Текст книги "Женщина-смерть. Книга первая. ХХХ 33+"

3

ПАРВАТИ – буквально «Горная», имя-эпитет супруги Шивы, дочери Хималая; совершенство красоты и страсти. Постоянно ссорилась и примирялась с упругом; их объятия были столь сильны, что при одном из них супруги обратились в единое существо, совмещавшее в себе мужское и женское начала, Ардханаришвару, считающееся ипостасью самого Шивы. В другом случае они исчезли сами, слившись в лингайони (Линга – мужской половой член, Йони – женский половой орган), символизируемое горящим светильником. Её ваханой является лев. В изображениях вместе с Шивой у неё две руки, в самостоятельных – четыре.

У меня вдруг возникло ощущение полёта, или нет, невесомости. Словно бы я плаваю в большом цветном аквариуме с густой, как мёд, жидкостью. Все движения немного замедленны, мне не хотелось ни есть, ни спать, рутинные домашние обязанности вроде уборки, выноса мусора, похода в магазин и т.д., – выполнялись легко, без напряжения (невесомость!). И в то же время я как-то отстранился от всего на свете, совершенно перестал понимать показываемое на экране и написанное в газете или книге, всё это мне стало совершенно не интересно. Ксения же заметила мне вслух, что я в один миг поглупел и всё время улыбаюсь, стала пристально присматриваться ко мне. Мной овладело предощущение счастья, я ничуть не обиделся на эти выпады. Я плавал в этом оранжевом сиропе радости, с восторгом вглядываясь в удивительно уютный, как будто вогнутый, мир вокруг, на симпатичных его обитателей. Я даже не сразу понял, что всё переменилось, моя жизнь перевернулась. Я совершенно забыл и не хотел вспоминать о вчерашних ещё депрессиях и суицидальных настроениях, мне захотелось петь и смеяться. И, разумеется, рисовать.

Еле-еле дождался я, когда Ксения уснёт. Пару раз возвращался в постель, потому что она поднимала голову. Почему так опасался, даже и не знаю. С трясущимися руками и бухающим в ночи сердцем я прокрался и принёс из туалета принадлежности. Мной овладела могучая, просто необоримая страсть. Тут уже ничто не могло меня остановить, меня, что называется, понесло. Вновь и вновь я изображал странный, волшебный лик «горбоносой татарки», но теперь уже в различных ипостасях. Вот она правительница Древнего Египта в высокой короне с коброй и на богато украшенном троне; вот она – бегущая сквозь дивный сад Диана в распахивающейся тунике; вот Василиса Премудрая из русских сказок, а вот библейская Магдалена. К утру купленный накануне блокнот был заполнен, и я понял, что надо доставать краски. Но время вышло.

Довольный собой, я прокрался назад на супружеское ложе и свалился совершенно без сил. Вялая, горячая рука Ксении устроилась у меня в паху, но я сделал вид, что сплю. И вправду провалился в забытье без сновидений. Почти сразу же, впрочем, разбуженный будильником.

– Регистратура в Поликлинике с восьми! – скрипучим голосом сообщила жена.

И в это короткое мгновение мне привиделся угловатый подросток в хорошо сшитом на заказ костюме-тройке с галстуком-селёдкой. Он был свекольно красен лицом и смотрел на обнажённую Инессу, лежащую на диване. Одна рука её была закинута за голову, ни в подмышке, ни на лобке волос не было. А я стоял почему-то в позе просителя со склонённой головой. Может я увидел бы и побольше, если б не грубый толчок в плечо:

– Давай вставай! Регистратура с восьми! А там ещё очередь! Это тебе не на работу!

* * *

Большинство людей склонно не заморачиваться на действительности, бежать от неё, отворачиваясь от правды о себе и окружающем. Они читают книги, ходят в театры и смотрят кино, воображая себя кем-то, непременно хорошим. Всё время стараются занять себя чем-то таким, что отвлекло бы и развлекло. И я до того прозрения именно этим и занимался. У меня не хватало мужества повернуться к действительности лицом, я уходил либо в рисование, либо в пьянку или чтение. Суровый окружающий мир был бесплатным, тягостным приложением к моим удовольствиям.

Да я и сейчас, по прошествии многих лет обманываю себя, говоря, что теперь моё ремесло стало инструментом познания действительности. На самом деле я продолжаю замазывать красками себе глаза. Я давно уже живу только прошлым. Иной раз думаю, что надо было наложить руки на себя. Я и наложил бы, на такой трусливый ход я вполне способен. Помешала неизвестность.

Всякий раз, начиная новую работу, я целиком и полностью погружаюсь в неё, а между просто картинами или когда тема не желает вырисовываться, я продолжаю писать её портрет.

Первые лет пять я её искал. Даже когда уже правоохранители умыли руки и когда угомонился Олег. Сначала мы искали среди мёртвых, объездили все окрестные морги вплоть до Новгорода, Боровичей и Вышнего Волочка. Мне тогда уже начали сниться замороженные тела женщин тридцати с лишним лет, опознанные и не опознанные, изувеченные кем-то и просто умершие. Потом я стал искать среди живых, среди ветеринаров, зоотехников и вообще всех, кто работает с животными. И кто обладает особым даром целительства и прозорливости.

И теперь, когда уже минула целая эпоха не только моя, но и страны, и всего мира, – раздался этот звонок. Он поймал меня в один из получасовых перерывов, когда я пью чай, включаю, если не забуду, телефон и размышляю о том, о сём.

Звонил Олег. Он тоже осуществил свою мечту, стал чемпионом Советского Союза, хотя и не сделал карьеры в милиции. Спорт, оказывается, отнимает все силы, а профессиональный ещё и здоровье. Он давно уже инвалид, и чтоб не помереть с голоду, работает охранником на автостоянке. И шабашит нелегальным частным сыском.

– Привет, Марсон! – голос был простужено хриплым. – Я тебе не помешал?

– Ну, что ты, Олежек! Рад тебя слышать!

– Тут такое дело. Короче, я послал тебе ММС, фото одной листовки. В городе Бологое (ты помнишь такой?) кто-то повёл компанию дискредитации одного священнослужителя в глазах местного населения. Он обратился в Органы естественно…

– Не в Небесную канцелярию?

– Нет, это не тот человек. Ну, а когда полицию это совсем перестало интересовать… Ну, ты же знаешь, как там – сразу не поймали, значит «глухарь», под сукно! Так вот, тогда матушка, попова жена, позвонила мне.

– И откуда же она узнала, что ты…

– Марс! Они же исповедуют сотни людей! Это сбор информации! Хотел бы я иметь такой источник! Не зря КГБ в своё время плотно держал всю Церковь под колпаком! Да и нынешние, я думаю, не гнушаются.

– Понятно. Ну и что за листовки?

– Откроешь ММС, увидишь. Хочу только добавить, что компания ведётся уже две недели. И листовки развешиваются в таких местах, где их могли бы прочесть прихожане, идущие в Храм.

– Ясно. А сам-то ты как? Как здоровье?

– Ох, Марс! Спорт здоровья не прибавляет!

– Наш Президент считает иначе. Строит по всей стране стадионы и оздоровительные комплексы. ГТО, вон, возвращают!

– Лучше б он о нравственности населения подумал! Чёрти что уже творится!

– Нравственностью народонаселения по его замыслу как раз попы разных концессий и должны заниматься!

– Усвоив его спортивную философию, они занимаются собственным благополучием в первую очередь.

– Не любишь ты Президента, Олежек!

– А что он, тульский пряник, что ли?! – вздох в трубку.

Попрощавшись, я открыл сообщение. В красной рамке готическим курсивом было (явно на принтере) напечатано:

«Знай, служат здесь мамоне, не Христу.

Спаситель наш гнал торгашей из Храма,

А тут – две лавки! Это ли не странно?

Дворец служителя заметен за версту,

И пузо от обжорства – барабаном!»

О Боже! Это было как выстрел у уха! Мне показалось, что я теряю сознание. Так потемнело в глазах и затарахтело сердечко. Даже губы онемели! В неуёмной памяти моментально выскочило:

«Компартия печётся о народе,

Колхозник и рабочий стадо их,

Которое не устают доить,

А корм пусть ищут сами в огороде,

Долг Партии – народ огородить!»

Это когда-то написала Инесса на ватмане. И прилепила рядом с вывеской Горкома Партии. На обозрение всем входящим.

ИНЕССА! Я уже не мог больше думать ни о чём. Перед глазами сиял образ «горбоносой татарки» в венчике обесцвеченных волос, её гордая походка балерины (она ступала носками наружу), чуть замедленный взмах тонкой руки и загадочная (почти джокондовская!) полуулыбка. Да будь я проклят, если это не она ополчилась против попов! Надо было срочно мотать в Бологое!

Трясущимися руками, не попадая пальцем в кнопки, я набрал снова Олега. Но абонент был уже «вне зоны доступа». Слегка захотелось повыть в потолок.

Но всё началось немного раньше. Книга была первой весточкой. Её принёс посыльный, когда я пил второй утренний чай. Первый я пью сразу после пробуждения и душа, оказавшись в мастерской перед мольбертом. А второй – на террасе с видом на озеро. Пока в доме убираются. Параллельно я просматриваю электронную почту и бумажные газеты. Их обычно приносит старый Тимур, не очень хорошо владеющий русским, или его застенчивая внучка Мунира. Её Тимур отправляет, когда надо сообщить что-то устно. Краснея и отворачивая лицо, девушка произнесла чуть слышно:

– Пакет… Надо подпись… – и положила пачку прессы на краешек стола.

Я не сразу понял.

– Какой пакет? Что надо?

Она резко уронила голову.

– Там человек… Чужой… С пакетом… Без вашей подписи не даёт… Рамиз не пускает…

– А-а! Да не переживай ты так! Пусть войдёт!

Её брат Рамиз дежурил у ворот в форме охранника. Мунира стаерски сорвалась с места. А я принялся просматривать газеты.

Буквально через пару минут, – видимо девушка связалась по мобильной, едва выскочив с террасы, – в дверях возник нагловатый рэпер в бейсболке с козырьком набок и форме посыльного. Ухмыляясь, он жевал жвачку и враскачку шагал ко мне. Ничего не говоря, положил передо мной пакет в коричневой плотной бумаге с раскрытым блокнотом поверх него. На блокнот небрежным жестом бросил шариковую ручку. Я расписался.

– А на чай? – ещё шире оскаблился парень, чем окончательно меня разозлил.

Я демонстративно пригляделся к фирменному блокноту и бейджику на его груди.

– А твой шеф знает, что ты не здороваешься и хамишь клиентам?

Ухмылку как ветром сдуло.

– Да ладно!.. мне б на бензин!..

– Будет тебе и на бензин, и на мороженое! Я только звякну в твою фирму…

Я и договорить не успел, как рэпер растворился в воздухе. В пакете оказалась книга. В твёрдом переплёте. На суперобложке – знаменитый ахматовский профиль. С пририсованным азиатски раскосым глазом над высокой скулой. Я тяжело вздохнул – кто-то знал Инессу. Роман назывался «Мин-нет в Огрызково», автор Свирид Докучаев. Модный теперь писатель, живущий по слухам где-то заграницей и старательно прячущийся от общественности. Вот и теперь на обороте, где обычно помещают фото создателя сего шедевра, был «Чёрный квадрат» Малевича. Никто не знал ни его настоящего имени, ни места жительства, образования, семейного положения и т. д. Вообще ничего! Но больше всего раздражало обывателя то, что он по сообщениям издателя не пользуется гонорарами. Кроме того, что не лезет на телеэкран и в прессу. Его или её (был слушок, что это одна из теледив) абсолютно не интересовали ни писательская слава, ни немалые уже деньги, хранящиеся на счетах издательства.

Вот такие пироги! Кто-то знал главную тайну моей жизни, причину моего затворничества. И подавал мне какой-то знак.

4

ПАНЧАМАКАРА – (пять букв М) – тайный парный ритуал (мужчина + женщина) – или Панчататтва (пять принципов) – в тантрическом шиваизме и шактизме. Во время пуджи (священнодействия) происходит иштаведате (предложение) друг другу Мадья (вина), Мамса (мяса), Матсья (рыбы), Мудра (зерна жареного) и Майтхуна (полового акта). Мужчина отождествляет себя с Шивой, женщина с его супругой Шакти. Шива говорит: « О Богиня, без Шакти (женское начало) Я всегда подобен трупу. Когда Я соединён с Шакти, Я – Шива…

Если успех не достигается пребыванием с женщиной, тогда, о Всевышняя, всё, что я говорю, бесполезно…

Следует оставить все святые места и, во что бы то ни стало идти в общество женщины!»

Но это сейчас, а тогда, в иную эпоху и в стране, которой уж нет, я не выспавшийся, но ликующий, кое-как поднялся, ополоснулся в душе и выпил большую кружку дефицитного кофе, заботливо приготовленного Ксенией. Тогда мы пили его только в особых случаях. Мне было тягостно смотреть в глаза жене, я собирался на Телятник, рисовать Инессу.

Колхоз «Свет зари» располагался под боком нашего городка, и некоторые неблагополучные горожане трудились там, постоянно сетуя на нищенские зарплаты. «Свет зари» был убежищем обладателей «волчьих билетов», справок об освобождении из тех самых мест и трудовых книжек с 33-ей статьёй об увольнении, прогульщиков и алканавтов. Немного странно, конечно, что именно там работала совсем мало пьющая Инесса, хотя она и занимала высокую для своих лет должность главного ветеринара. Телятник же, о котором она мне шепнула, всколыхнув всё моё естество, находился в километре от наших пятиэтажек за Берёзовой рощей, местом разнообразных народных гуляний и романтических свиданий.

Меня же, идиота, понесло в поликлинику, поскольку до моего часа «икс» оставалась ещё уйма времени, и у меня натурально тряслись поджилки. Мне, в отличие от большинства моих сверстников, не дано было ходить на уединенные встречи с девушкой, прихватив какой-то букетик, как это живописуют в соцреалистических фильмах. Я принёс бормотуху и сразу полез в трусы. И пожинал плоды этого подвига.

Отстояв очередь в регистратуру, я записался зачем-то на приём к терапевту. И с номерком в кармане поскакал домой – мне было назначено на девять. Мне стало интересно, какой диагноз мне поставят? Ведь меня натурально лихорадило! Я чувствовал и понимал, хоть и не до конца, что со мной что-то происходит, какой-то грандиозный сдвиг в сознании и во всей жизни. Я словно бы поскользнулся и полетел в глубочайшую, почти бездонную, попасть. И в этом падении (или парении?) я понимал, что внизу меня ждёт конец. И никакого спасения мне не предусмотрено. Я был в трансе, не религиозном и не наркотическом, в каком-то ином. С чувством «эх-была-не-была!» я даже посмеивался: «А какой мне диагноз поставят?» – ну не идиот?!

Дома я вспомнил, что уже нет чистого альбома, весь измалёван, да таким, что не хотелось бы никому, а уж тем более ЕЙ, показывать. Без малейших признаков обычной лени и неудовольствия я помчался в магазин. Теперь мне уже кажется, что во время тех моих мотаний по улицам я совсем не встречал людей. Между тем, они, конечно же, присутствовали, их не было лично для меня в том моём изменённом состоянии сознания. Ещё я прикупил бутылку «Советского шампанского» и коробку конфет. Так, на всякий пожарный. Чем мы будем там, в Телятнике, заниматься, рисованием или ещё чем, не до конца ясно. Но это было глубоко, мистически волнующе.

В таком настроении Ваш покорный слуга (и придурок в придачу) отправился к врачу. Старая, седая и слегка горбатая (наследие ГУЛАГа) Эсфирь Иосифовна взглянула поверх очков:

– На что жалуетесь, молодой человек? – не ожидая ответа, поднялась, заглянула мне под веко, поводила стетоскопом по спине под рубахой.

– Бессонница, сердцебиение… Может, температура?

Мне показалось, что старушка закашлялась, но это был смех.

– Вам сколько лет, Марс Александрович?

– Двадцать четыре. Там написано!

– Дорогой мой! Лично я в незабвенные двадцать четыре вообще не знала, что такое сон! А уж как сердечко моё колотилось, у-у! И тем более по весне, в мае месяце! Ступайте-ступайте! Хотела бы я снова переболеть той болезнью! Температура у вас вместе с градусником подскакивает!

С горящим лицом я вылетел из поликлиники. И чего я вообще туда попёрся?! Ведь отпросился же с работы! Чего ещё?!

Впрочем, всё это слетело при воспоминании о выпавшей мне миссии.

В роще вовсю орали соловьи, чирикали другие птахи, пахло свежераспустившейся листвой и ещё чем-то цветущим. Между кронами берёз, прихорошившихся блестящей, ещё клейкой листвой, яркой голубизной сияло небо. Под ожившими кустиками подлеска кое-где синели и белели первоцветы. В какой-то момент и я, уподобившись соловьям, попытался выдать что-то из «Песняров».

Длинное здание Телятника в виде буквы «Т» (причём, перекладина, где стояли телята, была намного длинней «ноги» с бытовкой, кабинетами и прочими подсобками) отделялось от Рощи небольшим загоном и было отвёрнуто «ногой» от города. Для городских рабочих в ограде из колючей проволоки была калитка, в которую я и вошёл. Обогнув крыло, я был удивлён и немного расстроен присутствием чёрной «Волги» перед входом. «Нагрянули проверяющие…» – с тоской подумал я и присел на уже обтёртую до блеска чьими-то штанами и юбками толстую корягу. Время уже приближалось к десяти, когда дверь распахнулась из здания вышла Инесса в некогда белом, накинутом на спортивный костюм, халате и резиновых сапогах. На голове у неё была докторская шапочка. Механически сняв её, она стала сосредоточенно осматривать окрестности. Сердце моё ухнуло: «Ищет меня!» Я вскочил, взмахнув рукой, и она с широкой улыбкой поманила меня. Приблизившись, я кивнул на «Волгу»:

– Начальство, что ль? – вздохнул. – Привет!

– Здравствуй, Марс. Пойдём, я тебя кой с кем познакомлю! Ты не против?

– Нет. А как же портрет?

Девушка засмеялась, приобняв меня за плечи:

– Будет тебе и портрет! Много портретов – сублиминас22
  Высокий стиль (лат.)


[Закрыть]! Пойдём, дорогой инфанс33
  Немой, безмолвный; дитя, младенец (лат.)


[Закрыть]!

Тёплое мягкое прикосновение лишило меня остатков разума и воли. И я пошёл за ней, как телёнок на бойню. С ней бы я пошёл и на эшафот! Из плохо убранного, воняющего дезинфекцией и навозом коридора мы попали словно бы в иной мир – в ЕЁ кабинет. Тут было чисто и уютно, на письменном столе у окна красовался букет алых роз в трёхлитровой банке. Одно это уже вызывало ощущение чуда. В советские времена в мае розы не цвели! Слева вдоль стены громоздились белые шкафы, справа, под такими же навесными был диван перед полированным журнальным столиком. На нём – высокая чёрная бутылка и два бокала, а так же коробка дорогущих шоколадных конфет и тарелочка с разрезанными апельсинами. На диванчике сидел настороженный, с поджатой губой, мальчишка лет шестнадцати в дефицитном по тем временам джинсовом костюме и кедах. А в углу (Господи, Боже мой! У меня даже дыхание спёрло!) стоял самый настоящий мольберт! На нём – чистый холст, натянутый на раму, с коробками кистей, красок и прочего на полке. Тут было всё, что необходимо всякому художнику для жизни, для роскошной жизни!

Инесса указала на юнца:

– Знакомься, Марс, это Женя.

У Жени покраснели щёки, ломающимся подростковым голосом он увеличил свою значимость:

– Это я заказал портрет!

– Чей? – у меня дёрнулся уголок рта.

Парень растерялся, закрутил головой, бросая быстрые взгляды то на Инессу, то на меня. Его выручила хозяйка:

– Мой, конечно! Женя тебе заплатит пятьсот рублей! – она повысила голос на гримасу мальца. – Даже согласен выдать аванс! Двести рублей, да, Женя? И подарит все эти принадлежности. Безвозвозвратно! – утвердительно кивнув самой себе, она обошла меня и достала из шкафчика ещё один бокал, наливая е него из импортной бутылки, пояснила мне. – Это сидр, лёгкое французское вино. Давайте выпьем за успех нашего предприятия!

Я тоже отпил немного, совершенно не чувствуя вкуса. В мою бочку мёда ухнули целое ведро дёгтя. Находясь в подвешенном состоянии, я не знал, то ли развернуться и уйти, чтоб напиться с горя, то ли продолжать крутиться на этой раскалённой сковородке. Тут уже оказывается, что будущий портрет вовсе и не мой подарок, а какого-то сосунка, которого неловко и в соперники-то записывать! Но Инна-то, Инна! – ведь вполне принимает его ухаживания, стреляет глазами, улыбается!..

Жене же, хамлюге, всё время хотелось быть главным – с важным видом сделав глоток сидра, он указал на мольберт:

– Приступайте, молодой человек! – выложил на столик две сотенные.– Вот ваш аванс. Вино можете взять с собой.

Даже Инессу это покоробило, она натянуто улыбнулась, приподнимаясь со стула у письменного стола, на который только что присела:

– Ну что ты, Евгений! Человек с дороги, у него и руки ещё не успокоились!

Но я, набычившись, сунул деньги в карман, развернул мольберт и сквозь зубы бросил:

– Сначала надо холст подготовить. Шпатлёвка, грунт, надеюсь, найдётся?

С мальчишки в момент слетела барская самоуверенность:

– В магазине сказали, тут всё, что надо…

Зря я вредничал – и шпатлёвка, и грунт, и шпатели с набором нужных кистей, всё присутствовало в волшебных коробочках. Я к тому времени уже больше десяти лет, со времён Художественной школы, не работал с маслом. Поэтому тоже чувствовал себя не вполне уверенно. Но это лишь сначала. Произошло чудо. Я легко вошёл в изменённое состояние сознания, будто вчера покинул класс, пропахший уайт-спиритом и красками. Тело моё, мои руки – всё прекрасно помнили и словно бы зажили собственной, отдельной от разума жизнью. И ещё – мне стало ясно, о чём я так тосковал все эти долгие годы, чего мне так ужасно не хватало в той горькой и серой до физической боли жизни. Я вдруг снова стал собой, нашёл себя. И счастливо рассмеялся, мне было так комфортно в этой заново обретённой колее! И на этого испорченного мальчонку по большому счёту мне было глубоко плевать! Да ещё с высокой колокольни! Совершенно уже не беспокоясь, что обо мне могут подумать, я сбегал за спрятанными в кустах карандашами с альбомом.

– А зачем эта бумага? У вас же есть холст! – недоумевая, малец уже изменил своё отношение ко мне.

– Холсту надо ещё подсохнуть! – с уверенным смешком ответствовал я и даже, кажется, подмигнул ему. – А пока будем ставить руку! Инна присядь на диван! А вы, юноша, переберитесь со своим детским вином куда-нибудь! – и стал быстро набрасывать, когда они поменялись местами.

– Чёрт! Чёрт! – незаметно для меня перебравшись мне за спину, восторженно заверещал мальчишка. – В натуре, похоже!! Один в один! Как фотка!