Текст книги "Приключения Кавалера и Клея"

3

Джо даже не заглянул домой собрать чемодан. Ему не хотелось наткнуться там на кого-то, кто попытается отговорить его от задуманного. Да и в любом случае все, в чем Джо нуждался, можно было купить в аптеке или найти в торговом автомате на автобусной остановке. Паспорт и визу он всегда носил с собой. Королевские ВВС оденут его, обуют и накормят.

Джо ненадолго отвлекся от поезда, тревожась о своем собеседовании с вербовщиками. Не станет ли его статус подданного другого государства, постоянно проживающего в Соединенных Штатах, препятствием к вступлению в британские ВВС? Не обнаружится ли в его теле какой-то неизвестный изъян? Джо слышал, что парней не брали в армию из-за слабого зрения и плоскостопия. Ладно, если военно-воздушные силы его отвергнут, он вступит в королевский ВМФ. Если флоту он тоже не сгодится, придется искать свой шанс в пехоте.

В Кротоне-на-Гудзоне, однако, Джо начал падать духом. Он попытался взбодрить себя мыслями о сбрасывании бомб на Киль или Любек, но эти фантазии поразили его своим тревожным сходством с мясорубками на страницах «Радио», «Триумфа» и «Монитора». Однако в конечном счете уже ни беспокойство, ни бравада не могли отвлечь Джо от мысли о потере отца.

Они с отцом в веселой, шутливой манере очень друг Друга любили, но теперь, когда отец был мертв, Джо испытывал лишь сожаление. Однако это не было обычное сожаление о каких-то недосказанных вещах, невыраженных благодарностях и придержанных извинениях. Джо пока еще не сожалел об утраченных будущих возможностях обсуждения каких-то взаимно любимых тем – к примеру, кинорежиссеров (они чтили Бастера Китона) или пород собак. Подобным сожалениям предстояло возникнуть лишь запоздало, через несколько дней, когда до Джо наконец бы дошло, что смерть на самом деле означает невозможность снова увидеться с мертвецом. Сейчас же Джо больше всего сожалел просто о том. что его не было там, где это случилось, что страшное дело наблюдения за тем, как умирает его отец, он препоручил матери, дедушке и брату.

Подобно многим докторам, Эмиль Кавалер всегда был жутким пациентом. Он наотрез отказывался признавать, что может стать добычей недуга, и ни разу в жизни не отводил себе ни дня на болезнь. Страдая от гриппа, он сосал ментоловые пастилки, поглощал обильные количества куриного бульона и шел заниматься своей работой. Джо просто не мог себе представить, чтобы его отец слег. Где он умер? В больнице? Дома? Джо вообразил его в безумно скомканной постели в самой гуще суматошной квартиры вроде тех, что попадались им с Корнблюмом в здании, где был спрятан Голем.

Что сталось с его матерью, дедушкой и братом? Их имена уже вполне могли появиться в каком-то другом списке смертей, о котором никто не потрудился ему сообщить. А пневмония заразна? Нет. Джо чувствовал твердую уверенность, что нет. Но ее могло вызвать простое недомогание и общие невзгоды. Если к чему-то такому оказался расположен его отец, в каком же тогда состоянии должен был находиться Томас? Джо вполне мог себе представить, что те скудные продукты, которыми теперь располагала его семья, в первую очередь отводились Томасу. Возможно, отец Джо пожертвовал своей жизнью ради здоровья его младшего брата. Или, может статься, вся его семья уже умерла. Сумеет ли Джо когда-либо это выяснить?

К тому времени, как «адирондак» подкатил к Олбани, авантюра похода в неизвестность войны стала казаться Джо слишком уже неведомой, чтобы он мог все это выносить. Он убедил себя в том, что куда более вероятно, что и его мать, и Томас все еще живы. А если все было так, то спасение им теперь требовалось не меньше, чем раньше. Джо просто не вправе был бросать их на произвол судьбы, убегая невесть куда и подобно Эскаписту пытаясь в два счета покончить с войной. Сейчас самое главное было сосредоточиться на возможном. В конце концов – это была жестокая мысль, но Джо не мог от нее отвязаться, – теперь, чтобы вызволить их из рейха, потребуется на одну визу меньше.

Джо сошел с поезда на станции «Юнион» в Олбани и встал на платформе, невольно загораживая дорогу людям, садящимся в вагон. Мужчина в круглых проволочных очках протолкнулся мимо, и Джо тут же вспомнил мужчину на сходнях «Роттердама», которого он ошибочно принял за отца. В ретроспективе эта ошибка казалась дурным предзнаменованием.

Кондуктор побуждал Джо принять решение. Он задерживал поезд. Джо колебался. Мощным противовесом всем сомнениям служило страстное желание убивать немецких солдат.

Наконец Джо позволил поезду уехать без него – и тут же стал страдать от острых уколов сожаления и самобичевания. Теперь он мог бы поймать такси и велеть шоферу везти его в Трои. А если бы не удалось догнать поезд в Трое, Джо смог бы убедить водителя везти его прямиком в Монреаль. У него в бумажнике была куча денег.

Пять часов спустя Джо опять оказался в Нью-Йорке. За время пути вдоль Гудзона он семь раз мучительно менял свое решение. Всю обратную дорогу Джо провел в вагоне-ресторане, и пьяному ему было гораздо хуже. Выбравшись из поезда, он заковылял в вечерних сумерках. Спереди словно бы накатывал морозный фронт. От холода у Джо потек нос и заслезились глаза. Протащившись по Пятой авеню, он завалился в «Лонгчампс» и заказал себе виски с содовой. А затем снова отправился к телефону.

У Сэмми ушло полчаса, чтобы туда добраться. К тому времени Джо был уже очень прилично пьян, если не откровенно по-свински. Сэмми вошел в шумный бар «Лонгчампса», стащил Джо с табурета и подхватил его под руки. Джо попытался удержаться от истерики, но на сей раз не смог. Для него самого его рыдания звучали как хриплый и скорбный смех. Никто в баре не знал, что о нем думать. Сэмми направил Джо к кабинке в задней части помещения и вручил ему свой носовой платок. Проглотив последние остатки своих рыданий, Джо рассказал Сэмми то малое, что он знал.

– Но не могла там быть какая-нибудь ошибка? – спросил Сэмми.

– Подобные вещи всегда возможны, – горестно процитировал Джо.

– Боже милостивый, – вымолвил Сэмми. Затем он заказал две бутылки «Руппертса» и уставился на горлышко своей. Пьяницей он не был и даже толком не прикладывался. – Страшно не хочется матушке об этом рассказывать.

– Несчастная твоя матушка, – сказал Джо. – И моя тоже несчастная. – При мысли о его матери как вдове снова начались рыдания. Сэмми обошел вокруг столика в кабинке и присел рядом с Джо. Какое-то время они просто сидели. Джо мысленно вернулся к тому утреннему часу когда он высунул голову из окна и почувствовал себя могущественным как Эскапист; струящийся мистическими тибетскими энергиями своего гнева.

– Бесполезен, – буркнул он.

– Кто?

– Я.

– Брось, Джо, не надо так говорить.

– От меня никакого толку, – сказал Джо и вдруг почувствовал, что должен уйти из бара. Он больше не хотел сидеть тут, пить и рыдать. Ему хотелось что-нибудь сделать. Непременно должно было что-то такое найтись. Ухватив Сэмми за рукав куртки, Джо едва не вышвырнул его из кабинки.

– Давай, – сказал он. – Пошли отсюда.

– А куда мы пойдем? – спросил Сэмми, поднимаясь.

– Не знаю, – ответил Джо. – На работу. Я хочу работать.

– Но ведь ты… хотя ладно, – сказал Сэмми, заглядывая Джо в глаза. – Пожалуй, это неплохая мысль. – Выйдя из «Лонгчампса», они забрели в прохладно-зловонный сумрак подземки.

На платформе для идущих на юг поездов в нескольких футах от кузенов стоял мрачный, сердитый джентльмен. То ли по покрою его одежды, то ли по какой-то неопределенной эмиссии от его глаз, подбородка или прически Джо с уверенностью опознал в нем немца. Джентльмен очень неприветливо на них поглядывал. Даже Сэмми впоследствии вынужден был согласиться, что поглядывал он на них неприветливо. Этот теоретический немец словно бы сошел с панели Джо Кавалера – мощный и как-то жестковато, по-волчьи красивый, одетый в превосходный костюм. Пока ожидание поезда все тянулось, Джо решил, что ему категорически не нравится та надменная манера морального и физического превосходства, в какой возможный немецкий фашист на него смотрел. Он обдумал несколько возможных способов (как на английском, так и на немецком) выражения своих чувств на предмет этого мужчины и его неприветливого взгляда. Сделав в итоге выбор в пользу более общепонятного способа, Джо словно бы невзначай сплюнул на платформу между собой и предполагаемым сотрудником гестапо. Плевок в общественном месте был в то время вполне обычен в городе заядлых курильщиков. А потому жест Джо мог бы остаться безопасно двусмысленным, не перелети его снаряд чуть дальше нужной отметки. Комок слюны угодил точнехонько на носок ботинка крепкого мужчины.

– Ты что, на него плюнул? – удивленно спросил Сэмми.

– Чего? – переспросил Джо, и сам несколько удивленный. – Ну да, плюнул.

– Он это не всерьез, мистер, – сказал Сэмми мужчине, – Просто он сейчас малость расстроен.

– Тогда он извиняется, – не так уж неразумно предложил мужчина. Его сильный акцент был без вопросов немецким. А извинений он ожидал с видом человека, привыкшего получать извинения, когда он их требует. Немец сделал шаг к Джо. Он был моложе, чем Джо на первый взгляд показалось, и еще более импозантен. Кроме того, у мужчины был вид умелого кулачного бойца.

– Черт побери, Джо, – негромко пробормотал Сэмми. – По-моему, это Макс Шмелинг.

Кроме них троих на платформе стояли другие люди, и они проявили к происходящему интерес. Последовал оживленный спор о том, является ли мужчина, которому Джо плюнул на ботинок, Максом Шмелингом, Черным Быком Улана, экс-чемпионом мира по боксу в тяжелом весе, или нет.

– Извините, – вроде как всерьез буркнул Джо.

– Как? – переспросил мужчина, прикладывая чашечку ладони к уху.

– Пошел к черту, – рявкнул Джо, на сей раз уже абсолютно искренне и всерьез.

– Му-до-звон, – раздельно произнес мужчина, проявляя большую заботу о своем английском. С боксерской стремительностью он подтолкнул Джо к железному столбу, одной рукой обхватил его за шею, а другой нанес резкий удар в живот. Из Джо разом вылетел весь дух, он качнулся вперед и боднул подбородком бетонную платформу. Глазные яблоки словно бы болтанулись и застряли в глазницах. В груди у него какому-то подонку вдруг вздумалось раскрыть зонтик. Лежа на пузе и по-рыбьи не моргая, Джо прикидывал, сумеет ли он в этой жизни сделать хотя бы еще один вдох. Затем он, никуда особенно не торопясь, испустил долгий, глухой стон, тем самым проверяя мышцы диафрагмы. Наконец Джо удалось сказать «ух-х». Опустившись рядом на корточки, Сэмми помог ему привстать на одно колено. Джо заглатывал неравномерно и непомерно большие клочья воздуха. Немец повернулся к другим людям на платформе и поднял руку – то ли бросая вызов, то ли, как показалось Джо, ища оправдания. В конце концов, все видели, как Джо плюнул ему на ботинок. Затем дюжий мужчина повернулся и зашагал прочь, в дальний конец платформы. Подошел поезд, люди туда сели, и тем все и закончилось. Когда они вернулись в Мазила-студию, Сэмми по просьбе Джо не сказал ни слова про его отца. Зато охотно поведал всем-всем-всем, что его кузену надрал задницу сам Макс Шмелинг. Джо удостоился несколько ироничных поздравлений. Его проинформировали, какой он счастливчик, что получил по рогам от Черного Быка Улана.

– Когда я еще раз этого парня увижу, – к собственному удивлению отозвался Джо, – я ему точно полный рюкзак накидаю.

Впрочем, Джо больше ни разу не довелось встретиться ни с Максом Шмелингом, ни с его двойником. Так или иначе, есть немалые основания считать, что Шмелинг был тогда вовсе не в Нью-Йорке, а в Польше. Ходили слухи, что в наказание за поражение от Джо Луиса в 1938 году его призвали на службу в вермахт и послали на фронт.

4

Вряд ли в то время в Нью-Йорке проживало больше пары тысяч немецких граждан. Тем не менее в последующие две недели, выходя прогуляться по городу, Джо натыкался по меньшей мере на одного. Согласно Сэмми, Джо заимел собственную суперсилу: он сделался магнитом для немцев. Находил он их где угодно – в лифтах, в автобусах, в ресторанах «Гимбельс» и «Лонг-чампс». Поначалу Джо просто за ними наблюдал, подслушивая разговоры и со стремительной определенностью классифицируя их как «плохих» или «хороших» немцев, даже если они всего-навсего обменивались репликами о погоде или о том, хорошо ли заварен их чай. Однако довольно скоро он стал к ним подходить и пытаться завязывать разговоры, угрожающе вежливые и двусмысленные. Достаточно часто такие авансы Джо встречали определенное сопротивление.

– Вохер комжен зи? – спросил он как-то у мужчины, покупавшего себе фунт говядины у мясника на Восьмой авеню, сразу же за утлом от Мазила-студии. – Швабенланд?

Мужчина устало кивнул.

– Штутгарт, – уточнил он.

– И как там вообще все? – Джо сам чувствовал, как в его голос прокрадывается нотка угрозы, косвенного намека. – У всех все в порядке?

Мужчина пожал плечами, покраснел и поднял брови, немо взывая к мяснику.

– А что, есть проблемы? – спросил тот у Джо. Джо ответил, что вообще-то нет. Однако, выйдя из лавки мясника с отбивными из молодого барашка, он почувствовал странную радость оттого, что доставил тому мужчине расстройство. Джо казалось, что ему следует стыдиться этого чувства. И на каком-то уровне ему, надо думать, и впрямь было стыдно. Тем не менее Джо никак не мог удержаться от удивительно приятных воспоминаний о вороватом взгляде и покрасневших щеках мужчины, когда он обратился к нему на его родном языке.

На следующий день, в субботу – примерно через неделю после того, как Джо узнал о смерти отца, – Сэмми взял его с собой на футбольный матч «Бруклин Доджерс». Идея заключалась в том, чтобы вывести Джо на свежий воздух и немного встряхнуть. Сэмми был неравнодушен к футболу и питал особую любовь к Эйсу Паркеру, ведущему защитнику «Доджерс». В Праге Джо видел, как играют в регби, и как только он решил, что между регби и американским футболом особой разницы нет, он бросил всякие попытки уделять внимание игре и стал просто курить и попивать пивко на резком и сыром ветру. Стадион «Эббетс Филд» окутывала легкая аура обветшания, напомнившая Джо рисунок из какого-то комикса – не то из «Тунервильского троллейбуса», не то из «Пучеглаза». В темных просторах трибун сновали голуби. В воздухе висел запах масла для волос, пива и более слабый аромат виски. Мужчины в толпе передавали друг другу фляжки и с комическим видом обменивались эмоциональными замечаниями.

Вскоре Джо понял две вещи. Во-первых, что он не на шутку напился. А во-вторых, что в двух рядах позади него и чуть слева сидит пара немцев. Крепкие, флегматичные на вид мужчины, возможно братья, они попивали пивко из бумажных стаканчиков и без конца ухмылялись. Обмениваясь оживленными комментариями, они в целом вроде бы наслаждались игрой, хотя, судя по всему, разбирались в ней не больше Джо. Всякий раз, как затевалась схватка, немцы аплодировали – кто бы эту схватку ни затевал.

– Просто не обращай на них внимания, – предостерег его Сэмми. Успехи Джо в доведении немцев до белого каления уже начинали его тревожить.

– Но они на меня смотрят, – отозвался Джо, дьявольски в этом уверенный.

– Нет, не смотрят.

– Они смотрят сюда.

– Слушай, Джо, прекрати.

Джо продолжал оглядываться через плечо, пытаясь внедриться в сознание немцев, в их понимание игры. В результате смотрел он практически им в колени. Вскоре, даже несмотря на опьянение, немцы заметили пристальное внимание Джо, стали хмурить брови и кривиться. Один из братьев – это как пить дать были братья – щеголял сломанным носом и покалеченными, приплюснутыми ушами, что определенно указывало на его знакомство с правильным применением своих кулаков. Наконец, ближе к концу третьей четверти, Джо явственно услышал антисемитское замечание, брошенное «боксером» своему не то брату, не то приятелю. Прозвучало замечание как «вот жидовская морда». Джо встал. Затем перебрался через спинку сиденья. Следующий ряд был забит битком, и в процессе расчистки дороги Джо заехал в ухо одному из своих соседей. Почти теряя равновесие, он перевалился в немецкий ряд. Немцы рассмеялись а подлокотник сиденья резко ткнул Джо в бок, но он все же сумел выпрямиться, после чего, не говоря худого слова, сбил с «боксера» шляпу. Головной убор упал в лужу пролитого пива, присоединяясь к кучке шелухи от арахиса у ног второго немца. Мужчина с изуродованными ушами нешуточно удивился. Еще больше он удивился, когда Джо схватил его за рубашку у самого воротника и дернул так резко, что три пуговицы разом отскочили и со свистом разлетелись по сторонам. Однако у немца оказались длинные руки, и он сумел ухватить Джо за загривок. Подтянув Джо к себе, он одновременно влепил ему сбоку по мозгам. Затем нос Джо оказался расплющен о левое колено мужчины. В таком положении, перегнувшись через спинку сиденья, Джо и оставался – а второй немец тем временем колошматил его по спине, словно сразу двумя молотками вбивая гвозди в бревно. Прежде чем Сэмми и некоторые из мужчин, сидевших неподалеку, сумели оттащить пару немцев, те успели капитально закрыть Джо правый глаз, сломать зуб, понаставить синяков на грудную клетку и испоганить новый костюм. Затем явился охранник и выставил Джо и Сэмми с «Эббетс Филда». Они молча ушли. Джо нежно прижимал к правому глазу бумажный стаканчик со льдом. Боль была зверская. На спуске к воротам стадиона воняло мочой. Этот резкий мужской запах показался Джо ободряющим.

– Что ты творишь? – спросил Сэмми. – Ты что, совсем рехнулся?

– Извини, – отозвался Джо. – Мне показалось, он что-то такое сказал.

– Проклятье, а какого черта ты лыбишься?

– Не знаю.

Тем вечером, когда они с Сэмми отправились пообедать к Этели Клейман, Джо нагнулся за уроненной на пол салфеткой. Когда же он снова выпрямился, на щеке у него стоял яркий восклицательный знак стекшей крови.

– Тебе нужно швы наложить, – самым что ни на есть авторитетным тоном заявила его тетушка.

Джо запротестовал. Он уже признался друзьям, что боится иголок и докторов, однако правда заключалась в том, что рана на голове странным образом его укрепляла. Нет, не то чтобы Джо чувствовал, будто он ее заслужил. Просто она ему подходила. Как тщательно Джо ни прочищал рассечение, какой плотный компресс ни прикладывал, как крепко его ни завязывал, не проходило и часа, как там снова появлялась предательская красная точечка. Это было как напоминание о доме, дань стоическому отрицанию его отцом недуга, раны и боли.

– Все будет хорошо, – сказал Джо.

Своим пятипружинным железным ухватом тетушка молча взяла его за локоть, отвела в туалет и усадила на крышку унитаза. Затем велела Сэмми достать бутылку сливовицы, принесенную одним другом ее покойного мужа еще в 1935 году и с тех пор остававшуюся непочатой. Левой рукой слегка пригнув голову Джо, миссис Клейман его зашила. Нитка была темно-синяя – в точности того же цвета, что и костюм Эскаписта.

– Не ищи себе проблем, – посоветовала тетушка Джо, всаживая ему под кожу длинную тонкую иглу. – Не то очень скоро ты их не оберешься.

Джо кивнул и, понятное дело, незамедлительно отправился искать себе проблем. Без всякой на то причины он каждый день ездил в Йорквиль. где не счесть было немецких пивных, немецких ресторанов, немецких клубов по интересам, а также самих германо-американцев. Большую часть времени он просто слонялся там по округе и возвращался домой из набегов без каких-либо телесных повреждений, но порой одно цеплялось за другое, а пятое за десятое. Этнические сообщества Нью-Йорка всегда были бдительны к вторжениям разных несдержанных чужаков. Джо опять получил удар в живот – на сей раз на восточной Девяностой улице, дожидаясь автобуса. Ударом его наградил мужчина, не очень по-доброму воспринявший усмешку, которой вооружался Джо, пускаясь в свои авантюры. В другой раз, болтаясь у кондитерской, Джо привлек внимание нескольких местных пацанов. Один из этих пацанов, по причинам, никак не связанными с расизмом или политикой, пульнул ему в затылок большой влажной устрицей из старого доброго шара жеваной бумаги. Все эти мальчуганы были регулярными читателями историй про Эскаписта и обожателями работы Джо Кавалера. Знай ребятишки, по кому ведется пальба, они наверняка испытали бы сильное сожаление. Но им просто не понравился вид Джо. С безжалостной мальчишеской проницательностью они подметили, что в облике Джо Кавалера есть что-то смешное и несуразное – в его мятом костюме, в ауре накопленного и вовсю дымящегося раздражения, в курчавых завитках кое-как зализанных назад волос, что торчали точно пружины из раздолбанной заводной игрушки. Для шалунов и любителей всевозможных розыгрышей Джо выглядел сущим козлом отпущения. Еще он выглядел как человек, который ищет себе проблем.

Здесь следует отметить, что очень немалое число нью-йоркских немцев находилось в резкой оппозиции к Гитлеру и нацистам. Они писали гневные послания издателям главных ежедневных газет, клеймя позором бездействие Америки и Союзников после аншлюса и аннексии Судет. Они вступали в антифашистские лиги, устраивали разборки с коричневорубашечниками – Джо был далеко не единственным молодым человеком, выходившим в ту осень на улицы Нью-Йорка, откровенно нарываясь на драку, – и горячо поддержали политику президента, когда США начали активные действия против Гитлера и его войны. Тем не менее было и немалое число нью-йоркских немцев, которые открыто гордились достижениями Третьего рейха, общественно-культурными, спортивными и военными. Среди них нашла себе место небольшая группка людей, регулярно проявлявших активность в различных патриотических, националистических, а порой откровенно фашистских, насильственного толка организациях, симпатизирующих целям и задачами их общей родины. Джо часто возвращался из Йорквиля с антисемитскими газетами и брошюрами, которые он затем от корки до корки прочитывал. При этом в животе у него все буквально сжималось от ярости. Затем он запихивал эту литературу в одну их трех коробок из-под персиков, которые служили ему картотечным шкафом. (В одной из двух оставшихся содержались письма из Праги, а в другой – комиксы.)

В один прекрасный день, шатаясь по улицам Йорквиля, Джо вдруг заприметил вывеску в окне конторы на втором этаже одного из зданий:

АМЕРИКАНОАРИЙСКАЯ ЛИГА

Стоя там и глазея на окно, Джо мрачно фантазировал о том, как он подбегает к этой конторе и врывается в самый рассадник змей – ноги несутся тебе навстречу с панели комикса, пока разнокалиберные щепки высаженной двери разлетаются по сторонам. Видя себя вторгающимся в бурлящее сплетение коричневорубашечников, Джо всякий раз обнаруживал там если не свой триумф, то по крайней мере расплату, возмездие, избавление. Добрых полчаса он стоял и наблюдал за окном, пытаясь заприметить хоть какого-нибудь реального члена партии. Однако никто не входил в здание и не появлялся у окна на втором этаже. Наконец Джо плюнул и поехал домой.

Впрочем, в Йорквиль он неизбежно вернулся. Как раз напротив штаба ААЛ была кондиторай под названием «У Гауссмана», и от столика у окна Джо прекрасно видел и дверь в здание, и окно на втором этаже. Заказав кусочек превосходного местного захер торте и чашку кофе, удивительно пригодного для питья (особенно в Нью-Йорке), он стал ждать. Еще один кусочек захер торте и две чашки кофе спустя никакие подрывных действий американоарийцев по-прежнему не наблюдалось. Тогда Джо заплатил по счету и перешел через улицу. В табличке на здании, как он уже заметил, числились оптометрист, бухгалтер, издатель и ААЛ, но никто из упомянутых, похоже, не имел никаких пациентов, клиентов или сотрудников. Здание – оно называлось Кюнбилдинг – было сущим кладбищем. Когда Джо поднялся по лестнице на второй этаж, дверь в контору ААЛ оказалась заперта. Серый дневной свет, просачивавшийся сквозь матовое стекло двери, предполагал, что никаких ламп внутри не горит. Джо попробовал дверную ручку. Затем опустился на одно колено, чтобы осмотреть замок. Там оказался старый «чабб», вполне надежный, но будь у Джо инструменты, вскрыть такой замок проблемы бы не составило. К несчастью, все его отмычки и гаечный ключик лежали в ящичке рядом с его кроватью в Мазила-студии. Пошарив по карманам, Джо нашел там механический карандаш, чья металлическая скобочка, прикрепленная к стержню с раздвоенной втулкой, должным образом деформированная, отлично послужила бы в качестве гаечного ключика с ограничением по крутящему моменту. Однако по-прежнему оставался вопрос отмычки. Тогда Джо спустился обратно по лестнице и побрел по кварталу, пока не наткнулся на детский велосипед, прикованный цепочкой к оконной решетке на восточной Восемьдесят восьмой улице. Приторно-красный велик смотрелся совсем новехоньким, его хромированные детали блестели как зеркала, а ребристые шины лоснились. Джо немного подождал, убеждаясь, что никто не идет. Затем он ухватился за сверкающий руль и после нескольких свирепых толчков подошвой ботинка сумел ослабить одну спицу. Выковыряв ее из обода, Джо побежал обратно к углу Восемьдесят седьмой и Йорка. Там, воспользовавшись металлическим поручнем как обжимным инструментом, а тротуаром как драчёвым напильником, он сумел смастерить из тонкой и прочной спицы вполне пригодную отмычку.

Вернувшись назад к конторе Американоарийскои лиги, Джо постучал в рубцеватый дубовый косяк. Ответа не последовало. Тогда он подобрал брюки, присел на корточки, прижался лбом к двери и принялся за работу. Грубые инструменты, недостаток практики и возбужденная пульсация в артериях и суставах порядком все усложняли. Джо снял пиджак. Закатал рукава рубашки. Скинул шляпу себе на ладони и аккуратно положил ее на пол рядом с собой. Наконец расстегнул воротник и сдвинул в сторону галстук. Джо ругался, потел и так напряженно прислушивался, ловя звук открывающейся внизу двери, что почти не слышал пальцами замок. У него ушел почти час, чтобы попасть в контору.

Когда же он наконец этого добился, то вопреки ожиданиям обнаружил внутри вовсе не сложную лабораторию или мануфактуру фашизма, а деревянный стол, стул, пишущую машинку и высокий картотечный шкаф крепкого дуба. Жалюзи были пыльные и кривые, и в них недоставало пластин. Голый деревянный пол пестрел ожогами от окурков. Джо поднял трубку телефона, но тот глухо молчал. На одной стене висела цветная литография фюрера, выполненная в романтическом духе – подбородок под поэтическим углом, альпийский ветерок слегка ворошит темную челку. У другой стены располагалась полка, заваленная высоченной кипой различных изданий как на немецком, так и на английском, названия которых вызывали ассоциации с целями и пророчествами национал-социализма и пангерманской мечты.

Джо подошел к столу и встал там. Затем вытащил стул и сел. Стол буквально терялся под наносами записок и памяток. Некоторые были отпечатаны на машинке, некоторые накарябаны небрежным и угловатым почерком.

применение к ФТ гипноза может это доказать ФТ и гашишный старец горы – дальнейшее изучение

ФТ – искусный фехтовальщик

Там также валялись автобусные билеты, обертки от леденцов, корешок входного билета на «Поло Граундс». Экземпляр книги под названием «Фагги». Бесчисленные газетные и журнальные вырезки – в основном из «Фотоплея» и «Модерн скрина». Все журнальные статьи, отметил Джо. похоже, были связаны с кинозвездой Франчотом Тоне. А в слои чепуховых и загадочных заметок были густо нашпигованы дюжины комиксов: «Супермен», «Волшебная тайна», «Вспышка». «Молодец». «Маг щита» – а также, едва ли мог не отметить Джо, последние выпуски «Радио», «Триумфа» и «Монитора». Местами бумажные наносы вырастали положительно до горных масштабов. Повсюду, точно условные знаки на карте, были рассеяны скрепки, кнопки и карандашные огрызки. Неровный палисад карандашей топорщился из пустой банки от кофе марки «саварин». Джо вытянул руки и двумя быстрыми взмахами разбросал все по сторонам. Кнопки застучали по полу.

Дальше Джо стал просматривать ящики стола. В одном он обнаружил уведомление от «Нью-Йорк Телефон», обещавшее (как уже выяснилось, не напрасно) отключить аппарат, если счет ААЛ так и останется неоплаченным; напечатанная на машинке рукопись непонятно чего; и, совершенно необъяснимым образом, меню званого обеда в отеле «Треви» в честь свадьбы Брюса и Мэрилин Горовиц. Джо выдернул ящик и перевернул его. Рукопись рассыпалась на отдельные страницы, точно колода карт. Джо подобрал одну страницу и просмотрел ее. Похоже, это была научная фантастика. Невесть кто по имени Рекс Манди целился из лазерного пистолета в гноящуюся шкуру омерзительного Зида. Невесть кто по имени Кристаль Де Хавен свисал вниз головой с железной цепи над разинутой пастью голодного торка.

Джо смял страницу и продолжил свой рейд по ящикам стола. Один содержал в себе рамку с фотографией Франчота Тоне. В левый нижний угол рамки была вставлена бумажка, в которой Джо мгновенно опознал панель, вырезанную со страницы «Радиокомикса № 1». Там был крупный план старого Макса Мейфлауэра в качестве молодого человека, богатого и бесшабашного. У Макса было сонное выражение лица, ямочки на щеках, а в словесном облачке он говорил: «Да какое мне дело? Самое главное – поразвлечься». Джо подметил, что наклон головы Макса, определенная лукавость у него на лице и словно бы высеченный зубилом нос очень схожи, даже почти идентичны всему тому же у Франчота Тоне на фотографии. Раньше это сходство никто не замечал и особо не выделял. Джо был не очень хорошо знаком с актерскими работами Тоне, но теперь, изучая худое, меланхолично вытянутое лицо на глянцевой фотографии – между прочим, там имелась подпись Карлу с наилучшими пожеланиями от Франчота Тоне, – задумался, не смоделировал ли он, сам того не подозревая, своего персонажа с Тоне.

Наконец, в нижнем правом ящике, в самой его глубине, обнаружился небольшой дневник в кожаном переплете. На форзаце имелась надпись, датированная Рождеством 1939 года. Карлу, чтобы приводить здесь свои блестящие мысли в порядок, с любовью. Рут. На первых пятидесяти страницах дневника шла мелкая, но яростная рукописная аргументация, суть которой – насколько понял Джо – заключалась в том, что Франчот Тоне был членом тайной лиги наемных убийц, финансируемой компанией «Американский карборунд», которую возглавлял отец Тоне. Главной целью лиги являлось уничтожение Адольфа Гитлера. Откровение обрывалось на полуслове, а оставшиеся страницы дневника были заняты несколькими сотнями вариаций на тему слов «Карл Эблинг», составляя подлинную энциклопедию стилей от вычурно цветистого до катастрофически корявого. Джо раскрыл дневник посередине, покрепче ухватился и разорвал его напополам.