Текст книги "Тайна доктора Николя (сборник)"

– Ведь убийца был не один, я так и думал, – сказал он, а затем, подойдя к столу и взглянув сначала на ноги Холмса, потом на его лицо, продолжил: – С ним были вы! Вы стояли в пятидесяти шагах от того места, где преступник зажигал свечку, которая впоследствии воспламенила порох! (Ропот в зале). Даже более того – вы сами дали ему спички!

На этот раз гость явно был сбит со своих позиций. Он хотел заговорить, но слова не шли с его языка.

– Это… это… безумие… это… – пробормотал он.

Стильман тем временем вынул обгорелую спичку.

– Вот одна из них, – сказал он, – я нашел ее в кадушке, где до сих пор лежит другая.

– Да, конечно, если вы сами ее туда подложили! – воскликнул овладевший собой гость.

Удар был сделан ловко, но Стильман его отпарировал.

– Да ведь они восковые, – сказал он, – таких в нашем поселке никогда не бывало. Я готов сейчас же подвергнуться обыску. А вы?

Даже самые ненаблюдательные заметили, что гость вздрогнул при этом предложении и судорожно сжал кулаки. Аудитория, затаив дыхание, ждала его ответа, но он молчал, лишь подчеркивая безвыходность своего положения.

– Мы ждем, – вежливо сказал Стильман.

Молчание еще несколько секунд не прерывалось, а затем гость сказал сдавленным голосом:

– Я не желаю, чтобы меня обыскивали.

Этот ответ решил дело. Все кругом зашептались.

– Кончено! Теперь Арчи его проглотит, – сказал кто-то.

Никто, однако, не знал, что же теперь делать. К такому неожиданному обороту никто не был готов – рудокопы вообще не отличались опытностью в судебных делах и потому замерли, подобно сломанным часам. Мало-помалу, однако, механизм заработал – кучки людей по двое, по трое, пошептавшись между собой, стали высказывать различные предложения, из которых одно почти всеми было встречено одобрительно. Это предложение состояло в том, чтобы выразить убийце Бакнера общественную благодарность и отпустить его с богом на все четыре стороны. Более трезвые головы воспротивились, однако, такому простому решению вопроса, говоря, что болтливые обыватели восточных штатов, пожалуй, еще сочтут такое решение скандальным и поднимут шум из-за пустяков. Трезвые головы одержали победу, в результате чего все пришли к выводу: Фетлок Джонс должен быть арестован и судим.

Большинством голосов такое постановление было принято, и все очень обрадовались, поскольку на сегодняшний день делать было больше нечего, а между тем всем очень хотелось поскорее побежать на место катастрофы и собственными глазами убедиться в действительном существовании кадушки со свечкой и прочего. Однако не тут-то было. Сюрпризы еще не кончились, и закрыть заседание не удалось. Фетлок Джонс, который тихо плакал в уголке до произнесения вердикта об аресте, теперь вдруг заговорил.

– Не нужно, не нужно! – воскликнул он. – Не хочу я ни тюрьмы, ни суда! Повесьте меня лучше сразу! Все равно придется повесить по суду – меня ничто спасти не может! Он говорил правду, рассказал так, будто был вместе со мной и все видел. Не понимаю, как он мог узнать подробности, но передал их верно – и кадушку, и свечу вы найдете на своих местах. Да я и не отпираюсь – я убил Флинта! И вы бы его давно убили, если бы терпели от него то, что я терпел, будучи слабым, беззащитным подростком!

– Да еще служившим ему верой и правдой, – сказал Хэм Сэндвич. – Послушайте, ребята…

– К порядку, к порядку, джентльмены! – воскликнул констебль.

– Знал ли твой дядя, что ты затеял? – донесся голос из толпы.

– Нет, не знал.

– А ведь спички он тебе дал?

– Спички он дал, но он не знал, зачем они мне нужны.

– Как же ты, отправляясь на такое дело, решился взять с собой его – известного сыщика?

Мальчик постоял немного в нерешительности, теребя свои пуговицы, а потом сказал застенчиво:

– Я хорошо знаю сыщиков, так как состою с ними в родстве. Если вы хотите, чтобы сыщик не раскрыл вашего дела, то возьмите его с собой.

Гомерический хохот, последовавший за этим наивным афоризмом, не развеселил, однако, самого несчастного мудреца.

IX

Из письма к миссис Стильман:

«Вторник.

…В ожидании суда Фетлок Джонс был заперт в пустой хижине. Констебль Гаррис снабдил его провизией на два дня, поручил ему стеречь самого себя и обещал наведаться, когда провизия кончится.

На другое утро человек двенадцать из нас помогали Хильеру зарыть его покойного приятеля, никем более не оплакиваемого Бакнера. Я играл при этом роль второго могильщика, тогда как первым был Самми. Мы уже завершали свою работу, как вдруг откуда-то появился хромой старичок в изорванном костюме и с потертым дорожным мешком в руках. При его появлении я сразу услышал тот запах, следуя за которым мне пришлось объехать весь земной шар! Вот она – цель моих многолетних преследований и объект сначала жестокой ненависти, а потом мучительного сострадания!

В одну минуту я оказался около него и положил руку ему на плечо. При этом путник тотчас же упал на землю, словно пораженный громом, а когда ребята сбежались, чтобы узнать, что случилось, он встал на колени, молитвенно сложил руки и, обращаясь ко мне, униженно попросил не преследовать его более:

– Вы охотились за мной по всему свету, Шерлок Холмс, – сказал он, – но я, ей-богу, никогда никому не причинил зла!

Уже по глазам было видно, что он сумасшедший. И это я свел его с ума, матушка! Разве только известие о вашей кончине поразило бы меня так, как я был поражен в ту минуту!

Ребята кругом обступили нас, подняли старика на ноги и утешали чем могли, говоря, что он теперь среди друзей, что они его никому не выдадут, будут о нем заботиться и повесят каждого, кто решился бы причинить ему вред. Право, грубые рудокопы становятся нежнейшими созданиями, если кто-нибудь сумеет пробудить в них хорошие стороны души! Совершенно как капризные и буйные дети. Никакие уговоры, однако, не помогали нам успокоить старика до тех пор, пока Фергюсон, опытный дипломат, не сказал ему:

– Если вы боитесь Шерлока Холмса, то можете вполне успокоиться.

– Почему? – живо спросил помешанный.

– Да потому что он уже умер.

– Как умер?! О, не шутите, пожалуйста, с таким несчастным человеком, как я! Неужели он умер? Скажите, ребята, по чести, не мучьте меня!

– Да уж будьте спокойны, не встанет! – сказал Хэм Сэндвич.

– На прошлой неделе его повесили в Сан-Бернардино, – добавил Фергюсон, – приняли за другого. Теперь вот каются, да ничего не поделаешь.

– Памятник ему хотят ставить, – проговорил Хэм Сэндвич с видом человека, твердо убежденного в том, что говорит.

Несчастный «Джеймс Уокер» сразу повеселел, и даже глаза его отчасти утратили дикое выражение. Мы с Хильером привели его к себе, переодели с ног до головы в наше платье, накормили, и затем, придя немного в себя, он нам рассказал свою историю. Вот она вкратце:

«История человека, которого приняли за другого

– Жил я в Денвере и прожил там много лет. Иногда помню, сколько именно, иногда забываю. Но это не важно. Вдруг получаю приказание уехать, если не хочу, чтобы меня предали суду за преступление, совершенное мною давно на востоке. Я знал об этом преступлении, только не я его совершил, а мой родственник, носивший такое же имя. Что мне было делать? Очень уж я испугался – голова пошла кругом… И времени-то дали немного – всего один день, кажется. Ведь меня бы линчевали, если бы народ узнал о преступлении, в котором я был обвинен. Никто бы мне не поверил. При линчевании всегда ведь так – потом-то все каются, да уж поздно. Вот как с Холмсом теперь. Ну, я решил все продать да и бежать, а потом вернуться с доказательствами моей невиновности. Так и сделал – бежал ночью и долго скрывался в горах под чужим именем.

А тут мне стали слышаться разные голоса, да духи какие-то появились… Голова совсем работать отказалась… Чем дальше дело заходило, тем хуже мне становилось. Сначала голоса возникали только по ночам, а потом пошло уж и днем… Просто покоя не давали… Соберутся вокруг и мешают… Спать мешают, работать не дают.

Наконец, уж совсем худо стало. Один какой-то шепчет: «Так мы его никогда не поймаем, потому что видеть не можем», а другой отвечает: «Надо выписать Шерлока Холмса, он через двенадцать дней будет здесь». Ну, тут у меня сердце упало. Я слышал об этом сыщике и подумал, что если они его на меня натравят, то тут уж мне верная погибель.

Люди отправились за Холмсом, а я в ту же ночь бежал, взяв с собой только ручную сумку с тридцатью тысячами долларов… Две трети этих денег и теперь еще в ней лежат… Дней через сорок Холмс напал-таки на мой след. Кое-как я успел ускользнуть, и то только потому, что вовремя догадался: он в одной гостинице записал свое имя, потом стер его начисто и расписался «Даджет Барклай»… Ну, меня не обманешь, у страха глаза… зоркие… Я догадался и стал от него бегать.

Три с половиной года гонял он меня по всему свету. Америка, Австралия, Индия, а потом опять Мексика, Калифорния… везде. Покою не давал. Еще хорошо, что я угадывал его под всеми именами, которыми он расписывался в гостиницах… Только благодаря этому я еще жив… Но зато устал!.. Ох как устал!.. А ведь, клянусь богом, никому никакого зла не сделал!»

Вот и вся его история. Всех она растрогала, а уж что касается меня, то каждое слово несчастного старика падало в мою душу как расплавленный свинец. Ребята решили, что старик будет жить со мной и Хильером, я же, разумеется, позабочусь о том, чтобы откормить и успокоить его, а когда он поправится – отвезу в Денвер и вознагражу за все имущественные потери. Чуть не раздавив руки старика своими сердечными рукопожатиями, наши ребята разошлись по поселку.

Наутро Фергюсон и Хэм Сэндвич вызвали нас на улицу и сообщили по секрету:

– Слух о приключениях старика распространился по округу. Народ собирается отовсюду, чтобы линчевать Холмса. Констебль Гаррис потерял голову и телеграфировал шерифу Ферфаксу. Бежим туда скорее.

Мы побежали. Не знаю, как другим, а мне, как вы можете себе представить, вовсе не хотелось, чтобы Шерлок Холмс был повешен по недоразумению, за мою ошибку. Я надеялся, что шериф, за которым закрепилась хорошая слава, подоспеет вовремя. Но удастся ли ему предотвратить линчевание?

– А что, сможет ли он справиться с толпой? – спросил я.

– Справится ли с толпой Джек Ферфакс? Да откуда вы приехали? Такой головорез – девятнадцать скальпов у него на счету, – да чтобы не справился!

По мере нашего приближения к центру поселка отдаленные крики и возгласы становились все слышнее, а на самой площадке перед таверной они стали просто оглушительными. Огромная толпа собралась здесь. Помимо обитателей нашего поселка, к ней примешались какие-то грубые оборванцы с прииска Дейли, они-то и завладели теперь Холмсом. Человек-легенда оказался действительно замечательным, судя по спокойствию, с которым он держал себя в эту критическую для него минуту. Несмотря на близость смерти, презрительная улыбка играла на его губах, и если сердце его не было чуждо страха, то чисто британское самообладание не дозволяло этому чувству ни в чем проявиться.

– Голосовать, ребята, голосовать! – кричал один из прииска Дейли, Хиггинс. – Скорей! Повесить его или пристрелить?

– Ни то ни другое! – гаркнул кто-то из товарищей Хиггинса. – Тогда он опять через неделю оживет. Вот сжечь его – так это будет надежно!

– Сжечь, сжечь! – заорала толпа, теснясь вокруг Холмса.

Согласно этому приговору последний был тотчас же привязан к коновязи и по самую грудь обложен еловыми ветвями и шишками. Суровое лицо его, однако, и тогда не побледнело, а на губах играла все та же презрительная усмешка.

– Спичек! Давай спичек!

Десятки рук протянулись со спичками, Хиггинс зажег одну из них и, заслоняя ее пламя рукой от ветра, стал поджигать сосновую шишку. Толпа молча наблюдала. Через несколько секунд от шишки потянулся легкий дымок, в то же время мы услышали хоть и отдаленный, но быстро приближавшийся топот копыт. Взволнованная ожиданием толпа этого не заметила. Между тем шишка, хоть и тлевшая, не загоралась, а спичка погасла. Хиггинс зажег другую, потом стал раздувать тлевшую и наконец добился цели – шишка вспыхнула. Еще минута, и она будет брошена в лапник… Многие стали с ужасом отворачиваться… Лошадиный топот раздавался уже на площадке.

– Шериф! – воскликнул кто-то сзади.

И почти в то же мгновение в самую середину толпы ворвался всадник. Резко осадив лошадь, он громовым голосом крикнул:

– Прочь, мерзавцы!

Все тотчас же повиновались, кроме Хиггинса, выхватившего револьвер.

– Руки по швам, негодяй! Тушить огонь! Отвязывай живей! – кричал шериф, наезжая на него лошадью.

Негодяй вынужден был подчиниться. Тогда шериф, оставаясь в седле, но приняв воинственную позу, стал говорить речь. Голос он при этом не повысил, никакого особенного гнева не проявил, а говорил просто, кратко, даже однообразно, но в самом тоне его слышалось презрение и глубочайшая уверенность в своих силах.

– Хороши голубчики! – говорил он. – Всех бы вас да на одну осину с этим скотом Хиггинсом, который способен нападать на людей только сзади, а хвастается, что он удалец. Чего я не выношу, так вот эту чернь, любителей линчевания! Никогда не встречал в ней ни одного порядочного человека. Накинутся сто на одного, да еще куражатся. Все трусы поганые, да и шериф-то в девяносто девяти случаях из ста немногим лучше.

Он помолчал немного, как бы смакуя это высказывание, а затем продолжал:

– Шериф, который позволит подлой черни расправиться с кем-нибудь по-своему, – вдвойне мерзавец. А по статистическим данным за прошлый год в Америке было сто восемьдесят два таких шерифа. Захворали, видите ли, а потому просмотрели. Скоро, должно быть, новая болезнь появится – немочь шерифа. – Эта идея очень ему понравилась. – «Что наш шериф-то – опять болен?» – будут спрашивать. «Да, захворал, бедняжка». А потом и вовсе вместо «наш шериф» будут говорить «наш трус». Господи ты боже мой, да неужели взрослый человек может испугаться толпы мерзавцев?

Затем, обращаясь к Шерлоку Холмсу, который давно уже стоял перед ним развязанный, шериф спросил:

– Кто вы такой и что наделали?

– Меня зовут Шерлок Холмс, и я ничего не наделал!

Это имя произвело удивительное впечатление на шерифа. С глубоким чувством высказал он, что считает позором для всей страны, оскорблением американского флага такое обращение с человеком, который завоевал всемирную славу, не говоря уже про то, что он гость в этой стране. Затем от имени всей нации шериф попросил прощения у Холмса, поручил констеблю Гаррису проводить того на квартиру и под личную ответственность обеспечить ему покой.

Покончив с Холмсом, шериф опять обратился к толпе:

– Ну, крысы! Марш по щелям! А вы, Хиггинс, пожалуйте за мной, я сам займусь вами. Можете оставить ваш револьвер при себе. Если бы я боялся позволить вам с этой штукой в руках идти позади меня, то, выходит, пришло время и меня причислить к прошлогодним ста восьмидесяти двум.

С этими словами он тронул лошадь и поехал шагом вперед, а Хиггинс покорно потащился сзади. Возвращаясь домой завтракать, мы узнали, что Фетлок Джонс ушел ночью из-под ареста. Никто об этом не пожалел, конечно. Пускай дядюшка ищет его, если хочет, а поселковым жителям он совсем не интересен.

Десять дней спустя

«Джеймс Уокер» уже физически окреп, голова его тоже приходит в порядок. Завтра утром я отправляюсь с ним в Денвер».

Следующей ночью

«Утром, перед самым отъездом, Самми Хильер обратился ко мне:

– То, что я скажу сейчас, не говори Уокеру, пока не убедишься, что это не подействует отрицательно на его мозги и не повредит выздоровлению. То давнее преступление, о котором он упоминал, было в самом деле совершено, и, как он говорил, его двоюродным братом. Так вышло, что на прошлой неделе мы похоронили истинного преступника – самого несчастного человека на свете. Это был Флинт Бакнер. Его настоящее имя – Джейкоб Фуллер. Итак, мама, с моей помощью – с помощью ни о чем не подозревавшего участника событий – твой муж и мой отец оказался в могиле. Мир его праху!»

Гай Н. Бутби
Тайна доктора Николя

Глава I

Владелец нового ресторана «Империал» на набережной Темзы вошел в свой богато обставленный кабинет, закрыл дверь и, задумчиво почесав подбородок, вынул из ящика стола письмо, которое бережно хранил в течение двух месяцев.

Уже в тридцатый раз перечитывал он это послание, но до сих пор не стал ближе к его пониманию, чем при самом получении. Почтенный ресторатор и переворачивал его другой стороной, и складывал различными способами в надежде найти водяные знаки, и рассматривал на свет, и что только ни делал – ничто не помогало, и содержание письма по-прежнему оставалось для него загадкой. Затем он с некоторой поспешностью вынул часы с репетиром[1]1
  Репетир – механизм в старинных часах, отбивающий время при нажатии кнопки или натяжении шнурка.


[Закрыть] и нажал пружинку: часы пробили четверть восьмого. Ресторатор с видимым испугом бросил письмо на стол.

«Это самый необычайный случай, с которым мне когда-либо приходилось сталкиваться, – подумал он. – Я веду свое дело уже тридцать три года и полагаю, что сегодня все должно открыться. Я надеюсь, что все пройдет благополучно».

В это время вошла его помощница, миловидная девушка лет двадцати пяти. Она заметила на столе открытое письмо, и при взгляде на смущенную физиономию хозяина ее глаза блеснули: любопытство девушки было возбуждено до предела.

– Кажется, вы чем-то расстроены, мистер Макферсон? – участливо спросила она, кладя перед ним бумаги, принесенные на подпись.

– Вы это верно заметили, мисс Салливан, – ответил ресторатор, отодвигая от себя документы. – Я расстроен из-за многих вещей, а в частности – из-за этого письма.

Он протянул девушке письмо, и та начала читать его с подобающим вниманием. Но, дочитав почти до конца, она остановилась в изумлении, а затем опять принялась за него с самого начала. Макферсон надел очки и смотрел на помощницу испытующим взглядом.

– Все это очень любопытно, – произнесла девушка, видя, что патрон ждет ее комментариев по поводу письма. – Очень любопытно, – повторила она.

– Скорее странно, – прервал ее босс, – да, странно. Самое странное письмо, которое я когда-либо получал. Видите, на почтовом штемпеле стоит «Куйаба, Бразилия». Оно получено три месяца тому назад. Мне было чрезвычайно интересно узнать, где находится эта Куйаба и что из себя представляет. И теперь я занялся этим вопросом серьезно.

Произнеся это с некоторой гордостью, он откинулся на спинку стула, засунул руки в карманы и взглянул на свою секретаршу.

– А где она находится? – спросила она.

– Куйаба, – ответил ресторатор, с трудом ворочая языком, не привыкшим к такому сочетанию звуков, – находится в восточной части Бразилии, на границе с Боливией. Город стоит на реке Куйабе и известен как столица бразильских алмазных приисков.

– Значит, автор этого письма живет там?

– Не знаю. С нас достаточно того, что он пишет оттуда. Он заказывает обед на четыре персоны в отдельном кабинете с окнами на реку ровно в восемь часов – заказывает за три месяца вперед, дает список блюд и даже указания относительно сервировки стола. Примечателен тот факт, что, как становится ясно из письма, он ни разу не видел тех, с кем будет обедать. Он пишет, что один будет из Гонконга, другой из Блюмфонтейна, а третий находится где-то в Англии. Каждый из них предъявит самую обыкновенную визитную карточку с красным пятнышком в углу, и его тотчас же нужно будет провести в кабинет. В общем, я совершенно ничего не понимаю. – Он замолчал и затем прибавил: – Гонконг находится в Китае, Блюмфонтейн – в Южной Африке.

В этот момент появился старший лакей, остановившийся в дверях с таким видом, точно уважение к хозяину не позволяло ему подойти ближе.

– Уильям, готов ли номер двадцать второй?

– Да, сэр. Вино поставлено охлаждаться и будет подано вовремя.

– В письме сказано: вместо электричества должны гореть свечи под красными колпачками. Готовы ли эти колпачки?

– Все исполнено, сэр.

– Ах да, не забыли ли вы принести блюдечко и бутылку молока? Не правда ли, оригинальное требование?

– Все принесено, сэр.

– Кто будет прислуживать на обеде?

– Джонс, Эдмунд, Брукс и Том.

– Прекрасно. Передай швейцару, чтобы тот внимательнее следил за посетителями, и скажи Бруксу, чтобы он немедленно провел в кабинет этих трех джентльменов.

– Будет исполнено, сэр.

Лакей вышел.

– Хоть все эти указания в высшей степени необычны, надеюсь, что доктор Николя останется доволен их исполнением, – проговорил Макферсон.

Глава II

Без десяти минут восемь небольшой кабриолет подъехал к ресторану. Из него вышел джентльмен плотного телосложения, небольшого роста, на коротких ножках и с длинными волосами, облаченный в сутану, – словом, типичный каноник. Расплатившись с извозчиком, он протянул швейцару, открывшему перед ним массивную входную дверь, свою визитную карточку. Тот, заметив на ней красное пятнышко, окликнул лакея, который тотчас проводил почтенного джентльмена в номер двадцать второй.

Едва лакей успел вернуться на свое место в вестибюле, как подъехал еще один кеб, а за ним еще один. Из второго проворно выпрыгнул высокий, прекрасно сложенный господин лет тридцати; он был одет в элегантный вечерний костюм. Показав швейцару свою карточку, тоже с красным пятнышком, посетитель проследовал за лакеем. То же сделал и джентльмен, вышедший из третьего кеба. Он также был одет в вечерний костюм, но уже иного вида: костюм казался старомодным и довольно поношенным. Этот посетитель был тоже высокого роста, как и предыдущий, но с совершенно седыми волосами и лицом, изборожденным морщинами.

Наконец все трое собрались в кабинете номер двадцать два. Когда лакей ушел, высокий господин, которого мы в отличие от другого будем называть лучше одетым, вынул часы и, взглянув на них, обратился к двум другим.

– Джентльмены, – произнес он с резким американским акцентом, – сейчас без трех минут восемь. Снимем маски: мое имя Истовер.

– Очень рад слышать это, – сказал хуже одетый джентльмен, – мое имя – Прендергаст.

– Удивительно разумное решение, – заметил каноник, – мое имя – Бакстер.

Троица обменялась рукопожатиями и уселась за столом.

– Скажите, пожалуйста, имели ли вы когда-нибудь удовольствие видеть доктора? – спросил Бакстер Прендергаста.

– Ни разу, – ответил тот, – быть может, мистеру Истоверу повезло больше меня?

– Увы, нет.

– Где он находился, когда вы поучили от него весточку?

– В Нэшвилле, Теннеси, – ответил Истовер, – затем в Тагупапа, Новая Зеландия, потом в Пекине.

– А я слышал, что сначала в Брюсселе, затем в Монтевидео и далее на Золотом Берегу в Африке. А вы, мистер Бакстер?

Каноник взглянул на часы: было ровно восемь.

– Сперва в Афганистане, в Кабуле, потом в России, в Нижнем Новгороде, далее в Австралии, на реке Дарлинг, затем в Чили, Вальпараисо, и наконец, в Японии, в Нагасаки.

– Очевидно, он не только таинственная личность, но и великий путешественник.

– А кроме того, он опаздывает к обеду, – проворчал Истовер.

– Часы спешат на две минуты, – заметил Прендергаст.

В эту минуту дверь отворилась, и лакей возвестил: – Доктор Николя.

Услышав объявление, трое собеседников поспешно встали. Вошел Николя. Чтобы описать этого человека подробно, потребовалось бы слишком много времени, потому мы ограничимся упоминанием некоторых характерных черт его облика. Выше среднего роста, широкоплечий, он обладал гибкой, мускулистой фигурой. Гордо посаженная голова с высоким лбом, глубокий, проникающий в душу взгляд, аккуратная черная шевелюра, оливковый оттенок кожи, белоснежные зубы – все это притягивало внимание к доктору Николя. Его миниатюрным рукам и ногам позавидовала бы не одна женщина, а костюм, изящный и строго выдержанный в соответствии с правилами хорошего тона, был безупречен. На вид ему можно было дать лет двадцать восемь. В действительности же он достиг возраста Христа – ему было тридцать три года.

Войдя в кабинет, он первым делом направился к мистеру Истоверу и протянул ему руку.

– Мистер Истовер, если не ошибаюсь? – сказал организатор этой необычной встречи.

– Совершенно верно, – изумленно ответил тот, – но откуда вы это знаете?

– О, я знаю даже больше того: вот мистер Прендергаст, а это Бакстер. Ну что ж, прекрасно, теперь мы все в сборе. Я немного опоздал, поскольку в Ла-Манше была буря, которая меня и задержала. Обед готов и ждет нас.

Они уселись. Ресторан «Империал» заслуженно имел хорошую репутацию, и обед, за который принялись четыре джентльмена, лишний раз доказывал это. Но хороший аппетит был лишь у доктора, остальные же гости уделяли больше внимания своему хозяину, чем превосходно составленному меню. Когда был подан кофе и лакеи вышли, доктор Николя встал и приблизился к маленькому столику, на котором стояла корзина. Он открыл ее, и оттуда мягким скачком выпрыгнул кот совершенно черного цвета. Теперь стало понятно, зачем были принесены блюдечко и молоко. Доктор вновь сел за стол, закурил сигару и обвел взглядом присутствующих.

В это время черный кот, окончив свой обед, вспрыгнул к нему на плечо и, устроившись там поудобнее, уставился своими зелеными фосфоресцирующими глазами на мистера Бакстера. Доктор Николя улыбнулся, заметив эффект, произведенный на его гостей появлением кота.

– А теперь приступим к делу, – сказал он отрывисто. – Без сомнения, вам интересно знать, зачем я собрал вас здесь со всего света сегодня вечером. Вы имеете законное право удовлетворить свое любопытство. Но вы достаточно знаете меня, и поэтому прошу не удивляться ничему, что я стану сейчас говорить.

Голос его стал вкрадчивым, глаза были полузакрыты, а пальцы нервно барабанили по краю стола. В это мгновение у кота вздыбилась шерсть. Тогда хозяин снял его с плеча, посадил на колени и принялся медленно и осторожно гладить по спине. Эти простые движения, казалось, успокоили встревоженное животное. Шерсть его легла, и огромные глаза померкли.

– Я вас созвал сюда, потому что нуждаюсь в вашей помощи для осуществления одного крупного предприятия. Когда я впервые его задумал, то был совершенно один: никого из друзей не было рядом – Вендон умер, а Браунлоу состарился. Тогда я вспомнил о вас и послал за вами. Мы встретились. До сих пор все обстояло прекрасно.

Он немного помолчал, затем задумчиво продолжил:

– Видите ли, принимая участие в этом деле, вы имеете право знать причины, побудившие меня задумать его, но они довольно щекотливы и к тому же касаются только меня, потому мне, право, трудно дать вам исчерпывающие объяснения. Я вкратце расскажу о своем плане. Существует человек – имени его я сейчас называть не стану, – который нанес мне незаслуженное оскорбление, даже больше того: он причина многих моих несчастий. В чем они заключаются, вам знать не надо; даже если бы я и рассказал, вы бы не поняли, посему оставим это пока в стороне. Самая главная сложность в осуществлении моего плана состоит в том, что мой враг колоссально богат, богат настолько, что по одному росчерку его пера любой банк немедленно выдаст триста тысяч фунтов стерлингов. И именно своим богатством он и силен. Как я уже сказал, он причинил мне много зла и теперь считает, что находится в полной безопасности, полагаясь на власть денег. Но именно это богатство и есть его слабое место: я хочу и могу разорить этого человека, сделать его нищим, что поразит его гораздо больнее, чем самая жестокая месть другого рода.

Для этого мне и нужна ваша помощь. Если мой план будет исполнен, и притом успешно, то каждый из вас получит от меня награду в размере десяти тысяч фунтов стерлингов. Если же эта затея не удастся, вы получите по тысяче и компенсацию всех издержек. Согласны ли вы помогать мне, следовать за мной, слепо повинуясь моим распоряжениям?

Заметив нерешительность, отразившуюся на лицах гостей, Николя прибавил:

– Но помните, что взамен я требую безоговорочного послушания и неослабевающей энергии. Служа мне, вы сливаетесь со мной: мы составляем единое целое. Я знаю, что вы не очень-то дорожите своим словом, даже – простите за откровенность – не вполне безупречны в прошлом, но вы умеете молчать. Я тоже умею молчать, в частности о ваших подвигах. Вот и все, что я могу вам предложить; теперь, если угодно, перейдем непосредственно к самому плану.

Он вынул из кармана записную книжку и, раскрыв ее, обратился к Истоверу:

– Первым же пароходом, который отходит в пятницу, вы отправитесь в Сидней. Сегодня же вы выедете в Плимут. Завтра встретите там меня и получите дальнейшие инструкции. Спокойной ночи.

Истовер, поняв по тону своего патрона, что ему даны на сегодня все распоряжения, встал и, не проронив ни слова, вышел. Николя повернулся к Прендергасту и, вынув какой-то почтовый конверт, протянул ему:

– Вы отправитесь в Дувр, переплывете Ла-Манш, завтра будете в Париже и вручите это письмо по указанному на нем адресу. В четверг в половине третьего вы передадите мне ответ на станции Черинг-Кросс. Вот деньги на расходы на первое время. Теперь идите.

– В половине третьего вы получите ваш ответ, – сказал Прендергаст и тоже вышел.

Доктор закурил новую сигару и обратился к мистеру Бакстеру:

– Семь месяцев тому назад, мистер Бакстер, я предложил вам место воспитателя у маркиза Бекингема. Вы его приняли, полагаю?

– Конечно.

– Скажите, в каких отношениях вы с герцогом, отцом вашего воспитанника?

– В самых прекрасных. Герцог очень расположен ко мне. Словом, мне удалось исполнить ваше приказание.

– Прекрасно, хоть я и не рассчитывал на успех. У герцога вообще тяжелый и необщительный характер. А любит ли вас маленький Бекингем?

– Надеюсь, что да.

– Вы принесли его карточку?

– Вот она.

Бакстер вынул фотографию из кармана и передал доктору.

– Прекрасно, – ответил тот, всматриваясь в изображение, – вы исполнили все. Я доволен вами, Бакстер. Завтра вы вернетесь обратно в Йоркшир и…

– Нет, мы живем в Борнмуте, где находится летняя резиденция герцога.

– Ну хорошо, в Борнмут, и продолжайте выполнять мои инструкции. Старайтесь внушить мальчику любовь к путешествиям, открывайте ему все их прелести и станьте его наставником в этом. Сделайтесь необходимым ему. Я же вскоре напишу вам, или вы услышите обо мне каким-либо иным образом. Прощайте.

И Бакстер ушел. Оставшись в одиночестве, доктор Николя вынул полученную фотокарточку и пристально вгляделся в нее.

– Он красив – это несомненно, и в нем видна порода. Любезный Ветерелль, все это я делаю для вас. Теперь, когда все готово, я приступаю к решительным действиям: я пущу в дело машину, собранную мною по винтикам, и медленно, но верно сотру вас в порошок. Тогда вы увидите, что были слишком самонадеянны, рассчитывая на свои силы и думая, будто доктор Николя слишком слаб для борьбы с вами. Но вы узнаете, какова месть доктора Николя.

Необычный клиент позвонил и потребовал счет. Расплатившись, он поместил кота обратно в корзину, взял ее и, выйдя из ресторана, сел в кеб, крикнув кучеру: