Текст книги "Высокая ставка"

– Где он живет? – Магеллан вскочил с места и нервно зашагал по комнате. В подобных ситуациях он всегда приходил в сильное возбуждение. Ромо чуть шею себе не свернул, следя за ним взглядом и вертя во все стороны головой.

– Живет на берегу в хибаре с одной проституткой, которая раньше работала на меня. Шлюха, надо сказать, никудышная, чуть что – начинает реветь. Я по-быстрому отделался от нее. Так она теперь горничная в отеле.

– А давно он здесь ошивается? – поинтересовался Зунига.

– Кажется, с марта. Тогда я и заметил его. «Джип» у него классный. Глаз не оторвешь. Ярко-красного цвета. Припаркован возле этих жалких хибар на Плайя-Перро. Всю жизнь о таком мечтал. Потому, собственно, и обратил внимание на этого парня. Гринго. Поселился у бывшей проститутки на Дог-Бич[24]24
  Дог – собака (англ.).


[Закрыть], и вдруг такой роскошный новенький «джип»! – Он быстро перевел взгляд с Магеллана на Зунигу. – Ведь подозрительно, а? Ну и стал я за ним следить. А тут шеф на прошлой неделе звонит, спрашивает о человеке, приметы его говорит, я, само собой, подумал о нем.

– И много он отвалил за фальшивые документы? – снова спросил Зунига.

В глазах Ромо мелькнули алчные огоньки.

– Двадцать стодолларовых купюр. Ничего себе! Да? Ну, думаю, надо сесть ему на хвост. А уж когда шеф позвонил на прошлой неделе и сказал, чтобы я...

– Он живет вдвоем с проституткой? – перебил его Магеллан, приложив к виску запотевшую бутылку виски, которую достал из мини-бара.

– Нет. У нее две дочки. Маленькие девочки. Светловолосые. Потаскухе, видно, нравятся гринго.

– Эй, значит, и ты ей понравишься, – сказал Магеллан Зуниге-индейцу и улыбнулся. Впервые за все время.

Зунига метнул в сторону Магеллана взгляд, полный презрения и ненависти, и повернулся к Ромо.

– А оружия он не купил вместе с документами?

Ромо покачал головой.

– А чем он занимается? Есть у него постоянная работа?

Ромо пожал плечами: мол, станет он интересоваться всякими проходимцами. Делать ему, что ли, нечего?

– Пьет. Пьет и нюхает кокаин. Целыми днями сидит на берегу и смотрит на волны. Словом, типичный бездельник, хиппи. А то садится в «джип» и катит куда-нибудь подальше, где ни души не встретишь, раздевается и голый бегает по песку.

Магеллан и Зунига переглянулись.

– Он что, чокнутый? – Зунига сунул в рот шоколадный батончик. – Сумасшедший?

– Нет, гринго все бегают, знаете, ну como se dice... jog. – Последнее слово он произнес по-английски, и означало оно «бегать трусцой». – Только он почему-то раздевается догола.

– И когда же он бегает? Днем или ночью?

– Во второй половине дня, ближе к вечеру. Заодно наблюдает, как солнце погружается в океан.

Разговор прекратился. Мужчины переглянулись, и каждый отдался собственным мыслям. Но продолжалось это недолго. Словно по команде, они подняли головы, Магеллан извлек из мини-холодильника еще одну бутылку богемского пива, а Зунига спросил:

– Чем он еще занимается?

– Напивается в здешнем баре до чертиков, потом на пианино играет.

– Он что, пианист? – спросил Магеллан, потягивая пиво и глядя через раздвижные двери балкона на взморье.

– Да, – многозначительно произнес Ромо, кивнув головой. – Прекрасно играет. Я люблю его слушать.

Магеллан хихикнул и с презрительной усмешкой повернулся к толстяку.

– И часто он бывает в баре? – снова вступил в разговор Зунига. – По каким дням?

Ромо так высоко вскинул плечи, что расстегнулась рубашка, обнажив жирную коричневую грудь, густо заросшую волосами.

– Трудно сказать, по каким именно дням. Но всегда поздно, за полночь. Приходит и пьет. А когда Гектор, штатный пианист, отдыхает, играет вместо него.

Зунига откинулся на спинку стула и опять переглянулся с Магелланом. Ромо в замешательстве спросил:

– Ну что, это он?

Зунига скатал из обертки шоколадного батончика плотный шарик и осторожно положил в пепельницу.

– Не исключено.

Ромо широко улыбнулся, обнажив плотный ряд золотых зубов.

– Шеф должен быть мною доволен. Ничто мимо меня не пройдет.

Пусть Ромо похваляется, им это до фонаря. Главное – дело. И Зунига сказал:

– Нужна машина...

Ромо не дал ему договорить:

– Берите мой «кадиллак». Самая лучшая машина в Сан-Лукасе.

– И самая приметная, идиот, – не выдержав, рассмеялся Магеллан.

Ромо явно обиделся, и Зунига поспешил загладить неловкость:

– Нам нужен автомобиль попроще, самый что ни на есть заурядный... Не новый и не очень старый, что-нибудь среднее. Comprende?[25]25
  Понятно? (исп.)


[Закрыть]

– А как насчет оружия? Могу снабдить...

Зунига наклонился к Ромо и, коснувшись его сверкавшей бриллиантом руки, тихо, но строго сказал:

– Послушайте, Адольфо, не задавайте нам, пожалуйста, никаких вопросов. Ясно? Пожалуйста. Понадобится нам что-нибудь – скажем. Вы должны исполнять любую нашу просьбу точно и по возможности быстро... И смотрите не промахнитесь, а то придется доложить шефу в Мехико. И тогда снова пришлют двоих вроде нас, тоже на поиски, но уже не пианиста, а кого-то другого. Вам ясно, что я имею в виду, Адольфо Ромо?

Тот поспешно кивнул:

– Да, да.

– Итак, – спокойно, словно уговаривая ребенка, продолжал Зунига, – вы не задаете нам никаких вопросов, не обсуждаете в присутствии женщин дела, находите простенький автомобиль и ставите его на гостиничной парковке еще до наступления темноты. Пока это все. А сейчас оставьте нас одних.

Ромо тупо кивал, а когда до него наконец дошло, вскочил на ноги и стал неловко пятиться назад, что-то бормоча себе под нос, – он явно не привык выслушивать подобные приказы.

Суровым проницательным взглядом индейца Зунига смотрел вслед огромному сутулому Ромо, вместо того чтобы, как это положено, проводить связного к выходу: Но уж очень хотелось поставить на место этого жирного тупицу, который с первой же минуты их встречи в аэропорту повел себя как настоящий игрок.

Прежде чем покинуть номер, перепуганный насмерть Ромо поспешил заверить индейца и его напарника:

– Ровно через час машина будет ждать на стоянке.

– Ну и кретин, – заметил Магеллан, когда за Ромо захлопнулась дверь. – Неужели это шеф его сюда назначил?

– Он долго не продержится, – заявил Зунига. – В следующий раз, когда мы приедем, его здесь уже не будет.

Магеллан подошел к столу и расположил фотографии так, чтобы удобнее было их разглядывать.

– На героя он не похож.

Зунига задумчиво покачал головой.

– Шеф говорит, что он убил четверых причастных к этому делу. Так ему его осведомитель сказал. Четверых мафиози. Причем очень крупных.

– Все четверо американцы. Понимаешь? Американцы. – Магеллан холодно улыбнулся. – Американцы все трусы и бездельники. Убить гринго ничего не стоит.

Первые семь лет жизни Магеллан провел в публичном доме и видел, как к его матери непрерывным потоком тянулись пьяные молодые техасцы. С одним из них мать убежала, а сына отправила к своему брату в пустыню Чихуахуа. Горькие семена, брошенные в душу одинокого, никому не нужного ребенка, проросли и со временем принесли еще более горькие плоды.

Глядя на Магеллана, рассматривавшего снимки, Зунига сказал:

– Убить проще простого, если все как следует подготовить.

Магеллан снова холодно улыбнулся.

– С чего это ты так разволновался, hombre[26]26
  Друг (исп.).


[Закрыть]? Может, духу не хватит прикончить гринго, своего земляка?

Зунига медленно поднялся со стула, выпрямился, расправил плечи. В наступившей тишине Магеллан весь напрягся, в упор посмотрел на Зунигу: что-то сейчас будет?

Но после недолгого молчания Зунига сказал:

– Пойду посплю немного, я плохо переношу самолет. – И направился в спальню.

– Послушай, – крикнул Магеллан ему вдогонку. Зунига остановился. – Лучше всего это сделать на берегу, – продолжал Магеллан, – когда он бегает там.

Индеец пожал плечами, словно бы говоря: «А где же еще?» – и закрыл за собой дверь.

* * *

Зунига проснулся от холода. Раздевшись догола, он лег прямо на покрывало, а кондиционер после захода солнца так выстудил комнату, что она превратилась в настоящую морозильную камеру. Индеец пошарил выключатель, зажег ночник и. жмурясь от яркого света, посмотрел на лежавшие возле него часы. Было начало одиннадцатого. Зунига встал, схватил со спинки стула брюки, быстро натянул их.

В соседней комнате он тоже включил свет и увидел на мраморном кофейном столике термос, бокалы с вином, ведерко с растаявшим льдом, а также сваленные в беспорядке сандвичи... Зунига налил себе из термоса еще горячего кофе, взял сандвич: Рядом с подносом лежали сигареты разных сортов, на любой вкус. Зунига распечатал одну, достал сигарету. Отыскал спички с фирменной маркой отеля, закурил, взял чашку с кофе и вышел на балкон. Затягиваясь, он пил маленькими глотками теперь уже чуть теплый кофе и смотрел вниз. Даже ночь не принесла прохлады, но, замерзнув в спальне, Зунига наслаждался теперь теплом. На западе небо над океаном было красновато-черным, казалось, раскаленное солнце выжгло сетчатку в глазах вселенной.

Далеко внизу – номер Зуниги и Магеллана находился на последнем этаже – пара пожилых европейцев играла в теннис. Причем игра протекала в таком стремительном темпе, а мяч посылался на половину соперника с таким ожесточением, что Зунига лишь диву давался. А за теннисными кортами, на пляже, сияющем яркими огнями, праздную публику в бикини развлекали уличные певцы. Они пели грустные песни об утраченной любви, о тоске и надежде.

Зунига докурил сигарету и, бросив ее вниз, наблюдал, как она упала на асфальт, рассыпавшись искорками, словно маленький фейерверк.

Он вернулся в номер, принес в столовую свой «атташе» и расположился с ним за обеденным столом. В «атташе» в специальном защитном футляре из пористой резины лежал автоматический пистолет MAC-10. С благоговейной осторожностью индеец вынул его и стал разбирать. Снял затворную раму и вытащил возвратную пружину, отвинтил ствол и все эти детали аккуратно сложил на столе. Затем щеткой с жесткой густой щетиной стал его чистить. И тут он услышал доносившиеся из спальни Магеллана звуки: ритмичные удары кровати о стену и сладострастные стоны девицы.

Его напарник развлекался с проституткой. Это нисколько не удивило индейца. Не в первый раз отправлялся он с Магелланом на задание, и не было случая, чтобы тот, перед тем как идти на дело, не брал на ночь шлюху. И после – тоже. Риск обострял чувственность, и оттого близость с изощренной проституткой приносит особое удовольствие.

Зунига перестал чистить свой MAC-10 и весь обратился в слух. Девица буквально ржала, как молодая кобылица, Магеллан же что-то мурлыкал в такт энергичным движениям. И еще он любил в таких случаях разговаривать. Зунига привинтил ствол пистолета к рукоятке и снова закурил, не сводя глаз с двери Магеллановой спальни. Он считал Магеллана дьяволом, порождением сатаны, хотя и на его совести было немало загубленных душ. Чего только не пришлось пережить Зуниге, и он давным-давно понял: с помощью шантажа многого можно добиться. Но не всякий способен на насилие, даже ради достижения своей цели. Тут нужен талант, дарованный самим Богом, как, например, голос у певца или умение производить в уме сложные арифметические вычисления, наконец, десятидюймовый трахальшик. Есть талант, так и пользуйся им. Затем он тебе и дан. Зунигу толкнули на насилие обстоятельства. Другое дело Магеллан. Однажды он убивал человека весь день, хотя мог это сделать в одну секунду. Зунига видел это собственными глазами. Магеллан упивался мучениями своей жертвы, что Зунига считал смертельным грехом.

Зунига уже закончил сборку пистолета и протирал его тряпкой, смоченной специальным составом, когда за стеной послышался ликующий крик Магеллана. На какое-то время наступила тишина, после чего дверь распахнулась, и в гостиной появился Магеллан с обмотанным вокруг бедер гостиничным полотенцем. В открытой двери спальни Зунига хорошо видел сидевшую на краешке кровати проститутку. Она расчесывала длинные светлые волосы, и ее здоровенные, как подушки, груди плавно раскачивались в такт движениям руки. Это была Марта, девица Адольфо Ромо.

Открывая бутылку рома, Магеллан тихо посмеивался:

– Она принесла сигареты. Ну а я получил еще кое-что. – Массивная золотая цепь украшала шею Магеллана. На правом плече белел старый шрам, на заросшей груди поблескивали капельки пота.

– Хочешь ее? – спросил Магеллан. – Бери, она – твоя.

Индеец продолжал заниматься пистолетом. Магеллан налил себе в бокал еще рому, добавил кока-колы и снова хихикнул.

– Она говорит, что мы оба ей нравимся.

Не поднимая глаз, Зунига заметил:

– Ромо удивится, куда это она подевалась.

Магеллан потряс стакан, и в нем зазвенели кубики льда.

– Плевать на Ромо. Он – глупая свинья. – Он снова рассмеялся. – Эй, гринго, послушай. Я трахал эту шлюху в зад, и мой трахальщик весь в дерьме. – Магеллан запрокинул голову и громко захохотал, находя это очень забавным. Потом перевел наконец дух и шумно вздохнул. Допив ром с кока-колой и ставя на стол бокал с остатками льда, объявил: – Пойду отмоюсь от этой шлюхи, – и направился в душ, блаженно поглаживая себя по животу.

Вскоре Зунига услышал шум льющейся воды и снова бросил взгляд в открытую дверь спальни. Проститутка одевалась у него на виду, прямо перед дверью. Она втиснула свой пышный зад в брюки, напялила туфли на высоком каблуке и уже собиралась надеть блузку, когда заметила, что Зунига смотрит на нее. Она тут же повесила блузку обратно на ручку двери, подошла чуть ли не вплотную к Зуниге и вперила в него взгляд. Затем, чтобы как-то привлечь его внимание, протянула ему флакон с белым порошком. Зунига мгновение молча смотрел на него, потом взял, высыпал чуть-чуть кокаина на ноготь большого пальца, втянул в одну ноздрю, потом в другую и закрыл флакон. А когда Марта хотела его забрать, выразительно посмотрел на нее и сунул флакон в карман.

– Если Адольфо Ромо явится сюда тебя искать, придется пристрелить его, – проговорил Зунига, вставляя магазин с двадцатью патронами в свой MAC-10, – а заодно кокнуть и тебя. – Он щелкнул затвором, и теперь оружие таило в себе смерть, готовую поразить жертву в мгновение ока, подобно гремучей змее.

Женщина ничего не сказала. Она постояла с минуту, вернулась в спальню, надела блузку и, даже не обернувшись, быстро выскользнула из номера.

* * *

Мужчины сидели в баре и выпили уже по третьему бокалу текилы, когда в холле гостиницы появился небольшого роста темноволосый, чисто выбритый человек в синей рубашке навыпуск, коротких джинсах и сандалиях. Увидев его, Магеллан положил в пепельницу дольку лайма, которую сосал, и произнес:

– Вот он.

Между тем человек этот прошел в зал с обитыми бархатом мягкими стульями, где царил уютный полумрак, и сел за небольшой круглый столик рядом с пианино.

– Посмотри на него, – тихо, так, чтобы мог слышать один только Зунига, – сказал Магеллан, – ничего особенного. Хиппи как хиппи. Этот свинья Ромо прав, он вполне мог бы с ним справиться.

Зунига ничего не ответил, внимательно разглядывая вошедшего хиппи. Он знал по опыту, что люди небольшого роста самые опасные. И еще, что осторожные живут гораздо дольше, чем беспечные. Неожиданности Зунига терпеть не мог. Офицантка принесла хиппи полбутылки вина, показала этикетку и, поставив на стол, ушла.

– Ты только посмотри на этого гринго, – продолжал Магеллан. – Специально для него здесь держат какое-то особое вино, будто он важная птица. Видно, не дурак выпить.

Тем временем гринго налил в бокал прозрачный золотистый напиток и залпом выпил.

Магеллан рассмеялся:

– Справиться с ним все равно что с мухой.

Гринго между тем снова наполнил бокал, откинулся на спинку стула и поклонился Гектору, здешнему пианисту.

Зунига, глядя на хиппи, все больше и больше убеждался в том, что он просто дурак, беззаботный, беспечный лопух. Как же так? Главный мафиози посылает своих самых опытных, искусных людей уничтожить некоего опасного типа, а тип этот, вместо того чтобы проявлять бдительность, ну хотя бы интересоваться теми, кто находится рядом, вообще ни на кого не обращает внимания. Он ни разу не оглянулся, не посмотрел по сторонам и даже не подозревал, что за ним следят. Единственное, что его интересовало, это выпивка и пианист. Зунигу мучили сомнения. Индеец ненавидел беспечность, даже сейчас, когда она могла оказаться ему полезной.

– Послушай, – обратился Магеллан к напарнику после того, как бармен, принесший очередную порцию спиртного, удалился, – шеф в Мехико говорил, что дело связано с деньгами?

– Да, хозяин вел речь о деньгах. – Но Зунига не собирался выкладывать все как есть Магеллану. Он совершенно справедливо считал, что без информации не бывает власти, а он втайне мечтал о власти.

– Какие деньги ты имеешь в виду?

Магеллан потягивал текилу и сосал лайм, потом отпил глоток холодного пива.

– Ничего он толком не говорил. Ходили будто бы слухи, что этот тип драпанул из Лос-Анджелеса с огромными деньгами.

– Что значит огромными?

– Двумя миллионами американских долларов.

Магеллан закурил. А Зунига, наблюдая за хиппи, то и дело подливавшим себе вина, продолжал:

– Ничего не понимаю! Раз нам приказано ликвидировать этот кусок дерьма, значит, есть за что.

Индеец слушал, не сводя глаз с хиппи, который молча осушал бокал за бокалом.

– Даже интересно, – обратился наконец Зунига к своему напарнику. – Что такого мог натворить этот пьянчужка-пианист. Как ты думаешь, приятель?

Магеллан пытался спичкой выковырять застрявший в зубах кусочек лайма.

– Кто его знает! Может, изнасиловал кого-то по ошибке. Или сболтнул лишнее. А может, украл деньги и сбежал. Не все ли равно? Главное, что он убил четверых. А у них много друзей. – Магеллан хохотнул и легонько коснулся руки Зуниги. – Ты только представь себе на минуточку, что сделал бы наш шеф с убийцами четверых его верных друзей. – Магеллан с ухмылкой покачал головой. – Так что считай, гринго, что этот хиппи покойник. Это уж точно.

* * *

Сэл пил свое любимое вино, коротая время в ожидании, пока Гектор Барриентос не освободит ему место у пианино. Почти все время Сэл пребывал теперь в наркотическом или алкогольном ступоре, а если что-то и просачивалось в его замкнутый мир извне, так это тошнотворная игра Гектора. «Играет как педераст, – думал Сэл. – Сплошные рококо, арпеджио и бравурный туш. Ни души, ни чувства. Ну чистый евнух. Его игра все равно что пышное ложе старой девы или розовый игрушечный пудель на поводке из горного хрусталя. Акустическая „сахарная вата“ – невесомая, сладкая, но полностью лишенная калорий. – Сэл поморщился и отправил в рот очередную порцию любимого напитка. – Неужели этот кретин собирается сегодня играть без перерыва?» – досадовал Сэл. Спиртное, наркотики и возможность раз в несколько дней сесть за пианино – все, что требовалось Сэлу все эти шесть месяцев, проведенных здесь, в Кабо.

«Это история о том... – с горечью размышлял Сэл, снова наполняя бокал. – Вот он, триумф любви». От текилы исходил свежий аромат агавы, такой же, как от тела Изабель в сладостные минуты их близости. Воспоминания были подобны прекрасной акварели, подернутой дымкой времени. Сэл поднес бокал ко рту, помедлил минуту и, резко запрокинув голову, выпил единым махом. Текила обжигала рот, но не согревала душу.

Гектор между тем подошел к завершающему пассажу своего последнего импровизированного шедевра. «Внимание, не упустите редчайшую возможность услышать гениальное творение мастера – взрывоподобное, оглушительное арпеджио». Наконец Гектор встал и поклонился с нарочитой небрежностью. В ответ последовали сдержанные аплодисменты. Гектор придвинул микрофон и объявил сначала по-английски, потом по-испански:

– Леди и джентльмены, сегодня вас ждет сюрприз.

Сквозь кокаиновый и алкогольный дурман Сэл услышал свое имя, к которому никак не мог привыкнуть, еще более сдержанные аплодисменты. Гектор подошел к Сэлу и жестом пригласил его к пианино. Сэл, пошатываясь, направился к инструменту, в то время как следовавший за ним Гектор старался ничем не выдать своего возмущения. Гектор Барриентос, благонравный гомосексуалист, с крашеными волосами и тонкой, нарисованной карандашом линией усиков, соблюдал правила поведения, принятые среди его коллег по профессии. Эстрадного артиста, если даже он всего лишь любитель вроде сеньора Эрика, необходимо поддерживать, когда он выходит на сцену, чтобы не скомпрометировать саму профессию.

– Спасибо, спасибо, – мрачно пробормотал Сэл в микрофон, неловко усаживаясь за инструмент. Кисти его рук взметнулись вверх и стремительно опустились – пальцы уверенно легли на клавиши, словно птицы, вернувшиеся на насест. После нескольких аккордов из блюза «Бурбон-стрит» в зале воцарилась тишина. «Слава Богу», – подумал он, и на душе вдруг стало радостно и легко. Поскольку пианино находилось в слабо освещенной части зала, Сэлу не составило труда разглядеть посетителей. Три столика занимали пары – вероятно, молодожены, совершающие свадебное путешествие. Дальше – компания из шести человек – тоже мужья с женами. У стены средних лет одинокий мужчина, наверняка большой любитель женщин. И еще двое типов за стойкой бара. Постепенно он сосредоточился на рождаемой им музыке, и публика для него перестала существовать. Он склонил голову на плечо и погрузился в меланхолическую мелодию исполняемой им баллады. Это была не песня, perse[27]27
  Само по себе, по сути (лат.).


[Закрыть] не какой-то легко узнаваемый мотив, пробуждающий в слушателях приятные или горькие воспоминания, навсегда запечатлевшиеся в душе, связанные с какими-то, конкретными обстоятельствами или лицами, а скорее импровизация, состоящая из различных мелодий, например, на тему вступления к «Ива, не оплакивай меня» или «Я выстрадал свою любовь». Нечто подобное делал в свое время Стиви Уандер. Сэл не воспроизводил мелодии песен, а сам их сочинял. Новые, со свежим звучанием, которые никто прежде не слышал. Прямо на глазах у слушателей. Она наполняла душу глубокой всепоглощающей тоской, такой безысходной, что Сэл ощущал ее почти физически, словно ее можно было пощупать. Тоска буквально пожирала его, подобно кислоте или злокачественной опухоли. Тоска по Изабель. Он знал, что утратил ее навсегда, и всякий раз, приходя в бар и садясь за пианино, ощущал живую боль и греховную сладость. Это и влекло его сюда. Он был как сгорающий от любви подросток, который опускал в музыкальный автомат монету за монетой, чтобы снова и снова слушать песню. Сэл, правда, играл не песни, но настроение подростка его эмоции были ему близки. Свою тоску Сэл изливал в музыке, и его совершенно не интересовало, нравится она публике или нет.

Уже десять минут из-под пальцев Сэла непрерывным потоком лилась печаль. Одни – преисполнились восторга, другие – негодования. Две молодые пары немедленно потребовали счет – они платят двести долларов за вечер, а им, да простит их Бог, портят настроение. Зато те, что постарше, были просто потрясены. Они прекрасно понимали: хорошие или плохие, воспоминания есть воспоминания, и это главное. Они придают жизни некую пикантность, как соль, перец или «табаско». И люди с наслаждением слушали, как упивается Сэл своей тоской и горем. Словно извращенцы, которые с непроницаемым видом наблюдают за свершающимся у них на глазах половым актом. Наконец Сэл опустил голову, закрыл глаза и взял несколько заключительных аккордов. Раздались аплодисменты, спокойные, сдержанные, как и полагалось в подобной ситуации. Ведь к психоаналитикам обычно не питают дружеского расположения. Когда стихли последние звуки, Сэл почувствовал облегчение, словно тяготившая его тоска отхлынула от сердца, как волна от берега во время отлива.

– Это было восхитительно, – вдруг услышал он над самым ухом мужской голос. – Я обожаю этот нью-орлеанский стиль.

Сэл наконец открыл глаза, без малейшего, однако, желания увидеть говорящего.

Перед ним стоял человек лет пятидесяти, с крючковатым носом, упитанный, седовласый, довольно высокого роста, любитель слабого пола, сидевший в одиночестве за столиком у стены. На выгоревшей голубой майке, надетой поверх «бермудов», была надпись ПУЛА[28]28
  ПУЛА – аббревиатура полицейского управления Лос-Анджелеса.


[Закрыть]. Ежегодный пикник, 4 июля 1983 года". Сразу бросалось в глаза, что американец изрядно набрался.

– Заказать вам что-нибудь выпить? – спросил он.

Сэл внимательно на него смотрел, а про себя думал:

«Еще один свалился на мою голову. Выпьет со мной, а потом непременно прикончит, наверняка его подослали».

– Почему бы и нет, – ответил Сэл. Его пальцы, словно вырвавшись из заточения, снова скользнули по клавишам, он стал наигрывать мелодии в стиле «дельта».

Американец поднял вверх палец, желая привлечь внимание официантки. Таких выпивох остальные выпивохи узнают безошибочно. Недаром Сэл сразу его приметил.

– Меня зовут Джек Голд, – представился американец, протягивая Сэлу здоровенную лапищу. Сэл пожал ее левой рукой, продолжая правой играть. – Я всегда был поклонником джаза, – продолжал Голд, достав из кармана сигарету, – когда жил в Лос-Анджелесе. Мне импонирует ваша манера исполнения. И вообще, я больше всех инструментов люблю пианино. – Он взял с ближайшего столика толстую свечу, поднес к кончику сигареты, зажатой в зубах, и стал ее раскуривать. Затем заглянул Сэлу в глаза, заметив: – Но только не тогда, когда играет Гектор.

Сэл невольно хихикнул:

– Самый счастливый из всех, кого я когда-либо встречал.

– Вы слышали что-нибудь подобное? – спросил Голд. – Сплошная какофония.

– Играет он действительно плохо, – согласился Сэл.

– Мягко сказано. – Он пыхнул сигаретой. Лицо его от постоянного виски покрылось тонкой сеткой сосудов.

– Зато вы прекрасный музыкант. Что за мелодию вы сейчас наигрывали?

– Да так, просто импровизировал.

– Ах, вот оно что! А то я думал: почему она мне незнакома? Ведь я хорошо помню старые джазовые мелодии.

Подошла официантка.

– Вам текилу? – спросил американец и обратился к официантке: – Двойную порцию текилы, а мне повторить.

Сэл снова заиграл, что-то очень грустное.

– Послушайте, – лукаво улыбнулся Голд, – я знаю, вы, джазисты, не любите играть по заказу, но есть мелодия, которая мне очень дорога. Интересно, вы знаете ее?

Спрятавшись в свой кокон, Сэл мечтал полностью отдаться привычной тоске, чтобы ему никто не мешал. Но к Голду почувствовал что-то вроде симпатии, пусть только как к собутыльнику.

– Какую же мелодию вы имеете в виду? – В мрачном голосе Сэла зазвучали теплые нотки. – А, наверняка «Повяжи желтую ленту»?

Голд укоризненно покачал головой:

– Ну и ну, за кого вы меня принимаете?

– Извините, – улыбнулся Сэл. – Так о какой мелодии вы говорили?

Официантка принесла бокалы, и мужчины прервали разговор, не сговариваясь, дружно выпили по половине двойной порции.

– О старой балладе Джулипа Джексона, – ответил наконец Голд, – «Голубом ангеле».

– Я знаю ее, – тихо отозвался Сэл, и пальцы сами запорхали по клавишам.

– Да, это она, – блаженно улыбнулся Джек Голд при первых же аккордах знакомой мелодии. – Именно это я имел в виду.

– А разве не Ред Гринберг автор «Голубого ангела»? – спросил Сэл, продолжая играть.

– Ред сочинил ее, когда был пианистом в джазе Джулипа. Поэтому Джексону и достались все лавры. – Голд с хитрой улыбкой взглянул на Сэла. – Вам нравится Ред?

– О да. Это один из самых любимых моих бибоп-пианистов[29]29
  Бибоп – разновидность джазовой музыки.


[Закрыть]. Пожалуй, самый лучший среди белых.

– Согласен с вами. Он мой давнишний друг, – без ложной гордости сообщил Голд.

– В самом деле? – Сэл подумал, что совсем недавно и он кое-что собой представлял.

– В детстве мы с Редом жили на Фаэрфакс-авеню. В Лос-Анджелесе.

– Надо же! А чем сейчас занимается Ред?

– Держит закусочную на Санта-Моники. С музыкой завязал.

«Так же, как и я», – подумал Сэл, продолжая наигрывать нежную мелодию «Голубого ангела».

И оба они, Голд и Сэл, погрузились в мир собственных грез, мир воспоминаний об утраченной любви. Сэл сыграл мелодию дважды, изменив концовку, придав ей более лаконичный, спокойный характер, словно поцеловал на прощанье возлюбленную, повернулся и ушел прочь.

– Это было так прекрасно, – прошептал Голд. – Вы великолепно играете.

Некоторое время Сэл сидел, положив руки на колени, потом взял бокал и залпом его осушил.

– Великолепная музыка, – почти шепотом проговорил он. И, повернувшись к Голду, впервые посмотрел ему прямо в глаза. – Вы здешний житель... простите, как ваше имя?

– Джек. Да, у меня небольшая квартирка в Сан-Хоседель-Кабо. Приобрел несколько лет назад. Прежде служил в полиции и много пил. Сейчас не служу, но по-прежнему пью. Веду безобразный образ жизни. – Он подал знак официантке повторить заказ.

– Будете еще пить?

– Да, но теперь угощаю я. – Сэл извлек из кармана пачки стодолларовых банкнот, взял одну и положил на крышку пианино.

– Черт возьми, – удивился Джек, – музыкант заказывает угощение? Вы что, женаты на богатой любительнице музыки?

Сэл ухмыльнулся:

– Нет. Я здесь просто спасаюсь от несправедливости.

Голд сквозь завесу сигаретного дыма, прищурившись, взглянул на него.

– Так, так. А может, вы сбытчик кокаина?

– Неужели похож? – Сэл вытряхнул из пачки сигарету и закурил.

– Не знаю, как выглядит сбытчик кокаина. Если вы сбытчик, значит, как вы.

Сэл решительно мотнул головой:

– В наркобизнесе я смыслю ровно столько, сколько в буддизме. Нет, совершенно не пригоден для этого дела.

Они выпили новую порцию спиртного, принесенного официанткой.

– А вы тоже здешний житель? – поинтересовался Голд.

Сэл осторожно поставил пустой бокал на стол.

– Вы, кажется, сказали, что больше не служите в полиции?

– Нет, я только сказал, что служил в полиции. – Голд внимательно разглядывал Сэла поверх зажатой в зубах дымящейся сигареты. – Разрешите спросить вас, сынок, вы заметили сидевших в дальнем конце стойки двух парней? – Он повернулся на низеньком вращающемся стульчике и кивнул в сторону бара. – Они уже ушли. Обратили на них внимание?

Сэл устремил взгляд в сумрак бара.

– Нет... не обратил.

– Зато они вас наверняка заметили, потому что охотятся за вами. Питают к вам особый интерес.

– Вы уверены? – после паузы спросил Сэл, взглянув на Голда.

– Я тридцать пять лет оттрубил в полиции, сынок, и копов узнаю за версту. Но эти – не копы.

Сэл задумался, потом с улыбкой сказал:

– Наверняка какие-нибудь фанаты. Они ездят за мной по всему миру.

Голд пожал плечами.

– Может быть. Может быть.

– Или попросту гомики.

– Нет. Тогда бы их заинтересовал Гектор.

Они рассмеялись. В этот момент Гектор как раз вернулся, понял, что речь шла о нем, нахмурился, но все-таки слегка поаплодировал Сэлу.

– Gracias, senor Eric[30]30
  Спасибо, сеньор Эрик (исп.).


[Закрыть], – процедил он сквозь зубы в микрофон и сел за инструмент.

– Знаете, – понизив голос, сказал Голд, – я немедленно сматываюсь отсюда, хотя слушать вас очень приятно и пить с вами одно удовольствие. Но в любую минуту может что-то случиться, а я не хочу стать свидетелем того, как какой-то подонок будет убивать музыканта. К тому же, – он наклонился к Сэлу и перешел на шепот: – больше не могу слушать этого кретина, – он кивнул в сторону Гектора. – Надеюсь, мы еще увидимся. Будьте осторожны.