Текст книги "Тайна доктора Николя (сборник)"

Глава IX

Я прижимал свою желанную к сердцу, она немного смущенно и нежно смотрела на меня. Вдруг выражение ее взгляда изменилось, и из нежного он стал почти испуганным. Я обернулся: к нам медленным, размеренным шагом приближался ее отец.

– Оставьте нас одних, – прошептал я, и она исчезла, а я остался с глазу на глаз с рассерженным родителем.

Выражение его лица ясно свидетельствовало о его состоянии; было очевидно, что он все видел и слышал.

– Мистер Гаттерас, – сказал он сухо, – будьте любезны объяснить, что все это значит.

– Мистер Ветерелль, – ответил я, поднимаясь с кресла, – я вижу, что должен наконец дать вам некоторые объяснения. Незадолго до вашего прихода я осмелился признаться вашей дочери, что люблю ее. Она была весьма великодушна и ответила, что и сама разделяет мое чувство. Ввиду сложившихся обстоятельств я покорнейше прошу у вас руки вашей дочери.

– Вы, сэр, злоупотребляете тем, что оказали моей дочери помощь в Сиднее. И это вовсе не делает вам чести.

– Я полагаю, сэр, что ваша дочь вольна распоряжаться своими симпатиями и любить того, кто этого заслужит. Она была так добра, что обещала стать моей женой, конечно, с вашего позволения. Существуют ли, по вашему мнению, какие-либо препятствия к этому?

– Только одно, но оно непреодолимо. Запомните, я запрещаю вам даже думать о возможности свадьбы. Это недопустимо.

– Но ведь так вы погубите две молодые жизни! Ради бога, объясните причину вашего отказа!..

– Я вовсе не обязан вам что-либо разъяснять. Я запрещаю – и все.

– Так это окончательное ваше решение? И вас не тронут ни мольбы, ни уверения?

– Нет, сэр, мое слово неизменно. Я не могу в один момент передумать. Кроме того, позвольте заметить, что ваше поведение по отношению к Филлис здесь, на борту корабля, было неджентльменским. Прощайте.

– Постойте, мистер Ветерелль! – воскликнул я, пытаясь задержать почтенного джентльмена. – Вы были так любезны, что познакомили меня со своими взглядами. Отвечу вам тем же. Ваша дочь меня любит. Я честный и трудолюбивый человек и люблю ее всем сердцем. Я заявляю вам, что, несмотря ни на что, даже на ваши запреты и протесты, мы все же будем продолжать любить друг друга и Филлис станет моей женой даже без вашего на то согласия.

– Вы сошли с ума.

– Уверяю вас, что нет. И благодарите Бога, сэр, ведь я помню, что вы отец той девушки, которую я люблю. Никому, слышите, никому другому эти слова не сошли бы с рук.

– Я не желаю продолжать этот бессмысленный спор. Я сообщил вам свое окончательное решение. Прощайте.

– До свидания, – ответил я, и он ушел.

Я находился в странном состоянии: волнение, охватившее меня после объяснения с отцом моей возлюбленной, смешивалось с восторгом от осознания, что Филлис любит меня, принадлежит мне. Моя голова кружилась, я был словно в тумане.

Пробило восемь склянок[3]3
  Склянка – у моряков: полчаса времени; восемь склянок – четыре часа.


[Закрыть]. Я машинально спустился по лестнице и вошел в свою каюту. Иллюминатор был открыт, а на столике перед ним лежал узкий лиловый конверт, адресованный мне. Недоумевая, я раскрыл его, вынул небольшой листок и с трепетом и восторгом прочел следующие строки:

«Мой любимый, отец сообщил мне о вашем разговоре. Я решительно не понимаю его упорства и не могу понять его причину. Но, что бы там ни было, помните, что я буду либо вашей женой, либо ничьей. Возлагаю все надежды на Всемогущего Бога – он поможет нам. Ваша Филлис.

P. S. Завтра утром постарайтесь передать мне ваш лондонский адрес».

Можно ли сомневаться, что, имея такое письмо под подушкой, той ночью я видел чудесные сны? Но как мало в то время я думал о последствиях, к которым способно было привести мое сиднейское приключение! И мог ли я предвидеть те странные приключения, которые мне довелось пережить позднее?

Глава X

Только теперь, пережив все испытания, выпавшие на мою долю, я могу в известной степени дать себе отчет и проследить происшедшие события. Итак, я прибыл в Лондон. Не могу сказать, что он произвел на меня особенно приятное впечатление. Сильное – да, но не приятное. Несмолкаемый шум, действующий мне на нервы (привыкшие к покою океана), вечно куда-то спешащие, волнующиеся толпы народа, поразительное сочетание нищеты и роскоши, красоты и безобразия, изящества и безвкусия – все это, спутанное в гигантский клубок, подавляло, ошеломляло, но никак не привлекало. Но что действительно меня поразило, так это Риджент-парк, где я оказался в это прекрасное летнее утро; красоту его можно вообразить, но не описать.

Я буквально потерялся в этой сутолоке – совершенно бессмысленным взглядом провожал экипажи и автомобили и бесцельно следовал за толпой, увлекаемый ее движением; так продолжалось часа три, наверно. Наконец какой-то фланирующий господин, видя, что я иностранец, принял во мне участие и выразил готовность показать мне Лондон и его достопримечательности, на что я согласился с живейшей радостью. Только теперь я убедился, что осмотреть Лондон со всеми его достойными внимания особенностями невозможно. Но и то, что мне показывал мой добровольный проводник, было столь интересно, что я совершенно незаметно для себя полюбил хмурый Лондон; только вечером я распростился со своим любезным проводником. Еще перед отъездом из Сиднея мой адвокат дал мне адрес гостиницы близ Стренда[4]4
  Стренд – деловая часть Лондона.


[Закрыть] – туда я и отослал свой багаж еще с вокзала и теперь направился сам. Отель оказался очень приличным и спокойным, и я решил обосноваться в нем уже потому, что на этот адрес мне обещала писать Филлис.

И теперь я тщетно ожидал ее письма и тосковал, зная, что, если письма еще нет, значит, она сама пока не приехала в Лондон; между тем они с отцом собирались провести всего два дня в Неаполе, три – во Флоренции, два – в Риме и столько же – в Париже. Так что моя милая уже дня два как должна была находиться в Лондоне.

Наконец однажды утром мое терпение было вознаграждено с избытком. Мне принесли письмо. На нем была английская марка, и я сразу узнал на конверте дорогой для меня почерк. Я лихорадочно разорвал конверт. Послание оказалось коротким, но говорило мне о многом.

Филлис с отцом приехали в Лондон накануне и остановились в отеле «Метрополь»; они собирались отправиться в свое поместье в конце этой недели. Но, как было указано в приписке, если я пожелаю увидеться с ней, Филлис будет меня ожидать у входа в Британский музей утром следующего дня в одиннадцать часов.

Не могу вспомнить, на что я использовал этот огромный промежуток времени от получения письма до наступления следующего дня, но только в половине одиннадцатого я уже нетерпеливо мерил шагами тротуар перед великолепным входом в музей, украшенный огромными колоннами. Я жадно всматривался в лица проходивших и проезжавших мимо. Минуты тянулись убийственно медленно, но наконец, когда мелодичный звон колокола на соседней церкви возвестил о наступлении одиннадцати часов и к нему немедленно присоединились колокола других храмов, я увидел, что из-за угла выехала изящная карета, в которой сидела Филлис. Подать ей знак и отворить дверцу экипажа было для меня делом одной минуты.

– Ах, Дик, – ответила она на мой вопрос с плутовской улыбкой на прекрасных губах, – вы даже вообразить не можете, сколько препятствий мне пришлось преодолеть, чтобы приехать сюда. Отец собирался вместе со мной посетить тысячу мест, и мне едва удалось от него удрать.

– Наверно, вы сделали вид, что поехали к портнихе, – добавил я со смехом, чтобы показать ей, что я тоже кое-что знаю о женских проделках.

– Надеюсь, что отец так и подумал, – ответила она, очаровательно зардевшись, – но сердце сказало мне, что я должна увидеться с вами во что бы то ни стало.

В этот момент мы оказались в вестибюле музея. Десятки хорошеньких элегантных девушек проходили мимо нас, но моя прекрасная спутница была красивее всех.

– Филлис, дорогая моя, – сказал я, – мы так давно не виделись!.. За это время у вас была возможность все хорошо обдумать. Скажите же, согласны ли вы подарить мне свою любовь?

Она взглянула мне прямо в глаза.

– Ни на одну минуту я не усомнилась в этом, Дик, и не изменила решения. Я уже сказала вам это однажды и не желаю брать свое слово обратно. Достаточно ли вам знать, что я люблю вас и, что бы ни произошло, буду только вашей или ничьей?..

– Да, этого достаточно, – торжественно произнес я. – Но, Филлис, как же нам поступить, ведь ваш отец настроен решительно?

– Я теряюсь в догадках, какова причина его упорства. Он всегда обожал меня и говорил, что никогда не станет стеснять меня в выборе супруга. Но теперь… теперь какая-то тайна встала между нами, чья-то воля идет нам наперекор. Тут таится нечто, чему у меня нет объяснения. Отец совершенно изменился. То он непременно желал ехать в Лондон, а теперь мне часто кажется, что он боится тут встретить кого-то, но кого именно – я не знаю. Меня мучит это. Мне совершенно непонятно поведение отца.

– Да, все это очень таинственно и печально. Но как же быть? Не попробовать ли мне еще раз открыто попросить его согласия?

– Я боюсь, что такой поступок лишь испортит дело. Нет, предоставьте это пока мне, я сама постараюсь уговорить отца. А теперь давайте осматривать музей.

Мы ходили по бесконечным экспозициям музея, где собрано все, что может привести человека в изумление, и особенно долго пробыли в египетском отделении, восхищаясь великолепием ушедшей древней цивилизации. Может быть, и неудобно назначать свидания в музее, но, клянусь честью, я никогда бы не осмотрел музей так внимательно и подробно, как теперь. Ученым должно быть это приятно. Я сообщил свои соображения Филлис, и мы долго смеялись. Но вот она взглянула на часы.

– Без четверти два! – воскликнула она. – Ах, Дик, я должна спешить! Я обещала отцу быть дома к двум часам и не могу заставлять его ждать меня.

И она стала надевать перчатки. Но я остановил любимую и, вынув из кармана маленький футляр, открыл его. Увидев его содержимое, она не смогла удержать легкого возгласа восхищения, и я, надев на тонкий пальчик кольцо, поспешил поднести ее руку к губам.

– Филлис, – проговорил я, – когда вы будете глядеть на это кольцо, вспоминайте того, кто любит вас больше всего на свете и кто готов пожертвовать всем, чтобы доставить вам радость.

Мы вышли из музея, и она подозвала карету. Я усадил ее в экипаж и озабоченно спросил:

– Когда же мы снова увидимся?

– Пока не знаю, но я вас извещу. Умоляю, не отчаивайтесь, что бы ни случилось, мы увидимся. До свидания, дорогой.

Я приподнял шляпу, она махнула мне рукой, и в следующий момент карета укатила. Затем я медленно побрел по Оксфорд-стрит с намерением пересечь город и попасть в свою гостиницу. Мои мысли были до того заняты воспоминаниями о свидании с моей дорогой Филлис, что я шел совершенно наугад и, очнувшись, увидел, что оказался в таком квартале Лондона, где мне еще ни разу не приходилось бывать. Узкие улочки, мрачные покосившиеся дома, странные лавчонки в одно окно, грязная мостовая, изборожденная канавами, – все это было так не похоже на обычно чистые лондонские улицы.

Глава XI

Часы на колокольне какой-то церкви поблизости пробили три. Я почувствовал, что проголодался, и невольно стал искать глазами место, где можно было бы перекусить. Но ни одного мало-мальски приличного ресторана я не увидел. Наконец я заметил на перекрестке двух улиц нечто подходящее и поспешил туда. Войдя, за грязной стойкой, заставленной графинами с водкой, я увидел типичного француза, который вежливо поклонился и спросил, что мне угодно.

– Могу ли я позавтракать? – спросил я.

– О, конечно, сударь, конечно. Будьте так любезны, спуститесь в общую залу, а я сейчас же распоряжусь. – И он указал мне на грязную лестницу в углу комнаты.

Я начал спускаться. Лестница была крутая и длинная. Наконец я добрался до комнаты, которую француз назвал залой. Это был длинный, с низким сводом подвал, стены которого украшали две или три картины, но разобрать, что на них было нарисовано, не представлялось никакой возможности из-за покрывавших их сальных пятен и копоти. Из мебели в помещении было лишь несколько колченогих столов и таких же стульев.

Когда я вошел, там сидели три человека. Двое из них были заняты игрой в шахматы, а третий, по-видимому, не имевший к ним никакого отношения, внимательно следил за игрой, стараясь в то же время казаться погруженным в чтение бумаг, лежавших перед ним. Сев неподалеку от игроков, я заказал завтрак и, пока его готовили, от нечего делать стал рассматривать всех троих. Из шахматистов один был огромный, видимо, неслабый субъект, с длинными руками, большой рыжей бородой и сверкающими черными глазами. Его противник казался совершенным младенцем по сравнению с ним: это был хилый человечек с бледными щеками, жидкими усиками и водянистыми голубыми глазами. На носу у него неуверенно сидело пенсне, и из-за длинных волос его можно было принять за художника.

Оставив шахматистов, я обратил внимание на человека, сидевшего в углу. Этот был интереснее во всех отношениях. Во всяком случае я был очень удивлен, что встретил человека с такой внешностью в этом грязном притоне. Он был высок и строен, великолепно сложен и, по-видимому, обладал колоссальной силой. Голова его, окруженная ореолом черных как смоль волос, имела гордую посадку; у него были карие глаза с зеленоватым огоньком внутри, как у змеи. Но что меня поразило больше всего, так это то, с каким интересом он наблюдал за игрой этой странной парочки. Взгляд его был устремлен на доску, и он иронично улыбался, когда кто-нибудь из игроков делал ошибку, и одобрительно кивал головой при удачном ходе. Он был, видимо, сильно увлечен игрой, и я ждал, что он вот-вот заговорит. Но незнакомец сдерживался. Я заметил, что время от времени он весь содрогался от желания подсказать верный ход, и при ошибке, сделанной кем-либо из игроков, его лицо становилось настолько напряженным, что я невольно увлекся наблюдением за ним. Но вскоре мне подали завтрак, и в это же время игра окончилась. Высокий мужчина встал, сказал что-то по-немецки и вышел. Забавно было то, что выиграл меньший, после чего победным взором окинул всю комнату. В этот момент его глаза встретились с глазами незнакомца, наблюдавшего за этим поединком. Торжество во взгляде победителя исчезло, и глаза его сделались какими-то бесцветными – так птичка смотрит на змею. Тот поднялся, не проронив ни слова, подошел к выигравшему шахматисту и принялся расставлять фигуры на доске.

«Могу я просить вас сыграть со мной одну партию?» – произнес он на великолепном английском языке и, тонкими длинными пальцами взявшись за пешку, сделал ход первым. Маленький человечек что-то пропищал в ответ, и игра началась, а я занялся своим завтраком. Но невольно мой взор то и дело обращался на игравших. В самом деле, это было довольно любопытное зрелище. Заинтересовавший меня господин казался совершенно погруженным в игру. Он волновался так же, как и тогда, когда следил за чужой игрой, но опять-таки не произносил ни слова. Эффект, производимый им на партнера, был потрясающим. Тот сидел на краешке стула и казался совершенно подавленным своим противником с демонической внешностью.

Глава XII

Результат игры можно было, конечно, предвидеть с самого начала: выиграл демонический человек, как я окрестил его с первого взгляда, а хилый субъект, довольный уже тем, что отвязался от столь страшного партнера, схватил шапку и пулей вылетел из комнаты. Его противник обернулся ко мне и с самой любезной улыбкой произнес:

– Согласитесь, что учить дураков – долг всякого умного человека.

Не зная, что ответить, я благоразумно промолчал. Тогда он поднялся и, направившись ко мне, сел напротив, скрестив руки на груди. Затем сказал самым любезным и даже несколько заискивающим тоном:

– Вы ведь согласны со мной, мистер Гаттерас?

Сначала я был слишком поражен, чтобы ответить что-либо: каким образом этот человек мог узнать мое имя? Я приготовился было дать ответ, который не совсем пришелся бы ему по вкусу, но он продолжал:

– Вот мой партнер нуждался в хорошем уроке, но я пожалел его, потому что в жизни у него не много радостных минут. С другой стороны, вам, мистер Гаттерас, предстоит выдержать более трудную борьбу. Обстоятельства докажут вам это. Некоторые вовсе не хотят бороться, но их вынуждают обстоятельства, как, например, вас. Иные вступают в борьбу, будучи уверены, что не существует особенного риска, как, например, этот немец. Другие, наоборот, ищут этих приключений. Как вы думаете, к какому разряду людей я принадлежу?

Он улыбнулся плотоядной улыбкой, обнаружив ряд великолепных зубов. В третий раз я не знал, что ему ответить. Но наконец я собрался с духом и заговорил:

– Мне, право, трудно судить об этом, поскольку я мало вас знаю, но из всего увиденного заключаю, что лишь крайность толкает вас на борьбу.

– Вы ошибаетесь – наоборот, я ищу приключений. Я смотрю на них как на спорт: это единственное интересное в жизни. Ведь вы и сами так думаете, мистер Гаттерас.

– Не совсем так, однако вы знаете мое имя, а я ни разу в жизни вас не видел. Может быть, вы будете так добры и скажете, где вы видели меня?

– Охотно исполню ваше желание, но предупреждаю, что вы все равно не поверите моим объяснениям; однако я хочу вас убедить, что знаю очень много. Например, в правом кармане у вас лежат три карточки. – Тут он прикрыл глаза и откинулся на спинку стула. – Одна из них смята, и на ней ничего не напечатано, но написано карандашом: «Эдуард Брейтуайт, Маккарти-стрит, Сидней». Мне кажется, что написано именно «Брейтуайт», хотя некоторые буквы трудно прочесть. Другая большего формата, и на ней напечатано: «Сильвестр Ветерелль», а третья, мне кажется, ваша собственная, мистер Ричард Гаттерас… Не угодно ли вам проверить?

Я машинально сунул руку в карман и действительно вытащил оттуда три карточки. На первой стояло имя Эдуарда Брейтуайта – она принадлежала моему сиднейскому адвокату; вторую я получил от отца моей возлюбленной в тот вечер, когда мы впервые встретились на палубе; а третья была моя собственная.

Что это – колдовство или просто ловкий фокус? Я не мог ответить себе на этот вопрос. Но во всяком случае все происшедшее не увеличило моей симпатии к незнакомцу.

– Ага. Я ведь угадал! – воскликнул он. – Не притворяйтесь, мистер Гаттерас, что я не угадал, – это те самые карточки. Сознайтесь. Прекрасно. Я очень рад познакомиться с вами, тем более что, мне кажется, мы еще встретимся. Когда и где – не знаю. Но, что бы там ни было, будем надеяться, что наша новая встреча окажется не менее интересна и приятна, чем настоящая.

Я рассеянно слушал его, пытаясь ответить себе на вопрос – колдун он или фокусник? А он поднялся и начал натягивать перчатки.

– Простите, – произнес я, – я все думал об этих карточках и окончательно зашел в тупик. Скажите, как вы устроили этот фокус?

– По-вашему, это фокус? – засмеялся он. – Хорошо, пусть будет фокус. Но все же я хочу вам показать, что это не ловкость, а сила, и сила огромная. Но люди склонны все необъяснимые вещи, явления, недоступные их маленькому уму, сваливать в общую кучу и называть эту кучу фокусами. Если желаете, я покажу вам еще один «фокус» – как вы его назовете?

– Пожалуйста, – ответил я.

– Тогда смотрите.

Он подошел к окну, где стоял широкий стеклянный, наполненный водой сосуд, в котором плавал лист клейкой бумаги от мух. Он взял сосуд, перенес на стол, вынул листок и пустил плавать лист обыкновенной бумаги. Затем вынул из кармана коробочку с порошком, насыпал порошка на бумагу, отчего та приняла ярко-зеленый цвет, и зажег бумагу. Та загорелась с легким потрескиванием, источая дурманяще сладкий аромат. Да, бумага горела на воде.

– Вот, мистер Гаттерас, перед вами еще один «фокус», который я узнал от факиров в Бенаресе, в Индии. Он намного эффектнее первого и способен возбудить ваш интерес. Теперь смотрите пристально на эту горящую бумагу, сосредоточьте все свои мысли, все внимание на ней, и тогда вы увидите нечто интересное.

Он замолк. Улыбнувшись, я стал смотреть на бумагу насколько возможно пристальнее. В первые минуты ничего не изменилось, но затем странное состояние овладело мною. Сначала я различал только зеленоватые огоньки и дым, поднимавшийся спиралью к потолку. Затем я уже не различал самого сосуда и видел только голубоватый туман, в котором шевелились какие-то неясные образы. Тщетно я впивался в них глазами – они были неуловимы. Но вот дым стал рассеиваться, и передо мной вдруг предстала такая картина. В красивой комнате перед открытым окном сидела прекрасная девушка и плакала. Эту комнату я никогда не видел прежде, не знал и плачущую девушку. Но вот она повернула свою головку… Боже мой! Это была Филлис, моя невеста… Я жадно всматривался в эту картину и вдруг услышал ее слова, прорвавшиеся сквозь рыдания: «О Дик, Дик, приди ко мне!»

Я вскочил на ноги, и в тот же момент страшный грохот разнесся по подвалу. Сосуд лежал передо мной разбитый на тысячу кусков, бумага вся сгорела, и ее пепел хлопьями носился в воздухе. Незнакомец исчез. Шатаясь от волнения, я направился к выходу и, встретив испуганного француза, объяснил ему, в чем дело. Расплатившись с ним, я вышел на улицу, но мои мысли были заняты всеми теми странными вещами, которые только что со мной случились. Для простого фокуса это было слишком серьезно. Скорее к ней! Узнать, что с ней! Тут только я пришел в себя. Окликнув случайно проезжавший мимо кеб, я назвал адрес гостиницы, где она жила. Пока мы ехали, перед моими глазами все стоял образ плачущей девушки, зовущей меня. Вот мы подъехали к гостинице. Расплатившись с извозчиком, я вбежал в подъезд и попросил первого попавшегося лакея проводить меня к мисс Ветерелль.

– К мисс Ветерелль, сэр? – удивился он. – Вчера днем она уехала в Париж, а оттуда направится обратно, в Австралию.