под которой могло пониматься что угодно, от анекдота о Сталине до знакомства с человеком, находящимся под подозрением властей. Другие были либо мелкими преступниками, либо так называемыми бытовиками, преступления которых состояли в довольно банальных вещах – они опаздывали на работу или утаивали немного еды в голодные времена (в царские времена таких людей называли «несчастными»[166]166
Sarah Young, ‘Knowing Russia’s convicts: the other in narratives of imprisonment and exile of the late imperial era’, Europe-Asia Studies 65, 9 (2013).
[Закрыть]). Во дни всеобщей беды было легко оказаться не на той стороне! Государство пыталось контролировать перемещение граждан, в частности, с помощью паспортов, из-за отсутствия которых обычные бродяги превращались в преступников[167]167
Svetlana Stephenson, Crossing the Line: Vagrancy, Homelessness, and Social Displacement in Russia (Aldershot: Ashgate, 2006), стр. 76–83.
[Закрыть]. Многие люди, пытавшиеся найти работу в провинции и не имевшие законного права жить в крупных городах побогаче, были вынуждены заниматься воровством или неофициальным трудом. Хаос в стране стимулировал развитие городского бандитизма. Банды типа «Черной маски» или «Лесных дьяволов», как правило, отметившись кровавыми преступлениями в одном городе, переезжали в другой. Некоторые состояли из профессиональных преступников, а другие, особенно занимавшиеся организованными кражами со взломом, состояли из людей, отчаянно боровшихся за выживание.
Вор в законе
Но кроме преступников «поневоле», существовали и настоящие, то есть «воры». Культура «воровского мира» передавалась от одного заключенного к другому и укреплялась в лагерях, в грузовиках и поездах «на этапе» и на пересыльных станциях. Заключенных постоянно перемещали по стране для того, чтобы избежать опасной концентрации в одном месте, освободить переполненные лагеря или обеспечить рабочие ресурсы для новых строек. Благодаря этому постоянному перемешиванию преступников со всего Советского Союза воровской мир стал еще более гомогенным, с крепкими внутренними связями. Он превратился в подлинный «бандитский архипелаг». В ходе этого процесса укрепилась и лагерная система. Она одновременно подавляла заключенных и способствовала распространению этой субкультуры, обучая их кодексу правил преступного мира. К примеру, в собственной тюремной газете «За железной решеткой» Вятлаг описывался как своеобразная школа, предлагавшая новый этап обучения для будущих опытных, «образованных» преступников[169]169
Цит. по Mark Vincent, Cult of the “urka”: criminal subculture in the Gulag, 1924–1953, PhD dissertation, University of East Anglia, 2015, стр. 76.
[Закрыть]. И дело заключалось не только в активном включении преступников в общую культуру, но и в передаче профессиональных навыков. Сталинский режим в своем фирменном порочном стиле занимался ускоренной урбанизацией и индустриализацией. И, как и в последние десятилетия царского правления, это приводило к росту специализации и деления на классы в преступном мире, что отражало процессы, происходящие в обществе. «Профессий» тут было множество, от «фармазонщиков», занимавшихся подделкой денег и часто работавших с «куклами» – пачками нарезанной бумаги или фальшивых купюр, прикрытых сверху и снизу настоящими, до «гонш», карманников, занимавшихся кражами в автобусах и трамваях в часы пик.
Тем не менее все они относились к «воровскому миру», и из этой критической массы выросло новое поколение авторитетных фигур, «воров в законе», следующих своему, воровскому кодексу[170]170
Александр Гуров, Профессиональная преступность: прошлое и современность (М.: Юридическая литература, 1990), стр. 108.
[Закрыть]. Эти персонажи не обязательно были главарями банд, самыми крупными, жестокими или богатыми преступниками. Скорее они выступали в ролях судей, наставников, ролевых моделей и высшего духовенства «воровского мира». «Пахан» по кличке Валентин Интеллигент, с которым как-то встретился Александр Долган, по всей видимости, как раз и был типичным «вором в законе»:
По своему статусу и авторитету этот человек равен королю. В мафии он был бы кем-то вроде крестного отца, но я не хочу употреблять здесь это слово, потому что крестный отец есть и в лагере, но там это обозначает совсем другое. К тому же пахан может находиться в любом месте, и он не связан с какой-то определенной семьей. Это человек, которого чтят в криминальном сообществе за его навыки, опыт и авторитет. Встретить такого особого человека, принадлежащего к высшему классу «урок», – достаточно большая редкость[171]171
Александр Долган, Американец в ГУЛАГе, русский перевод взят с сайта american-in-gulag.ru.
[Закрыть].
Валентин относился к Долгану довольно вежливо: для «вора в законе» было важно и соответствовать кодексу воров, и отвечать за его соблюдение, порой используя жесткие меры. Если мелкий «вор» делал себе татуировку, на которую не имел права, его могли убить или срезать кусок кожи с татуировкой с его тела. При этом зачастую дисциплина поддерживалась изнутри. К примеру, один «вор» в колымском лагере потерял три пальца на левой руке, потому что не смог уплатить долг (что считается в воровском мире почти святым делом): «Собрался наш совет старейшин, чтобы определить мне наказание. Истец потребовал лишить меня всех пяти пальцев левой руки. Совет предложил два пальца. Поторговались и согласились на трех»[172]172
Александр Горбатов, Годы и войны (М.: Воениздат, 1989).
[Закрыть]. Вор не выразил никакого протеста, поскольку «такими были законы», а «воры в законе» выступали посредниками, обвинителями и палачами в одном лице. Более драматичный пример культа брутальности и противостояния чужакам наблюдал во время отбытия срока в советском лагере Майкл Соломон. Молодого вора обвинили в том, что он сдал властям своих братьев. Он стоически молчал, не проронив в свою защиту ни слова, но когда ему предложили самому решить, каким образом его казнить – перерезать горло или удушить, – он выбрал первое. Старший из трех «воров», выступивших в роли судей, перерезал ему горло, затем спокойно отмыл нож и руки от крови и постучал в дверь камеры, чтобы позвать охранника и принять должное наказание[173]173
Michael Solomon, Magadan (Princeton: Vertex, 1971), стр. 134–135.
[Закрыть].
Сами «воры в законе» также называли себя «блатными», «урками», «уркаганами» и «блатарями». Они составляли меньшинство среди всех преступников, но несмотря на это, успешно навязывали свою власть мелкому жулью и политическим заключенным. Они терроризировали и унижали других, отнимали у них еду и одежду, сгоняли их с удобных мест в бараках и практически безнаказанно били и даже насиловали их. Мы знаем о «блатных» в основном по мемуарам политических заключенных, у которых, конечно, не было причин писать о них с симпатией, однако убийственные оценки их личностей появляются и в официальных отчетах, и даже в редких воспоминаниях лагерных начальников. «Блатные же не люди», писал Варлам Шаламов, а Евгения Гинзбург сходным образом полагала, что «уголовные – за пределами человеческого»[174]174
Варлам Шаламов, Колымские рассказы (М.: Азбука-Аттикус, 2013), стр. 411; Евгения Гинзбург, Крутой маршрут (М.: АСТ. Русская классика, 2017).
[Закрыть]. Помимо прочего, они заставляли других заключенных выполнять за них работу, поскольку кодекс «воровского мира» не разрешал и пальцем шевельнуть ради государства. Настоящий «блатной» мог симулировать болезнь, покалечить себя или даже вступать в драку с вооруженными охранниками, но не покориться им. Гинзбург описывает, когда она и другие политические «больше часа стояли у вахты возле ворот, коченея, ожидая исхода начальственной дискуссии и слушая пение блатных. Пританцовывая, те вопили: „Сам ты знаешь, что в субботу / Мы не ходим на работу / А у нас субботка каждый день…“»[175]175
Гинзбург, Крутой маршрут.
[Закрыть]
Несмотря на отказ следовать правилам ГУЛАГа – в следующей главе мы расскажем, как именно это происходило, – «воры» тем не менее адаптировались к ним. О богатой и брутальной культуре «воров» с ее собственным жаргоном, визуальным языком и привычками мы расскажем в главе 5. Сейчас же важно отметить, что лагерная система представляла собой своеобразный плавильный котел, в котором бесформенный воровской мир, возникший в России конца XIX века, не только стал более гомогенным и вобрал в себя представителей неславянских национальностей, но и приобрел то, чего ему всегда не хватало, – четкую иерархию. Беспощадная ежедневная борьба за выживание в ГУЛАГе, которую можно описать емкой фразой «Умри ты сегодня, а я умру завтра»[176]176
Дмитрий Панин, Лубянка – Экибастуз: Лагерные записки (М.: Обновление: Милосердие, 1990).
[Закрыть], лишь укрепила внутренние связи между «блатными» и углубила разрыв между ними и остальным обществом.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
