Текст книги "Похождения Козерога"

Дождавшись, когда моя подопечная насытится и примется прогуливаться своим обычным маршрутом, я нахально положил руку на её пути. Это был изрядный риск, выдра, с её острейшими зубами, могла запросто отхватить и пальцы, да и всю кисть. Выдра замедлила ход. Я замер, не соображая в ту минуту, что произойдёт, если зверёк нападёт на меня… Выдра приблизилась, в последний момент как-то негромко фукнула, уткнула влажный нос в мою руку, и… лизнула её.

Счастливее меня в тот день, наверное, немного было людей. Я ведь не только доказал, что невозможное возможно, но и приобрёл необычайно нежного ласкового друга. Встречая меня, она тонко посвистывала. Мне даже казалось, что у неё получалась некая лирическая мелодия. Позже администрация зоопарка отправила меня в Москву на Всесоюзный слёт юных натуралистов, и я написал в «Пионерскую правду» о том, как сумел приручить считавшуюся не приручаемой взрослую дикую выдру. Это была первая в моей жизни заметка, опубликованная в большой прессе.

К сожалению, когда я уезжал из Калининграда на полгода, о чём расскажу позже, а служительница, знавшая особенности питания выдр, заболела, мою любимицу стал кормить человек, не ведавший об особенностях её питания. А выдра поедает рыбу в воде с головы. Конечно, можно кормить её и с руки, но обязательно подавая опять же – головой вперёд. Работник, не понимавший природы зверька, совал голодной выдре рыбу недопустимым образом – хвостом вперёд. В результате: желудочное заболевание, что-то вроде заворота кишок, и моя подопечная, гордость моя, красавица, умевшая насвистывать мелодию, погибла.

Посетители зоопарка, в большинстве своём, убеждены в том, что с «этими зверюгами ничего не сделается». Вот и суют в клетки любые предметы, чтобы звери не спали, а играли им на забаву, не учитывая, что обитатели полей, лесов, болот и водоёмов, как правило, ведут ночной образ жизни, а днём отсыпаются или просто вялы. Пытаются закармливать практически всех – и хищников, и травоядных тем, что под рукой: печенье, фрукты, конфеты, пирожки. Служители, как могут, оберегают животных от доброхотов, объясняя, что им не всё полезно, что у них особый рацион. Бесполезно! Обезьянник пришлось остеклить, и это норма для всех зоосадов.

Звери от бездумной доброты человеческой страдают, болеют. Но случается, что и люди попадают в нелепые и даже трагикомичные ситуации из-за своей самоуверенности. Я таких сценок насмотрелся, работая некоторое время после окончания школы экскурсоводом зоопарка. Вот, скажем, заходит в помещение, где находятся крупные хищные кошки, очень молодой, очень бравый морской лейтенант, одетый в новенькую форму. Видно только окончил училище и зашёл поглядеть на зверей перед отправкой к месту службы. В руках у него опять же новенький кожаный чемодан. Лейтенанта, разумеется, не устраивает, что львица беспробудно спит и не приветствует его, не прогуливается по клетке. Он шумит, размахивает пустым чемоданом в непосредственной близости от этой, хорошо известной своими проказами, львицей Молнией.

– Вы бы, товарищ лейтенант, поостереглись, – говорю я, – пожалейте свой чемодан…

– Знаешь, какая реакция у морского офицера? Будь здоров! – гордо бросает лейтенант, продолжая дразнить безучастную, вроде бы, хитрющую нашу Молнию.

Затем, как я и предрекал, происходит неуловимый резкий взмах просунутой сквозь прутья шаловливой лапы, и… обескураженный лейтенант, почти плача, разглядывает свой новенький кожаный чемодан, угол которого, как бритвой, отхвачен когтистой лапой львицы. А та продолжает почивать.

Другая сценка. У самого входа в зоопарк расположен каменный стакан, глубоко врытый в землю. Посетители, облокачиваются на его края, и с удовольствием подолгу любуются играми трёх медвежат, живущих на дне «стакана». Самая игривая и обаятельная – юная медведица Машка. Прямо-таки, шишкинская картина «Утро в сосновом лесу», даже коряга имеется. Правда, взрослой медведицы, как на картине, не хватает. Над этой идиллической троицей склонилась модно одетая дамочка. У неё в руках сумочка на длинном ремне, такие носили, да и сейчас носят, перекинув ремень через плечо. Дамочка опустила свою сумочку над медвежьим логовом, и раскачивает ею, подразнивая зверушек.

– Мадам, – обращаюсь к ней, – вы рискуете сумкой. Эта маленькая плутовка Машка очень высоко прыгает.

И, разумеется, нарываюсь на высокомерную отповедь:

– Молодой человек, я что – не вижу, какие они неуклюжие да косолапые!…

Затем происходит то, о чём я пытался предупредить самонадеянную посетительницу: Машка взвилась в воздух и выхватила лапой заветную сумочку. Как же ахала и охала несчастная дамочка, глядя на то, что творит со своей добычей паршивка медведица.

– Боже мой, сделайте что-нибудь! Отнимите у неё! Там все мои документы! Там месячная зарплата!

А Машка деловито раскрыла сумочку, и принялась вынимать все бумажки и разрывать их, под стоны и крики хозяйки, на меленькие кусочки. Пока бегали за лестницей и служительницей, легко общавшейся с медвежатами, Машка успела превратить содержимое сумочки в лохмотья, не без удовольствия закусила губной помадой, и наконец, скрылась за облаком пудры, которую она расфукала.

Как уж бедная гражданка восстанавливала документы и зарплату – не знаю. Из зоопарка она ушла зарёванная, держа в руках изодранную сумочку, набитую бумажной кашей.

Довелось мне быть свидетелем и по-настоящему трагического происшествия. Зоопарк в тот будний день был почти безлюден. Покой, тишина, нарушаемая безобразными гортанными кликами павлина. Вот уж поиздевалась природа над птицей. Распустит, бывало, свой великолепный радужный хвост, восхищая всех присутствующих, и вдруг, вслед за этим, издаст громкий рёв, похожий на ослиный.

Неожиданно, со стороны открытых вольер с медвежьими гротами, послышался неясный шум. Там, кажется, чему-то радовались редкие посетители. Неужели мишки устроили «концерт» с косолапыми плясками, прижиманием лап к груди? Это случается нечасто, поэтому я поспешил на топтыгинское представление. Однако оно оказалось далеко не весёлым развлечением. Группа моряков, явно в подпитом состоянии, подбадривала своего товарища, отправившегося в весьма опасное путешествие. Вольеры, где обитали медведи – бурые, белые и гималайские – это большие каменные площадки с гротами, окружённые рвами. У белых медведей рвы заполнены водой, и звери в ней купаются, а у остальных – сухо. Так вот, наш морячок, как потом рассказали сотоварищи, был недоволен, что звери ленивы и не обращают на него никакого внимания. Развоевавшийся храбрец полез по парапету, разделявшему вольеры бурых и гималайских медведей, истошно призывая их – то ли на борьбу, то ли на веселье. Звери с обеих сторон с любопытством уставились на наглеца. А один из гималайских спустился в ров и стал подпрыгивать, пытаясь достать морячка. Я подошёл к месту события почти в тот момент, когда раздался всеобщий вопль ужаса: медведь всё-таки достал лапой ногу моряка, и стащил его в ров.

Сбежались служители. Тот, что занимался кормлением и уборкой в медвежьих вольерах, вошёл внутрь и попытался метлой отвлечь гималайского медведя от его жертвы. Но зверь, рыча, вошёл в раж, он рвал беднягу, уже еле подающего голос. Наш ветврач, сердобольная Мари Павловна билась от бессилия в истерике. Тогда в ров спустился Николай Иванович (если память на имя не подводит), зам. директора зоопарка по хозяйственной части. Когда-то он работал в цирке и управлял сорока медведями. Невысокого роста мощный такой дядечка – форменный квадрат, увитый мускулами. Этот человек знал, каким образом укрощать зверей. Специальной деревянной ложкой на длинном черенке он сильно ударил медведя по носу. Зверь взвыл, бросил жертву и схватился за нос. Николай Иванович, вместе со служителем загнали обоих гималайских мишек в грот, и перекрыли его железной дверью. А затем уже подоспела пожарная машина с выдвижной лестницей и несчастного моряка достали из рва. Он ещё был жив, но медведь так его разорвал, что никаких надежд на выздоровление, конечно, не осталось, безумный вояж окончился его гибелью.

Комиссия, разбиравшая эту трагедию, выяснила, что гималайский медведь-убийца, прибывший в Калининград из какого– то дальневосточного то ли заповедника, то ли питомника, то ли зоопарка, оказывается, познал вкус человеческого мяса, так как уже нападал на людей, и тоже со смертельным исходом. Передавая этого зверя в Калининградский зоопарк, сей кровавый эпизод прежние хозяева попросту скрыли, чтобы не нести материальных потерь. Теперь калининградцам пришлось понести потери – опасного медведя усыпили.

Раз уж речь пошла о служителях зоопарка, надо бы сказать ещё о некоторых. Возглавлял коллектив директор Минаков, полный тёзка моего отца – Иван Дмитриевич. Он был такой же атлет-тяжеловес, как и его заместитель по хозяйственной части Николай Иванович, но отличался от того ещё и громадным ростом. Запомнился он таким эпизодом.

В Калининграде гастролировал цирк-шапито. Гвоздём программы считалось выступление силового акробата Григория Новака, первого советского чемпиона мира по тяжёлой атлетике, поставившего много рекордов, долгое время не преодолённых. Интересно, что в цирковые артисты прославленный тяжеловес угодил в ходе борьбы с космополитизмом, развернувшейся в нашей стране с 1952 года в связи с делом «врачей-убийц». Из-за того, что дальний родственник Новака оказался за границей (дядя жил во Франции), отца Григория исключили из партии, самого атлета дисквалифицировали. К тому же лишили полагающихся выплат за мировые рекорды. Формальным поводом послужило обвинение… в мошенничестве. Дескать, Григорий Новак мог бы взять вес на 3—5 кг больше прежнего достижения, однако из стяжательских побуждений прибавлял на соревнованиях всего лишь зачётные 0,5 кг, и получал за каждый очередной рекорд 25.000 руб. А на эту сумму в те годы можно было купить автомобили – «Победу» плюс «Москвич».

Так вот, знаменитый этот человек прогуливался по Калининграду в сопровождении городского руководства. Представьте: впереди маленький и плотный Григорий Новак, позади – свита. Вдруг навстречу гигант Минаков. Атлет-циркач сделал стойку при виде такого великорослого гражданина. Доброхоты из городских начальников заторопились представить встречного верзилу:

– А это, Григорий Ирмович, знакомьтесь, Минаков Иван Дмитриевич, директор нашего зоопарка.

Новак ойкнул, будто от испуга, и полез на фонарный столб. Минаков юмор оценил, они подружились.

О заместителе директора зоопарка по научной части Льве Алексеевиче Вершинине, я уже упоминал. Этот замечательный человек достоин того, чтобы продолжить рассказ о нём. Начать с того, что он мастер спорта по лёгкой атлетике, лыжам и стрельбе. Всех этих отличий он добился будучи студентом Пушно-мехового института.

Я его увидел впервые на стадионе, где проходили соревнования калининградской молодёжи и школьников по всем видам лёгкой атлетики. После того, как мне удалось трижды свалить планку в секторе прыжков в высоту, я остался огорчённым прыгуном-неудачником, но весьма заинтересованным зрителем. Наконец, планку установили на рекордную для нашей области высоту (по-моему, на 1 метр 65 см.). И тут из толпы зевак на сектор вышел высокий худощавый мужчина в спортивной форме, и с короткого разбега легко преодолел рекордную высоту. Все обомлели, а человек затерялся в толпе аплодирующих зрителей. Это и был Лев Алексеевич Вершинин, с которым мне довелось познакомиться лично, когда я записался в кружок юных биологов при Калининградском зоопарке.

Лев Алексеевич Вершинин.

Мы с ним очень сблизились. Ребят он частенько собирал у себя на квартире. Мы там просматривали альбомы и книги, посвящённые животному миру. Однажды, когда мы остались у него наедине, Лев Алексеевич, вдруг разоткровенничался и стал рассказывать, как учился в институте, как проходил практику у Петра Александровича Мантейфеля, которого глава Академии наук СССР Н.И.Вавилов называл «русским Бремом».

– Мантейфель любил русскую борьбу, и обладал неимоверной силищей, – рассказывал Вершинин, – а потому предлагал студентам: «Давайте, поборемся. Кто меня одолеет, получит зачёт без сдачи экзамена». За всю историю его заведывания кафедрой только один студент-татарин сумел одолеть профессора.

Много ещё чего занимательного поведал мне Лев Алексеевич, но одна история поразила и запомнилась особенно. Во время Великой Отечественной Вершинина, студента-добровольца, неожиданно отозвали с фронта. В Москве ему и еще нескольким фронтовикам пояснили суть особо важного государственного задания: к нам, в глубоко тыловую область высадился, по сути, диверсионный отряд, по сведениям НКВД, американцев. У них задача: выловить баргузинского соболя, чтобы развести его в неволи, и тем самым лишить Страну Советов монополии на будущих пушных аукционах. Задача собранных здесь бойцов, являющихся спортсменами-лыжниками и одновременно стрелками в категории перворазрядников и мастеров спорта, воспрепятствовать этому вражескому замыслу любыми доступными средствами.

Выбросили секретный парашютный десант в прибайкальской тайге, где обитает баргузинский соболь, соблазнивший американские спецслужбы, и лыжники-стрелки группами разъехались в разные стороны. Прочёсывали тайгу тщательно, но, увы, даже на след диверсантов не напали. Так и свернули секретную операцию, не добившись желаемого результата. Вернулись в Москву. Вершинин через некоторое время забеспокоился: что-то затянулось его оформление по месту прежней службы. Наконец, вручают направление, но совсем в другую часть, даже армия другая. Что за чудеса? Оказывается, как потом узнал Лев Алексеевич, ни его части, ни полка, ни дивизии, ни 2-й Ударной армии, в которой он воевал, уже нет, ибо командующий, генерал Власов стал предателем, и возглавил у гитлеровцев так называемую Русскую освободительную армию (РОА), выступающую против Красной Армии.

Так что «власовцу» Вершинину крупно повезло, что в разгар событий, связанных с предательством генерала Власова, он находился в тайге по спецзаданию НКВД. Проверку он, конечно, прошёл, чем объясняется задержка с выпиской направления на фронт, но не пострадал.

Что же касается «соболиного вояжа» американцев, то в печать просочились сведения о том, что они всё же изловили баргузинского зверька в нужном количестве, и нашей монополии в этом деле приходит конец. На первом послевоенном международном пушном аукционе, проходившем в Ленинграде, стало известно: да, у американцев есть несколько особей баргузинского соболя – НО – самцов!

Даже особого скандала не получилось. Зато цена на советских баргузинских соболей, прибайкальского происхождения, возросла преотлично высоко!

Школьные взлёты и падения

Родители определили меня учиться в самую близкую к нашему дому школу №5. Старинное здание с непривычным для советского школяра просторным спортзалом, залитым солнечным светом, льющимся через огромные, по обеим стенам, окна. Вечерами – электричество. Именно в этом зале я шагнул на первую ступеньку коварно притягательной лестницы, ведущей к возвышению над соучениками. Возвышение, каковое подводило меня в самые неподходящие моменты. Желторотый, но самонадеянный юнец, я не подозревал, что гордыня наказуема, а посему стремился стать во всём первым. Что ж, быть самым сильным и ловким – это ли не мечта любого подростка?! Меня за уши невозможно было оторвать от запойного чтения брошюр и книг по физическому совершенствованию, которые вовлекли меня в мир довольно изнурительных и порою даже болезненных систем развития мускулатуры и закалки организма. Доходило до того, что, долбя кулаком в стенку, я, «чучело гороховое», как в сердцах звала мама, разбивал костяшки в кровь. Сие «упражнение» должно было «избавить от страха перед болью». Но, увы, не избавляло. Зарядку – легкоатлетическую и силовую – делал во дворе нашего дома. Мы ведь приехали осенью, и вскоре наступили холода, каковые, при высокой балтийской влажности, были весьма ощутимы. Но и грянувшие, непривычные для Восточной Пруссии суровые морозы не прогнали меня со двора. Более того, я там обливался ледяной водой, которую набирал из колодца с качалкой, обустроенного прямо под окнами. Одним словом, готовый псих ненормальный!

Спрашивается: куда смотрели родители, как они допускали столь варварские занятия? Всё дело в том, что я вставал очень рано, раньше всех, часов в шесть утра. Даже мама, наша ранняя пташка, ещё спала после ночной дойки Милки. Так что, до поры до времени избранный мною спартанский образ жизни оставалась тайной.

Для силовых упражнений, за неимением гантелей, приволок для упражнений ось с колёсами от вагонетки, довольно тяжёлую. А между двумя тополями, росшими у крыльца, приладил лом – получился примитивный турник.

Не удивительно, что на уроках физкультуры я скоро вышел, что называется, в первые ряды. А когда подтянулся на турнике немыслимое для моих одноклассников количество раз, да ещё отжался от пола, побивая все мыслимые рекорды, авторитет мой стал расти. Может кому-то, выше и ниже изложенное, покажется чистым бахвальством, старческим хвастовством, мол, вот каким был подростком, не чета нынешним тинэйджерам, натирающим мозоли от сидения за компьютером. Но что же делать, если оказалось, а может, показалось, что я бегаю быстрее всех, прыгаю выше всех сверстников в школе? Во всяком случае, я уверовал в свою исключительность, то есть, рановато подцепил очень опасную звёздную болезнь.

Дурное дело нехитрое, вернее, наши недостатки являются продолжением наших достоинств. У меня появились такие же оголтелые последователи по закаливанию организма. Можете не поверить, но я возглавил, а вернее, считал себя главой почти всех сборных команд школы: от шахматной до футбольной. Быть «первым парнем на селе» или в школе – мне показалось мало. Я отправился в секцию бокса при городском Доме офицеров. Меня встретил тренер секции, бывший чемпион РСФСР, средневес. Это был коротко постриженный крепыш. Размахивая руками в боксёрских перчатках, он с явным недружелюбием спросил меня:

– Хочешь заниматься боксом?

– Очень! – воскликнул я.

Я с патлами и Борис Колесников.

И тут же от его мощного удара улетел в угол, на груду матов. Чемпион трижды спрашивал о желании приобщиться к боксу, и, получая в ответ упрямое «да», трижды отправлял на маты. Видно, чем-то я ему не понравился. В заключение экзекуции он отчеканил:

– Патлы убрать. На занятия не опаздывать.

В парикмахерской, по моей просьбе, от роскошной шевелюры оставили шпанистскую чёлку, из зеркала на меня глядело жалкое подобие коротко стриженого крепыша, который руководил секцией бокса.

На занятия я прибежал загодя. Чемпион поставил меня на ринг с так называемым спарринг партнёром, и определил формулу нашего тренировочного боя коротко:

– Отрабатывать корпус. По морде не бить.

Хорошо ему было заказать «отрабатывать корпус», а я, как мы сблизились с соперником, света белого не взвидел: только его перчатки мелькали перед глазами. Он-то «отрабатывал» мой корпус, а я просвета не мог найти среди этого мелькания его кулаков, чтобы нанести хотя бы один удар. Мало того, он пару раз ощутимо врезал мне «по морде», не соблюдая предупреждения мэтра. Позже мне разъяснили, что я сам виноват, опуская голову ниже пояса, и таким образом, подставляясь под удары, направленные в корпус. Но во время спарринг-боя мне это было невдомёк, и я разъярился. «Ах ты так? – подумалось мне. – Тогда погоди же!»

Каким-то образом исхитрившись, я в образовавшийся на секунду просвет вложил всю силу и ненависть в удар по незащищённому подбородку противника. Тот рухнул.

– Нокдаун, – удивлённо констатировал наш тренер, и обратив ко мне разъярённую физиономию, наградил всеми непечатными эпитетами, каковые я вполне заслужил. А заключил речь так:

– В морду бить можешь в уличной драке, а здесь ведут бой по правилам.

Мне эти правила не пришлись по душе. Тем более, я узнал, что в спарринг со мной чемпион поставил, наверное, из вредности, боксёра-разрядника. Тот и обращался со мной так, будто перед ним тренировочный мешок с песком. Уверовав, что в этой секции я так и останусь партнёром для отработки ударов, я «сделал ручкой» и навсегда распрощался с боксом.

В школе, естественно о моём позорном дебюте на ринге никто не узнал. Ну, не мог я подмочить свою репутацию! Тем более, что она складывалась не только за счёт спортивных подвигов. Следует отметить, что я прилично учился, а мои сочинения учительница русского языка и литературы зачитывала во всех классах, как пример творческого отношения к её предмету. Но самым главным в моей школьной биографии, увы, окончательно убедившим в собственной исключительности, было то, что меня, ученика 6-го класса, назначили главным редактором школьной стенной газеты. И сопливому младшекласснику, которому надлежало носить портфель за старшими, подчинялись, без пяти минут выпускники, составлявшие редакционную команду. Они беспрекословно, по указаниям малолетнего главреда, оформляли листы с текстами заметок, большинство которых сочинял я, рисовали иллюстрации и смешные карикатуры. Как тут не закружиться юной голове?!

На фоне таких незаурядных достижений для кого-то прозвучит странным, может быть, неправдоподобным сообщение: Марка Гаврилова из школы, где он числился на первых ролях, исключали ТРИЖДЫ!

Первый раз, не удивляйтесь, за элементарное хулиганство. Надо сказать, что я никогда не был пай-мальчиком. Взрослые постоянно натыкались на мой щетинистый характер, удивлялись моим поступкам, порой не вписывающимся в общепризнанные нормы. А моя мама была «званым гостем» нашего классного руководителя, исторички, милейшей Таисии Алексеевны, а так же директора школы. Например, её вызвали по весьма неожиданному поводу:

– Скажите, пожалуйста, Анна Борисовна, у вас, жены районного прокурора, что – нет средств для приобретения зимней одежды вашему сыну? Почему он ходит по морозу в лыжном костюме!

Мама была ошарашена. Ей было невдомёк, какой спартанский образ жизни ведёт её старший сын. Она отлично помнила, как по утрам отправляла в школу Марка, после сытного завтрака, одетого в тёплое зимнее пальто. Откуда ж ей было знать, что он, выйдя во двор, прятал пальто в будку своего любимого пса Индуса, а на занятия отправлялся, как правило, в спортивной форме, так как каждый день были или уроки физкультуры, или тренировки. Возвращаясь с уроков, вытаскивал пальто из будки, и, чин-чинарём, являлся домой при полном параде.

Мамин визит в школу, где её просветили по поводу моих походов по морозцу налегке, слегка приоткрыл плотную завесу таинственности над занятиями закаливанием организма. Впрочем, дальше расследование не пошло. Да тут ещё вмешалась медицина: при регулярном обследовании, коему подвергали советских школьников, у меня обнаружили расширение сердца. Последовало категорическое запрещение на физические нагрузки сверх какого-то смехотворного минимума, а так же освобождение от занятий физкультурой. Последнее вызвало лютую зависть одноклассников. Только это не означало, будто мне завидовали из-за того, что вот, ему можно не посещать урок, который другим в тягость. Ничего подобного! Занятия по физкультуре у нас любили, физкультурник вёл их изобретательно: мы, в основном, соревновались в быстроте, выносливости, реакции, играли в нашем просторном спортзале в волейбол, баскетбол, теннис, и даже в мини-футбол. Завидовали мне из-за того, что «вот, мол, ему дали поблажку, а мне нет».

Знали бы врачи, что после вынесения их приговора по поводу расширившегося сердца я ещё настырнее принялся закаливаться, укреплять и развивать свой мышечный и мускульный аппараты. Именно тогда и приволок во двор вагонеточную ось с колёсами для упражнений тяжёлой атлетикой. Опять же, разумеется, всё это делалось в тайне от родителей. Да им в то время было не до меня. Но об этом поговорим позже…

Запреты на физкультуру и чрезмерные физические нагрузки действовали год. Затем был повторный, контрольный медосмотр, в заключение которого эскулапы удовлетворённо заявили:

– Вот что значит вовремя дать правильный диагноз и назначить необходимые ограничения. Даже следов расширения сердца не осталось!

Но мы отвлеклись от темы. За какое же хулиганство меня попёрли из школы? Наверное, спортивные, литературные победы не давали мне ощущения полноты жизни. Во мне жил неистребимый шкодник и весельчак-шалопай. Это ведь неописуемое наслаждение наблюдать, давясь смехом, как соученики и учитель пытаются что-либо написать на доске, которую ты загодя натёр свечкой. Мел скользит по навощённой поверхности, и не пишет. В классе ржачка, урок сорван. А как вам понравится такая моя придумка?

Перед входом в школьный спортзал находился крохотный тамбур. Достаточно вывернуть там лампочку, и становится темно, как в закупоренной бочке. А теперь на крюк, которым запирается вверху входная дверь, вешаем нечто. Школьники, проходя на занятия, стукаются головами об это нечто, и начинают орать, чтобы «дали здесь свет!». Приходит электрик, вворачивает на место лампочку, включает её, становится светло, и тут же раздаётся оглушительный визг девчонок – с крюка свисает отвратительная дохлая ворона.

И эти, и другие шкоды оставались безнаказанными. Если кто-то и догадывался, чьих это рук дело, то помалкивал – стукачество было не в чести даже у преподавателей.

Но ведь было что-то, что послужило поводом к исключению меня из школы? Как говорится, что было, то и послужило.

У нас появился англичанин, то есть, преподаватель английского языка, которого я невзлюбил с первого же урока. Всё в нём раздражало: и полувоенный строгий костюм, и до блеска начищенные сапоги, и манера отрывисто, командным тоном разговаривать с нами, учениками, будто перед ним солдаты на плацу. Вызывало неприязнь его заикание и нервическое подёргивание щекой, когда он злился. Правда скоро нам стало известно, что англичанин бывший фронтовик, и что подёргивание и заикание – результат контузии. Меня это, однако, не смягчило, и моя неприязнь не убавилась. Чего уж тут копаться в психологических истоках этой нелюбви. Англичанин мне был неприятен лишь тем, что его предмет оказался мне не по силам. Надо было зубрить слова, а всякая нудная зубрёжка была не по мне. По той же причине я недолюбливал, скажем, и учительницу-химичку, очень бледную, худую даму с впалой грудью и тишайшим до шёпота голосом. Не давался мне её предмет, ведь там надлежало учить формулы, а неприятие его отражалось на преподавателе. Я прозвал её Марией Кюри-Складовской, и выше трояка за дырявые по химии знания никогда не получал. Только на выпускных экзаменах (куда деваться!) поднатужился, и не без помощи шпаргалок, отхватил, к вящему изумлению Кюри-Складовской, пятёрку. В аттестат, правда, зачли четвёрку.

Если химичка вызывала снисходительную жалость, то бравый заика-англичанин даже клички не удостоился. Я пытался изводить его: натирал доску воском, прятал тряпку для стирания писанины на доске, насыпал пудру в классный журнал, подкладывал кнопки на его стул – ничто не выводило непробиваемого преподавателя из себя. А ежели он и злился, в тайне от нас, то это было заметно лишь по усилившемуся заиканию. Тогда я сам однажды вышел из себя и запустил в англичанина, когда он шёл к своему столу и был ко мне спиной, бумажного голубя. Голубь уткнулся в него. Англичанин развернулся, строевым шагом направился прямо ко мне, взял за шиворот, от чего с рубахи отлетели пуговицы, и – вы не поверите – держа меня над полом, пронёс до двери и вышвырнул из класса.

Я был в бешенстве. Такого позора переживать мне не приходилось. Выскочил на улицу, не зная, что предпринять, чем отплатить проклятому англичанину, такому же ненавистному, как его неподдающийся предмет. Словно в утешение ко мне подкатился кудрявый весёлый пёсик.

Молнией мелькнула идея отмщения. Я схватил в охапку пёсика, побежал обратно, открыл дверь в класс, и вбросил туда собачку. Каков был взрыв восторга, раздавшийся в классе – можете представить! Мне потом рассказали, что бедный пёс, оглушённый громом человеческих криков, прижался в угол. Англичанин, что-то ласково бормоча, пытался извлечь перепуганную собачку из укрытия, но та затравленно огрызалась, и даже исхитрилась укусить учителя за палец. Наконец, ученики накинули на неё куртку, и выдворили на улицу.

Конца эпопеи я не видел, ибо, не смотря на всю свою шкодливую храбрость, трусливо удрал домой. Думаю, преподаватель английского языка давно догадывался, кто строит ему всякие пакости, но из-за природной и офицерской воспитанности терпел и ждал, когда угомонится проказливый ученик. Собачий эпизод он не оставил без последствий. На педсовете встал вопрос о моём исключении из школы за хулиганский проступок. Из уважения к прокурору Ивану Дмитриевичу Гаврилову на заседание пригласили – нет, не самого прокурора, а его жену – Анну Борисовну Гаврилову. Впрочем, чего уж тут подменять истину красивыми оговорками: не из уважения только пригласили, а потому как администрация школы просто-напросто убоялась вполне возможной негативной реакции товарища районного прокурора на исключение его сына из их учебного заведения.

Времена – то всё-таки были сталинские, могли усмотреть в исключении из школы сына одного из руководителей района попытку подрыва авторитета советской власти. Могу сослаться на то, что произошло в моей Раменской школе, где (вот уж совпадение!) новый учитель английского языка сходу наставил троек и двоек неспособным к языкам балбесам, каковые числились в лучших учениках. Среди них оказались: сын какого-то чинуши из райисполкома, я – сын районного прокурора и сын секретаря райкома партии. Раменского англичанина выгнали с работы «за антипедагогическую и антисоветскую деятельность». Где была гарантия, что наш, калининградский англичанин не повторит судьбу раменского коллеги?!

На педсовете меня заочно подвергли резкой критике, а мама заверила высокое собрание, что примет надлежащие меры к сыну-шалопаю, допустившему хулиганство. Это в переводе с педагогического языка, понятного в той аудитории, означало «выпорю сукиного сына, как сидорову козу». На том и разошлись. А мама дома устало спросила:

– Тебе что – делать нечего?

Разумеется, она меня и пальцем не тронула. В нашей семье никогда, ни за что детей не били.

Так завершилась первая попытка исключить меня из школы.