Текст книги "От литеры до литературы. Как письменное слово формирует мир, личности, историю"

Тетрадрахма с профилем Александра Македонского и надписью на греческом языке; монета предназначалась для использования в окраинных частях империи

Продвижению греческого языка способствовали не только завоевания Александра, но и могущество его алфавита. Все шире распространявшаяся «алфавитная революция» через некоторое время привела к исчезновению таких неалфавитных видов письменности, как египетские иероглифы (и, еще позднее, пиктографическое письмо майя) и продолжается до сих пор. В наши дни алфавитной письменности сопротивляется только Восточная Азия, но и там постепенно развиваются фонетические и слоговые азбуки.

Культуры и языки Малой Азии тоже сдали свои позиции. Лидийский язык, на котором говорили в Анатолии, полностью исчез, а в Парфии (современный северо-восток Ирана) и на родине супруги Александра, в Бактрии (современный Афганистан), широкое распространение получил греческий[71]71
  Peters, Harvest of Hellenism. P. 61, 345. См. также: Price J. J., Naeh Sh. On the Margins of Culture: The Practice of Transcription in the Ancient World // From Hellenism to Islam: Cultural and Linguistic Change in the Roman Near East. Cambridge: Cambridge University Press. 2009. P. 267ff; The World’s Writing Systems. Ed. by Peter T. Daniels and William Bright. Oxford: Oxford University Press, 1996. P. 281, 372, 515.


[Закрыть]. Даже в Финикии, где зародилась сама идея алфавита, греческий язык использовался повсеместно. Эффект этого беспрецедентного лингвистического экспорта распространился очень далеко[72]72
  Falk H. Schrift im alten Indien: Ein Forschungsbericht mit Anmerkungen. Tübingen: Gunter Narr Verlag, 1993. 127.


[Закрыть] – даже в Индии греческий фонетический алфавит повлиял на несколько систем письменности. Индийский царь Ашока, правивший примерно на полвека позже, приказывал переводить свои эдикты на греческий язык[73]73
  Ibid. P. 81–83.


[Закрыть].

ГОМЕР ДЛЯ АЛЕКСАНДРА

Александр продвигался все дальше на восток, неся туда свою Илиаду, свои монеты, свой язык и свой алфавит. При благоприятной судьбе он дошел бы и до Китая. Но в его войске усиливался разлад между греко-македонскими отрядами, которые участвовали в кампании с самого начала и в последнее время считали себя незаслуженно униженными, и разнообразными войсками с покоренных территорий, желавшими вернуться домой. Собственная армия смогла сделать то, чего не сумели многочисленные противники: она заставила Александра повернуть назад[74]74
  Плутарх. Указ. соч. LXII, 1ff.


[Закрыть]. В наказание он заставил свое войско пройти форсированным маршем через пустыню, что повлекло за собой большие потери, и с великой неохотой привел его в Вавилон, который избрал столицей своего царства. Впрочем, и Вавилон он считал лишь временной остановкой, поскольку уже начал строить планы вторжения в Аравию и далее на Африканский континент. Могло ли случиться так, чтобы эти культуры приняли греческую фонетическую систему и греческую культуру? Мы никогда не узнаем этого: после разгульного пьяного пира, затянувшегося на всю ночь, Александр заболел и вскоре умер, всего тридцати двух лет от роду. Причина его смерти неизвестна. Возможно, он был убит, как и его отец.

Умирая, Александр сожалел лишь об одном: история его жизни так и не воплотилась в новом эпосе. Зато для Гомера правитель сделал больше, нежели кто-нибудь другой до или после него. В его преданности этому поэту было что-то трагическое, поскольку он на самом деле желал не столько сам идти за героями Гомера, сколько заставить Гомера следовать за ним. Эта идея обуревала его с тех пор, как он впервые вошел в Азию неподалеку от Трои. Предчувствуя, что его деяния превзойдут подвиги гомеровских полубогов, он публично сетовал, что не имеет своего Гомера, который воспел бы его жизнь[75]75
  Арриан. Указ. соч. I, 12 (2); Плутарх. Указ. соч. XV, 5.


[Закрыть].

Впрочем, не в обычаях Александра было жаловаться на отсутствие Гомера и не пытаться исправить этот недочет. Он нанял Каллисфена, чтобы тот вел подробную летопись его походов, но из этого намерения ничего не вышло. Каллисфен наотрез отказался кланяться Александру[76]76
  Арриан. Указ. соч. IV, 12 (5).


[Закрыть], а позднее был обвинен в мятеже и умер в заточении[77]77
  Ibid. IV, 12–14.


[Закрыть].

Столь серьезная ссора с собственным летописцем оказалась не самым мудрым из поступков Александра. Впрочем, при жизни Каллисфен успел составить описание кампаний Александра. Этот труд был утрачен, но известно, что в нем многажды осуждались персидские обычаи, которые заводил у себя полководец. Эти суждения повторялись во многих позднейших биографиях. В любом случае Каллисфен был отнюдь не тем человеком, который мог бы сделаться Гомером для Александра. Царю требовался настоящий большой поэт; к сожалению, с таким он не встретился до конца жизни.

Каллисфен был лишь первым из биографов Александра. Дело в том, что жизнь его была слишком поразительна, слишком беспрецедентна, чтобы с ее описанием мог справиться один человек. Несколько современников оставили записки[78]78
  Откровеннее всех претензию на роль Гомера высказал Арриан, который отмечает, что рядом с Александром не нашлось поэта, равного Гомеру, который мог бы воздать ему хвалу, и вызвался исправить этот недочет собственными силами. См.: Арриан. Указ. соч. I, 12 (4–5).


[Закрыть], вдохновившие представителей следующих поколений на пробы сил в составлении биографий Александра. Чем дальше, тем сильнее авторы расцвечивали их фантастическими вымыслами, очевидно рассчитывая сыграть роль Гомера при этом новом Ахиллесе. По одной из версий Александр обрел вечную жизнь, по другой – отправился странствовать в Поля Блаженных. Жизнь Александра, выстроенная им посредством литературы, сама трансформировалась в литературный сюжет.

Все имеющиеся описания в конце концов слились в «Историю Александра Великого», известную также как «Роман об Александре». «Историю» не связывают ни с одним из прославленных авторов[79]79
  Peters, Harvest of Hellenism, 550.


[Закрыть], тем более с каким бы то ни было новым Гомером, но в эпохи поздней Античности и раннего Средневековья она была самым популярным письменным текстом, не считая религиозных. Некоторые авторы откровенно приспосабливали сюжет к местным условиям. Греческая версия утверждала[80]80
  The Greek Alexander Romance, trans. with an introduction and notes by Richard Stoneman. L.: Penguin, 1991. P. 35. См. также: Roisman J., Worthington I. A Companion to Ancient Macedonia. N. Y.: Wiley, 2010. P. 122 (Поздняя греческая проза. М. 1961).


[Закрыть], что Александр был сыном не Филиппа, а последнего египетского фараона. В персидской поэме «Шахнаме» правитель назван сыном персидского царя Даруба, женившегося на румийской (византийской) царевне[81]81
  Ferdowsi A. Shakhnameh: The Great Book of Kings. N. Y.: Penguin Classics. 2007. (Фирдоуси А. Шахнаме: Т. V / Пер. Ц. Б. Бану-Лахути и В. Г. Берзнева. Л.: Наука, 1984.)


[Закрыть]. Литература превратила Александра в такого владыку Востока, стоявшего превыше народностей и наций, каким он всегда хотел быть.

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПАМЯТНИК АЛЕКСАНДРУ

Путешествуя по следам Александра, посещая такие места, как Пергам, Эфес и Перге, расположенные на территории современной Турции, я обнаружил, что постройки той эпохи в основном разрушены. Лучше всего сохранились руины двух видов строений: театров и библиотек. В эти здания, учитывая их важнейшую роль для общества, вкладывали больше всего ресурсов. И те и другие были связаны с литературой. В библиотеках сохраняли важные тексты, копировали их и снабжали комментариями. Театры же демонстрировали мир Гомера зрителям своего времени. В театрах эллинистической эпохи, вмещавших до 25 000 зрителей каждый, смотрели представления по мотивам гомеровских поэм в обработке драматургов позднейших времен. Александр настолько любил театр[82]82
  Плутарх. Указ. соч. XXIX, 2.


[Закрыть], что во время всей восточной кампании выписывал к себе пьесы и актеров, которые развлекали и его самого, и его войско.

Самый значительный вклад в литературу Александр совершил в Египте. Покорив эту страну на раннем этапе своих завоеваний, он поклонился египетским богам и принял титул фараона. Многие из греков высоко ценили египетскую культуру и ее сложную письменность; не понимая ее, они видели в ней истоки древней мудрости. Но даже в Египте Александр был снисходителен к местной культуре лишь до некоторого предела. Важнейший из его шагов по превращению Египта в греческое общество был, как и многие его поступки, подсказан Гомером. Александр намеревался основать новый город[83]83
  Там же, XXVI, 3.


[Закрыть], представляя его себе как элемент гомеровской поэмы. Нужно было выбрать подходящее место.

В отличие от древних городов Египта, выстроенных в глубине суши, Александрия лежала на берегу моря и должна была служить портом и торговым центром. Город занимал перешеек между обширной естественной гаванью, озером и каналом, ведущим к Нилу, и мог принимать практически неограниченное количество кораблей. Величественные здания, расположенные в центре города, воплощали собой идеалы греческой культуры. В частности, там имелась школа, где детей обучали греческому языку по текстам Гомера. Поблизости находился гимнасий с колоннадой длиной 183 м, ограничивавшей место для упражнений и бесед. И конечно, в городе был огромный театр.

Важнее всего для приобщения Египта к греческой культуре стала библиотека[84]84
  The Library of Alexandria: Centre of Learning in the Ancient World, ed. by Roy MacLeod. L.: Tauris, 2000.


[Закрыть]. Стратегическое расположение города, быстро ставшего крупнейшим портом, определило и ее успех. Корабельщикам, прибывавшим в Александрию по каким угодно делам, строго предписывалось предъявлять в библиотеку всю литературу, что имелась на борту. Целая армия переписчиков копировала все отсутствующие в библиотеке тексты[85]85
  Galeni, In Hippocratis Epidemiarum librum III commentaria III, Corpus Medicorum Graecorum. Vol. 10, 2.1. Berlin: Teubner, 1936. P. 606.5–17, 79. См. также: Roy MacLeod, The Library of Alexandria. P. 65.


[Закрыть], создавая крупнейшее в мире собрание свитков. Предполагалось создать полное собрание всех существующих произведений письменности (это намерение в наши дни подхватил Google, стремящийся организовать свод всей накопленной в мире информации и сделать ее общедоступной). Библиотека влекла к себе мыслителей и философов, положивших начало систематическому изучению литературных текстов. В центре же ее деятельности пребывал гомеровский эпос. Его переписывали, редактировали и комментировали с таким старанием, какого позже удостоились лишь священные предания. Распространением гомеровского эпоса по необъятному царству занимался не только Александр; его наследники также создавали учреждения, помогавшие донести эти поэмы до потомков.

При наследниках своего основателя Александрия превратилась в крупнейший греческий город в мире, а ее существование заставило измениться египетскую письменность. Египет был родиной древнейшей иероглифической системы письменности, которая имела чрезвычайно долгую историю и стала основой развитой культуры. Но несмотря даже на то, что иероглифы от века к веку упрощались и дополнялись фонетическими знаками[86]86
  Harris, Ancient Literacy. P. 122.


[Закрыть], их все же было трудно использовать, и большинству египтян для ведения даже простейшей письменной документации приходилось нанимать писцов. Простота греческого фонетического алфавита представляла собой слишком большое искушение, и египтяне постепенно приспособили его буквы для передачи звуков своего родного языка[87]87
  The World’s Writing Systems. P. 287.


[Закрыть]. Новая система, известная как коптское письмо, постепенно вытеснила иероглифику.

Существовала и другая письменность, даже более древняя, чем египетская иероглифика: шумерская клинопись. Она тоже оказалась вытеснена алфавитной письменностью, которую принес с собой Александр, была полностью забыта и лишь случайно открыта заново в середине XIX в.[88]88
  Price, Naeh. On the Margins of Culture. P. 263; Rostovtzeff, Social and Economic History. P. 423. Hellenism in the East. P. 23ff.


[Закрыть]. История об этом открытии ведет нас к самым истокам письменности и к первому из великих основополагающих текстов в истории человечества.

Глава 2
Владыка Вселенной: от Гильгамеша до Ашшурбанипала[89]89
  Благодарю моего друга и коллегу Дэвида Дэмроша за неоценимую помощь в работе над этой главой (а также несколькими другими). Чрезвычайно пригодился при работе над этой книгой и Гарвардский открытый курс лекций «Шедевры мировой литературы», который мы вели на пару с Дэвидом.


[Закрыть]

ОК. 1844 Г., МЕСОПОТАМИЯ

Отец как-то рассказал мне, что, когда студентом он участвовал в археологических раскопках, его научили определять небольшие изменения в химическом составе, пробуя почву на вкус. Идея жевать землю, соприкасавшуюся с мертвыми костями, в которой полным-полно всяких насекомых, меня не вдохновила. Может быть, отец просто поддразнивал меня? Этот разговор канул в глубины моей памяти и выплыл на поверхность через много лет, когда я размышлял об Остине Генри Лейарде и той траншее, которую он выкопал в холме близ Мосула (ныне это Ирак). Не имея представления об истинном значении своего открытия, ученый отыскал там первый шедевр мировой литературы, созданный задолго до эпохи Гомера.

Лейард, англичанин по происхождению, родился в Париже, детство провел в Италии и Швейцарии. В 1839 г. он совершил путешествие по Ближнему Востоку, направляясь на Цейлон, где намеревался поступить на колониальную гражданскую службу. Прирожденный путешественник, он любил вживаться в окружающую обстановку, питаться местной пищей, следовать местным обычаям и повсюду искать встреч и приключений. Он оказался в Константинополе, оттуда попал в Левант и продвинулся на восток до Персии, но не поехал в Индию, а поступил на службу в британское посольство в Константинополе и остался на Ближнем Востоке: местная история чрезвычайно интересовала его. Этот интерес значительно возрос, когда в 1842 г. французский археолог Поль-Эмиль Ботта раскопал на берегу Тигра, близ Мосула, руины старинного дворца. Лейард знал, что примерно там должен располагаться древний город Ниневия, неоднократно упомянутый в Библии.

Лейард еще не был археологом, и, если ему и доводилось пробовать почву на вкус, он никогда не упоминал об этом. Хотя он вполне мог и попробовать, поскольку был бесконечно любознателен, не боялся физических трудностей и очень не любил отказываться от намеченного. В 1845 г. он выкопал траншею в холме неподалеку от Мосула – и на что-то наткнулся. Углубившись дальше, он обнаружил стены, комнаты и фундаменты… и понял, что раскопал целый город.

Этот город был слеплен из глины. Лопаты нанятых Лейардом землекопов открывали стены, сложенные из самана – кирпичей из глины, смешанной с соломой, и высушенных на солнце или обожженных в печи. И разнообразные сосуды для хранения пищи, и даже трубы для воды были слеплены из глины, которой в Стране между двумя реками (Тигром и Евфратом), по-гречески – Месопотамии, было в избытке. Во время последующих раскопок Лейард обнаружил множество изумительных барельефов, позволивших ему хотя бы смутно представить себе давно ушедшую цивилизацию, образы осажденных городов, битвы между армиями, пленников в хижинах, крылатых львов и быков с человеческими головами. Несомненно, великим царством правили великие цари.

Стены, барельефы и статуи были исчерчены клинописью. Этот вид письменности, как прямо следует из названия, характеризуется знаками в виде набора острых клинышков, которые выдавливались или вырезались в глине или камне. Клинописные надписи обнаруживались и на отдельных кирпичах, и на барельефах, и на статуях – решительно на всем сделанном из глины.

Рельеф с изображением крылатого быка. Резьба по камню. Рисунок британского художника Фридриха Чарльза Купера, сопровождавшего Лейарда во время раскопок в Ниневии

Вскоре Лейард отыскал и маленькие глиняные печати с надписями, вдавленными в неотвердевшую глину. Среди находок были даже надписи, скрытые за стеной и недоступные для обитателей дворца – они явились взорам лишь после того, как стена обрушилась. Можно было подумать, что правители этого города, где так сильно почитали письменность, предвидели скорое крушение своей империи и оставили послание кому-то, кто раскопает их дворец в далеком будущем[90]90
  Layard A. H. Discoveries Among the Ruins of Nineveh and Babylon, abridged from the larger work. N. Y.: Harper, 1853. P. 292.


[Закрыть]. Адресатом оказался Лейард.

Своими надписями глиняный город обещал рассказать свою историю. «Значение всех изображений записано под ними», – отмечал археолог[91]91
  Layard A. H. Nineveh and Its Remains. Vol. 1. L.: John Murray, 1849. P. 70.


[Закрыть]. Проблема состояла в том, что он не мог расшифровать ничего, кроме нескольких имен, уже известных из других источников. Никто не мог этого сделать. Умение наносить и читать клинописные надписи было утрачено почти две тысячи лет назад, вскоре после того, как эти края оказались под властью Александра Македонского, и с тех пор эта грамота полностью забылась.

Чем больше надписей открывали раскопки, тем мучительнее становился вопрос: что же сообщала эта древняя цивилизация? А потом землекопы случайно наткнулись еще на одну систему помещений, где оказались целые кучи разбитых табличек.

Эта находка заставила Лейарда еще раз пересмотреть свое отношение к обнаруженному миру. Древние правители не только покрывали текстами все доступные глиняные поверхности, но и собрали обширную коллекцию исписанных табличек, и построили здание для хранения этих драгоценных записей. Британец был потрясен. После этого беспрецедентного открытия задача расшифровки клинописи обрела первостепенную важность. «Это позволит, – восторженно писал Лейард в отчете о раскопках, – воссоздать язык и историю Ассирии, ознакомиться с обычаями, наукой, и не исключено, что даже с литературой ее народа»[92]92
  Layard, Nineveh and Its Remains. Vol. 1. P. 327.


[Закрыть] [88]. Как выяснилось позднее, ученый был прав. Исходя из количества письменных документов того мира, которые он видел своими глазами, действительно можно было ожидать, что древний народ создал целую литературу, дав тем самым миру возможность узнать не только реальные имена и факты, но и вымыслы, связанные с жизнью и верованиями обитателей Месопотамии.

Некоторые таблички были очень хрупкими, и Лейард скоро понял, что при извлечении их на поверхность, под свет солнца, они просто рассыплются. Было необходимо как можно быстрее зафиксировать эти надписи, в противном случае раскопки уничтожили бы следы найденной цивилизации прямо в момент их обнаружения. Лейард с помощью влажной оберточной бумаги делал отпечатки надписей, сохранившихся хуже всего, а те, что попрочнее, упаковывал, чтобы отправить вместе с частью барельефов в Лондон[93]93
  Layard A. H. Discoveries among the Ruins of Nineveh and Babylon: Being the Result of a Second Expedition. L.: John Murray, 1853. P. 347.


[Закрыть].

Барельеф с клинописным текстом, обнаруженный в Нимруде

Но и в Лондоне надписи выдали свои тайны отнюдь не сразу. На это потребовались долгие годы и усилия нескольких поколений ассириологов. Начав с имен, известных по другим источникам[94]94
  Подробно об открытии и расшифровке клинописи см.: Damrosch D. The Buried Book: The Loss and Rediscovery of the Great Epic of Gilgamesh. N. Y.: Henry Holt, 2006.


[Закрыть], они медленно докапывались до значений клинописных значков. В конце концов Ниневия – именно этот город отыскал Лейард – смогла заставить мир услышать о себе. Она явила ему неведомый доселе шедевр: «Эпос о Гильгамеше».

ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЙ ТЕКСТ И ИЗОБРЕТЕНИЕ ПИСЬМЕННОСТИ

Люди изустно передавали друг другу сказания с тех самых пор, как научились общаться символическими звуками, и используют эти звуки для передачи повествований о прошлом и будущем, о богах и демонах, повествований, которые обеспечивают большие и малые народности совместным единым прошлым и общими перспективами. Сказания также сохраняли человеческий опыт, учили слушателей тому, как действовать в определенных ситуациях и избегать распространенных ошибок. Важнейшие сказания о сотворении мира или основании городов зачастую исполняли нараспев; этим занимались специально обученные барды, заучивавшие их наизусть и исполнявшие при определенных обстоятельствах. Но никто не записывал этих сказаний, даже когда письменность была давно уже изобретена. Барды чрезвычайно точно запоминали тексты и, старея, передавали их своим ученикам и наследникам.

Письменность была изобретена в Месопотамии пять тысяч лет назад для других целей – экономических и политических взаимоотношений. Одно из сказаний о возникновении письменности повествует о царе Урука, который, желая передать угрозу правителю враждебного государства, начертал знаки на куске глины. Увидев непонятные знаки, которые передавали содержание слов, произнесенных царем Урука, соперник тут же покорился ему – настолько он был изумлен чудесной способностью противника заставить глину говорить[95]95
  Vanstiphout H. Enmerkar and the Lord of Aratta // Epics of Sumerian Kings: The Matter of Aratta. Atlanta: Society of Biblical Literature, 2003. P. 49–96.


[Закрыть]. Письменность, доверенная сословию писцов, способствовала централизации власти в городах и управлению их окрестностями.

И все же в один прекрасный день, через сотни лет после изобретения письменности, кто-то из этих мастеровитых писцов решил приложить свои умения к другой сфере деятельности и начал превращать сказание в череду клинописных знаков. Вероятно, его глубоко затронула какая-то из историй, рассказанных бардом, и он решил увековечить ее. Он мог знать, например, что бард расстался с жизнью, не успев подготовить себе замену. Или, оторвав взгляд от табличек с росписью торговых балансов, попытался вспомнить историю, услышанную много лет назад, и обнаружил, что память не сохранила важных подробностей. А может быть, какая-то другая причина навела писца на мысль о том, что при должном терпении и достаточном запасе глины неуклюжие значки, которыми он день за днем отмечает доходы и расходы или отправляет сообщения контрагентам, можно использовать и для того, чтобы записать большое сказание.

На этой гравюре, сделанной Лейардом собственноручно, изображен происходивший под его руководством демонтаж большого барельефа в Ниневии

Письменная фиксация устного сказания оказалась жизненно важным явлением в истории человечества, и совершенно не важно, как именно это произошло. Впервые сказительство, находившееся в сфере деятельности бардов и осуществлявшееся устным образом, пересеклось с письменностью, принадлежавшей дипломатам и счетоводам. Результат этого не слишком естественного сочетания превзошел все ожидания: так возникло первое из великих письменных повествований.

«Эпос о Гильгамеше» обрел свою каноническую форму около 1200 г. до н. э.[96]96
  The Epic of Gilgamesh. N. Y.: Norton and Company, 2000 (Эпос о Гильгамеше / Пер. с аккад. И. М. Дьяконова. М. – Л.: Наука, 1961).


[Закрыть], однако зародился на много веков раньше. А действие его происходит в еще более древние времена – в эпоху царствования Гильгамеша, царя Урука. Сказание повествует о глиняных стенах Урука[97]97
  Epic of Gilgamesh, tablet I, line 20 (Эпос о Гильгамеше. Табл. I).


[Закрыть], чьи «кирпичи не обожжены ли»[98]98
  Здесь и далее «Эпос о Гильгамеше» цит. в переводе И. М. Дьяконова. (Библиотека всемирной литературы. Т. 1. Поэзия и проза Древнего Востока. М.: Художественная литература, 1973.)


[Закрыть], о его глиняных ступенях, глиняных фундаментах, об огороженных пышных садах. Урук, где, предположительно, зародилась письменность, был одним из первых городов, созданных человечеством, и поэма дает читателю возможность посмотреть, как возникали городские поселения.

Но в истории Гильгамеша отнюдь не все гладко и хорошо. Гильгамеш, правитель города, безудержно своеволен, жесток и несправедлив. Чтобы испытать его, боги создали могучего смутьяна и поселили его в окрестностях города. Тут эпос переносит читателя в дикие края, и устрашающие, и восхищающие горожан. Возмутитель спокойствия, Энкиду, был необычным существом – звероподобным человеком, не желавшим иметь дело с людьми и предпочитавшим общество диких зверей. Из Энкиду требовалось сделать настоящего человека, а для этого его надо было переселить из глуши в город. Правитель города Гильгамеш взял дело в свои руки, повелев храмовой блуднице Шамхат отправиться в дикие края и соблазнить Энкиду. План сработал. Проведя семь дней в близости с женщиной, дикарь изменился, и звери отвергли его. Шамхат убедила Энкиду, что судьба его отныне связана с людьми, он отправился с ней и, попав в город, стал другом Гильгамеша. Город же значительно выиграл от этого.

Преданность Энкиду новой жизни и другу подверглась испытанию, когда они вдвоем отправились в самое дикое из известных мест, отдаленный лес в горах современного Ливана. Жители Месопотамии боялись леса – ведь там его извели еще в эпоху возникновения первых крупных поселений. Если скромные хижины можно было построить целиком из глины, то для крупных зданий – дворцов, храмов, библиотек – обязательно требовались балки, а древесину для них было непросто добыть. Градостроителям приходилось отправляться за древесиной все дальше и дальше, в лежащий на краю света Ливан. Такова была бытовая основа великих приключений героев эпоса.

Явившись в лес, друзья столкнулись с его стражем, чудовищем Хумбабой. Нужно было расправиться с могучим противником, чтобы получить неограниченный доступ к прекрасной древесине, и они, не откладывая, взялись за это опасное, но необходимое для строителей городов дело. Литература приняла сторону города против захолустья, по-видимому, из-за того, что была неразрывно связана с городской цивилизацией.

Как сообщает сказание, Гильгамеш и Энкиду триумфально вернулись в Урук, но результат оказался не столь хорош, сколь они ожидали. Выяснилось, что чудовищу Хумбабе покровительствовали боги, и теперь они совместно решили покарать Гильгамеша смертью его друга Энкиду. Когда же кара осуществилась, Гильгамеш был настолько удручен потерей друга, что не верил в смерть Энкиду, «пока в его нос не проникли черви», – урок всем царям, слишком рьяно строящим города.

Безутешный после смерти дорогого друга, Гильгамеш покинул город и скитался в глуши, одичав, почти как незабвенный Энкиду. В конце концов ему удалось отыскать дорогу в загробный мир, находившийся на дальнем острове. На этом пути Гильгамеш встретился с Утнапишти. Немыслимо древние Утнапишти и его жена, единственные из людей, уцелели во время великого потопа. Предупрежденный заблаговременно, Утнапишти отказался от своих богатств и построил корабль, на который собрал по паре всех живых существ. Начался ливень, вода затопила весь мир, а когда дождь стих, корабль остановился у вершины горы. Утнапишти выпустил голубя, и тот вернулся. Потом настала очередь ласточки, которая тоже вернулась. «Ворон же, отправившись, спад воды увидел, / Не вернулся; каркает, ест и гадит». Но даже Утнапишти, переживший потоп, не мог даровать Гильгамешу вечной жизни. Гильгамешу пришлось скрепя сердце смириться с тем, что и он смертен, – обстоятельством, равняющим его со всеми остальными людьми.

Когда ассириологи расшифровали табличку с описанием потопа, произошла перворазрядная сенсация: викторианская Англия узнала[99]99
  Tigay J. H. The Evolution of the Gilgamesh Epic. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1982.


[Закрыть], что библейский миф о потопе был заимствован из гораздо более древнего «Эпоса о Гильгамеше», а возможно, и оба сказания опирались на еще более ранний источник.

Для обитателей древнего Двуречья наводнения не были чем-то из ряда вон выходящим. Они случались часто и обычно воспринимались как благо. Развитая система орошения позволяла вести интенсивное сельское хозяйство, обеспечивавшее растущие города. Но когда обе реки, и Тигр, и Евфрат, разливались одновременно, оросительные каналы не могли принять в себя всю массу воды, и она уничтожала на своем пути все. Особенно страдали от сильных наводнений глиняные постройки. Необожженная глина очень хороша и для строительства, и для хранения записей, но лишь до тех пор, пока остается сухой. Великий потоп должен был напрочь стереть все, возведенное цивилизацией, по представлениям которой из глины были сделаны даже люди; им показалось, что «вся земля раскололась, как чаша»[100]100
  Epic of Gilgamesh, tablet XI, line 110 (Эпос о Гильгамеше. Табл. XI).


[Закрыть].

Найденная в Ниневии табличка, содержащая предание о потопе, вошедшее позднее в иудейскую Библию

«Эпос о Гильгамеше» не только призывал читателей восхищаться городской цивилизацией и ужасаться ее разрушению, но и воспевал сам процесс письма. В отличие от множества других эпических произведений, например гомеровских, предполагавших исключительно устное исполнение, здесь с самого начала задумывался письменный текст. Более того, здесь указано, что автор сказания – сам Гильгамеш, и он же его записал:

 
О все видавшем до края мира,
О познавшем моря, перешедшем все горы,
О врагов покорившем вместе с другом,
О постигшем премудрость, о все проницавшем
Сокровенное видел он, тайное ведал,
Принес нам весть о днях до потопа,
В дальний путь ходил, но устал и смирился,
Рассказ о трудах на камне высек…[101]101
  Epic of Gilgamesh, tablet I (Эпос о Гильгамеше. Табл. I). В этой строфе имеется определенная неоднозначность, ибо сам акт написания приписывается Гильгамешу, но герой и таблички для письма прямо ассоциируются со всем прочитанным.


[Закрыть]
 

Гильгамеш был царем-поэтом, и его эпическое повествование сообщает о записанной истории как о самом значительном из достижений культуры.

АШШУРБАНИПАЛ: ОБУЧЕНИЕ ГРАМОТЕЕВ

ОК. 670 Г. ДО Н. Э., МЕСОПОТАМИЯ

Лейард наткнулся при раскопках на первый значительный литературный текст, который был значительно старше самой Ниневии. Что же представлял собой город Ниневия и почему именно там сохранился «Эпос о Гильгамеше»? По мере расшифровки большего количества табличек родился и ответ: все это связано с царем по имени Ашшурбанипал.

Ашшурбанипал, живший через сотни лет после того, как «Эпос о Гильгамеше» записали на табличках, преклонялся перед этим древним текстом. Он организовал доставку его в Ниневию, копирование и сохранение в своей грандиозной библиотеке. В ходе своих археологических раскопок Лейард обнаружил и первый из шедевров мировой литературы, и самого влиятельного из его читателей.

Ашшурбанипал вырос в царской семье, под сенью дворцов и величественных храмов Ниневии[102]102
  Биографическая информация заимствована в основном из кн.: Arnaud D. Assurbanipal, Roi d’Assyrie. Paris: Fayard, 2007. Первичные источники можно найти в кн.: Foster B. J. Before the Muses: An Anthology of Akkadian Literature. Bethesda, Md.: CDL Press, 1993.


[Закрыть]. Между этими роскошными зданиями были разбиты сады – зеленые оазисы, позволявшие укрыться от безжалостного солнца. Гуляя по улицам и садам, юный Ашшурбанипал не мог не видеть надписей, повествующих о царях, которые все это построили[103]103
  Hill J. A., Jones Ph., Morales A. J. Experiencing Power, Generating Authority. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2013. P. 337.


[Закрыть]. При столь широком выборе объектов для чтения в Ниневии сам город можно было сравнить с глиняной табличкой, ожидавшей расшифровки. Окруженный со всех сторон письменной информацией[104]104
  To Ishtar of Nineveh and Arbela // Foster, Before the Muses. Vol. 2: 702; Assurbanipal and Nabu // Foster, Before the Muses. Vol. 2. P. 712–713.


[Закрыть], Ашшурбанипал настолько глубоко проникся искусством запечатления слов в глине, что в одном гимне объявил себя сиротой, а в другом утверждал, что его истинным отцом был Набу, бог мудрости, покровитель писцов и искусства письма в аккадской мифологии.

В действительности отцом Ашшурбанипала был могучий и совершенно земной владыка Асархаддон, один из младших сыновей родоначальника династии. Его судьба сложилась непросто: отец избрал Асархаддона наследником престола, но отвергнутые старшие братья интригами добились его изгнания. Узнав о том, что братья убили отца, Асархаддон собрал войско, за шесть недель разгромил братьев и захватил Ниневию. В том же 681 г. до н. э. Асархаддон стал царем. Так что родители Ашшурбанипала не только принадлежали к человеческому роду: отец его был самым могущественным из людей своего времени.

Завладев Ниневией, отец Ашшурбанипала выстроил себе новый дворец[105]105
  Villard P. L’education d’Assurbanipal. Ktema. Vol. 22, 1997. P. 135–149.


[Закрыть]. Город находился в географическом центре крупнейшей из империй, созданных человечеством к тому времени, простиравшейся от восточного берега Средиземного моря до Вавилона. Управление территорией при сосредоточении власти в одной точке стало возможным благодаря тому, что приказы (написанные на глиняных табличках, упакованных в глиняные оболочки) можно было рассылать с гонцами, а записи – сохранять в архивах.

Царь поначалу не рассматривал своего младшего сына как наследника. Его готовили к жреческой карьере и для этого отправили в школу писцов. Именно там зародилось его будущее восторженное преклонение перед «Эпосом о Гильгамеше».

Изначально писцы передавали свое искусство внутри семьи, от отца к сыну. Но по мере того, как письменность приобретала все большее значение для общества, требования к профессионализму писцов увеличивались, и для их подготовки учредили специальные школы. Ученикам объясняли, как делать из влажной глины таблички, расчерчивать их горизонтальными линиями и по этим линиям заостренным отрезком стебля тростника наносить сгруппированные в комбинации клиновидные штрихи (откуда и пошло название «клинопись»; во многих европейских языках эту систему письменности называют cuneiform, от латинского cuneus – клин). Сохранившиеся двухсторонние таблички, где с одной стороны каллиграфический почерк учителя, а с другой – каракули учеников, позволяют представить, насколько трудно было достичь необходимой сноровки.

Посещая Британский музей, куда Лейард доставил свои драгоценные барельефы и глиняные таблички, я всегда изумляюсь точности и симметричности учительских прописей (особенно если учесть размеры табличек). Многие таблички очень малы, подчас всего два на три дюйма (5×7,5 см), и на каждой из них по многу строк микроскопических клинописных насечек. Один из сохранившихся фрагментов – работа ученика писца из Вавилона, написанная на шумерском языке. Школяр жалуется на трудность обучения:

«Мой учитель (уммия) сказал: “Твой почерк неудовлетворителен” – и высек меня[106]106
  Kramer S. N. Schooldays: A Sumerian Composition Relating to the Education of a Scribe // Journal of the American Oriental Society. 69; 4. P. 199–215 (Крамер С. Шумеры: первая цивилизация на Земле. М., 2012. Гл. 6).


[Закрыть]».

«Мой уммия (профессор, возглавляющий эдуббу) говорил мне: “Я, как и ты, был когда-то маленьким мальчиком, и у меня был большой брат. Уммия дал мне задание, (сложное даже) для (взрослого) мужа. (Но) я вошел в него, как острая стрела, погрузился в работу, не отверг слова уммии, не пошел у себя на поводу, и в результате большой брат остался доволен моим исполнением”»[107]107
  A Supervisor’s Advice to a Young Scribe // The Literature of Ancient Sumer, trans. and with an introduction by Jeremy Black, Graham Cunningham, Eleanor Robson, and Gábor Zólyomi. Oxford: Oxford University Press, 2004. P. 278. (Крамер С. Указ. соч.).


[Закрыть].

Так, вероятно, впервые в истории были зафиксированы обычные для всех времен жалобы ученика на сурового учителя и отповедь последнего о необходимости прилежания.