Текст книги "Воры. История организованной преступности в России"
Автор книги: Марк Галеотти
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 4
«Воры» и «суки»
Плохой тот вор, что около себя огребает.
Русская пословица
После Второй мировой войны система ГУЛАГа зашаталась в ходе борьбы между старыми «ворами» и теми, кого они считали предателями из-за сотрудничества с государством. Закон воровского мира недвусмысленно гласил, что должны делать все «честные воры» с такими отступниками. В легендарной воровской песне «Мурка» поется:
Вот пошли провалы, начались облавы,
Много стало наших попадать.
Как узнать скорее – кто же стал шалавой,
Чтобы за измену покарать?
Кто чего узнает, кто чего услышит,
Нам тогда не следует зевать:
Нож пускай подшпилит, пистолет поставит,
Пистолет поставит – пусть лежат![177]177
Одним из лучших источников таких песен может служить книга Майкла и Лидии Джекобсон Песенный фольклор ГУЛАГа как исторический источник (1917–1939). (М.: Современный гуманитарный университет, 1998). Также ряд источников приведен в Mark Vincent, Cult of the “urka”: criminal subculture in the Gulag, 1924–1953, PhD dissertation, University of East Anglia, 2015.
[Закрыть]
К примеру, после подавления в 1953 году особенно масштабного и кровавого бунта в Горлаге один зэк, бывший до ареста и заключения полковником Красной армии, стоял перед колонной пойманных бандитов и указывал на вожаков. Воры приговорили его к смерти. Сначала его держали в лагерной больнице, где он избежал покушения только потому, что ночью лег на чужую кровать. Затем его отправили в одиночную камеру в женском лагере, однако и там он не обрел безопасности и был зарезан одной из заключенных, знавшей, что за это ее ждет расстрел. Это не имело для нее значения: по словам Майкла Соломона, «смертный приговор был передан через подпольные каналы, и ничто в этом мире не могло отменить исполнения приговора, вынесенного мафией заключенных»[178]178
Michael Solomon, Magadan (Princeton: Vertex, 1971), стр. 185–186.
[Закрыть].
Личная привязанность, узы товарищества и доверия – все это прекрасно, но любой замкнутой социальной группе, особенно основанной на нарушении закона и стремлении занять более высокую ступень в обществе, необходимы механизмы осуждения и наказания тех, кто нарушает ее правила и ставит под сомнение ее ценности. Именно они, как будет показано в следующей главе, являются основополагающим элементом «воровского мира». Более того, это заметно и в других аспектах российской жизни – и в непрерывных людоедских поисках «предателей» (подлинных и выдуманных) во времена Сталина, и в откровенной ненависти к тем, кто «предал» свою страну или призвание, во времена Владимира Путина. Диссидентов «из народа» могут подвергнуть унижению, возможно, изгнанию, могут стараться заткнуть им рот; однако тех, кого Путин считает предателями, ждет куда более жесткое возмездие. Возможно, самый известный пример – судьба Александра Литвиненко, бывшего офицера спецслужб, который уехал на Запад и согласился на сотрудничество. Он был отравлен интенсивным радиоактивным изотопом полония-210 и умер в лондонской больнице через 22 дня мучительной агонии.
Пусть для «блатных», живших в соответствии со своим кодексом, обычные заключенные были просто жертвами, но со временем, благодаря сталинской системе, их собственная культура породила бы тех, кто начал бы давить их самих. Если в воровском кодексе и была ахиллесова пята, фатальный недостаток – то он заключался в абсолютном запрете на любую форму сотрудничества с государством. С одной стороны, это помогло ворам выстроить хитроумную субкультуру, однако в эпоху тоталитаризма и всеобъемлющей власти государства она оказывалась все более несостоятельной.
«Суки» в законе
Хотя политика Сталина объединила «воровской мир» на общем уровне, она разделила его на другом, создав новые группы так называемых сук, готовых сотрудничать с государством в лагерях, преследуя собственные интересы. Перед сталинским государством стояла задача контроля над огромным потоком новых заключенных, причем максимально дешевым и эффективным образом. Хотя изначальный мотив для чисток и массовых заключений был политическим, государство хотело также эксплуатировать эту силу, по сути рабскую, для экономической выгоды. По словам зэка Густава Эрлинга, уроженца Польши, «вся система принудительного труда в советской России – со всеми ее допросами, судебными заседаниями, предварительным заключением и самими лагерями – предназначена прежде всего не для наказания преступника, а для того, чтобы эксплуатировать его в экономическом смысле и менять в психологическом»[180]180
Gustav Herling, A World Apart (London: William Heinemann, 1951), стр. 65.
[Закрыть].
Власти решили использовать наихудшие элементы преступного мира как своих агентов и доверенных лиц для того, чтобы контролировать и принуждать к работе политических заключенных и мелких правонарушителей. Разумеется, в системе оставались и обычные надзиратели, однако в значительной мере управление населением ГУЛАГа было передано самим заключенным. Поначалу грабителям, коррумпированным чиновникам и прочим преступникам, не принадлежавшим к «воровскому миру», предлагались в лагерях различные послабления и поблажки, а затем и постоянная работа при условии, что они будут заставлять других зэков подчиняться порядку и выполнять рабочие нормы. В какой-то момент новыми возможностями заинтересовались и блатные.
По словам М. Соломона, «власти хотя и держали их под стражей, но воспринимали как ударную группу, направленную против политических заключенных»[181]181
Solomon, Magadan, стр. 127.
[Закрыть]. С учетом того, что это была довольно жалкая работа в ужасных условиях, в ГУЛАГе всегда не хватало кадров – по состоянию на 1947 год лагерной охране (ВОХР) недоставало 40 000 сотрудников[182]182
Galina Ivanova, Labor Camp Socialism: the Gulag in the Soviet totalitarian system (Abingdon: Routledge, [2000] 2015), стр. 169.
[Закрыть], – и властям было позарез нужно найти способ для контроля изнутри. Так что в большинстве лагерей внешний периметр контролировался солдатами, стоявших на вышках с пулеметами, а повседневный контроль за так называемой зоной находился в руках самих зэков. По словам бывшего зэка Льва Копелева, «внутри лагеря – в бараках, юртах, в столовой, в бане, на лагерных улицах – повседневным бытом зэка управляли непосредственно самоохранники из заключенных»[183]183
Лев Копелев, Хранить вечно (М.: Терра – Книжный клуб, 2004).
[Закрыть].
Эти доверенные представители властей служили охранниками, техническими специалистами и занимались административной работой. Иногда они даже руководили работой целых лагерей – продолжая отбывать свой срок. И у них появлялись совершенно новые возможности для преступной деятельности. Ведь работа таких заключенных предполагала контакты с внешним миром. Многим из них позволялось перемещаться за стенами лагеря без конвоя. Кого-то вполне устраивало, если удавалось раздобыть еды и выпить. Однако другие пользовались этой полусвободой для создания преступных сетей между двумя мирами. Для наглядности приведем один пример. В 1947 году стало известно, что банда доверенных лиц властей под руководством некоего Михайлова (преступника, ставшего главным бухгалтером лагеря) организовала масштабную мошенническую операцию вместе с парочкой воротил черного рынка города[184]184
Wilson Bell, ‘Was the Gulag an archipelago? De-convoyed prisoners and porous borders in the camps of western Siberia’, Russian Review 72, 1 (2013), стр. 135–136.
[Закрыть]. На протяжении нескольких месяцев они крали продукты, предназначенные для заключенных, и перепродавали их в Новосибирске втридорога, а Михайлов фальсифицировал бухгалтерские записи. Со временем, когда мошенничество было раскрыто, Михайлова расстреляли, а его подельники были приговорены к новым срокам заключения. Однако шанс устроить себе совсем иную жизнь, даже находясь в лагере, затмевал для таких заключенных страх наказания, и потому поток преступных сделок внутри ГУЛАГа с выходом наружу практически не прекращался.
Трещины в кодексе
Ваш закон отжил свое. Все законники давно раскололись. А я – потомственный российский вор. Я воровал и буду…
Из разговора между лагерным охранником и блатным.
В конце концов, игра должна была стоить свеч. Ведь соглашаясь работать на власть, преступники нарушали одно из основных табу воровского кодекса. По словам блатного по кличке Бомбовоз, «У вора свой закон, у гада [лагерных властей] свой закон. Не может вор стучать гадам на другого вора, тогда он сука будет»[186]186
Л. Копелев. Хранить вечно, стр. 222.
[Закрыть]. Тем не менее, особенно к концу 1930-х годов, многие участники «воровского мира» соблазнились возможностями сотрудничества. Сторонники традиционного «воровского мира» презирали этих отступников. Их называли отошедшими, а позже они получили в своей среде определение «суки». Их жизни теряли всяческую ценность в глазах «блатных», которые все чаще называли себя «честняги». В популярной блатной песне 1930-х годов «На Молдаванке музыка играет» пахан, услышавший, что его бывший подручный начал работать на лагерные власти, говорит:
Понятно, что за убийство «суки» можно было поплатиться жизнью – «вора» могло казнить государство либо могли порешить другие зэки-отступники. Убийц, с гордостью отбывавших и без того немалый тюремный срок, очередная прибавка совершенно не смущала. Но были и другие способы мщения, кроме ножа в бок в темноте. Преступника могли запереть на неделю в холодном карцере или заставить стоять на арктическом ветру в мокрой одежде. Или летом на Колыме оставить на ночь на улице, когда стаи комаров мешают видеть уже на расстоянии нескольких метров. Преступники, не боявшиеся прямых столкновений, не всегда относились к морозу, воспалению легких, туберкулезу и насекомым-кровососам с таким же наплевательством.
В течение 1930-х годов между этими двумя группами, «ворами» и «суками», сохранялось хрупкое перемирие. Они пытались игнорировать друг друга, насколько это возможно для кровных врагов. Так что мысль Солженицына о том, что три процента обитателей тюрьмы держали остальных преступников «в слепом повиновении», вряд ли можно считать совершенно верной, ведь имеются многочисленные свидетельства о постоянных случаях насилия внутри ГУЛАГа. Иными словами, «суки», которых было не так много, но которых поддерживал режим, знали, что вряд ли смогут вынудить «блатных» работать. Поэтому они сосредотачивали внимание на политзаключенных и мелких преступниках, представлявших большую часть населения ГУЛАГа. «Воры», хотя и ненавидели «сук», знали, что открытое неповиновение им приведет к не менее жесткой реакции государства. Они пытались игнорировать «сук» и в свою очередь тоже отыгрывались на политических и шпане. Власти, желавшие избежать прямого насилия, делали все возможное, чтобы разные группы содержались в разных лагерях, особенно на этапах, где контроль был значительно ослаблен. Некоторое время ГУЛАГ жил в условиях холодной войны – куда более беспокойной и стихийной, чем конфликт между США и СССР, однако обреченной на скорое окончание.
Смещение баланса
Ты был на войне? Ты взял в руки винтовку? Значит, ты – сука, самая настоящая сука и подлежишь наказанию по «закону». К тому же ты – трус! У тебя не хватило силы воли отказаться от маршевой роты – «взять срок» или даже умереть, но не брать винтовку!
Вторая мировая война положила неожиданно страшный конец этому статус-кво. После того как Германия в 1941 году вторглась в СССР, многие заключенные – в том числе и «блатные» – оказались в Красной армии, кто добровольно, а кто из-под палки. Первый удар немецкой армии прорвал советскую оборону и привел к огромным потерям, после чего был выпущен приказ наркома обороны № 227, согласно которому сотни тысяч зэков направлялись в штрафные батальоны, изначально созданные для борьбы с дезертирами. За первые три года войны в Красную армию перекочевал почти миллион заключенных ГУЛАГа[189]189
Энн Эпплбаум, ГУЛАГ (М.: АСТ, 2017).
[Закрыть]. Некоторые «воры» сопротивлялись изо всех сил; к примеру, Дмитрий Панин вспоминает бандита по кличке Лом-Лопата, который убил другого узника только для того, чтобы избежать штрафбата; его срок был настолько большим, что плюс 10 лет отсидки не имели значения[190]190
Дмитрий Панин, Лубянка – Экибастуз: Лагерные записки.
[Закрыть]. Те, кто вызывался на войну добровольно (или не мог уклониться), считали, что они просто исполняют свой патриотический долг: да, они были преступниками, они презирали советский режим, однако любовь к родине была сильнее. Но, строго говоря, тем самым они нарушали кодекс воровского мира.
К 1944 году обстановка изменилась, и Кремль пересмотрел свои данные ранее обещания по поводу амнистии и сокращения сроков заключения. Зэков, призывников и добровольцев, начали снова возвращать в лагеря, и там они поняли, что в глазах «традиционалистов» стали предателями. Население ГУЛАГа, сократившееся в первые годы войны из-за военного призыва, смертности и необходимости дополнительной рабочей силы в сельском хозяйстве и промышленности, снова начало расти, особенно после того, как Сталин решил укрепить свою власть путем введения новых жестких законов.
Однако состав заключенных теперь был иным. К «ворам» и другим преступникам, служившим в армии и теперь считавшимся отступниками от воровского кодекса, присоединилось около полмиллиона бывших солдат и партизан, единственное «преступление» которых состояло в том, что они попали в плен, в то время как Сталин ожидал – и даже требовал, – чтобы они сражались до смерти. Для них «освобождение» означало перевод из иностранного лагеря в советский. Через «проверочно-фильтрационные лагеря» НКВД прошло свыше 300 тысяч солдат Красной армии. И хотя большинство из них освободили и позволили им жить гражданской жизнью или даже вернуться на воинскую службу, но как минимум треть из них оказалась в системе ГУЛАГа[191]191
Edwin Bacon, The Gulag at War: Stalin’s Forced Labour System in the Light of the Archives (Basingstoke: Macmillan, 1996), стр. 93.
[Закрыть].
Оказавшись в мире, уже поделенном между вечно унижаемыми политзаключенными, коллаборационистами и рецидивистами, они, как правило, присоединялись к «сукам». По сути, это был вынужденный союз, поскольку «традиционалисты» либо презирали их, либо пытались запугать, что зачастую имело неожиданный исход. Так, в ходе одного инцидента в Норильске банда «блатных» решила надавить на нескольких политических. Те оказались бывшими офицерами Красной армии, которые «разорвали бандюг на куски. С дикими воплями остальные бандюги бросились к вахте и к охранным вышкам, умоляя о помощи»[192]192
Владимир Куц, Поединок с судьбой (М.: РИО Упрполиграфиздата, 1999), цит. в книге Э. Эпплбаум, ГУЛАГ.
[Закрыть].
Рассказывают, что в 1948 году представители «военщины» собрались в транзитном пункте Ванино и сформулировали прагматичный компромисс между старыми обычаями и новыми возможностями. Несмотря на сознательный союз с «суками», они решили признать воровской кодекс, но так, чтобы это не мешало их сотрудничеству с властями и работе в системе. По сути, эта встреча была скорее не полностью новым подходом, а закреплением уже существовавшей среди зэков тенденции. Как бы то ни было, власти заметили, что эти зэки охотнее прежнего шли на сотрудничество. Все чаще их брали на работу – не только канцелярскими служащими, бригадирами и охранниками, но и информаторами.
Однако война привела и к возникновению антисоветских националистических групп – как русских, сражавшихся в Русской освободительной армии генерала Власова на стороне немцев, так и украинских партизан, вступивших в Украинскую повстанческую армию. Те из них, кто выжил в боях, оказались в лагерях. А после того как Кремль сжал в тиски Восточную Европу, в ГУЛАГе оказались граждане балтийских государств, поляки и многие другие – либо потому, что они сражались против Советов, либо потому, что они были патриотами, неудобными для новых марионеточных режимов. Йозеф Шольмер – немецкий врач и коммунист, которому уже довелось столкнуться с «милосердием» гестапо, был арестован в Восточной Германии в 1949 году и отправлен в Воркуту. Там он оказался в камере, на стенах которой «узники из разных стран царапали свои имена. Там «SOS» соседствовали со звездой Давида, свастикой, надписью «Jeszcze Polska nie zgineła» (Еще Польша не погибла) и молниями СС»[193]193
Joseph Scholmer, Vorkuta (London: Weidenfeld & Nicolson, 1954), стр. 22.
[Закрыть].
Многие из этих этнических и национальных групп защищали своих участников в лагерях, иногда вступая в союзы с другими, но не разделяя существовавшую в лагерях субкультуру. Порой они выступали против блатных, которые привыкли к охоте на отдельных заключенных и не ожидали, что на помощь тем придут соотечественники. Зэки-иностранцы, в отличие от «военщины», не были заинтересованы в сотрудничестве с советскими властями и в целом рассматривали «сук» и блатных как нечто одинаково враждебное. Зачастую в лагерях происходили жестокие межэтнические битвы. Так, заключенный Леонид Ситко стал свидетелем случая, когда между русскими, украинскими и чеченскими бригадами «вспыхнула война, настоящая война»[194]194
Эпплбаум, ГУЛАГ.
[Закрыть]. Чеченский бандит, сидевший в то время в лагере, вспоминал аналогичный случай, когда даже чеченцы, принадлежавшие к «воровскому миру», порвали с другими блатными и поддержали своих сородичей: «Кодекс важен, но единая кровь – это всё»[195]195
Из разговора в Москве, 2009 год.
[Закрыть]. Иными словами, эти этнические группы выступали своеобразным «фактором икс», который постоянно дестабилизировал и без того напряженную атмосферу.
Тем временем многое менялось и в лагерной жизни обычных преступников, сидевших по 49-й статье «бытовиков», мелких воришек и рецидивистов, которых еще с царских времен называли просто «шпаной» или «шоблой-ёблой». Они оказались между двумя жерновами. В прошлом, даже подчиняясь «сукам» во многих повседневных вопросах, они обращались к блатным как к «моральным лидерам». Однако оказалось, что старые правила или иерархия лагерной власти внезапно утратили четкость.
В лагерях накопилась критическая масса коллаборационистов, слишком большая для того, чтобы «блатные» могли ее игнорировать, и не желавшая им подчиняться. Появились новые группы, которые было непросто контролировать с помощью старых механизмов. Неожиданной дестабилизирующей силой выступило и медленное улучшение условий жизни в лагерях после лишений в годы войны, известных как «великий голод». Зэки, которым уже не нужно было бороться за выживание каждый день, получили возможность самоорганизовываться: «Правительство предоставило им пищу для размышлений, и их мысли обратились в сторону бунта»[196]196
Scholmer, Vorkuta, стр. 204.
[Закрыть]. Эти мысли получили вещественное выражение: антиправительственные лозунги вырезали на стволах деревьев на лесоповале и на стенках «столыпинских» вагонов, их писали по ночам на стенах бараков и царапали на клочках бумаги, которые потом перебрасывали через колючую проволоку на волю.
Но параллельно с тем, что в системе начало копиться внутреннее напряжение, начальники ГУЛАГа задумывают нанести смертельный удар по блатным и связанной с ними экономической неэффективности. Лагерные власти принялись активно работать над тем, чтобы обратить «традиционалистов» в новую веру или сломать их. Варлам Шаламов пересказывает такую историю, услышанную им в 1948 году. Заключенных, прибывших в транзитную тюрьму Ванино, заставляли раздеваться, чтобы узнать по татуировкам «воров»[197]197
Шаламов, Собрание сочинений, том 2, стр. 60–61.
[Закрыть]. Им предложили выбрать между ритуальным отказом от кодекса и смертью. Многие предпочли второе. Неизвестно, было это реальным событием или же одним из мифов, циркулировавших в обществе со скудной информаций, однако власти явным образом использовали традиции «блатных» против них самих, как минимум находя воров с помощью татуировок. Власти также требовали, чтобы «отказники» публично отвергли прежнюю жизнь, совершив символический жест (например, очистив граблями запретную зону между бараками или разделив паек с другими коллаборационистами). Таким образом они безвозвратно покидали сообщество «блатных» и уже не могли в него вернуться[198]198
Анатолий Левитин-Краснов, Рук твоих жар (Тель-Авив: Круг, 1979).
[Закрыть]. Это совокупное влияние нового состава зэков и политики правительства в итоге разломало систему ГУЛАГа на части, придав «воровскому миру» совершенно новые черты.
Сучья война
В конце 1940-х и начале 1950-х систему ГУЛАГа разрывала на части «сучья война»[200]200
Там же, главы 22–24; Steven Barnes, Death and Redemption: The Gulag and the Shaping of Soviet Society (Princeton: Princeton University Press, 2011), глава 5.
[Закрыть], и это была борьба не только за превосходство в лагерях, но и за душу «воровского мира». Поначалу власти поощряли противостояние, но потом им пришлось пожалеть об этом. Тот факт, что массированные нападения «сук» на блатных произошли в 1948 году почти одновременно во всей лагерной системе, явно намекает на «руководящую роль партии» (возможно, эти атаки были подогреты и решением, принятым «военщиной» в Ванине раньше в том же году)[201]201
В. Абрамкин и В. Чеснокова, Уголовная Россия: тюрьмы и лагеря (М.: ЦСРУП, 2001), стр. 10–11.
[Закрыть]. К примеру, в Инталаге, лагере рядом с Интинским угольным месторождением, 150 «сук», вооруженных лопатами, топорами и другими орудиями, идеально подходящими для убийства, были выпущены в толпу из 100 «блатных». В ходе возникшей бойни десять из «традиционалистов» сдались и отказались от кодекса, остальные же были убиты[202]202
Максимильен де Сантерр, Советские послевоенные концлагери и их обитатели (Мюнхен: Институт по изучению СССР, 1960), стр. 59–60.
[Закрыть]. Явная цель таких акций состояла в том, чтобы разрушить мир «блатных» или как минимум заставить их отказаться от кодекса и сопротивления. В широком смысле война шла между «ворами-традиционалистами» и «суками», вступившими в союз с «солдатней». Впрочем, на практике линия «фронта» была довольно размытой. Среди заключенных были и национальные группы, и те, кто постоянно метался между «блатными» и «суками»; существовали союзы обычных заключенных и далее по списку.
Эта война велась и тайком, и в открытую. Иногда ее жертвами становились отдельные заключенные, а иногда – десятки. Война велась отчаянно, с дикой жестокостью. Стукачам отрезали головы и выкладывали их перед постами охраны; в качестве оружия использовались ножи, лопаты, железные прутья, кирки и доски, оторванные от нар. При отсутствии другого оружия заключенные дрались кулаками и ботинками. Даже короткий обзор событий в отдельно взятом лагере (Печорлаг) за 1952 год наглядно демонстрирует масштабы звериного противостояния: девять человек задушили десятого с помощью простыни; двое удушили третьего полотенцем; пять человек забили шестого до смерти с помощью кирки; еще несколько групповых удушений (обычно с одной жертвой, которую держали четыре и больше заключенных); и эта картина полной бесчеловечности кажется бесконечной[203]203
Golfo Alexopoulos, ‘A torture memo: reading violence in the Gulag’, in Golfo Alexopoulos et al. (eds.), Writing the Stalin Era: Sheila Fitzpatrick and Soviet Historiography (New York: Palgrave Macmillan, 2011), стр. 166.
[Закрыть].
В долгой перспективе коллаборационисты победили, и по множеству причин. Их было больше, а бывшие солдаты еще и имели серьезный военный опыт; блатные были круты поодиночке, но их враги не уступали, причем многие из них привыкли сражаться в группе. Но, пожалуй, самым важным было то, что «суки» имели поддержку режима. У властей было множество путей нарушить баланс, позволяя «сукам» занимать должности поваров и парикмахеров – что означало доступ к ножам и бритвам – или давая им доступ к рабочим инструментам типа топоров и лопат. Кроме того, они могли перемещать группы заключенных, как армии на поле боя, собирая их в отдельных лагерях, пока те не справлялись с блатными, а затем переводя в следующий.
Тем не менее это поколебало грубую, но эффективную прежнюю систему надзора. В частности, убийства стукачей заметно ухудшили для властей возможность контролировать или даже представлять себе происходящее внутри «зоны»[204]204
Barnes, Death and Redemption, стр. 180.
[Закрыть]. Насилие в лагерях было нормой, а восстания и забастовки происходили все чаще. Война с «суками» началась в 1948 году (без каких-либо прелюдий, так что ее сложно отделить от привычного для лагерей насилия) и достигла пика около 1950–1951 годов, когда ежедневно поступали сообщения о конфликтах то в одном, то в другом лагере. Поощряя конфликт или как минимум позволяя его, с идеей очистки ГУЛАГа от блатных, власти в какой-то момент забеспокоились о том, что ситуация выходит из-под контроля. Поножовщина между этими группами привела к резкому падению производительности труда: в 1951–1952 годах ни в одном лагере ГУЛАГа не удалось выполнить план пятилетки, а в 1951 году из-за забастовок и прочих выражений протеста был потерян целый миллион человеко-дней[205]205
Ivanova, Labor Camp Socialism, стр. 122; Стефан Куртуа и др., Черная книга коммунизма. Преступления, террор, репрессии. 95 миллионов жертв. Пер. с фр. М.: Три века истории, 2001.
[Закрыть]. Но что важнее, война создала ощущение нестабильности, приведшее к еще более масштабным протестам, так что сформировался порочный круг. В 1952 году на встрече ответственных работников ГУЛАГа прозвучало предупреждение о том, что «администрация, до сих пор умело пользовавшаяся противоречиями между разными группами заключенных, теперь теряет контроль над своими “подопечными”. <…> В некоторых лагерях мятежные группировки были готовы взять в свои руки управление лагерями»[206]206
Стефан Куртуа и др., Черная книга коммунизма.
[Закрыть].
Полковник Зверев, отвечавший за крупный комплекс лагерей в Норильске, даже написал доклад о мерах по преодолению кризиса, в котором рубил правду-матку. Система нуждалась в значительных реформах, поскольку в противном случае необходимо было удвоить количество лагерных охранников (ВОХР), которых и так не хватало из-за неприятного и сложного характера работы[207]207
Там же, стр. 240.
[Закрыть]. Он понимал, что с учетом снижения отдачи от «ГУЛАГо-промышленного комплекса» эту идею вряд ли встретят с энтузиазмом. Что же он предложил? Отпустить на волю почти четверть заключенных!
После Сталина
Как это ни странно, но после смерти Сталина в 1953 году за снижение количества заключенных начал выступать не кто иной, как Лаврентий Берия, руководивший Министерством внутренних дел страны и в силу этой должности имевший зловещий образ. В своей докладной записке он писал, что из 2 526 402 заключенных ГУЛАГа того времени лишь 221 435 относились к «особо опасным государственным преступникам», и предложил немедленную амнистию примерно для миллиона зэков. Его предложение было одобрено. Позднее он, видимо, в безуспешной попытке дистанцироваться от своего кровавого прошлого предложил правительству «ликвидировать сложившуюся систему принудительного труда ввиду экономической неэффективности и бесперспективности»[209]209
Там же, стр. 478–479.
[Закрыть].
Порядки в лагерях стали чуть менее страшными, однако, как это часто бывает, смягчение нравов привело к обратному эффекту. Почувствовав слабину, заключенные начали сбиваться в группы, наказывать стукачей и то и дело устраивать бунты. Междоусобное насилие в лагерях все чаще уступало место массовым забастовкам, протестам, даже восстаниям. В 1953 году в сибирских лагерях произошел ряд забастовок, в которых на пике событий участвовало более 10 000 зэков[210]210
Andrea Graziosi, ‘The great strikes of 1953 in Soviet labor camps in the accounts of their participants: a review’, Cahiers du monde russe et soviétique 33, 4 (1992).
[Закрыть]. В норильском Горлаге убийство заключенного конвойным по дороге на работу привело к забастовкам и демонстрациям, которые в какой-то момент охватили весь лагерный комплекс. Аналогичный случай произошел в воркутинском Речлаге. В обоих случаях Москва сначала пыталась запугать заключенных, затем пошла с ними на ложные переговоры, после чего отправила войска. Забастовки были подавлены, однако заключенным удалось отомстить тем, кто сотрудничал с властями.
Последовали и другие протесты, в которых особенно активно участвовали заключенные из числа украинских националистов. Самое масштабное и мощное восстание произошло в 1954 году в лагере Степлаг, расположенном в казахстанском поселке Кенгир. Восстание было подавлено после того, как солдаты ворвались в зону под прикрытием танков T-34, переезжавших через тела заключенных. Короче говоря, кризис всей системы ГУЛАГа был достаточно очевиден, и массовые амнистии и реабилитации не заставили себя ждать. К 1960 году размер населения ГУЛАГа составлял лишь 20 процентов от уровня 1953 года[211]211
Miriam Dobson, Khrushchev’s Cold Summer: Gulag Returnees, Crime, and the Fate of Reform after Stalin (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2009), стр. 109.
[Закрыть].
Итак, «суки» одержали победу, и это привело к тому, что лагеря стали почти неуправляемыми. Тем не менее им удалось перекроить «воровской мир» по своим понятиям. Они сохранили основную часть кодекса, безжалостную и бесчеловечную субкультуру хищников, однако отказались от запрета на сотрудничество с государством. Когда лагеря открылись, эти коллаборационисты-преступники были отпущены одними из первых, и в течение следующего десятилетия они успешно навязали свое видение воровского кодекса всему советскому воровскому миру – путем убеждения, угроз и насилия. Новое поколение «воров» вполне могло сотрудничать с бесчестными партийными функционерами, если это было им на руку. И это наследие Сталина стало для Советского Союза ядом замедленного действия.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
