Текст книги "Приключения Кавалера и Клея"

– Что это? – спросил Джо.

Анаполь вздрогнул, глядя на фотографию.

– Это мой дом во Флориде, – последовал несколько неуверенный ответ.

– Мне казалось, вы сняли номер в отеле.

Анаполь кивнул. Вид у него был одновременно смущенный, радостный и нерешительный.

– Ну да, сняли. В «Делано».

– Вы купили там дом?

– Надо думать. Теперь мне это кажется сущим безумием. – Анаполь указал на фотографию. – Ведь это даже не мой дом. Там нет никакого дома. Там просто клочок грязного песка, а вокруг него на колышках леска натянута. В середине Палм-Ривер, что в штате Флорида. Только Палм-Ривер там тоже нет.

– Вы поехали во Флориду и купили себе дом?

– Почему мне так не нравится то, как ты раз за разом об этом спрашиваешь? Почему мне кажется, будто ты меня в чем-то обвиняешь? Ты хочешь сказать, что у меня нет права бросать мои деньги на то, что мне чертовски нравится? Так, Кавалер?

– Нет, сэр. не так, – ответил Джо. – Я об этом и не помышлял. – Он зевнул – глубоко, напрягая челюсти, отчего все его тело содрогнулось. Джо был страшно измотан, однако сотрясший его зевок являл собой продукт его гнева, а вовсе не усталости. Единственными людьми, выигрывавшими войну, которую Джо вел на страницах «Эмпайр Комикс», были Шелдон Анаполь и Джек Ашкенази. Согласно прикидке Сэмми, эта парочка уже прикарманила что-то порядка шестисот тысяч долларов. – Извините меня.

– Вот, так-то лучше, – сказал Анаполь. – Шел бы ты домой и хорошенько выспался. А то выглядишь как я не знаю кто.

– У меня назначена встреча, – холодно отозвался Джо, нахлобучивая на голову шляпу и забрасывая за плечо пиджак. – Всего хорошего.

2

Поездка в деловую часть города, в немецкое консульство, и в любой другой день порядком обескуражила бы Джо. А сегодня ему оказалось трудно даже забраться в подземку. Он испытывал смутный гнев на Шелдона Анаполя. Тогда Джо достал из брючного кармана комикс и попытался читать. Теперь он уже стал постоянным и внимательным поглотителем комиксов. Обшаривая книжные лотки на Четвертой авеню, Джо сумел приобрести экземпляры почти всего, что вышло за последние несколько лет. По ходу дела он также приобрел толстую подборку старых воскресных номеров «Нью-Йорк миррорс», получая тем самым возможность изучить страстную, точную и живописную работу Берна Хогарта в «Тарзане». Ту же самую мастурбаторно-интенсивную сосредоточенность, которую Джо некогда привнес в свои штудии искусства иллюзиона и разных беспроволочных устройств, он теперь сфокусировал на едва оперившейся, вполне ублюдочной и широко раскрытой форме искусства, в чьи беспутные объятия ему случилось упасть. Заметив, какое сильное влияние на художников вроде Джо Шустера или Боба «Бэтмена» Кейна оказали фильмы, он начал экспериментировать с кинематографическим словарем: скажем, брал предельно крупный план на лице испуганного ребенка или солдата. Или применял зуммирование – на четырех последовательных панелях давался все более крупный план зубчатых стен и стражи мрачного зотенского редута. У Хогарта он научился заботиться о, так сказать, эмоциональной составляющей панели, тщательно выбирая среди бесконечного числа потенциальных мгновений, которые можно было выхватить и изобразить, то, где эмоции персонажей оказывались наиболее предельны. А в процессе чтения комиксов, демонстрировавших искусство великого Луиса Файна (в данный момент у него в руках была как раз такая книжка), Джо учился рассматривать героя в обтягивающем костюме не как нелепую дешевку, а как воспевание лиризма обнаженной (пусть и заштрихованной) человеческой фигуры в движении. В ранних историях Кавалера и Клея далеко не все было сплошным насилием и возмездием; работа Джо также внятно выражала простую радость раскованного движения, свободу ловкого тела. И делал он это так мастерски, что завладевал не только томящимся сердцем своего искалеченного кузена, но и сердцами целого поколения слабаков, нескладех и посмешищ игровых площадок.

Но сегодня Джо, похоже, ни в какую не мог сосредоточиться на очередном выпуске «Страны Чудес», который он захватил с собой. Мысли его метались между раздражением от легкомыслия Анаполя, неприличия внезапного процветания бывшего торговца атас-подушками и страхом перед встречей с завотделом по перемещению национальных меньшинств в немецком консульстве на Уайтхолл-стрит. Возмущало Джо вовсе не само процветание, ибо то была мера их с Сэмми успеха, а скорее непропорциональность той доли, что отходила Анаполю и Ашкенази. тогда как именно они с Сэмми придумали Эскаписта и проделали всю работу по его оживлению. Хотя нет, даже не это. Все дело было в бессилии денег и всех накопившихся квазивоенных фантазий, которыми эти деньги зарабатывались. Выяснилось, что деньги мало что могут сделать помимо усложнения гардероба Джо и обеспечения капитального ожирения финансовым портфелям хозяев «Эмпайр Комикс». Вот что так разочаровывало его и гневило. И ничто на свете не могло подчеркнуть фундаментальное бессилие Джо ярче утра, проведенного с чиновником Милде в немецком консульстве. Не существовало преследования более обескураживающего, чем погоня за иммиграционным гусем.

Всякий раз, как у Джо оказывалось свободное утро в неделю между выпусками, он надевал хороший костюм, строгий галстук, превосходного фасона шляпу и, как сегодня, отправлялся в поездку, обремененный все сильнее разбухающей сумкой с документами, чтобы попытаться произвести прорыв в деле проживающей в Праге семьи Кавалеров. Джо наносил бесконечные визиты в конторы АОПИ, в Объединенный еврейский комитет помощи беженцам, агентам бюро путешествий, в нью-йоркскую контору председателя Комитета содействия, а также безупречно учтивому чиновнику немецкого консульства, с которым у него была назначена встреча сегодня на десять утра. Для определенного слоя обитателей этого города резиновых печатей, копирки и штырей для накалывания бумаг он уже сделался знакомой фигурой, высокий и стройный двадцатилетний юноша с приятными манерами, но в мятом костюме, с мучительно-радостным видом появляющийся в середине душного дня. Для начала Джо снимал шляпу. Чиновник или секретарь (чаще женщина, чем мужчина), прикованный к жесткому стулу тысячами кубических футов дымного, несвежего воздуха, что месился как тесто в лопастях потолочных вентиляторов, оглушенный грохотом картотечных шкафов, унылый, беспросветно замотанный и скучающий, поднимал взгляд, видел, что густые кудри Джо деформировались его головным убором в своего рода блестящую черную шляпу, и улыбался.

– Я снова пришел надоедать, – говорил Джо на своем все больше деформируемом сленгом английском, после чего вынимал из нагрудного кармана коробочку для сигар с пятью пятнадцатицентовыми «панателасами». Если же чиновник был женского пола, на свет появлялся складной бумажный веер с узором из розовых цветочков или просто драгоценно-холодная бутылка кока-колы. Чиновница брала веер или шипучку, выслушивала прошение молодого человека и очень-очень хотела ему помочь. Но поделать ничего не могла. Доходы Джо с каждым месяцем увеличивалось, денег удавалось откладывать все больше, только вот выяснилось, что тратить их, в общем-то, не на что. Взятки для улещения чиновников первых лет протектората остались в прошлом. И в то же самое время получение визы Соединенных Штатов, которое легким никогда не бывало, теперь сделалось почти невозможным. В прошлом месяце, когда его собственное постоянное проживание наконец получило одобрение, Джо собрал и отправил в Госдепартамент семь аффидевитов от известных нью-йоркских психиатров и эндокринологов, подтверждавших тот факт, что три старших члена его семьи станут уникальным и ценным прибавлением к населению его второй родины. Однако с каждым месяцем число беженцев, добиравшихся до Америки, все уменьшалось, а вести из дома становились все более мрачными и фрагментарными. Ходили слухи о перемещениях, переселениях; всех пражских евреев якобы должны были выслать на Мадагаскар, в Терезин, в обширную автономную резервацию в Польше. В ответ на отправку аффидевитов Джо получил от заместителя секретаря по визам три официально обескураживающих письма, а также вежливое предложение в дальнейшем с подобными просьбами не обращаться.

Испытываемое Джо чувство уловленности в тенета бюрократии, бессилия, невозможности освободить свою семью или хоть как-то ей помочь также нашло выход в комиксах. Ибо тогда как сила Эскаписта росла, оковы, требовавшиеся для его удержания либо врагами, либо (как теперь все чаще случалось) им самим во время представлений, становились все более изощренными, даже гротескными. Появлялись гигантские медвежьи капканы с бритвенно-острыми захватами, резервуары, кишащие электрическими акулами. Эскаписта привязывали к колоссальным бензобакам, в которые его захватчикам, чтобы испепелить героя, требовалось всего-навсего небрежно швырнуть сигаретный окурок, привязывали к четырем рокочущим танкам, развернутым в разные стороны света, цепями приковывали к железной вишне на дне громадного стального бокала, куда затем наливалось сорок тонн пенящегося «молочного коктейля» из свежего бетона, пристегивали к подпружиненному бойку взрывателя неимоверной пушки, нацеленной на столицу «оккупированной Латвонии», так что, если бы он высвободился, погибли бы тысячи ни в чем не повинных граждан. Эскаписта укладывали, привязывая и сковывая наручниками, на пути кошмарных молотилок, языческих джаггернаутовых колесниц, приливных волн и роев гигантских доисторических пчел, оживленных зловредными учеными Железной Цепи. Его заключали в ледяные кубы, в сплетения удушающей лозы, в огненные клетки.

Теперь в вагоне подземки казалось очень тепло. Вентилятор в центре потолка был неподвижен. Капелька пота расплескалась по панели истории о плюющемся огнем Флейме, по-балетному стройном герое в стиле великого Лу Файна, которую Джо притворялся, что читает. Он закрыл комикс и сунул его в карман. Стало преследовать чувство нехватки кислорода. Джо ослабил галстук и прошел в конец вагона, где было открытое окошко. Слабый ветерок задувал из черного тоннеля, но он отдавал какой-то кислятиной и совсем не освежал. На станции «Юнион-сквер» освободилось сидячее место, и Джо туда пристроился. Откинувшись на спинку сиденья, он закрыл глаза. Никак не удавалось выбросить из головы фразу «надзирать за местным еврейским населением». Все самые страшные его опасения за безопасность своей семьи словно бы сложились внутри мягкого конверта первого слова фразы. В прошлом году банковский счет семьи Кавалеров был заморожен. Евреев выставляли из пражских садов и парков, из спальных вагонов и ресторанов государственных железных дорог, из государственных школ и университетов. Им даже запрещалось ездить в трамваях. В последнее время правила еще больше усложнились и ужесточились. Возможно, желая явить на свет предательскую метку кипы, евреям теперь вообще запретили носить шапочки. Им запретили носить ранцы и рюкзаки. Им не дозволялось есть лук и чеснок; запретной едой также стали яблоки, сыр и карпы.

Джо сунул руку в карман и достал апельсин, данный ему Анаполем. Апельсин был крупный, гладкий и идеально круглый. Ничего оранжевее Джо в жизни своей не видел. Несомненно, в Праге он показался бы чудом, чудовищным и запретным. Прижав апельсин к носу, Джо энергично потянул в себя воздух, пытаясь найти какую-то радость или утешение в летучих маслах яркой кожуры. Но вместо этого он почувствовал только панику. Дыхание по-прежнему оставалось неглубоким и затрудненным. Кислая вонь тоннеля, изливающаяся в открытое окошко, словно бы отметала в сторону все остальные запахи. Внезапно акула жуткого страха, которая никогда не прекращала своего патрулирования внутренностей Джо, всплыла на поверхность. «Тыl не сможешь их спасти», – сказал ему кто-то почти в самое ухо. Джо резко повернулся. Рядом никого не было.

Затем Джо вдруг понял, что смотрит на обратную сторону газеты, свежего номера «Таймс», которую читал мужчина на соседнем сиденье. Глаза его задержались на судоходной колонке. «Роттердам», заметил Джо, должен прибыть в порт в восемь утра – ровно через двадцать минут.

Джо часто лелеял мечты о том дне, когда он отправится встречать свою семью, высаживающуюся с борта «Роттердама» или «Неув Амстердама». Он знал, что пристани линии Голландия-Америка находятся по ту сторону реки, в Хобокене. Чтобы туда добраться, надо было плыть на пароме. Когда вагон остановился на станции «Восьмая улица», Джо из него вышел.

По Восьмой улице Джо прошел к Кристоферу, затем к реке, проталкиваясь, точно карманник, сквозь толпы людей, только что сошедших с паромов из Нью-Джерси, – мужчин с тяжелыми подбородками в жестких шляпах, костюмах и не иначе как обсидиановых ботинках, под мышкой у каждого из них имелась газета; грубых женщин с кирпичного цвета губами, в туфлях на низком каблуке и платьях с цветочным узором. Все они торопливо сбегали по трапам на Кристофер, после чего рассыпались как капли дождя, раздуваемые ветром по оконному стеклу. Джо вовсю толкался, извинялся, оправдывался, без конца на них натыкаясь. Почти переполненный едкими миазмами сигарного дыма и неистового кашля, которые эти люди принесли с собой с того берега, он чуть было не сдался и не повернул назад.

Но в конце концов Джо все-таки добрался до массивного облупленного сарая, который обслуживал на стороне Манхэттена паромы, идущие до Делавэра, Лакаванны и Западной железной дороги. Высокий центральный фронтон этого величественного старого амбара до невозможности походил на аналогичную архитектурную деталь китайской пагоды. Люди, прибывавшие сюда из Нью-Джерси, несли с собой смутную ауру ветра и приключения – галстуки в беспорядке, шляпы набекрень. Запах Гудзона наполнял здание волнующими воспоминаниями о реке Влтаве. Сами паромы немало Джо позабавили. Широченные, с низкой осадкой, эти суда загибались с обоих концов точно вмятые шляпы, волоча за собой эффектные клубы черного дыма из торжественно торчащих дымовых труб. Пара больших колес по обе стороны каждого судна отправляла воображение Джо дрейфовать вдоль по Миссисипи, мимо медвежьих берлог, аж до самого Нового Орлеана.

Джо встал на передней палубе, с прищуром вглядываясь сквозь туман, пока речной вокзал компании «ДЛиВ» и ровный ряд низких красных крыш Хобокена все приближались. Теперь, вдыхая угольный дым с привкусом соли, он приободрился и воспылал оптимизмом переправы. Цвет воды менялся полосками от яри-медянки до холодного кофе. Река была не менее оживленной, чем сам город: на многочисленных шаландах высились груды мусора, где роились чайки; танкеры ломились от нефти, керосина или льняного масла; попадались черные грузовые суда непонятно с какими грузами; а на отдалении, в центре гордого буксирного эскорта, сразу и восхитительная, и устрашающая, высилась величественная громада парохода линии Голландия-Америка, отчужденная и надменная. За спиной у Джо осталась одновременно случайная и упорядоченная кутерьма Манхэттена, растянутая, точно дорожное полотно моста меж высоких поддерживающих пирсов средней части города и Уолл-стрит.

Где-то в середине переправы Джо стал преследовать обнадеживающий призрак. Безумные шпили Эллис-Айленда и изящная башня главного речного вокзала Нью-Джерси пришли в стык, сливаясь во что-то вроде кривоватой красной короны. Ненадолго показалось, словно сама Прага в мерцании осеннего тумана поплыла у пристаней Нью-Джерси в каких-то двух милях от Джо.

Он прекрасно знал, что вероятность внезапного, необъявленного появления его семьи, целой и невредимой, на верху сходней «Роттердама», равнялась нулю. И все же, топая по Ривер-стрит в Хобокене мимо грязных кабаков и дешевых гостиниц для матросов к пристани «Восьмая улица» вместе со всеми остальными, кто приехал поприветствовать прибытие дорогих им людей, Джо вдруг понял, что не может сладить со слабым огоньком надежды у себя в груди. Когда он добрался до пристани, там оказалось несколько сотен мужчин, женщин и детей. Все кричали, толпились и обнимались. Неподалеку стоял яркий ряд такси и несколько черных лимузинов. Носильщики грохотали по округе ручными тележками, в стиле оперы-буффа крича: «Носильщик! Кому носильщик?» Элегантный черно-белый корабль, все 24 170 его тонн, высился как гора в смокинге.

Джо понаблюдал за воссоединением нескольких семей. Часть из них, похоже, разъединила всего лишь причуда попутешествовать. Многие семьи прибыли из охваченных войной стран. Джо слышал, как люди говорят на немецком, французском, идише, польском, русском, даже чешском. Двое мужчин, точную родственную связь которых Джо прикинуть не смог, обнимали друг друга за шеи. Один мужчина с радостной заботой и слезами на глазах говорил другому по-чешски: «Ах ты ублюдок несчастный! Знаешь, что мы сейчас сделаем? Мы сейчас как вонючие свиньи нажремся, мать твою перемать!» Время от времени внимание Джо привлекала целующаяся парочка или рукопожатие каких-то чиновничьего вида людей. Однако по большей части он наблюдал за семьями. Это зрелище вселяло в Джо невероятную радость; он просто недоумевал, как же ему раньше не пришло в голову встретить прибытие «Роттердама». Да, он испытывал свою отстраненность от происходящего и глубокую зависть, но сильнее всего – лучезарную боль счастья, что сопровождала их воссоединение. Он словно набрал полный нос вина, которое не мог проглотить, – и все же оно его пьянило.

Наблюдая за тем, как все новые и новые люди появляются из-под полосатого навеса сходней, Джо вдруг с удивлением увидел доктора Эмиля Кавалера. Его отец появился в просвете меж двух пожилых женщин, близоруко щурясь сквозь линзы очков. Слегка отклоняя голову назад, доктор Кавалер оглядывал толпу, явно высматривая чье-то лицо – да-да, именно лицо Джо. Отец взглянул на сына, и на лице его расплылась улыбка. Однако тут его вдруг утопила в своих объятиях крупная блондинка в волчьей шубе. Это оказался вовсе не отец Джо. Улыбка была совсем не та – не говоря уж о женщине. Проходя со своей любовницей мимо Джо и заметив, что тот на него глазеет, мужчина наклонил голову в шляпе и кивнул в манере, зловеще идентичной манере доктора Эмиля Кавалера. От одинокой трели стюардского свистка по спине у Джо побежали мурашки.

Хотя на встречу в немецком консульстве он уже опаздывал, вернувшись в город, Джо от Кристофер-стрит направился к Бэттери. Он отчаянно шмыгал носом и чувствовал, как его уши горят от холода, но солнце постепенно пригревало. Джо уже стряхнул с себя приступ паники от поездки в подземке, отчаяние, вызванное сообщением из Виши, и возмущение бесстыдным процветанием Анаполя. На фруктовом лотке он купил себе банан, затем еще один несколькими кварталами дальше. Джо всегда страстно любил бананы – они составляли единственное потворство его внезапному достатку. Ко времени прибытия в немецкое консульстве на Уайтхолл-стрит Джо опаздывал на десять минут, но думал, что это ничего. Тут был простой вопрос канцелярского характера, с которым несомненно могла справиться секретарша. Джо даже не обязательно было встречаться с самим чиновником.

Такая мысль очень его привлекала. Завотделом по перемещению национальных меньшинств, герр Милде, был вежливым и доброжелательным мужчиной, который, похоже, поставил себе целью – и это словно бы даже доставляло ему удовольствие – впустую тратить время Джо. Хотя никаких обещаний герр Милде не давал и никаких прогнозов не делал (мало того, он, судя по всему, обладал лишь самой отдаленной информацией о положении семьи Кавалеров), любезный чиновник тем не менее упорно, даже педантично отказывался исключать возможность того, что родственникам Джо в любой момент могут быть пожалованы выездные визы, после чего им позволят уехать. Жестокость Милде не позволяла Джо наконец сделать то, что вопреки сердцу советовала ему голова: оставить надежду на то, что его семья вообще сможет выбраться из Праги, прежде чем Гитлер потерпит поражение.

– Ничего-ничего. – сказала фрейлейн Тулпе, когда Джо вошел в канцелярию Милде. Отдел по перемещению национальных меньшинств располагался в самом дальнем углу консульства, которое занимало средний этаж ветхого конторского здания в неоклассическом стиле неподалеку от Боулинг-Грин. Справа от отдела размещалась сельскохозяйственная комиссия, а слева – мужской туалет. Секретарша Милде была угрюмой молодой женщиной в черепаховых очках с соломенного цвета волосами. С Джо фрейлейн Тулпе также была неизменно вежлива, однако в этой ее вежливости сквозило что-то вроде легкого отвращения. – Он еще не вернулся с завтрака.

Джо кивнул и сел рядом с водяным охладителем. Тот мгновенно отправил в его адрес презрительную отрыжку, которая еще какое-то время поболталась внутри резервуара.

– Поздний завтрак, – с легкой неуверенностью заметил Джо. Пристальный взор фрейлейн Милде, похоже, сосредоточился на нем плотнее обычного. Джо оглядел свои мятые брюки, почти неизменную складку на галстуке, пятна туши на манжетах. Волосы казались ему гладкими и липкими. Несомненно, от него попахивало. На секунду Джо горько пожалел о том, что по пути в центр города не зашел в Мазила-студию и не принял душ, вместо того чтобы гробить целый час на дурацкий круиз в Хобокен. А потом подумал: «Да черт с ней. Пусть нюхает мой благородный еврейский запах».

– Это прощальный завтрак, – сказала фрейлейн Тулпе, возвращаясь к своей пишущей машинке.

– А кто уезжает?

В этот момент в свою канцелярию вернулся герр Милде. Этот широкоплечий, атлетического вида мужчина щеголял поистине героическим подбородком и солидными залысинами на лбу. Суровые черты его красивого лица несколько портились лишь в те моменты, когда верхняя губа приподнималась, обнажая ровный ряд больших желтых зубов.

– Я уезжаю, – сказал чиновник. – В числе прочих. Извините, что заставил вас ждать, герр Кавалер.

– Вы возвращаетесь в Германию? – спросил Джо.

– Меня переводят в Голландию. – ответил Милде. – В четверг я отплываю на «Роттердаме».

Они прошли в его кабинет. Милде указал Джо на один из двух стульев со стальными ножками и предложил сигарету, от которой Джо отказался. Вместе этого он закурил свою. Жест был дерзким, зато он принес Джо некоторое удовлетворение. Если Милде заметил дерзость, то никак этого не показал. Аккуратно сложив руки на столе, он слегка подался вперед, словно страстно желал хоть чем-то помочь Джо. Это было непременной частью его жестокой тактики.

– Полагаю, у вас все хорошо? – сказал чиновник.

Джо кивнул.

– И у вашей семьи также.

– Насколько этого можно ожидать.

– Рад слышать.

Они немного посидели молча. Джо дожидался от чиновника последнего акта спектакля и актерской игры. Что бы там ни последовало, сегодня он был в силах это снести. На пристани в Хобокене Джо стал свидетелем того, как люди вроде него воссоединяются со своими семьями по другую сторону земного шара. Фокус все еще был выполним. Он собственными глазами в этом убедился.

– Итак, если позволите, – с толикой нетерпения в голосе наконец сказал Милде. – У меня напряженный график, и время уже поджимает.

– Бога ради, – отозвался Джо.

– О чем вы хотели со мной поговорить?

Джо впал в замешательство.

– Я? Хотел? – переспросил он. – Но ведь это вы мне позвонили.

Теперь уже настала очередь герра Милде откровенно недоумевать.

– В самом деле?

– Вернее, фрейлейн Тулпе мне позвонила. Она сказала, что вы нашли какую-то загвоздку в документах для моего брата, Томаса Масарика Кавалера. – Среднее имя Джо вставил в порядке патриотического жеста.

– Ах да. – Милде хмуро кивнул. Было очевидно что он понятия не имеет, о чем идет речь. Потянувшись к проволочному стенду у себя на столе, чиновник среди прочих нашел там досье Джо. Несколько минут он с видом предельного тщания его пролистывал перекладывая взад-вперед страницы и хрустя вложенными туда листами кальки. Наконец Милде покачал головой и щелкнул языком. – Прошу прощения, – сказал он, поднимая досье, чтобы поместить его обратно на стенд. – Никак не могу найти никакой ссылки на… ах-х.

Клочок желтой бумаги, очень похожий на вырванную из телетайпа полоску, выпал из досье. Милде аккуратно его подобрал. А затем, морща лоб, стал очень медленно одолевать содержимое клочка, словно оно представляло собой некий предельно запутанный аргумент.

– Так-так, – наконец сказал чиновник. – Весьма прискорбно. Я не… В общем, ваш отец, судя по всему, умер.

Джо рассмеялся. Но мгновение он решил, что Милде вздумалось пошутить. Но раньше Джо никогда не слышал, чтобы Милде шутил, и он тут же понял, что чиновник и теперь не шутит. Горло Джо напряглось. Глаза стало жечь. Будь он один, он бы не выдержал и расплакался. Но он был не один. Джо скорее бы умер, чем позволил Милде увидеть, как он рыдает. Тогда он опустил взгляд на свои колени, стиснул зубы и собрал свои чувства в кулак.

– Я только что получил письмо… – чуть слышно произнес Джо, едва шевеля толстым и непослушным языком. – Моя матушка ничего не сказала…

– Когда было отправлено письмо?

– С месяц тому назад.

– А ваш отец мертв всего три недели. Здесь говорится, что он умер от воспаления легких. Вот, пожалуйста.

Милде потянулся через стол и передал Джо неровный клочок мягкой желтой бумаги. Клочок явно был вырван из куда более длинного списка усопших. Имя КАВАЛЕР ЭМИЛЬ, ДОКТОР, было одним из девятнадцати идущих по алфавиту имен от Зюскинда до Когана. Возле каждого имени стояло краткое указание возраста, даты и причины смерти. Судя по всему, это была часть списка евреев, умерших в Праге и ее окрестностях в течение августа и сентября. Имя отца Джо было обведено карандашом.

– Почему… – Несколько секунд Джо никак не мог распутать узел вопросов, перемешивающихся с его мыслями. – Почему меня не известили? – наконец сумел он спросить.

– Представления не имею, – ответил Милде. – Я даже не знаю, каким образом этот клочок бумаги попал в ваше досье. Я его первый раз вижу. Сущая загадка. Бюрократия вообще сила загадочная. – Тут он, похоже, сообразил, что ироничные замечания сейчас не к месту, и закашлялся. – Как я уже сказал, это весьма прискорбно.

– Возможно, это ошибка, – сказал Джо и подумал: «Это точно ошибка. Ведь я не далее как сегодня утром видел его в Хобокене». – Случай ошибочного опознания.

– Подобные вещи всегда возможны, – сказал Милде, вставая и сочувственно протягивая Джо руку. – Мне следует написать памятку моему преемнику по поводу дела вашего отца. Я непременно позабочусь о проведении расследования.

– Вы очень добры, – произнес Джо, медленно поднимаясь со стула. Он вдруг почувствовал прилив благодарности к герру Милде. Будет проведено расследование. Он смог добиться для своей семьи хотя бы такой малости. Пусть даже лишь в такой степени, но кто-то теперь проявит интерес к их делу. – Всего хорошего, герр Милде.

– Всего хорошего, герр Кавалер.

Впоследствии Джо выяснил, что у него не осталось ровным счетом никаких воспоминаний о том, как он выбрался из канцелярии Милде, проделал путь по лабиринту коридоров, спустился на лифте и вышел в вестибюль. Затем Джо добрый квартал пробрел по Бродвею, прежде чем ему пришло в голову задуматься, что же он. собственно, делает. Тогда он зашел в ближайший бар и позвонил в контору «Эмпайр». Там оказался Сэмми. Он принялся в высокопарной манере распространяться насчет сработанных Джо страниц, но получив в ответ лишь молчание, быстро выпустил пар и спросил, в чем дело.

– Я иду из консульства, – ответил Джо. Телефон был старомодный, с переговорной трубой и цилиндрической раковиной. Примерно такой же телефон стоял на кухне их квартиры неподалеку от Градчан. – Там были кое-какие скверные новости. – Джо рассказал Сэмми о том, как он по чистой случайности узнал о смерти отца.

– А ошибки быть не могло?

– Нет, – сказал Джо. Теперь он уже гораздо лучше соображал. Его немного потряхивало, но в мыслях была ясность. Или Джо так казалось. Его благодарность герру Милде опять обратилась в гнев. – Я уверен, что это не ошибка.

– Где ты? – спросил Сэмми.

– Где я? – Оглядевшись, Джо понял, что он находится в баре на Бродвее, в самой нижней части города. – Где я. – Теперь это уже был не вопрос. – Я по пути в Канаду.

– Нет, – донесся из трубки голос Сэмми, когда Джо уже ее вешал.

– Вас не затруднит мне помочь? – спросил он у бармена.

Бармен был пожилым человеком с сияющей лысиной и большими слезящимися глазами небесной голубизны. Когда Джо к нему обратился, он как раз пытался объяснить одному из посетителей, как работать с абакой, которой он пользовался для вычисления счетов. Посетитель явно был рад вмешательству Джо.

– Монреаль, в Канаде, – повторил бармен, когда Джо сообщил ему, куда он хочет отправиться. – По-моему, туда отбывают с Главного вокзала.

Посетитель с этим согласился. Он также добавил, что Джо нужно сесть на «адирондак».

– А зачем вам туда? – спросил он. – Если только вас не коробит, что я сую нос не в свое дело.

– Не коробит, – сказал Джо. – Я хочу вступить в британские ВВС.

– Правда?

– Да. Да, я уже устал ждать.

– Молодчина, – сказал посетитель.

– Они там по-французски талдычат, – предупредил Джо бармен. – Будьте начеку.