Текст книги "Книга обманов (сборник)"

Оля и сама была с головой, но именно это угощение казалось важным съесть всё, до последней кисло-сладкой ягодки. Села на крыльцо, подстелила на колени тетрадный листок и не встала, пока не доела. Завернула косточки и черенки, пошла в огород и закопала, а палочку оставила на память. Это её первый взрослый подарок, надо беречь. Пока возилась, её не дёргали и не ругали потом за несмываемые пятна сока на руках и на платье, отправили в город, как есть, перемазанную и с урчащим животом.

Потом были бесконечные недели на море, яркие, искрящиеся, полные новых ощущений и вкусов, но все они слились в переливающееся сияющее чудо и забылись, а вот вишню, скачущую по двору, она помнила.

К сентябрю вернулась загорелой и почти белоголовой, в садике предстоял выпускной год, но на последний летний выходной мама отвезла её в деревню, поздороваться с бабушкой и тут же обратно, благо на автобусе полчаса езды. После традиционных ахов про то, как выросла, после того, как заставили задрать платье, оттянуть резинку трусов и показать, какая там белая, а тут чёрная, бабушка сказала:

– Наська-то – померла. – Осуждающим тоном, будто сообщала об очередной скандальной выходке подозрительной соседки.

Светочка прикрыла рот ладонью: она старалась не говорить о смерти при ребёнке, не нужно детям про это.

– Похоронили намедни. Козу Томка Жгалина забрала, они с Наськой вроде как знались, дом родня продаст.

А тебе, – наклонилась к Оле и сказала чуть насмешливо, – она завет оставила. Можешь к ней в цветник пойти и нарвать роз.

Олю поразила не столько новость, сколько нежданное слово из бабушкиных уст – у них говорили «в огород» или «на грядки», а цветники были только в сказках Андерсена. И её в самом деле отвели в пустой сад, где желтела коротенькая трава и росли плотные колючие кусты, усыпанные мелкими чайными розами, хотя почему они так назывались, Оля не понимала – на самом деле они были молочные, лишь слегка подкрашенные заваркой. Дали крышку от коробки рафинада, царапая руки, она нарвала в неё цветов, одних только головок, и ушла. Увезла с собой в город и долго потом хранила вместе с вишневой палочкой.

Только через полтора года, весной, вернувшись из школы, не нашла своих вещей – мама как раз решила сменить мебель в детской, проинспектировала ящики письменного стола и сказала, что в лепестках завелись мошки, поэтому их пришлось выкинуть. Но к тому моменту это уже не имело особого значения. Вот и всё. Ольга подумала, что безнадёжна, – никакого более волшебного обряда в её жизни не случалось, а это разве считается?

Ольгу крайне заинтересовали не только дисциплины, но и личности преподавательниц. Она захотела перечитать их книги, чтобы лучше понять этих женщин, а заодно проследить, как они воплощают идеи Ордена в своих текстах. Выбрала не очень трудный день и после занятий отправилась в библиотеку, которая была открыта ежевечерне, между шестью и девятью часами.

Марго сидела за просторным столом, вызывающим в памяти значительное: «Вас положат – на обеденный, а меня – на письменный», и перебирала какие-то тряпочки.

– Привет, – сказала гостья и, предвидя дальнейшую заминку, напомнила: – Ольга, меня зовут Ольга.

– Здравствуйте, доро… Ольга. Чем могу помочь? – По официальному тону было ясно, что визит некстати. «Ничего, потерпит».

– Мне бы книжки наших дам посмотреть. Хмельницкой, Рудиной, Янды.

– Минутку. Иванову нести?

– Спасибо, не всё сразу.

Через несколько минут Марго положила перед ней три увесистых тома:

– То, что принято считать лучшим. За «Ангела» Рудина взяла «Большую книгу» года три назад, это – Букер, у последней Янды тираж полмиллиона, стоит оценить.

– Ага, посмотрю.

– Должна предупредить: до Дня Клятвы можете пользоваться только читальным залом, выносить книги из библиотеки вам нельзя.

– Что ж, охотно посижу здесь, – покладисто согласилась Ольга, главным образом потому, что заметила – Марго явно хочет от неё избавиться.

– Хотя в курительной могут быть какие-то экземпляры. Возможно, вам удобнее будет почитать там?

– Да чего уж, я уж тут уж как-нибудь. – Ольга упёрлась не столько из вредности, сколько из любопытства, очень хотелось понять, чему это она так помешала.

Марго дёрнула острым плечом, вернулась к своему столу и принялась вдевать в иглу длинную красную нить.

«Королева ещё немножечко шьёт на дому?» – удивилась Ольга и взялась за книжки. Две были неподъёмно серьёзными, зато бестселлер Янды хотя и носил название «Иисус не смеялся», оказался забавным антиклерикальным детективчиком.

«Для нынешней России тема не только необычная, но и рискованная», – думала Ольга, листая страницы. Некоторые из них слиплись – до того книжка была зачитана. «Похоже, здесь только к кандидаткам строги, а остальные не отличаются аккуратностью. Морсом её облили, что ли?» Она посмотрела на Марго: та, опустив острый нос, быстро смётывала два алых лоскутка, высоко вскидывая руку с иглой.

– Далеко замуж выйдете, – неожиданно сказала Ольга.

– Вряд ли соберусь опять, я уже однажды развелась. А почему?

– Мама говорила, кто долгой ниткой шьёт, та за мужем далёко уедет.

– Ну, это я от лени, чтобы не слишком часто вдевать по новой. – Она улыбнулась, и Ольга рискнула спросить:

– А что вы делаете?

– Куколку. Ничего особенного, такое хобби. У меня их уже целый шкаф.

– Марго, милая, а можно взглянуть? Пожалуйста!

Та задумалась, склонив голову так, что волосы почти скрыли треугольное лицо, будто принимала важное решение.

«Надо же, сложности какие – поделки показать. Должно быть, они безобразные получаются, стыдно ей».

– Ну хорошо, – Марго встала, – идём.

Они прошли между стеллажами, углубляясь всё дальше, и Ольга поразилась, сколько же там, оказывается, книг. Воздух был сухим, пахло бумажной пылью.

«То-то у неё такой вид, будто пеплом присыпана, для кожи вредно-то как».

У стены стоял широкий сосновый буфет, более подходящий для столовой или кухни. Марго широким жестом распахнула дверцы, и Ольга, твёрдо собиравшаяся не выказывать никаких эмоций, не сдержалась и вытаращила глаза. Недра шкафа населяли несколько десятков очень странных кукол. Тела были сшиты из грубого серого льна, лица едва намечены, зато платья сделаны из ярких и нарочито дорогих тканей: бархата, шёлка, меха и кружев. Исполнение, правда, всё равно оставалось посредственным. На некоторых Ольга приметила неожиданные аксессуары: например, у одной на шейке в качестве ожерелья надето кольцо с жёлтым топазом, другая держала игрушечную сумочку, у третьей на голове громоздилась уродливая шляпка.

– Какие нарядные!

– Да, люблю их украшать. – Марго взяла уродца в золотой парче и начала раздевать, приговаривая: – Ну, Джульетта, примерь теперь красное.

Ольга заметила, что у многих кукол были причёски – клочки настоящих волос, похожие на вычески, грубо прихваченные к макушкам. Джульетта, например, обладала белокурым шиньоном.

Ольге пришла нелепая мысль, и она спросила наобум:

– А что, Иванова раньше была блондинкой?

– Ну да, полгода как перекрасилась, – ответила Марго, усердно просовывая кривоватую ручку в узкий рукав.

Потом замерла и, не глядя на Ольгу, сказала:

– Догадалась. Умница.

– А… они знают?

– Ну да. Многие.

– Милая Марго, а я здесь есть?

– Неа. Пока. – Марго справилась со смущением и теперь улыбалась. Вообще, улыбка была её главным оружием и аргументом, способом извиниться, прекратить диалог или послать собеседника куда подальше. Тусклая мордочка расцветала, и Марго на миг становилась неотразимой.

– А вы… только писателей шьёте?

– Ещё критиков, – у Марго сделался несколько хищный вид, и Ольга невольно поискала глазами фигурки, утыканные булавками, – но я их отдельно храню, в ящике. И Укропов там есть, и Ласунский…

Ольга благоразумно не попросила их показать.

Глава 6

… женщина более алчет плотских наслаждений, чем мужчина, что видно из всей той плотской скверны, которой женщины предаются. Уже при сотворении первой женщины эти её недостатки были указаны тем, что она была взята из кривого ребра, а именно – из грудного ребра, которое как бы отклоняется от мужчины. Из этого недостатка вытекает и то, что женщина всегда обманывает, так как она лишь несовершенное животное. Она горче смерти, т. е. дьявола.

Она горче смерти, т. к. смерть естественна и уничтожает только тело. Грех же, начатый женщиной, умерщвляет душу через лишение благодати божьей, а также и тело в наказание за грех. Она горче смерти, т. к. смерть тела – явный, ужасный враг. Женщина же – скрытый, льстивый враг. Их сердце – тенета, т. е. неизмерима злоба, господствующая в их сердце. Их руки – оковы.

Учились шесть дней в неделю, седьмой теоретически считался свободным, но большую его часть занимала генеральная уборка: кроме регулярных дежурств на кухне, обязательных для учениц и кандидаток, все обитательницы школы должны были участвовать в воскреснике. Неприятной повинностью это не казалось: здание напоминало шмелиное гнездо с запутанными переходами, по которым с жужжанием носились серебристые пылесосы. Ольга считала, что это отличный повод полазить по закоулкам и удовлетворить своё любопытство. Правда, на нижних этажах хозяйничали дамы, но и наверху хватало неисследованных мест.

Как-то раз она в очередной раз свернула с проторённых дорожек и очутилась в небольшом тупичке с единственной дверью и неизменным фикусом, листья которого свежо блестели, – видимо, Агафья уже навестила его со своим ведёрком и губкой. Ольга поелозила щёткой по ковровому покрытию, толкнула дверь, и она приоткрылась.

В школе существовало негласное правило: в дни уборки, если не заперто, можно и нужно входить в любое помещение, поэтому Ольга заглянула внутрь и увидела ещё один узкий полутёмный коридорчик. Сначала ей пришлось вернуться, чтобы переключить пылесос в ближайшую розетку, подходящая нашлась у самого входа, и Ольга углубилась в новый лабиринт. В углах скопилось немало пыли, видимо, сюда давно не заглядывали. Неожиданно к негромкому гудению пылесоса добавилось ещё какое-то позвякивание. Она оторвалась от созерцания пола: на стенах висели зеркала, некоторые из них чуть колебались в своих узких металлических оправах, реагируя на поток горячего воздуха. Поначалу они располагались редко, но потом шли всё плотней и за следующим поворотом превращались в сплошное поблёскивающее панно, в котором множились неяркие потолочные светильники, пылесос и сама Ольга. Она заметила, что некоторые фрагменты были сделаны из кривых зеркал, которые внезапно искажали её отражение до неузнаваемости, но уже из следующей рамы на неё смотрело нормальное лицо, правда, слегка напуганное. Эти случайные вставки сообщали зазеркальному миру дополнительную подвижность, по стенам внезапно пробегали тени то карлика, то великана, а то и вовсе одноглазой глубоководной рыбы. И всё это была она, Ольга. Закружилась голова, захотелось ускорить шаг, но после очередного разветвления коридора пылесос забуксовал и от неосторожного рывка замолк – Ольга увидела, что натянутый провод слегка провис, видимо отключившись от розетки. Собралась повернуть обратно, вернуться, как Тесей, по шнуру, решив не глядеть по сторонам. Но в наступивший тишине ей послышался новый звук, напоминающий стон. Сделала несколько шагов, но всерьёз испугалась заблудиться. Вспомнила игру в казаков-разбойников и похлопала по карманам – вдруг завалялся мелок, маркер или губная помада, чтобы нарисовать стрелки, отметить путь. Ничего такого не было, кроме маленького дурацкого блокнота, купленного на Курском вокзале перед самым поездом. На обложке голубенький котик в блёстках, зато каждая страничка именная, внизу напечатано её имя – Оля. Теперь эта мусорная покупка пришлась кстати, Ольга оторвала листок и бросила на пол, через несколько шагов – ещё один, будто мальчик-с-пальчик со своими камешками. Она развеселилась и почти перестала бояться. Примерно через семь листков, когда уже подумала, что звук послышался, он повторился. Ольга подняла глаза – она стояла на пороге зала, истинные размеры которого не смогла бы определить из-за множества отражений. Искривлённые зеркала тут встречались чаще, пространство раскалывалось и плыло. Внизу мелькнуло рыжее пятно, Ольга подумала – «лиса», но откуда здесь взяться животному? Стараясь смотреть вниз и не обращать внимание на выхватываемых боковым зрением призраков, она сделала ещё несколько шагов и едва не споткнулась. На полу скорчилась женщина, прикрывающая руками растрёпанную рыжую голову.

Ольга схватила её запястья так крепко, что смяла тонкий медный браслет, и потянула к себе. Подняла упирающееся тело, поискала свой ориентир – мятый белый листок и сосредоточенно пошла к нему, стараясь не отводить взгляда. «Оля» – «Оля» – «Оля» – «Оля» – будто вы кликали из лабиринта её же собственным голосом. Женщина больше не сопротивлялась, сама переставляла ноги, но всё ещё тяжело висела у неё на плече.

Время тоже подверглось искажению, поэтому Ольга не могла бы точно сказать, как долго они брели – казалось, бесконечно, – пока, наконец, не увидели серебристый пылесос в компании множества отражений.

– Вышли, Агафья, почти вышли.

Та уже немного пришла в себя, чуть отстранилась и слабо кивнула. Но её лицо всё ещё оставалось серым. Ольга подхватила пылесос, и они двинулись к выходу. Зеркала начали редеть, и вот уже дверь, тупичок и большой светлый коридор. Только тогда позволили себе остановиться и без сил опустились на пол, привалившись к тёплому металлическому боку их спутника.

– На самом деле он девочка, – сказала Ольга, – Ариадна.

– Конечно, откуда здесь мальчик. Не выживет.

– Ты чего туда полезла?

И губку.

– Чё, вернёмся?

– Щас.

Разговаривать не очень-то хотелось, но они перебрасывались пустыми фразами, стараясь сгладить пережитый ужас и взаимную неловкость: одну смущало, что потеряла самообладание, другую – что видела это.

– Похоже, на голову я совсем слаба. Высоты не боюсь, а вот замкнутых пространств и, как выяснилось, бесконечности – очень.

– Интересно, как это называется?

– Надо будет у Панаевой спросить… Спорим, она знает?

За обедом Ольге показалось, что Агафья поглядывает на неё, ожидая, не заговорит ли она об утреннем происшествии. В конце концов Агафья не вытерпела:

– Елена, сегодня я… сегодня мы с Олей нашли зеркальную комнату. Скажите на милость, зачем она понадобилась?

– Я там чуть концы не отдала. Оказывается, я боюсь зеркал – в таких количествах.

– Это называется спектрофобия, – квалифицированно сообщила Панаева. Оля с Агафьей переглянулись.

– Спасибо, Маша. Кто бы сомневался, что ты в курсе…

Ольга потом попыталась вернуться в лабиринт, но не нашла ни двери, ни самого тупичка. Конечно, ей всегда был присущ лёгкий топографический кретинизм, но не до такой же степени. Там, где предполагался поворот – как ей казалось, – была обычная стена. Ольга подумала, что она возникла, как переборки в космическом корабле, которые то опускаются сверху, то выезжают из пола, рассекая пространство. Реальность внутри этого здания всё чаще напоминала ей кубик Рубика, в котором квадратики вращаются вокруг неподвижного центрального каркаса. В один из воскресных дней после обеда, когда Ольга уже выходила из столовой, к ней обратилась Алла:

– Не поможешь мне сегодня? Часа в четыре? – С началом занятий ученицы и кандидатки постепенно перешли на ты: хотя общаться почти перестали, ощущение причастности к Ордену их сблизило.

Отказываться от хозяйственных работ не принято, и Ольга кивнула.

В назначенное время она приоткрыла дверь кухни и на мгновение испытала головокружение: её окутал густой аромат яблок, уже чуть полежавших, тёплых, утративших хрусткую свежесть, но ещё не забродивших. Значительная часть пола застелена клеенкой, на которой разложены круглые красные плоды – чистые, сухие, более или менее отсортированные по размеру.

– Будем делать джем, для него апорт бери, который покрупней. А мельбу на варенье потом. На, – Алла выдала нож и пару мисок, – для кожуры. Резать сюда.

Ольгу подобная манера общения приводила в восхищение: до чего хорошо, когда человек знает, чего от тебя хочет, и прямо об этом говорит. Да ещё требования такие нехитрые.

«Мне бы в армии, наверное, понравилось», – подумала она и погрузилась в работу. Джем готовился на удивление быстро, Алла была довольна помощницей и даже допустила её к плите, помешивать яблоки и сахар, так что часа за два они сделали десяток небольших баночек.

– Хватит пока, – решила Алла, – спасибо.

– Да не за что, интересно было. – Ольга ответила искренне, она ничего не понимала в кулинарии и нашла процесс увлекательным.

– Сладкое любишь? Могу десерт тебе приготовить, – Алла явно расщедрилась, – любой практически, какой пожелаешь.

– Я, это… – тут Ольге стало стыдно, – сгущенку люблю варёную.

Алла слегка изменилась в лице, и Ольга поспешила добавить, чтобы как-то спасти свою репутацию:

– Но только самоварную! Магазинную ни-ни, у неё вкус другой.

Алла ничего не ответила, но стало ясно, где она таких гурманов видала.

– Ладно, пошли.

В дальнем конце кухни была ещё одна дверь, за которой обнаружилась огромная кладовая без окон, с множеством полок, сплошь уставленных коробками, банками и пакетами. Запах там витал сложный, но в целом приятный.

Алла сверилась со списком, взяла небольшую стремянку и достала сверху пару жестянок без этикеток.

– На вот. Что ж с тобой делать, если слаще варёнки ничего в жизни не пробовала.

Ольга много разного едала, но тут решила не спорить – прикидываться сироткой гораздо удобней. Вместо этого, углядев между стеллажами ещё одну дверь, спросила:

– А там чего?

Алла замялась, чем изрядно удивила Ольгу – она-то думала, что смущение ей не свойственно.

– Мастерская моя. Хочешь посмотреть?

– Ещё бы!

Миновали крошечную прихожую, затем Алла прошла вперёд, отперла замок, щёлкнула выключателем и посторонилась, впуская Ольгу. Та не сдержала изумлённого возгласа (надо признать, непечатного рода). Отовсюду на неё глядели блестящие стеклянные глаза: с тёмной стены грустно смотрел лось, серая кабанья морда казалась улыбающейся, на мраморных столиках пушили перья изящные птицы – Ольга узнала только утку, сойку, ворона и сову.

– Так вот кто сделал Жакоба!

– Моя работа, да.

В помещении был кондиционер, над одним из столов располагалась вытяжка, так что в воздухе не чувствовалось никакой особой химии. Ольга не удержалась, понюхала зелёную макушку селезня – немного отдавало нафталином, но не смертельно.

– Это от моли, – пояснила Алла, – а так они не воняют.

– А… над чем ты сейчас работаешь? – спросила Ольга, просто чтобы что-то сказать.

Алла открыла холодильник и продемонстрировала большой, герметично закрытый прозрачный пакет, в котором лежал, неловко выгнув шею, небольшой белый гусь. Он был завёрнут в обычный женский чулок, но Ольга умудрилась разглядеть вату в оранжевом клюве, и ей стало немного дурно.

– Ты его сама… того… застрелила?

– Да ты что, купила, он же домашний. Сезон зимой начинается, это я так, практикуюсь.

– Кстати, давно хотела узнать, ты о чём пишешь, Алл? Мне твои книжки не попадались…

– О животных, я в них разбираюсь. Очень я животных люблю.

«Хорошо, что не людей… хотя по людям у них Марго специализируется», – подумала Ольга, но промолчала, и Алла мечтательно продолжила:

– Вот лисы, лисы, они, знаешь, вот тут, – протянула руку к чучелу огнёвки, которая смирно, лапка к лапке, сидела на полке, – пахнут фиалками. Здесь, над хвостом. Тооооненько так. И поверить невозможно, пока сама свежую тушку в руки не возьмёшь. Красавицы они, девочки… И повадки такие, уж сколько лет смотрю, а всё не пойму, какая сила приводит их под выстрел. Только недавно была за несколько километров отсюда, а поди ж ты, возникла шагах в сорока и будто ждёт, покорная.

У Аллы была тяжелая нижняя челюсть, казалось, будто она постоянно борется с раздражением, сжимая зубы и презрительно кривя рот. Но сейчас она расслабилась, жесткое широкое лицо сделалось мягче, и на нём промелькнуло выражение такой нежности, словно речь шла о любви, а не о смерти.

– Ага… – Ольга с трудом отвела взгляд от её лица, растерянно взглянула на банки, которые до сих пор прижимала к груди, и нашлась: – Ну, пойду я, добычу отнесу. Спасибо, что показала, красиво у тебя.

Алла кивнула и проводила её в кухню, по дороге тщательно запирая все двери. Напоследок, порывшись в столе, протянула консервный ключ:

– Верни потом, не забудь.

Сентябрь проходил незаметно, Ольга погрузилась в занятия и книги и совсем не чувствовала Крыма; солнце и морской ветер не добирались до неё, иногда казалось, что она проводит дни в подземельях, хотя на самом деле классные комнаты располагались примерно на втором этаже – если, конечно, странная планировка не обманывала.

Лишь по вечерам, впадая в естественную после ужина задумчивость, Ольга выходила во двор, смотрела, как солнце стремительно уползает за гору и уже в восемь становится темно. Она каждый раз надеялась дождаться низких крупных звёзд, но прохлада всегда загоняла её в дом до срока.

– Оля?

Это была Рудина. Кто-то помог ей вытащить на улицу большое плетёное кресло, и теперь она бесформенной кучей покоилась под деревом, наслаждаясь безветрием и тишиной.

– Добрый вечер, Елизавета Петровна.

– Добрый, добрый. Посидите со мной, деточка, у вас есть на чём?

– Я обычно куртку подстилаю.

– Ах, как чудесно быть такой молодой и неприхотливой, неприхотливой и молодой.

Ольга с тоской представила, что следующие полчаса ей предстоит выслушивать это полубезумное воркование.

– Как вам у нас, Оля?

– Замечательно. – Она не надеялась на нормальный диалог и решила отделаться немногословными ответами.

Но Рудина продолжила расспросы:

– Узнали что-нибудь полезное, новое?

– О да, много всего.

– Нам удалось вас чем-нибудь порадовать и удивить, удивить и порадовать?

– Честно говоря, я не перестаю удивляться с тех пор, как переступила порог школы.

– Да что вы говорите, как интересно! А ведь у нас всё так просто и понятно.

Ольга начала раздражаться:

– Не говоря даже об Ордене, вот этот самый дом – как он устроен? Не всегда понимаю, на каком я этаже. А иногда, – Ольга помолчала, – на каком я вообще свете.

– Ну-ну, не преувеличиваете ли вы?

– Недавно, например, мы с Агафьей попали в зеркальный лабиринт.

– Ах, это… Зеркальные комнаты, Оля, не такая уж редкость. Можно вспомнить ряд легенд, связанных с ними.

– Вот именно что легенд, – пробормотала Ольга, но Рудина её не услышала.

– Их использовали для испытаний, наказаний, да мало ли. Например, для обмена сущностями.

– Как же это?

– Говорят, в лабиринте зеркал можно потерять душу, а можно заполучить другую, одну из тех, что заплутали там раньше. Много лет назад одна печальная и очень одинокая женщина, немного похожая на вас, Оля, но не такая хорошенькая, придумала старого мудрого китайца Ли Сян Цзы, чья жизнь тоже была полна одиночеством и печалью. Но в отличие от женщины это его не убивало, а превращало в поэта. И поэт, в свою очередь, придумал «древнюю» китайскую сказку о лисице, чья душа заблудилась в зеркальной комнате и томилась в ней тысячу лет. А потом туда заглянула девушка, и с тех пор у неё повадки лисы, и смерть её тоже будет лисья.

– Надеюсь, мы с Агафьей ничего такого не подцепили. Но вы не ответили, Ордену-то зачем этот артефакт понадобился?

– Вы не думаете, что он мог достаться нам по наследству, вместе с базой?

– А прежде КГБ проводил там бесчеловечные опыты по переселению душ? Нет, не думаю.

– Тогда остаётся предположить, – Рудина склонила голову к плечу и стала похожа на кокетливую хохлатую птицу со своими красными волосами, круглыми очками и крючковатым носом, – что нам это зачем-то нужно. Выбирайте любой вариант: например, из эстетических соображений или с целью обретения некоего психоделического опыта. Для создания фамильяра, знаете ли, иногда полезно. Для инициации новых членов Ордена, которые для начала должны отрешиться от части своей личности и принять некую…

Но тут они услышали торопливые шаги – к ним спешила раскрасневшаяся Панаева, которая несла огромный пушистый плед и причитала:

– Да что же это вы, Лизавета Петровна, не бережёте себя совсем! А прохватит? Сыро сейчас вечерами, лечи вас потом!

– Машенька, – расцвела Рудина и немедленно вернулась к своей полоумной манере, – вы всё хлопочете и беспокоитесь, беспокоитесь и хлопочете. Спасибо, спасибо, уважили старуху.

– Да какая вы старуха, бога побойтесь, такая прекрасная дама, только ветреная очень…

Они щебетали, несколько переигрывая, при этом Панаева настойчиво вытаскивала Рудину из кресла, кутала в плед и деликатно подталкивала к дому.

– Кресло забери, – бросила она Ольге совершенно другим голосом, и снова запела: – Ай, не пора ли нам в постельку, сейчас травок заварю и портвейну капельку для согрева, хорошо?

– Да, да, портвейну, это замечательно.

Ольга, несколько ошалев от всего услышанного, подхватила кресло и поплелась к крыльцу. На пороге её встретила Елена.

– Спасибо огромное, давайте его сюда. Ох уж эти, – она запнулась, подыскивая слово, – старушки. Такие милые и рассеянные.

– Рассеянные и милые, ага, – съехидничала Ольга, и они рассмеялись.

А вот Катя пришлась ей по мерке – достаточно мягкая, но при том неглупая, с множеством тонких настроек, в которых с первого раза не разобраться. Пользуясь своим положением «самой старенькой из новеньких», Катя иногда выпрашивала у Аллы, заведующей не только кухней, но и баром, бутылочку домашней ежевичной настойки, которую они с Ольгой приканчивали к полуночи за разговорами. Болтали обо всём на свете – о книжках, моде, учёбе и политике, – но никогда не говорили о мужчинах. Ольгино сердце сейчас пустовало, отдыхало под паром после неудачи с Алёшей. Она иногда думала о нём – не возобновить ли встречи по возвращении? Но Москва ощущалась далёкой и ненастоящей в отличие от нынешней пульсирующей жизни. Даже магия виделась реальней, чем нервный любовник, засыпающий поперёк её кровати под бесконечный тоскливый саунд-трек.

Катя тоже не желала думать о любви.

– Чувства – материал для нас. Через текст мы работаем с чужими эмоциями, и чем холодней нос, тем точней попадание. Упиваясь собственными переживаниями, напишешь разве что истеричный монолог, полный банальностей и многоточий.

– Какая ты суровая. Но предмет знать нужно…

– Тебе что, к четвёртому десятку опыта не хватило? Ведь это унизительно, послушай, унизительно, если взрослые состоявшиеся тётки думают только о любви, не выпускают из потных лапок телефон, ожидая эсэмэсок, и планируют вечера в зависимости от настроений мужика.

– Эка тебя разобрало!

– Знаешь, когда на твоих глазах женщины теряют головы и превращаются в тряпки – в платья с разрезами, в кружевные чулки и белые носочки, когда мозги хранят в сумочке, а сердце – в мобильнике, – да, разберёт тут!

Смотреть противно.

– Но именно это обычно и называется «жить» – чувствовать, выглядеть глупо, зависеть от одного слова.

– Это было прекрасно в шестнадцать, но сейчас?!

– Хорошо-хорошо, не кипятись, никто не заставляет.

Катя полагала, что есть эмоции, которые не только стыдно демонстрировать, но и стыдно испытывать. Например, гнев. Разозливший её человек был виноват не столько в дурном поступке, вызывающем раздражение, – нет, его главным преступлением считалось выведение Кати из равновесия, пробуждение этого раздражения, которое она считала недостойным переживанием. Чужую выходку забывала легко, а вот свою ярость, утрату самоконтроля – никогда. Её так оскорбляла собственная уязвимость, что иногда хотелось просто умереть. Усталая тётка, толкнувшая Катю в метро, даже не подозревала, какую бурю порождало её безличное хамство: какое унижение испытывала тощая незаметная девчонка, когда гнев накатывал удушающей волной; какую стрелу ненависти она посылала в уходящую спину; и как потом корила себя за то, что её – сильную, умную, тонкую – одним движением лишило самообладания незнакомое тупое животное. Выходит, любая корова способна сломать её выверенную душевную гармонию, уничтожить результат мучительной внутренней работы? И возмущение от пустякового конфликта удесятерялось, меняло вектор и ударяло по Кате.

Но у неё хватало ума не озвучивать свои выводы, поэтому она перевела разговор на безопасную тему:

– Скажи лучше, что ты думаешь о сегодняшней лекции?

Они постоянно возвращались к одной теме: сколько правды в том, что происходит в Ордене? В самом ли деле за их плечами тысячелетняя история, или дамы жульничают; стоит ли давать дурацкую клятву, и главное, существует ли магия, на которую им толсто намекает Янда, Магия с большой буквы, как составляющая писательской деятельности, как точная наука, в конце концов.

– Нет никакой магии в синестезии, – говорила Лариса, попыхивая трубкой, как заправский боцман, – для многих людей буквы окрашены и несут эмоциональную нагрузку: Щ – злая, И – маленькая, Р – красная. Нет магии в том, что, читая о зевании или просто услышав это слово, вы обязательно зевнёте, а маленькие дети часто начинают реветь под стишок «Плачет киска в коридоре». Нет её и в традиционных фольклорных оборотах. – Она сделала очередную техническую паузу, затянувшись.

– Для описания различных состояний употребляли устойчивые понятия: печаль символизировали тёмный лес, облака, холодная река. Горе – ветер, дождь, волчица. Ну да вы знаете… Но есть слова, которые оказывают на человеческое сердце удивительное влияние. Точно так же, как в рекламе используется секс и кошки в качестве беспроигрышных маячков для привлечения интереса, так и чувства уловляются с помощью определённых маркеров. Напишите «кровь», «кожа», «девочка» – и женщина подберётся и станет читать внимательней.

– Осень, октябрь, лисица, снег, ясность, горе, прозрачность, безмятежность, слеза, лёд. Каждый предмет олицетворяет четкую систему символов, зависящую от культуры, возраста, пола смотрящего. Каждое понятие вызывает ряд чувственных ассоциаций, возникающих из личного опыта. Понимая человека, можно подобрать для него беспроигрышную фразу. Понимая людей – беспроигрышный текст, который повлияет не на всех, конечно, но на тысячи.

Если вы уверены, что обучиться этому можно без таланта, без особого дара – что ж, для вас магии не существует. Да, формулы – есть, но я не советую тратить время тем, кто рассчитывает лишь на чистую математику.

Ольга оглядела подруг: у Сашки горели щёки, Агафья была воодушевлена чуть меньше, но слушала внимательно, очевидно во многом соглашаясь. Катя сидела с отрешённым видом, и Ольге опять показалось, что она увидела серебристые искры на дне её глаз. Она почувствовала себя так, будто её не взяли в игру, точно как малышню не хотят брать в команду ни казаки, ни разбойники – потому что маленькие медленно бегают. В детстве Ольга задирала нос и уходила: «Не очень-то и хотелось!» Сейчас сохранить лицо помог бы скепсис – «Меня не проведёшь!» – но в глубине души она боялась, что некая необходимая мистическая составляющая её психики не развита или вовсе не дана, и для неё не откроется какая-то дверь, распахивающаяся сейчас для других.