Текст книги "Книга обманов (сборник)"

Теперь она хотела поговорить об этом с Катей, но та сдержанно зевнула и встала:

– Оль, давай завтра? В воскресенье к девяти не вставать, так что сможем вечером посидеть подольше. Ты приходи ко мне, хорошо? Часов в одиннадцать.

Ольга прежде не заглядывала в Катину комнату, как-то не случалось, да та её особо и не зазывала. Было заметно, что она довольно быстро утомляется от общения, а если вечеринка происходит на твоей территории, от гостей избавиться сложно. Гораздо проще самой приходить куда-нибудь, а потом тихонько исчезать, когда пожелаешь. Поэтому Ольга оценила приглашение как жест доверия и пообещала себе, что уйдёт при первых признаках утомления со стороны хозяйки. Собираясь, вдруг заметила, что волнуется. «Этого ещё не хватало, будто на свидание! Впору цветы брать».

Ольга считала себя изящной женщиной, но Катя выглядела ещё более хрупкой и внушала ей чуть брезгливую асексуальную нежность – будто очень симпатичный, но не совсем здоровый зверёк. «Я бы охотно сделала ей массаж, занятно взглянуть, как она устроена. Но ведь так и до греха недалеко».

Ольгу искренне интересовало, где в этом бледном теле держится душа, как птичьи косточки крепятся друг к другу, – она часто засматривалась на острые ключицы, запястья, щиколотки, но любопытство её было исключительно анатомического свойства. Чтобы удовлетворить его, она бы даже согласилась на секс, но останавливали две вещи. Во-первых, понятия не имела, что нужно делать с женщиной. В студенческие годы несколько раз участвовала в какой-то щенячьей возне, но третьим всегда присутствовал мужчина, да и ситуация создавалась только потому, что какая-то из девушек приходила не вовремя, а гнать кого-то из постели считалось неприличным. Поэтому все усиленно изображали дружелюбие, страсть и раскованность.

Во-вторых, с тех времён Ольга совершенно точно поняла, что гетеросексуальна, и потому опасалась, что ей станет просто-напросто неприятно. А если даже всё пройдёт нормально, как потом себя вести, как поддерживать ровные необязывающие отношения, живя в закрытом сообществе? Короче, при ближайшем рассмотрении проблем насчитывалось более двух, и выводы сводились к тому, что любопытство следует придержать. Но, одеваясь, Ольга всё-таки нервничала.

Это необъяснимое ощущение раздражало её, и, с трудом натягивая чистые джинсы, чуть севшие после стирки в здешней машине, Ольга недовольно бубнила:

– Сонечка! Дана! Мне! На подержание! Больно надо! Тьфу, да кабы мне по моей работе бабы не нужны были, сроду бы с ними, шалавами противными, слова не сказала! – Она более или менее точно цитировала одного кинематографического жулика, мешая его с Цветаевой, которую помнила значительно хуже.

Ольга действительно считала, что «бабы нужны для работы», – ведь её тексты, хотела она этого или нет, прежде всего апеллировали к женщинам. В них следовало разбираться, их стоило любить. Собственный жизненный опыт вёл обычной дорогой: поначалу полагалась на сексуальность, а значит, на мужчин, которые развлекали, решали проблемы, нравились.

Со временем разочаровалась в них как в источнике всех радостей земных, устала, а «другие девочки» перестали вызывать раздражение и ревность. Она захотела укрыться в мягких женских объятиях, предпочла отношения без искры страстей. Общение с Катей, возможно, отбрасывало немного назад по этому пути. Ведь следующим этапом, она знала, должна стать дружба между человеком и человеком, вне зависимости от пола и телесного влечения. Но эта чёртова девочка её тревожила.

Всё больше чувствуя себя бутчем[6]6
  Butch – грубый, наглый, брутальный, мужеподобный (англ.).


[Закрыть], надела черную майку, грубую конопляную рубаху и вышла, раздражённо хлопнув дверью. Катя открыла ей и посторонилась, пропуская. Ольга мельком взглянула на неё и внутренне хихикнула: похоже, она тоже не планировала романтическую вечеринку, раз сменила лёгкое платье, в котором была днём, на голубые джинсы и пушистый лиловый свитер, бесформенный, с огромным воротом, который отбрасывал на неяркое личико болезненную тень.

Комната её удивила. Абсолютно белые стены, аскетичная постель, полка с книгами, ни одной безделушки на столе, кроме большого стеклянного кристалла, и при этом – огромное зеркало и мягкий светлый ковёр, устилающий весь пол. Обстановка явно предназначалась более взрослой и претенциозной хозяйке. «Должно быть, готовили для какой-нибудь дамы, а Катя по робости своей ничего не стала менять».

– Я живу на полу. Присаживайся! – Катя принесла три большие атласные подушки, и Ольге ничего не оставалось, как свить из них гнездо, а потом наблюдать снизу, как появляется маленький столик, чашки, одна за другой вспыхивают несколько свечей, а лампы гаснут, из углов наползает музыка. Катя, видимо, любила тягучий женский вокал, потому что Цезарию Эвору сменяла Лхаса де Села.

– Не мешает? – заботливо спросила она гостью. – У меня на диске не совсем внятная подборочка из всего, что нравилось в последние несколько лет.

– Замечательно. Я вообще слушаю всё подряд, что друзья в клюве приносят. Пляшу под барабаны тех, с кем вожусь, так интересней. А что мы пьём? – Катя приоткрыла крышечку глиняного чайника, и оттуда пахнуло сложным незнакомым настоем. – Опять Алла своими травками поделилась?

– Попробуй.

Ольга глотнула:

– Ой. Да как бы не Панаева – привкус какой-то лкарственный. Это что, от кашля?

– Не поверишь, Янда угостила.

Ольга поперхнулась.

– Я всё-таки не стерпела и на последней лекции, когда уже расходились, поинтересовалась, что за спайс у неё в трубочке.

– Неужто прям так и спросила: «Мадам, шо вы курите?»

– Ну, практически. Она говорит – хочешь? А я ей – не курю. Тогда, говорит, у меня тут чай есть. Гавайская роза, шалфей, голубой лотос, ещё чего-то назвала. Вкусный, сказала. И пакетик дала.

– Ну ты сильна, – Ольга расхохоталась, – а если мы умрём?

– Это вряд ли, настой слабенький, да и ничего там особенного нет. Кажется.

– А ещё лимоном пахнет.

– Ага, в лимонном соке какие-то семечки надо было замачивать.

Ничего такого с ними не происходило, разве что неловкость ушла и разговаривать расхотелось. Ольга отчетливо почувствовала: слова, которые они торопливо говорили друг другу почти каждый вечер, нужны были только потому, что обе боялись пауз, томительных, плотных, как волны, которые теперь накатывались на них одна за другой. Музыка сделала эти волны почти осязаемыми, и Ольга вдруг испугалась, что Катю сейчас отнесёт и ударит о камни, о стену… она не совсем понимала степень опасности, но на всякий случай потянулась, чтобы взять её за руку. Она всё тянулась и тянулась, преодолевая сопротивление среды, и уже почти отчаялась, но тут нащупала пушистый рукав и узкую кисть. Птица, горячая птица, дрогнула в пальцах и замерла. Ольге сделалось холодно, а птица исходила сухим жаром, но её нельзя стискивать и прижимать к себе – могла поломаться. И Ольга лежала и мёрзла, но жизнь скупо текла в неё через невесомое прикосновение и согревала. Это было таким понятным напоминанием о смертности и скудности живого, что она беззвучно заплакала.

– Gracias a la vida, que me ha dado tanto, – сказала ей незнакомая темноволосая женщина, – me ha dado el sonido y abecedario…

– Жарко мне, жарко, – раздался издалека шёпот, будто пересыпался песок в часах – такой.

Кате было жарко в пушистом и шерстяном.

– Сними. Только руку как же?

– Не отпущу.

Ольга с тревогой и восхищением наблюдала, как она по-змеиному высвободилась из другого рукава, стащила с головы широкий ворот, стянула свитер с плеча, и он окутал их руки, которые так и не разомкнулись. На ней не было даже маечки, и лиловые ворсинки прилипли к острой груди и плечам. Катя прижалась так тесно, что Ольга чувствовала за неё – как грубая ткань рубашки охлаждает вспотевшее тело, забирает огонь. Она погладила острую лопатку и вздрогнула от двойного ощущения – от горячей спины и от ледяной ладони. Завиток светлых волос на шее пах виноградом, но не лиловым, цвета свитера, а зелёным – со сладостью мешалась кислинка, а вместо терпкости преобладала горечь. Кажется, прошли часы, ягоды напитались солнцем и почти созрели, затихли женщины и гитары, но возникли какие-то новые звуки – постукивания, звоны и бульканье, будто волны начали, наконец, утекать в узкие трубы. Ольга ждала продолжения, но прозвучавший голос оказался внезапным. Он был мужским и понятным. Более того, она его знала.

 
Ночь-ягода
Плыл рядом и
Раздавил
День к осени
Всех бросили
Отпустил
Ночь
Бросили
День к осени
Убежал
Тень строгая
Пыль трогает
Отпустил[7]7
  Стихотворение Дмитрия Озерского «Ягода».


[Закрыть].
 

– Выключи это!

Катя вздрогнула и исчезла из её рук, через некоторое время он замолчал, но было уже поздно, в спокойный и целостный мир, который они едва создали, вторглась чужая непобедимая тоска, птицы улетели на юг, унесли с собой тепло, а её – её бросили.

– Вода есть у тебя?

Катя протянула бутылку, Ольга жадно отпила, потом, не отрываясь от горлышка, пошла в ванную. Умылась, поискала полотенце, но отчего-то не стала погружать лицо в чужой запах и вытерлась полой рубашки. Когда вернулась в комнату, Катя уже снова была в свитере, и от их химической близости не осталось ничего, кроме легкой тошноты.

«Сразу никто не уходит, – подумала Ольга, представив интонацию Винни-Пуха, – в гостях так не принято», – а вслух сказала:

– Да, забористый чаёк.

– У меня голова немного заболела, – пожаловалась Катя.

«Намёк понял».

– Мне тоже как-то… Кать, я вот что хотела спросить: твоя первая книжка у тебя есть сейчас? Я была бы счастлива взглянуть.

Катя утомлённо улыбнулась: писатели-современники читают чужие книги чаще всего по обязанности, если подрабатывают рецензиями, или из личной вражды, с наслаждением отыскивая в текстах соперников ляпы и неточности. И только очень хорошие друзья интересуются друг другом «по любви». Если Ольга попросила книжку, значит, не вся их сегодняшняя близость была наведённым мороком.

Она подошла к полке и достала симпатичный томик в белой суперобложке:

– Вот, у меня один экземпляр остался. Тираж несерьёзный, маленькое издательство, зато постарались и сделали красиво.

– Спасибо, дорогая, прочитаю и верну. Мне правда хочется узнать тебя лучше.

– Ох, обменяться первыми книжками – это почти так же интимно, как показать друг другу трусики.

– Извини, тогда я приехала сюда без трусов.

Они рассмеялись, и Ольга ушла к себе.

Она думала, что сразу заснёт, но не смогла: стоило закрыть глаза, как под веками начинала полыхать и вертеться красная карусель, пришлось включить ночник и взять Катину книжку. Она называлась «Семь влюблённых кошек», но речь там шла не о животных, а об одной большой семье, которую возглавляла старуха, жесткой рукой управляющая своей младшей незамужней сестрой, несчастливыми дочерьми, внучками и всеми, кто неосторожно окажется поблизости. Это был женский мир, пропитанный обидами, самодурством, истероидной любовью – и глубочайшим животным взаимопониманием. Клубок кошек, вопящих, царапающихся, вылизывающих друг друга, не отличающих своих котят от чужих. Мужчины никогда не были для них целью и смыслом, а только средством.

Ольга не заметила, как прочитала треть, и оторвалась, только когда жажда погнала за водой. Всё-таки чай продолжал что-то делать с телом и сознанием, слова обретали плоть, но будто бы за её счёт – иссушая её, Ольгу. Она осознавала, что лучше бы перестать, но не могла оторваться, поэтому, напившись, снова взяла книгу. Из-под суперобложки выпал листок, Ольга подобрала его, свесившись с кровати, взглянула. Это была фотография, распечатанная на принтере, в не слишком хорошем разрешении – примерно как та, с которой Катя встречала её на вокзале.

Минуту или две смотрела, перевернула, прочитала надпись на обороте. Потом дотянулась до стола и очень осторожно положила фото на краешек, изображением вниз. Выключила свет, укрылась с головой одеялом и ещё для верности зажмурилась. Показалось, что у неё не одна пара век, а несколько, и она будто шторы опускала, закрывая одну пару за другой – плотней, ещё плотней, чтобы отсечь свет, разгорающийся снаружи, чтобы он не встретился с огнём внутри её головы и вместе они не взорвали рассудок к чертям собачьим.

На фото щурился некрасивый блондин с нервным ртом, показывающий неровные зубы в широкой улыбке. Он походил на Алёшу, а телефон на обороте совпадал с его телефоном, но Ольга очень сильно не хотела, чтобы это был его номер и чтобы лицо было – его, так сильно не хотела, что всё-таки заснула, прежде чем два сияния наконец-то сошлись.

Глава 7

Итак, женщина скверна по своей природе, так как она скорее сомневается и скорее отрицает веру, а это образует основу для занятий чародейством. Что касается другой силы души – воли, то скажем о женщине следующее: когда она ненавидит того, кого перед тем любила, то она бесится от гнева и нетерпимости. Такая женщина похожа на бушующее море.

По природе женщина лжива. Она лжива и в разговоре. Она жалит и ласкает в одно и то же время. Поэтому её голос сравнивается с голосом сирен, привлекающих путников своими сладкими мелодиями и затем убивающих их. Они убивают, т. к. опустошают денежные мешки, крадут силу и заставляют презирать Всевышнего.

«Не-е-ет». Опять погасила лампу, но без ужаса, просто легла на спину и, глядя в тёмный потолок, начала распутывать кружево, нитку за ниткой, отделяя бред от реальности, факты от домыслов. Рассудок будто обрадовался и сделался сияющим, как кристалл на Катином столе, – тот отражал множество предметов, которые в действительности находились в разных местах, но в его гранях оказывались рядышком, рождая новые сочетания и смыслы. Лиловое пятнышко легло рядом с белым, свеча озарила самый тёмный угол, высветив стакан и пепельницу, да… Ольге показалось, что проваливается в свой разум, как в кристалл, и она ухватилась за самое простое и бытовое. В Катиной книге, которую читала вечером, описывалась «кошачья» драчка – девчонки, собираясь на школьную дискотеку, не поделили брошку-бабочку, и одна из них от ярости швырнула в кузину чернёную бронзовую пепельницу, украшенную литыми фигурками собаки и крысы. Рассекла бровь, но дело не в этом. Ольга тогда мимоходом отметила редкую вещицу, виденную в курительной комнате, – она и сама имела привычку стаскивать в текст всё, что попадалось на глаза. Но сейчас сообразила – первая Катина книга вышла в прошлом году, а в Ордене она, говорит, с весны.

 
Ох, девочка-девочка, зелёная виноградина, горячая птица.
Птица. Вспорхнула, тронула крылом щёку, сказала дьюу-дьюу.
 

«Нет, ну какая штука, а?.. Чай, уходи!» – Ольга, устав тревожиться за себя, засмеялась и тряхнула головой, но птица не исчезала. Оживший Жакоб кружил по комнате, пах влажными перьями и травой, развоплощаться не собирался. Наоборот, подлетел и нахально щипнул её клювом – да не спишь ты, дура! Вроде как даже потянул одеяло, требуя, чтобы вылезла из постели. Запас паники на сегодня действительно был исчерпан, поэтому Ольга спокойно начала одеваться под пристальным взглядом птицы, усевшейся на резную створку шкафа.

Они покинули комнату одновременно, но не вместе – Ольга, естественно, через дверь, а сычик – через вентиляционное отверстие, но в коридоре встретились, он полетел далеко впереди, она пошла следом, стараясь не терять его из виду. Поплутав по закоулкам, Ольга остановилась около кабинета Рудиной, где Жакоб дожидался её, поклёвывая огромный фикус. Но, взлетев, он устремился к другой двери, напротив.

Ольга постучала, услышала долгое «да-а-а» и заглянула. Первым делом увидела сияющий монитор, на котором только что схлопнулось окошко с пасьянсом и появился рабочий стол без картинки, по серому полю шла красная надпись «Arbeit macht frei», местами перекрываемая вордовскими файлами. За компьютером, спиной ко входу, сидела женщина.

– Вызывали, мадам?

Женщина оттолкнулась ногой от стола, крутнулась в кресле на колёсиках и сразу очутилась посреди комнаты, лицом к ней.

– Не то чтобы я вызывала, но если Жакоб решил, так тому и быть. Обычно я не веду здесь важных разговоров, но кандидаткам нечего делать на нижних уровнях, поэтому пойдём на компромисс: разговор будет не очень серьёзным, но достаточно лю-бо-пыт-ным.

Она откинула назад распущенные волосы, и Ольга вскрикнула – мёртвый Жакоб сидел на своём месте.

– Девочка моя, вот уж не ожидала от вас такой… простоты.

На правое плечо опустился вполне живой сычик и просвистел своё дьюу-дьюу.

– Это – Жакоб Второй, это – Жакоб Третий.

А мертвецов я пока оживлять не научилась.

– Зато вы их, кажется, умеете делать. Ваш чаёк едва не свёл меня в могилу.

– Мой?! Это наша Лариса такая затейница, а мне, знаете ли, не до баловства. Присаживайтесь, – и она указала на диван у стены, дерматиновый, будто из районной поликлиники.

Ольга с изумлением разглядывала Елену, не узнавая: куда более раскованные манеры, вольная лукавая речь – вместо чопорной настороженной сдержанности, к которой она успела привыкнуть за месяц. При этом Елена перестала ощущаться чуть ли не ровесницей, как прежде, а превратилась в даму, не взрослую даже, а древнюю. Из тех, что, услышав глупость, не раздражаются, а начинают улыбаться. Это свойство молодых – злиться на неумных собеседников. Мудрые существа используют чужие промахи, как в айкидо – энергию атакующего, себе на пользу. Или просто умиляются, вспоминая себя, но вечность назад.

Комната, где происходил разговор, выглядела случайной: обстановка безлична, как в дешевой гостинице, ничего интересного, всё очевидно с первого взгляда – здесь не живут.

Угадав вывод, Елена пожала плечами:

– Незачем устраивать под себя одну комнату, если в твоём распоряжении целый дом. Гораздо больше удовольствия я получила, когда мы с Машей Панаевой придумывали вашу спальню.

– Спасибо вам за неё, кстати. Встряхнуло.

– Ах, нетрудно стать волшебником, когда имеешь дело с людьми, воспитанными в советское время. Если мама работала в магазине – одни характерные воспоминания об интерьерах детства, если дедушка был кабинетным учёным – другие.

– Ну уж не до такой степени всё было одинаково.

– Да, но достаточно одного совпадения, чтобы запустить цепочку ложных воспоминаний. Тогда уж если делали вещь, то в миллионе экземпляров. Например, почти в каждой семье на новогодней ёлке был стеклянный домик. Знаете, почему именно он? Домик казался необычным в отличие от простых шаров и сосулек, и его покупали «за оригинальность». В итоге был у всех. И в наборы украшений он всегда входил. Прибавьте книжку Цыферова про слонёнка, красную круглоглазую неваляшку, тетрадь в узкую линейку с правилами октябрят, и всё – и девяносто процентов советских детей узнают и вспомнят то, чего и не было.

– Но зачем это в моём случае? Я вроде тоски по прошлому не испытываю.

– Мне просто хотелось, чтобы вам было уютно. И, – она изобразила скромною фею, – так приятно удивлять!

– Какая прелесть. А Катю вы мне подсунули тоже с целью удивить?

– И порадовать. Вам ведь нужна подруга на первых порах.

– Да, и Алёшу заодно порадовали.

– Мы проанализировали причину вашего отказа и пришли к выводу, что этот человек мешает.

– Вам?

– Вам. Если бы он мешал нам, мы бы его иначе устранили.

– Уй, какие грозные!

– Шучу, Оля. И, заметьте, я даже не извиняюсь за так называемое вмешательство в личную жизнь.

– Чего уж там.

– Он стоял на вашем пути к совершенствованию, но сманить его оказалось проще простого.

– Не спорю. Как мы сегодня выяснили, у вас есть разные методы воздействия, но и льстить себе не стану – Алёшу не обязательно было опаивать, чтобы увести.

– А вы его любили?

Ольга задумалась.

– Пользуясь терминами моей юности, я влюбилась. То есть я о нём много думала, искала встреч и очень огорчилась, когда он меня бросил. Лет десять – пятнадцать назад назвала бы это любовью и, возможно, даже раздула бы её из того, что чувствую. Но сейчас я в состоянии отложить переживание до лучших времён, когда возникнет желание им насладиться или написать о нём. Не очень-то похоже на любовь. Но я честно старалась ему понравиться, жаль, что Катя, с её косточками, оказалась привлекательней.

– Ах, дело не в физиологии – не только и не столько. Вы предпочли попридержать эмоции, а она на них сыграла. Этому у нас тоже учат.

– После Дня Клятвы?

– О да.

Ольга воскликнула с фальшивым воодушевлением:

– Давайте, давайте же поговорим об этом! – Она потихоньку начинала злиться. Разговор шел не совсем так, как предполагалось.

– Давайте! – не менее фальшиво обрадовалась Елена и продемонстрировала немедленную готовность к диалогу, подкатившись на кресле поближе к дивану.

– Вы прекрасны, Елена. Скажите мне попросту: магия существует?

– А что я должна ответить, чтобы вы согласились остаться с нами?

– Правду.

Елена огорченно вздохнула и чуть отодвинулась вместе с креслом:

– Не могу вспомнить…

– Ну, неважно. Правды не существует. Это условное понятие, используемое для обозначения приблизительного соответствия реальности нашим представлениям о ней. Истина одномоментна. За секунду до и через секунду после это уже «не совсем то».

– Мадам, а без воды?

– Оля-Оля, вот всегда так: говоришь по-настоящему важные вещи, а их нетерпеливо пропускают, ожидая, когда же самое главное, «да» или «нет». А побеждает, Оля, тот, кто слушает паузы.

– Как не стыдно кормить детей пустословием.

– Оля-Оля. Меня оскорбляет неточность, вялый дилог, реплика ради реплики. Я всё-таки редактор. Поэтому слушайте сейчас.

Голоса она не повысила, но атмосфера сгустилась столь явно, что вроде бы даже освещение изменилось. «Интересно, у неё в кресле кнопочка или меня чай не отпускает?»

– Мы можем управлять сознанием читающего. Мы можем сделать так, что тысячи женщин заплачут или засмеются, обнимут своих любовников этой ночью или прогонят. По нашему слову они поднимутся и совершат ряд определённых поступков.

– Для чего это?

– Оля, если подумать, чем отличается женщина от мужчины? При условии, что первую реплику мы пропустим по причине её банальности?

– Тогда… по большому счёту, только способностью к деторождению.

– Именно. Мы умеем делать людей и оттого знаем цену жизни и смерти. Мужчины – прекраснодушные теоретики, всегда готовы к мистическому озарению и пониманию чего угодно, но доподлинно они не знают. Мясом – не чувствуют. Они даже не способны толком испугаться смерти. Их плоти не знакомо ни животное ликование творца, ни чёрный ужас перед полной и окончательной гибелью.

Елена говорила абсолютно серьёзно, и Ольга попыталась снизить пафос:

– «Животное ликование творца»? Говорят, Творец, он же Бог, напротив, весьма возвышен.

– Потому что это мужской бог, деточка. Женская Богиня родила жизнь в муках и дорожит ею превыше всего на свете, потому что точно знает: смерть – есть.

– Дорогая Елена, мне неуютно на почве теологических споров. Допустим, мы договорились о превосходстве женщин. И?..

– Получается, мы живём в мужском мире, в мире существ, не знающих цены жизни и не верящих в смерть, творцов от ума, а не от сущности. Именно их непонимание толкает человечество к гибели.

– Ах, ну тогда конечно. На какое число назначен бабий бунт для спасения Земли?

– Оля, мы не идиотки. Оглянитесь ещё раз вокруг. В наших руках медленно накапливается сила – годами, веками, тысячелетиями. Впереди долгий путь, но он уже короче пройденного. Мы выращиваем и воспитываем новых людей, и когда наступит наше время, всё произойдёт естественно, почти естественно. Но только при условии, что мы не отступим от пути ни на шаг, и самые талантливые женщины каждого поколения будут разделять наши цели.

– А в чём они, цели ваши?

Было видно, что Елена устала и махнула рукой. Она и не собиралась за один разговор обратить эту девушку в свою веру, достаточно было заронить всего несколько мыслей. Но её утомили ехидные и бессмысленные реплики собеседницы, поэтому она сменила тон и заговорила с ленивой насмешливостью:

– Мы хотим сделать мир лучше. – «Не желаете верить – не настаиваю», – звучало в её голосе.

– Других резонов нет?

– Мы хотим контролировать общество.

– Уже лучше.

– Мы получаем двадцать процентов от доходов каждого члена Ордена.

– Это вы, Оля, выбирайте. Этот или другой, всё равно. У нас есть инструменты. Хотите получить к ним доступ – нужно заплатить.

– Двадцатью процентами гонораров?

– Вообще всех доходов. И обязательствами, а если понадобится, жизнью.

– Вау.

– Есть ещё вопросы?

– Ага. Магия существует?

– Да. Нет. Идите, вы мне надоели. – Она, конечно, улыбалась. Но Жакоб взвился и засвистел. Ольга сначала подумала, что он уловил раздражение хозяйки, но сычик метнулся к выходу, а Елена бесшумно вскочила и устремилась за ним. Она выглянула, и Ольга из-за её спины успела заметить, как затворяется дверь в кабинет Рудиной.

– Лиза-Лиза, – пробормотала Елена, и Ольга содрогнулась, потому что она повторила это имя совсем не так, как повторяла её, – с укором и даже лёгкой угрозой, – а с глубочайшей печалью. – Похоже, я сделала большую ошибку.

Ольга поняла, что это было сказано не ей. Пора уходить.

– Что ж, прощайте, Елена, спасибо за беседу.

– И вам спасибо, хороших снов, Оля. – Она оставила без внимания кокетливо-решительное «прощайте».

Дама А спускалась в узком зеркальном лифте, с красным ковриком на полу, рассматривала своё невесёлое отражение и привычно отсчитывала секунды: десять, двадцать, сорок, шестьдесят. Глубоко, очень глубоко. Как хорошо, что её не пугают эти катакомбы. Клаустрофоб может достичь в Ордене высокого положения, но никогда не поднимется на самый верх – именно потому, что не способен опуститься вниз и комфортно там себя чувствовать. Не зря говорят, что для успеха, помимо трудолюбия и таланта, необходим серьёзный процент везения.

Оказаться в нужном месте в нужное время, да ещё обладать каким-то пустяковым качеством или, наоборот, не иметь мелкого недостатка, который помешает чему-то важному.

Жакоб Третий не очень любил подземелье, но мужественно сопровождал свою госпожу. Они проследовали в кабинет, нарочито огромный, чтобы избежать даже намёка на давление толщи грунта над головой. Дама А поклонилась портретам Основательниц, погладила герму Сапфо – настоящую, в отличие от копий, что хранились наверху – и в гостиной для девочек, и в Капитолийском музее. Пробежала пальцем по корешкам бесценных первоизданий, надеясь почерпнуть силу, необходимую для предстоящей встречи. Что ж, тянуть больше нельзя. По внутренней связи вызвала даму В и стала ждать. Та прибыла минут через десять – добираться до грузового лифта было чуть дольше, чем до пассажирского, но дама В пользовалась только им, чтобы хоть как-то облегчить своё пребывание в замкнутом пространстве, – он раза в три шире, хотя и без зеркал, и обшит обычными пробковыми панелями.

Дама А не стала садиться за свой величественный стол, выбрала покойное низкое кресло, гостью усадила напротив, лицом к светильнику.

– Спасибо, сестра, что скоро откликнулись на моё приглашение, несмотря на поздний час. Я приготовила кофе, чтобы мы не заснули. Правда, не подумала, выбрала маленькую джезву, ну да ничего, всегда можно повторить.

Неторопливо побеседовали о последних событиях, попивая пряный кофе, потом хозяйка отлучилась ненадолго, чтобы сварить ещё. Дама В уже ощутила некоторое беспокойство, а главный разговор ещё предстоял. Она доверяла сестре, но всё-таки тревожилась.

Наконец та вернулась с новой туркой, побольше, разлила содержимое по чашкам. Дама В поторопилась попробовать, обожглась и закашлялась.

– Не спешите так, пусть остынет. Я сегодня виделась с Ольгой. Боюсь, мы допустили оплошность.

Гостья кивнула и отставила чашку.

– Наша малышка совершила ряд ошибок. Это её первое задание, она не справилась.

– Не только малышка, не только… Да вы пейте, пейте.

Дама В покорно глотнула и снова поперхнулась.

– Помнится, наши тесты выявили самую низкую совместимость за всю историю Ордена – девяносто один процент за то, что девочка нам подойдёт. До этого похожий результат был только у одной кандидатки, остальные показывали девяносто шесть – девяносто семь.

– Да, но той кандидаткой были вы, сестра. Я сочла это хорошим знаком. Опираться можно лишь на то, что оказывает сопротивление… – Она разом охрипла, от ожога или от волнения.

– Разумеется. Я не упрекаю. Но вы как-то стали сдавать в последнее время. Зачем-то наговорили кандидатке лишнего о лабиринте… Так увлеклись имиджем маразматической старушки, что я начала всерьёз опасаться за вас. – Она улыбнулась, смягчая слова, и собеседница машинально оскалила в ответ мелкие фарфоровые зубы, но сердце её заколотилось и толкнулось к горлу. Она прижала руку к груди.

– Что, кофе крепковат? Простите, не рассчитала. Скоро отпущу. Но скажите, Лиза, – дама А впервые за весь разговор… да что там – впервые за все годы их общения, назвала её так здесь, в подземелье, где царила суровая дисциплина, – что у вас на душе? Вижу, вы беспокоитесь.

– Я… мне… – на неё вдруг накатила идиотская храбрость, – хочу спросить то же, что и эта дурочка сегодня. Да, случайно услышала, извините, на мгновение показалось, что вы увидели в ней преемницу для… в общем, показалось. Так вот, мы все должны время от времени задавать себе эти вопросы. Зачем нужен Орден?

– Чтобы собирать, передавать и охранять знания.

– Но знания наши, секреты, усилия – для чего?

– Мы хотим сделать мир лучше.

– Магия существует?

– Да.

– Но почему же сегодня вы не сказали ей?

– Что?

– Правду.

– Лиза-Лиза. Повторюсь: что вас беспокоит?

– Я вижу наши финансовые документы. Доходы растут, тиражи высоки, как никогда, но почему страна, избранная пристанищем, стремительно катится в пропасть? Сначала развалилась на куски, теперь и части её рушатся. Либо мы действуем неправильно, либо усилия Ордена вообще ничего не стоят. Мы слишком озабочены собственными целями, главный жупел – утечка информации. «Ах, наши тайны, ах, не дай бог намекнуть на сакральное в беседе с непосвященным!» Мы похожи на человека, который тщится донести стакан воды, не расплескав, в то время как вокруг нарастает землетрясение.

– Вы мыслите категориями однодневки, которая, увидев закат, воображает, что мир погибает. Как наследник мшелоимца, что поселился в доме, набитом хламом, и не желает ничего выбрасывать, предпочитаете задыхаться, задыхаться, пока горы мусора не погребут вас. Нужно расчистить эту землю, прежде чем строить новое общество.

Дама В почувствовала, что ей не хватает воздуха, но сестра заметила её тревогу и сбавила напор:

– Успокойтесь, Лиза. Ещё не сейчас, не при нашей с вами жизни, но победа близка. Мы в нескольких шагах от власти, не только тайной, но и открытой. Что же до секретов и стакана воды… Нет, мы похожи на того, кто несёт зажженную свечу по дну пустого бассейна[8]8
  Бассейн в городе Банья Виньони, где Андрей Тарковский снимал одну из заключительных сцен фильма «Ностальгия».


[Закрыть] Святой Екатерины. Только бассейн этот бесконечен, по крайней мере не на единственную жизнь, и человек борется с ветром вечности, с собственными трясущимися руками и даже со своим – живым – человеческим – дыханием. Кроме сбережения пламени, одно только важно: когда остановится его сердце, свечу примет другой. И огромная воля требуется, не только чтобы нести и охранять, но и чтобы вовремя отдать, разжать хватку и уступить миссию следующему, тому, кто сильней. Не погубить дело слабостью. А вы устали, очень устали, Лиза. Я отпущу вас, скоро. Будет маленький низкий домик, и сад, и сколько угодно свободного времени. Идите. И помните…