Текст книги "От литеры до литературы. Как письменное слово формирует мир, личности, историю"

Будда старел, но не считал мудрым поставить кого-либо из учеников выше других, и поэтому отказался назначать себе преемника. Многие из его последователей далеко продвинулись по пути просветления, и все могли сами учить – что и делали, поддерживая друг друга. Несмотря на свою взаимосвязь, последователи Будды были глубоко опечалены и растеряны, когда наставник умер. Разве могли они быть уверены в том, что не допустили ошибок в доктрине, не совершили ложных шагов на своем жизненном пути? До того времени можно было обратиться к Будде за уточнением, в котором он никогда не отказывал, предупреждая и даже стыдя тех, кто цеплялся за ложные верования. К кому же обращаться теперь?

Следуя воле своего покойного наставника, не желавшего, чтобы у последователей появился единственный вождь, они созвали большой сбор всех учеников. Вместе они могли бы сохранять и устанавливать правила поведения и веры, вместе прийти к согласованному решению о том, что будет впредь значить «быть последователем Будды»[200]200
  Zhiru S. Scriptural Authority: A Buddhist Perspective // Buddhist-Christian Studies. Vol. 30 (2010). P. 85–105.


[Закрыть]. Коллективная память учеников должна была сохранить драгоценные слова, произнесенные Просветленным, исключить возможность проникновения ошибок в такие бесценные поучения, как Алмазная сутра, гарантировать, что верные слова будут передаваться из поколения в поколение. В случае возникновения разногласий следовало, чтобы устранить ошибки и сомнения, созвать другое собрание последователей.

Если было так важно правильно запомнить слова Будды, почему же никто не подумал записать их? В Индии в эпоху Будды, вероятно, существовала какая-то форма письменности (так называемая письменность долины Инда, возможно, не была полноценной системой письма; ее образцы так пока и не расшифрованы)[201]201
  Этот вопрос продолжают горячо обсуждать. Gombrich (How the Mahayana Began // The Buddhist Forum. Vol. 1 (1990). P. 21–30) утверждает, что письменности не существовало. См. также: Falk, Schrift im alten Indien. P. 337; Skilling P. Redaction, Recitation, and Writing: Transmission of the Buddha’s Teachings in India in the Early Period // Buddhist Manuscript Cultures: Knowledge, Ritual, and Art, ed. by Stephen C. Berkwitz, Juliane Schober, and Claudia Brown. Basingstoke: Routledge, 2009, 53–75). Автор этого труда считает, что какая-то письменность существовала, но ее использовали только для управленческих целей. Актуальна также загадка так называемой письменности долины Инда, существовавшей заметно раньше, которая то ли является лингвистической системой записи, то ли нет и, во всяком случае, до сих пор не расшифрована (World’s Writing Systems. P. 165ff).


[Закрыть]. Превыше всего ценились дошедшие с незапамятных времен гимны и Веды, передававшиеся изустно специально обученными брахманами, для которых заучивание Вед было и правом, и обязанностью. Жреческая каста создала сложное разделение труда, которое предназначалось для сохранения этого объемного корпуса песнопений и сказаний. Учения и стихи делились на сравнительно малые части и распределялись между группами. Если один человек был не в состоянии запомнить учение целиком, то сообща брахманы точно сохраняли его и гарантировали безошибочную передачу от поколения к поколению[202]202
  Berkwitz et al. Buddhist Manuscript Cultures. Vol. 3. Аргумент в пользу точной изустной передачи привел Alexander Wynne (The Oral Transmission of the Early Buddhist Literature // Journal of the International Association of Buddhist Studies. Vol. 27. № 1 (2004). P. 97–127). См. также: Norman, Philological Approach. P. 57.


[Закрыть].

Система так хорошо функционировала, была так глубоко вплетена в социальную ткань общества, что религиозным лидерам не требовалось записывать священные песнопения, сложившиеся до того, как в Индии появилась письменность. Но даже когда это случилось, жрецы старались не пользоваться ею, опасаясь, что после фиксации священных слов с помощью письма все изменится[203]203
  Falk, Schrift im alten Indien. P. 243.


[Закрыть]. Письмо было не только альтернативой исконным способам запоминания слов. Оно представляло собой нечто совершенно новое – технологию, несущую глубокие и трудно предсказуемые перемены.

Впрочем, одну перемену священнослужители могли предсказать сразу: позволь они записывать священные слова, те оказались бы в руках владеющих новой технологией. И это были бы не брахманы и жрецы, а недостойные торговцы и счетоводы. Кто знает, какую порчу они введут в священные тексты? Лучше придерживаться устной передачи в привилегированном, немногочисленном и тщательно подобранном кругу. Древнейшая индийская эпопея Рамаяна, как и гомеровский эпос, тоже была составлена устно и записана значительно позже.

У последователей Будды было много разногласий с брахманами, однако они точно так же практиковали изустную передачу текстов[204]204
  О различиях между двумя формами изустной передачи и, в частности, значительной вариабельности буддистских текстов см.: Wynne, The Oral Transmission. P. 123. О влиянии брахманских техник воспроизведения см.: Gombrich, How the Mahayana Began.


[Закрыть]. К письму они обратились лишь через много веков, но все же раньше брахманов, поскольку, в отличие от последних, не стремились к сохранению своего учения в кругу привилегированного меньшинства[205]205
  Falk, Schrift im alten Indien. P. 287ff.


[Закрыть]. Письменность должна была помочь буддистам шире распространить свое учение[206]206
  Gombrich, How Buddhism Began.


[Закрыть].

Предполагаемый образец письменности долины Инда, датированный 3-м тысячелетием до н. э.

Наконец, владея письмом, буддисты-книжники создавали тексты, которые со всей возможной красочностью показывали жизнь Будды. Часто Будда представал в них, объясняя в диалоге с учениками или противниками правила жизни и откровения по поводу мира. Все описания Будды, которыми мы располагаем сегодня, основаны на текстах, записанных через сотни лет после его смерти, текстах, которым в конечном счете предстояло обрести статус священного писания[207]207
  Zhiru, Scriptural Authority. P. 98.


[Закрыть]. (Как только сформировалось священное писание буддистов, поэты стали представлять себе жизнь Будды; биография Будды, которую я изложил здесь в сокращенном виде, основана на одном из таких ранних описаний, сделанных поэтом Ашвагхошей в начале II в.). Харизма Будды, его влияние на слушателей, каждое его слово и каждое деяние были продуктом нового типа литературы – наставнической литературы, которая прочно уловила привлекательность харизматического мудреца, учение и давно завершившаяся жизнь которого в конце концов пересеклись с технологией письменности.

КОНФУЦИЙ

V В. ДО Н. Э., СЕВЕРНЫЙ КИТАЙ

Примерно около 500 г. до н. э. на востоке области, в тех местах, где над равнинами Северного Китая вздымается к небу гора Тайшань, разнеслись слухи о необычном учителе. Леса в тех краях давно вырубили, чтобы расчистить обширные поля, на просторах которых бушевал северный ветер. У подножия внушительного пика предводители враждующих государств и кланов приносили жертвы, вымаливая победу в непрерывных междоусобных войнах. Хотя формальным правителем государства был князь, в действительности власть принадлежала трем могущественным семействам, каждое из которых пыталось подорвать влияние других[208]208
  The Original Analects: Sayings of Confucius and His Successors, a new translation and commentary by E. Bruce Brooks and A. Taeko Brooks. N. Y.: Columbia University Press, 1998. P. 3ff.


[Закрыть].

Учитель Кун-цзы состоял на службе у одного из этих семейств. Он объяснял младшим чиновникам, как правильно ориентироваться в политических хитросплетениях, но в конце концов почувствовал себя не в состоянии и далее примирять службу с совестью, вышел в отставку и отправился в странствия[209]209
  Original Analects. P. 11.


[Закрыть]. После этого его учение обрело более универсальный характер, стало привлекать все больше слушателей, и вскоре он стал знаменитым наставником, который будет известен на Западе под латинским вариантом своего имени – Конфуций.

Ученики обычно толпились вокруг него, сидели, подогнув ноги, прикованные к месту его словами[210]210
  Original Analects. См. также: The Chinese Text Project. URL: https://ctext.org/analects


[Закрыть]. Его было нетрудно понять – он не любил сложных фраз, зато для осознания полного значения этих простых слов порой требовалось немало времени. Один из учеников, Ю, однажды прямо спросил его: «Что такое знание?» Учитель спокойно ответил: «Ю, научить ли тебя тому, что такое знание? То, что знаешь, считай знанием. То, что не знаешь, считай незнанием. Это и есть знание»[211]211
  Confucius, Analects, trans. with an introduction by D. C. Lau. L. Penguin, 1979 (Конфуций. Беседы и суждения. СПб., 2001). 2: 17.


[Закрыть]. Высказывание казалось очень простым, но концепция требовала серьезного осмысления. Кун не сердился на прямолинейные вопросы, поскольку был благорасположен к своим ученикам. Во время странствий он стремился вернуться к ним. К некоторым из своих последователей, например Ян Хуэю, он относился с искренней любовью. Учитель Кун называл его лучшим из всех и трогательно переживал его безвременную смерть[212]212
  Analects (Беседы), 2: 9, 5: 9, 6: 3, 11: 7, 11: 11;


[Закрыть].

Учителя Куна часто посещали известные люди, среди которых бывали князья, правители областей, знаменитые музыканты, и ученикам обычно разрешали слушать их беседы[213]213
  Там же, 3: 19, 3: 23.


[Закрыть]. Но Кун общался и с обычными людьми. Однажды с ним захотел встретиться мелкий пограничный чиновник, и учитель согласился принять его[214]214
  Там же, 3: 24.


[Закрыть]. В другой раз он заинтересовался мальчиком-рассыльным – и общался с ним так же серьезно, как со своими постоянными учениками[215]215
  Там же, 14: 44.


[Закрыть].

Ученики не ограничивались выслушиванием слов Куна. Они восхищались всеми его поступками, манерами, образом жизни. В еде он был умерен и всегда употреблял в пищу имбирь. На циновку, постланную криво, не садился, а предварительно поправлял ее, и вообще любил порядок во всем[216]216
  Глава 10 «Бесед» посвящена исключительно привычкам и обычаям учителя Куна; там не приводится ни единого произнесенного им слова.


[Закрыть]. Даже уйдя с государственной службы, он считал главными ценностями стабильность и добродетельное управление и прививал эти воззрения своим ученикам.

Кун-цзы настойчиво повторял, что не излагает никакого нового учения, а требует только строгого соблюдения древних законов и установлений. Этому трудно удивляться, так как окружающий мир был обуян хаотическим насилием. Для обучения языку и развития манеры выражать мысли Кун заставлял учеников читать классическую «Книгу песен»[217]217
  Analects (Беседы), 16: 13. Положительные отзывы о «Книге песен» приводятся там же: 1: 15, 3: 8, 7: 18, 8: 8, 17: 9.


[Закрыть], но, когда некоторые из них принялись разговаривать цитатами из нее, предупредил, что только заучивать классику наизусть недостаточно: следует менять всю свою жизнь[218]218
  Там же, 13: 5.


[Закрыть]. Впрочем, Конфуций никогда не отходил от убеждения, что в старину, когда политическая власть была более централизованной, а управление государством – более упорядоченным, все было лучше[219]219
  Там же, 13: 3.


[Закрыть]. «Я передаю, но не создаю; я верю в древность и люблю ее», – говорил он[220]220
  Там же, 7: 20.


[Закрыть].

По мнению Кун-цзы, хаос настоящего сказывался даже на значении слов:

Если имя неправильно, то слово противоречит делу, а когда слово противоречит делу, то дело не будет исполнено, а если дело не будет исполнено, то церемонии и музыка не будут процветать, а если церемонии и музыка не будут процветать, то наказания не будут правильны, а когда наказания будут извращены, то народ не будет знать, как ему вести себя[221]221
  Там же, 13: 3.


[Закрыть][222]222
  Перевод П. С. Попова.


[Закрыть].

Подбор верных имен и слов был очень важен: Китай создал одну из великих ранних письменных культур, причем она сохранилась до нашего времени (что мало кому удавалось). Древнейшие памятники китайской письменности, датируемые по крайней мере примерно 1200 г. до н. э., были сделаны на черепашьих панцирях и костях животных – это так называемые гадальные кости, которые использовались для предсказания будущего (похожие методы прорицания изучал Ашшурбанипал в Месопотамии)[223]223
  World’s Writing Systems. 191ff.


[Закрыть]. Возможно (хотя так и не доказано), что Китай изобрел письменность независимо от Месопотамии и Египта, хотя сама идея создания кода для фиксации языка вполне могла быть заимствована из Месопотамии. Но китайская система письма была определенно уникальной. Слова не делились на отдельные звуки, как в алфавитном письме; скорее понятия и предметы получали собственные обозначения, которые постоянно усложнялись и увеличивались в количестве. Современная китайская письменность выросла непосредственно из этих древних ростков и до сих пор успешно сопротивляется натиску алфавитного письма.

Древнейшие китайские надписи были сделаны на фрагментах бычьих костей или плоском нижнем щитке панциря черепахи; датируются периодом от 1600 до 1050 г. до н. э.

К эпохе Конфуция письменность вошла во многие сферы жизни, от религиозного прорицания до чиновничьей службы и создания литературного канона, в который, в частности, входила «Книга песен и гимнов» (Ши-цзин). Конфуций, принадлежавший к одной из великих литературных культур мира, вполне мог обратиться к письму (поступить так ему было бы гораздо легче, нежели Будде), но не сделал этого. Он умер, не записав ни слова из своего учения.

Но вскоре после его смерти ученики начали записывать по памяти его слова, фиксировать диалоги и целые эпизоды занятий, вопросы и ответы, из которых сложилось то, что мы теперь называем конфуцианством. Часть этих записей, вошедших в свод, получивший известность под названием «Беседы и суждения» («Лунь юй»)[224]224
  Analects (Беседы), 10.


[Закрыть], вообще не содержит никаких высказываний: в них лишь рассказано о том, как учитель вел себя в тех или иных ситуациях и каких церемоний придерживался. «Беседы и суждения» (их называют также «Аналекты»), содержащие множество мимолетных портретов учителя в самые незабываемые мгновения его жизни, стали комплексом наставлений о том, как следует жить.

Как в случае с Буддой, эти тексты обрели большую общественную значимость, а также вдохновили подражателей. В последующих поколениях некоторые из учеников достигли выдающегося положения и обрели собственных последователей, которые стали записывать их идеи. Своды высказываний различных наставников стали настолько популярными, что родился новый жанр, которому потребовалось свое название: литература мудрецов[225]225
  Denecke, Dynamics of Masters Literature.


[Закрыть]. Этот термин весьма неточен, ведь мудрецы ничего не записывали сами – это делали их ученики. Поэтому можно было назвать этот род текстов «литературой учеников», написанной последними, чтобы увековечить память своих усопших учителей.

Поскольку в учении Конфуция очень важное место уделялось прошлому, поскольку он рекомендовал изучать древнейшие песни и ритуалы, его имя обрело связь с важнейшими фундаментальными текстами Китая. Как ни странно, эти тексты не были пространными повествованиями о богах и героях, таких как Гильгамеш, Ахиллес или Моисей: они были поэтическими сборниками, наполненными простыми на первый взгляд песенками, причем часто весьма короткими и довольно условно связанными друг с другом. Когда в мире воцарился хаос, эти древние тексты сохранились благодаря письменности. Теперь они могли познакомить читателя с мелодиями доброго старого времени, которое при иных обстоятельствах было бы потеряно безвозвратно. Сборники содержали не только лирические песни, но также и описания ритуалов, подборки исторических хроник и других древних текстов; а поскольку они тоже были пережитками отдаленного прошлого, все эти собрания приписали учителю Куну[226]226
  Конфуций составил так называемый «конфуцианский канон», включавший в себя такие древнейшие памятники, как «Ши-цзин» («Книга песен»), «Шу-цзин» («Книга истории», или «Книга документов»), «И-цзин» («Книга перемен»). Их Конфуций сократил, отредактировал и фактически составил заново в соответствии со своей философией.


[Закрыть].

Таким образом, не записав ни слова из своего учения, Конфуций сделался создателем всеобъемлющего канона китайской литературы, известного теперь как «конфуцианский канон»[227]227
  Nylan M. The Five «Confucian» Classics. New Haven: Yale University Press, 2001. P. 1ff, 36.


[Закрыть].

СОКРАТ

399 Г. ДО Н. Э., АФИНЫ

Смерть Будды и Конфуция тяжело переживали их ученики. Смерть Сократа и Иисуса превратила в мучеников их самих.

Кульминационный взлет учения Сократа произошел перед самой его смертью, в 399 г. до н. э., в тюрьме, когда он сказал ученикам, что философия – не что иное, как подготовка к смерти[228]228
  Основой для данного описания послужил диалог Платона «Федон».


[Закрыть]. Задним числом, пожалуй, было неудивительно, что его смерть оказалась насильственной. Он обрел имя, выступая против навязываемой мудрости[229]229
  Платон. Евтифрон.


[Закрыть], и назвал сам себя оводом, не дающим покоя городу, оспаривающим его самые уважаемые традиции – от демократического голосования и назначения по жребию до театральных представлений. Благодаря своим неудобным вопросам он обрел горстку преданных последователей, но нажил себе и много врагов. Рано или поздно кто-нибудь должен был обратить против него закон. Когда это случилось, Сократ сыграл на руку своим врагам, заявив, что просто не в состоянии прекратить делать то, что делал, что его поступками руководит некий голос, звучащий в голове[230]230
  Платон. Апология Сократа.


[Закрыть]. Присутствующие расценили эти слова как последнюю, самую мощную общественную провокацию, что и повлекло за собой неизбежный результат – смертный приговор.

Но ученики не собирались допустить смерть своего учителя. Собрав денег, они подкупили тюремную охрану и решили отвезти Сократа в безопасное место. В говорящем по-гречески мире было множество городов-государств и колоний, где он мог бы скрыться и даже преуспевать. Когда же они (видимо, не без гордости) сообщили свой план Сократу, тот изумил их, отказавшись бежать. Он – нонконформист, провокатор, злостный возмутитель спокойствия – счел нужным повиноваться закону[231]231
  Платон. Критон.


[Закрыть]. Невзирая на вопиющую несправедливость суда, он твердо решил подчиниться его приговору.

Это не было простым упрямством. У Сократа были доводы – у него всегда были доводы, – и он провел своих учеников шаг за шагом от посылок к выводу, который они сочли неприемлемым, но так и не смогли оспорить. Он назвал судебный процесс философским диспутом – и продолжал философствовать в тюрьме, перед лицом скорой кончины. Ученики, потрясенные его отказом от бегства, старались не думать о неизбежной смерти наставника, но Сократ продолжал говорить, доказывая им, что смерть – лучшее, что может с ним случиться[232]232
  Платон. Федон.


[Закрыть]. Ведь, согласно его собственному учению, философия служит освобождению духа от телесной обузы, так разве смерть не является полным освобождением? И раз он учил, что мир – это всего лишь игра теней, то разве любой философ, жаждущий истины, не должен стремиться к выходу из тени?[233]233
  Платон. Политика: Кн. 6–10, VII.


[Закрыть] И продолжал выдвигать аргумент за аргументом, вынуждая их думать о смерти – о его смерти.

Но наставник хотел большего: он хотел, чтобы они согласились, что смерть есть высшее благо для него. Никто из пытавшихся спорить с ним не преуспел. Даже будучи полностью сосредоточенными, ученики всегда проигрывали диспуты с Сократом. В тюрьме же, угнетенные горем, они не имели ни малейшего шанса. Он же продолжал наступление с разных сторон. «Вы знаете о лебединых песнях? – спрашивал он. – Лебеди, как почуют близкую смерть, заводят песнь такую громкую и прекрасную, какой никогда еще не певали: они ликуют оттого, что скоро отойдут к богу, которому служат»[234]234
  Платон. Федон.


[Закрыть]. Ученики, похоже, не замечали ликования – скорее всего, они понимали, что слышат лебединую песнь своего наставника, – но старались сдерживать слезы, так как знали: он хочет, чтобы воспринимали его смерть как счастливое событие[235]235
  Там же.


[Закрыть]. Они же хотели, чтобы он гордился ими и воспринимал их как своих собратьев философов.

Чувствуя, что ученики все больше расстраиваются, Сократ сменил подход и чуть ли не шутливым тоном сказал:

– Вы испытываете детский страх, как бы и вправду ветер не разнес и не рассеял душу, когда она выходит из тела, – в особенности если человеку выпало умирать не в тихую погоду, а в сильную бурю.

Кебет улыбнулся.

– Ну что ж, Сократ, – сказал он, – постарайся переубедить трусов. А впрочем, не то чтобы мы сами трусили, но, пожалуй, сидит и в нас какое-то малое дитя – оно-то всего этого и боится. Постарайся же его разубедить, чтобы оно не страшилось смерти, точно буки.

– Так ведь над ним придется каждый день произносить заклинания, пока вы его совсем не исцелите, – сказал Сократ[236]236
  Там же.


[Закрыть].

После длительной беседы Сократ вдруг, как будто пришло время, велел принести ему яд. Явился прислужник и вручил кубок философу. Тот спокойно взял его, выпил залпом и продолжил разговор с учениками, которые уже не находили в себе сил что-то говорить ему – лишь считали про себя, сколько времени потребуется, чтобы яд овладел телом. Сначала у Сократа отказали ноги, и он был вынужден лечь. Потом яд стал распространяться выше, тело постепенно цепенело, но учитель продолжал говорить. Когда же яд достиг головы, Сократ умолк. Прошло еще мгновение, и все было кончено. Сократа, их обожаемого наставника, не стало[237]237
  Там же.


[Закрыть].

Что же представляло собой его наследство? Дело в том, что Сократ тоже отказался что-либо записывать. И не по неграмотности. Сын скульптора и повитухи, он не принадлежал к высшему сословию. Где-нибудь в других краях грамотность еще долго будет оставаться принадлежностью узкого круга привилегированных граждан – но не в Афинах, которые в конце V в. до н. э. являлись одним из центров просвещения человечества[238]238
  Полемику о грамотности см.: Harris, Ancient Literacy. P. 8, 13ff, 100.


[Закрыть]. Благодаря алфавиту греческой письменностью было намного легче овладеть, чем многими другими системами письма: точная согласованность двадцати четырех букв со звуками означала, что письменный греческий язык был близок к разговорному. Не требовалось изучать и какой-то старинный литературный язык, вроде древнееврейского или староаккадского. Да и политическая система обеспечивала даже низкорожденному гражданину, даже рабу, приезжему или женщине, возможность научиться читать и писать. Рост грамотности ограничивался только стоимостью привозного папируса[239]239
  Ibid. P. 95.


[Закрыть].

Было у афинян и что читать. Уже несколько сотен лет назад была записана в Илиаде и Одиссее история Троянской войны. Подавляющее большинство продолжало воспринимать эти эпопеи в живом исполнении специально подготовленных сказителей, выступавших перед большими аудиториями. Но обе поэмы преподавали и в школах. Это означало, что знакомые с литературой гордились способностью рассказывать Гомера по памяти. Позднее произошел взрыв письменной литературы[240]240
  Ibid. P. 86.


[Закрыть], прежде всего – драматургии, для которой авторы черпали сюжеты из мифологического мира Гомера, а потом показывали спектакли в больших открытых театрах. Тексты бойко расходились в папирусных свитках.

Сократ тоже изучал Гомера, но не использовал письмо в своей методике обучения. Потенциальных учеников он находил в гимнасиях или на рынке – и втягивал в беседу. Это не всегда удавалось, потому что философ был, скажем прямо, довольно уродлив: небольшого роста, пузатый, курносый, толстогубый, с большими выпученными глазами, огромным нависающим лбом, большой лысиной. Кроме того, он всегда ходил в потрепанных одеждах, редко посещал общественные бани, не умащивал кожу и волосы маслом, почти не пользовался духами. Порой он забывал даже обуваться в сандалии[241]241
  Платон. Пир.


[Закрыть]. Но, несмотря на неприглядный облик, он имел немало последователей среди аристократической молодежи города – потому что только он предлагал им новое мышление, в котором можно было подвергать сомнению все, даже Гомера.

Известно, что Сократ поднимал много вопросов, касавшихся Гомера и драматургов, использовавших гомеровские сюжеты. Что Гомер знал о гонках колесниц или войне?[242]242
  Платон. Ион.


[Закрыть] Самому Сократу довелось сражаться пешим в знаменитой греческой фаланге[243]243
  Платон. Пир.


[Закрыть]. Участвовал ли Гомер когда-нибудь в боях? Строил ли колесницу? Пахал ли поле? Гомера было принято цитировать по любым поводам, как будто он лучше всех разбирался во всем на свете, а Сократ сомневался в этом: некоторые строки Илиады и Одиссеи не имели смысла, другие казались противоречивыми.

Возражения Сократа против письменности заходили глубже сомнений в знаниях и авторитете Гомера. Как-то раз он сидел с одним из своих частых собеседников, Федром, в тени платана близ Афин, в тех местах, откуда некогда бог ветра Борей похитил юную красавицу. Федр принес с собой свиток с записью речи Лисия, одного из самых известных афинских риторов, и по просьбе Сократа читал ее вслух[244]244
  Платон. Федр.


[Закрыть]. Сократ то и дело перебивал его, задавал вопросы и постепенно свел беседу к теме письменности. В Афинах стало очень модно писать[245]245
  Там же.


[Закрыть]; особенно эта страсть овладела самыми честолюбивыми гражданами и политиками. Но нужна ли письменность?

Сократ был категорически против – и для объяснения своей позиции обратился к происхождению письма. Для греков оно было связано с Египтом, с более древней, нежели греческая, культурой, обладающей красивой и недоступной для освоения системой записи. Нам эта система знакома как раз под ее греческим названием – иероглифы. Буквальный перевод этого слова – «священное письмо», и название должно было говорить о таинственной, религиозной, мистической сути письма, трудного для расшифровки, но способного открыть свое потаенное значение посвященным. Поэтому неудивительно, что Сократ пересказал Федру египетскую легенду о происхождении письма, согласно которой бог принес письменность египетскому фараону и расхваливал преимущества новой технологии, которая чудесным образом будет превращать мимолетные слова в вечные[246]246
  Там же.


[Закрыть]. Письменность должна была улучшить память и вести к знанию и мудрости. Но правитель Египта отклонил предложение, так как понял: все получится наоборот. Люди перестанут запоминать, полагаясь на новое умение, и постепенно разучатся думать[247]247
  Там же.


[Закрыть].

Характерно, что Сократ на этом не остановился. Чтобы убедить слушателей, что последствия распространения письменности еще хуже, чем представлял их египетский фараон, он выдвинул ряд доводов. Письмо – лишь немая тень речи, способ удерживать слова без их звука, их дыхания, их души. Это лишь механическая выдумка, техническое новшество, которое влечет за собой огромные неудобства. Письму нельзя задать вопросы, вытекающие из его содержания; слова можно, против воли автора, изъять из контекста, в котором они прозвучали, что повлечет за собой недоразумение; а если слова переживут того, кто их произносил, то он никак не сможет опровергнуть возможные ложные истолкования[248]248
  Там же.


[Закрыть].

Сократ был самым рьяным противником письменности из всех великих учителей, отказывавшихся писать. Это неприятие показывало, какую великую силу письменность обрела в культуре. У Сократа имелось больше всего возможностей точно выяснить это: он принадлежал к одной из самых просвещенных групп населения всей своей эпохи. Сделавшись ключом к языку, письменность стала быстро распространяться, меняя при этом способы коммуникации между людьми и даже способ их мышления. Ее триумфальное развитие как раз и вызывало реакцию противодействия, которую возглавили харизматические учителя, в частности Сократ.

Запрет письма, установленный Сократом, не позволил его ученикам прямо в тюрьме зафиксировать последние слова наставника, расстающегося с жизнью прямо на их глазах. Такой план имелся только у одного из них – у Платона. Он не присутствовал рядом с Сократом в его последние часы. Не мог перенести мысли о том, что Сократ должен умереть в тюрьме? Или предчувствовал, что учитель откажется принять столь заботливо составленный для него план бегства? Нам этот ученик сообщил только, что был тогда болен[249]249
  Платон. Федон.


[Закрыть].

Как бы там ни было, Платон разработал собственный план. Несмотря на все возражения наставника против письма, он старался сохранить наследие мудреца именно путем письменного слова. Он не записывал слова Сократа как монологи. Это слишком походило бы на предательство. Он следовал методу учителя, дававшего ответы на вопросы, и оформлял все свои записи в виде диалогов. Сократ обвинял письменные тексты в том, что они не отвечают на вопросы, – и Платон изо всех сил старался придать своим текстам стиль взаимных уступок, присущий реальному разговору. Сократ обвинял письменность в том, что она вырывает слова из первоначального контекста, – и Платон старался отражать обстановку каждой беседы и изменения во взаимоотношениях собеседников, словно намеревался показать читателям все происходившее, как на сцене. Платон создавал драму идей[250]250
  Puchner M. The Drama of Ideas: Platonic Provocations in Theater and Philosophy. N. Y.: Oxford University Press, 2010.


[Закрыть].

Живых воспоминаний о Сократе не сохранилось, но платоновские письменные диалоги запечатлели его образ со всеми недостатками, странными манерами и обаянием. Практически все, что нам известно о Сократе, – его способность спаивать сотрапезников до потери сознания, его вечно неприглядный облик, любовь, которую он внушал своим ученикам, – дошло до нас через диалоги Платона. Правда, диалоги Сократа записывал и еще один автор, Ксенофонт, но его труды пользуются гораздо меньшей известностью. Сократ, которого мы знаем, – Сократ Платона, Сократ, запечатленный в письменном слове.

ИИСУС

Через четыреста лет после Сократа явился еще один учитель – теперь уже на Ближнем Востоке. К счастью для себя, Он хорошо знал древнееврейскую Библию. Сорок дней Он постился в пустыне, после чего Ему явился дух зла, пытавшийся соблазнить Его. «Скажи, чтобы камни сии сделались хлебами, – подсказывал Сатана. – Если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: “Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя…”»[251]251
  Мф. 4: 3–6.


[Закрыть].

Иисус был голоден, Его тело и разум ослабли, но в тот час острой необходимости Он сумел обратиться к Священному Писанию и процитировать строки, защитившие Его от слов искушения, которые дьявол нашептывал Ему на ухо. Из Его памяти не выпали наставления: «не хлебом одним будет жить человек» и «не искушай Господа Бога твоего». Как ни старался повелитель зла, ему пришлось бежать от Священного Писания, которое противопоставил ему Иисус. К счастью, Бог посредством книжника Ездры составил священный текст, оружие, против которого беспомощны силы зла – по крайней мере, пока; очень кстати и Иисус научился читать эти тексты[252]252
  Мф. 4: 1–11.


[Закрыть].

Закончив пост и преодолев искушения, Иисус вернулся другим человеком: Он начал проповедовать. Сначала Он привлек лишь нескольких учеников, которых убедил оставить семьи и дома, оставить все, что они знали и ценили, и следовать за Ним. И они последовали за Ним. Сначала их было мало, потом, по мере того как по стране расходились слова учителя, скитавшегося близ Галилейского моря, – все больше и больше. Он проповедовал в синагогах и во дворах, задавал вопросы, давал ответы, иногда прямые, но чаще – в виде не очень-то понятных притч и загадок.

Вскоре слушателей стало столько, что их перестали вмещать синагоги и дворы. Тогда Иисус повел их к горе, возвышавшейся над Галилейским морем. Именно там Он произнес самую знаменитую проповедь, обращавшуюся к людям напрямую, понятными им словами: проповедь о бедности, бессилии, гонениях, проповедь о новом образе жизни. Он сказал им, что мир, какой они знали, уходит в прошлое, и вместе с ним закончится и привычная им жизнь. Он призвал слушателей готовиться, совершенствоваться и следовать за Ним[253]253
  Мф. 5–7.


[Закрыть]. И слова Его были обращены ко всем и каждому, и к первым, и к последним.

Одно лишь сословие Он не любил и решительно ополчился против него: блюстителей Библии, книжников, в обязанности которым было вменено толкование основополагающего текста всей еврейской культуры, того текста, который Ездра по возвращении из изгнания провозгласил Священным Писанием. Иисус отказывался признавать полномочия этой группы. Как и другие бунтари против фундаментальной литературы, такие как ранее Конфуций и Сократ (и, возможно, Будда), Иисус мог записывать слова. Как и учителя прежних времен, Он не стал этого делать. Он вырос в письменной культуре, основанной на священном тексте, знание которого продемонстрировал, защищаясь от дьявола в пустыне. Но записывать собственные речи он отказался.

Нам известно лишь об одном случае, когда Иисус что-то написал. Он сидел в храме и учил, когда группа книжников и фарисеев привела туда женщину, уличенную в прелюбодеянии. Согласно закону, записанному в Библии, ее надлежало побить камнями до смерти, и книжники надеялись, что Он станет публично возражать против приговора, а значит, против закона, и они смогут обвинить Его. Но Иисус не попался на приманку. Он знал закон, закрепленный в Священном Писании, и не стал заявлять о его ошибочности. Вместо этого Он пристыдил обвинителей, сказав: «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень», и стал ждать. Обвинители же тихонько расходились по одному, и в конце концов Он остался наедине с женщиной и смог заговорить с ней. Но, дожидаясь этого момента, Он писал пальцем на земле[254]254
  Ин. 8: 6–7.


[Закрыть]. Евангелия не сообщают нам, что именно Он написал. Возможно, достаточно знать, что Он выводил какие-то буквы, пока книжники пытались столкнуть Его со Священным Писанием. Он писал не на папирусе, а на песке, который уносит ветер. Письмо Иисуса не предназначалось для увековечения.

В том, что касалось Священного Писания, у Него был другой план. Притязания на создание нового Священного Писания были бы неслыханным кощунством. Иисусу пришлось принять существующее Священное Писание; Он сказал: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить»[255]255
  Мф. 5: 17.


[Закрыть]. Что же означало «исполнить Священное Писание»? Это означало ввести в него Себя. Именно это заранее обстоятельно объяснил Иоанн Креститель: «Ибо он тот, о котором сказал пророк Исаия: “глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему”»[256]256
  Мф. 3: 3.


[Закрыть]. Иисус же представил Себя именно тем, чье явление предсказано в священных писаниях. Он не говорил толпам, что написал новое Священное Писание; он сказал: «…что должно исполниться на Мне и сему написанному…»[257]257
  Лк. 22: 37.


[Закрыть]. Он был Священным Писанием, его живым воплощением: «И Слово стало плотию…»[258]258
  Ин. 1: 14.


[Закрыть].