Текст книги "Метафизика. Современное введение"

Фикционализм

Мы рассмотрели несколько форм номинализма: строгий номинализм, металингвистический номинализм и теорию тропов. Их объединяет убежденность в возможности дать номиналистскую трактовку всем предложениям, которые мы считаем истинными и которые, как кажется, вынуждают согласных с их истинностью признать существование того или иного рода универсалий. Отличаются они тем, что предлагают разные рецепты таких «преобразований». Мы видели, что эти рецепты небесспорны, и упоминали, что некоторые номиналисты готовы отрицать истинность предложений, которые не удается переформулировать в истинно номиналистском духе. Более радикальным является утверждение, что ложны все предложения, которые, как кажется, вынуждают нас признать существование абстрактных сущностей. Сторонники данного утверждения отрицают возможность номиналистской трактовки предложений такого рода, которая обсуждалась в этой главе. Но поскольку они считают ложными все подобные предложения, то отрицают, что нам нужно беспокоиться о метафизических позициях, связанных с такими предложениями.

В последние годы у этого радикального тезиса появляется все больше приверженцев. Они поддерживают теорию, известную как фикционализм[67]67
  Работы, посвященные фикционализму, обычно весьма специализированны. Эта теория изложена в кн.: Field H. Fictionalism, Epistemology and Modality // Realism, Mathematics, and Modality / ed. H. Field. Oxford: Oxford University Press, 1989; Burgess J., Rosen G. A Subject with No Object. Oxford: Oxford University Press, 1997. Ее критическое обсуждение см. в работе: Szabo Z. Nominalism // The Oxford Handbook of Metaphysics / eds M. Loux, D. Zimmerman. Oxford: Oxford University Press, 2003.


[Закрыть]. Основополагающая идея фикционализма состоит в том, что нам следует обходиться с утверждениями, в которых, как кажется, речь идет об абстрактных сущностях, аналогично тому, как мы обходимся с художественным вымыслом. Суждения, выражаемые такими предложениями, как

(21) Эней отплыл из Трои в Италию

и

(22) Ахилл убил Гектора,

ложны. Напиши мы два этих предложения в экзаменационной работе по курсу истории Древнего мира, – и высока окажется вероятность провалить экзамен. Тем не менее есть ситуации, в которых можно произнести эти утверждения, не опасаясь, что нам кто-нибудь возразит. Эти утверждения – элемент конкретных вымышленных историй, рассказанных, соответственно, в «Энеиде» Вергилия и «Илиаде» Гомера, и в ситуациях, когда мы говорим «изнутри» этих вымышленных историй, проблем с ними не возникает. Так, можно с утвердительной интонацией произнести предложения (21) и (22) в аудитории, где идет занятие по древнегреческой и древнеримской литературе, или когда мы рассказываем соответствующие истории. И, разумеется, существуют утверждения, принадлежащие той же логической области, что и предложения (21) и (22), и являющиеся в буквальном смысле истинными. Для предложения (21) это будет

(21а) В «Энеиде» Вергилия герой Эней бежит из Трои на корабле и плывет в Италию.

А для предложения (22) —

(22а) В «Илиаде» Гомера Ахилл убивает Гектора, мстя за гибель Патрокла.

Эти предложения не означают того, что означают предложения (21) и (22), а потому не являются их преобразованием. Однако они объясняют, почему, несмотря на их ложность, предложения (21) и (22) в подходящем контексте можно спокойно произносить с утвердительной интонацией.

Итак, фикционалисты рекомендуют интерпретировать высказывания об абстрактных сущностях так же, как мы интерпретируем предложения (21) и (22). Обычно они сосредоточиваются на примерах из области математики и утверждают, что все предложения, вынуждающие нас признать существование чисел, ложны и являются просто элементами рассказываемой нами истории – вымышленной истории, которую мы называем математикой. Но несмотря даже на то, что такие предложения, как

(23) Два плюс два равно четыре,

в прямом смысле слова ложны, если мы произносим их «изнутри» истории, рассказываемой математиками, то обращение к таким предложениям, как (23), вполне уместно и абсолютно логично. Можно предположить, что философы, придерживающиеся фикционализма в отношении дискурса об универсалиях, скажут нам, что предложения наподобие наших

(3) Отвага – это нравственная добродетель

и

(6) Красный – это цвет

в строгом смысле слова ложны. Они – просто элементы истории. Какой истории? Какого художественного произведения? Это не вполне ясно, но, возможно, фикционалисты скажут нам, что это – вымышленная история, рассказываемая нам метафизическим реалистом. Но тогда, несмотря даже на то, что и предложение (3), и предложение (6) ложны, говоря «изнутри» истории, выдуманной метафизическими реалистами, мы можем с полным основанием использовать предложения (3) и (6), чтобы утверждать нечто, не опасаясь противоречий.

Фикционализм появился на метафизической сцене сравнительно недавно. Эта теория пока что не была детально проработана, но даже в очень общей формулировке она, вероятно, вызовет подозрения. Во-первых, предлагаемая фикционалистами стратегия может показаться нам легкомысленной. Столкнувшись с утверждением, онтологическая подоплека которого внушает беспокойство, мы получаем совет не волноваться по этому поводу: просто скажите, что утверждение ложно, – воспринимайте его как чистый «вымысел». Кажется, что при таком подходе быть номиналистом чересчур удобно. Во-вторых, такие предложения, как (3) и (6), представляются совершенно отличными от таких предложений, как (21) и (22). Все мы согласимся, что предложения (21) и (22) выражают исключительно вымышленные утверждения. Мы воспринимаем соответствующие утверждения как элементы истории, которая в строгом смысле слова не является истинной, и именно потому, что мы их так понимаем, становится возможным определить контексты, в которых такие утверждения можно произносить спокойно и без страха впасть в противоречие. Но никто из нас не думает, будто утверждения, выражаемые предложениями (3) и (6), не являются в строгом смысле слова истинными, – то есть никто, кроме фикционалистов. Они хотели бы заставить нас поверить, будто эти утверждения – просто новые элементы художественного вымысла – истории, которую, так уж получилось, мы рассказываем. Предполагается, что мы станем считать «выдумкой» то, что красный – это цвет, треугольность – форма, а отвага – добродетель, и что то, что мы все это произносим, сходит нам с рук лишь потому, что все мы участвуем в своего рода коллективном сговоре. Если фикционалисты желают убедить нас в справедливости данной теории, им придется привести дополнительные доводы в ее пользу.

Рекомендуемая литература

Для знакомства со средневековыми источниками по номинализму – сочинениями Абеляра и Оккама – рекомендую обратиться к хрестоматиям [McKeon, 1929, p. 208–258] и [Loux, 1974]. Примеры классической критики реализма у эмпириков можно найти в обсуждениях абстрактных идей у Локка [Locke, 1690], Беркли [Berkeley, 1957] и Юма [Hume, 1739]. С авторитетной современной версией того, что я называю строгим номинализмом, можно познакомиться, прочтя эссе Куайна «О том, что есть» [Quine, 1954]. Полезно также будет почитать Прайса [Price, 1953] и Родригес-Перейру [Rodriguez-Pereyra, 2002]. Наиболее тщательно проработанная версия металингвистического номинализма изложена Селларсом [Sellars, 1963b], хотя это и очень сложное произведение. Статья Уильямса [Williams, 1953] является классическим – и, к счастью, весьма доступным – изложением теории тропов. Важной работой, освещающей темы, о которых шла речь в этой и предыдущей главах, является статья Дэвида Льюиса New Work for a Theory of Universals [Lewis, 1983]. Работы Куайна, Прайса и Уильямса вошли в антологию Metaphysics: Contemporary Readings.

3. Конкретные партикулярии I
Субстраты, пучки и субстанции

Предварительный обзор

Пытаясь провести онтологический анализ известных из повседневного опыта конкретных партикулярий, философы часто допускали, что те представляют собой целое, состоящее из более фундаментальных с точки зрения метафизики элементов, и занимали одну из двух противоположных позиций – поддерживали либо теорию субстрата, либо теорию пучков. Согласно первой теории, конкретная партикулярия представляет собой целое, состоящее из различных свойств, которые мы ассоциируем с этой партикулярией, и лежащего в ее основе субъекта или субстрата, независимого от ситуативно проявляемых ею свойств, – чистой партикулярии. Эта теория постулирует, что такая чистая партикулярия или подлежащее является в буквальном смысле сущностью, экземплифицирующей эти свойства. Согласно второй теории, субстрата не существует; обычные партикулярии образованы исключительно ассоциируемыми с ними свойствами – они не что иное, как «пучки» или кластеры этих свойств.

Как правило, эмпирикам идея субстрата казалась спорной – они придерживались теории пучков. Однако сторонники теории субстрата утверждали, во-первых, что сторонники теории пучков не могут объяснить факт существования истинных, но содержательных субъектно-предикатных высказываний, и, во-вторых, что они убеждены в истинности ошибочного принципа, известного как принцип тождества неразличимых, согласно которому разные конкретные партикулярии не могут обладать абсолютно одинаковыми свойствами. Сторонники теории субстрата говорят, что преодолеть эти сложности мы можем, постулировав существование чистых партикулярий, или субстрата, в качестве составной части конкретных партикулярий. Проблема состоит в том, что понятие чистой партикулярии является, по словам сторонников теории пучков, внутренне противоречивым, а попытки переосмыслить его так, чтобы устранить противоречия, приводят к тому, что понятие субстрата оказывается непригодным для решения философских проблем, которые призвано было решить.

Сложности, возникающие в связи с теорией пучков и теорией субстрата, подвигли некоторых метафизиков отвергнуть предположение, будто известные из повседневного опыта партикулярии представляют собой целое, состоящее из более фундаментальных с точки зрения метафизики элементов. Один из авторитетных вариантов такого подхода – теория субстанций, согласно которой известные из повседневного опыта конкретные партикулярии (или некоторые из них) являются фундаментальными с точки зрения онтологии сущностями. Согласно этой теории, именно сами конкретные партикулярии являются в буквальном смысле сущностями, экземплифицирующими ассоциирующиеся с ними универсалии. Некоторые из этих универсалий являются внешними относительно сущности партикулярии и экземплифицируются ею лишь случайно, тогда как другие – виды субстанций, к которым относится партикулярия, – обозначают партикулярию как то, чем она является, и экземплифицируются ею сущностным образом.

Теория субстрата и теория пучков

Различие между конкретной партикулярией и атрибутами, которыми она обладает или располагает, играет ключевую для метафизического мышления роль. Как мы видели, не все метафизики признают существование такого различия. Строгие номиналисты настаивают, что атрибутов в узком смысле слова не существует; но для тех философов, которые признают существование подобного различия (сторонников как метафизического реализма, так и теории тропов), оно важно: для них это – различие между двумя разными и несводимыми друг к другу онтологическими категориями. До сих пор мы изучали данное различие через призму атрибутов. Однако споры о природе конкретных партикулярий были не менее жаркими, чем дебаты о природе атрибутов. Я хочу начать обсуждение этих дискуссий с разговора о двух теориях, объясняющих природу конкретных партикулярий. Наш разговор подведет к рассмотрению третьей теории; но, сосредоточившись на диалектическом противоречии между двумя первыми теориями, мы сможем оценить, какие трудности возникают при попытке дать метафизическое объяснение понятию конкретной партикулярии.

Для того чтобы объяснить, что имеется в виду под «конкретной партикулярией», мы обращались к примерам и говорили, что конкретные партикулярии – это те вещи, которые человек, не являющийся профессиональным философом, считает «вещами»: отдельные люди, животные, растения и неодушевленные материальные объекты. Было бы непросто предложить строгие критерии такого использования данного термина, чтобы он охватывал все эти примеры; но и не делая этого, мы можем наполнить термин смыслом, указав на общие черты, обычно имеющиеся у стандартных примеров. Во-первых, эти вещи, несомненно, партикулярии: все они не могут быть экземплифицированы, но все они обладают множеством атрибутов – или экземплифицируют их. Более того, это вещи, ограниченные во времени: они возникают в некий момент, существуют определенный период времени, а затем в некий момент исчезают. Следовательно, это сущности случайные: они существуют, но могут и не существовать. За время своего существования такие вещи преобразуются или изменяются: в разные моменты «жизни» они обладают различными и не сочетающимися друг с другом атрибутами. В каждый момент своего существования они определенным образом располагаются в пространстве и (если только это не элементарные частицы) имеют физические части, которые также занимают определенную область пространства.

Наша задача состоит в том, чтобы объяснить природу или онтологическую структуру таких вещей. Но что же это за природа и почему нам так необходимо ее объяснение? Продвинуться в поиске ответов на эти вопросы можно, если отметить, что задача, которую мы перед собой поставили, не относится к числу тех, что привлекают внимание строгих номиналистов. Поскольку строгие номиналисты отрицают существование таких вещей, как атрибуты, они рассматривают конкретные партикулярии как не поддающиеся анализу сущности – как вещи, лишенные онтологической структуры. Строгие номиналисты согласятся с тем, что конкретные партикулярии можно описывать по-разному, но станут отрицать, что конкретная партикулярия включает особую и отдельную от других сущность, соответствующую каждому из описаний, которые мы можем дать. С точки зрения строгих номиналистов, существует только конкретная партикулярия. Если согласиться с этим, то конкретные партикулярии окажутся тем, что Дэвид Армстронг удачно называет «сгустками» – целостностями, лишенными всякой структуры[68]68
  Armstrong D. Universals. Boulder, CO: Westview Press, 1989. P. 38.


[Закрыть]. Конечно, это вещи, которые могут иметь множество отдельных физических частей; но для строгих номиналистов эти физические части подобны целому, частями которого являются: они совершенно не поддаются метафизическому анализу.

Метафизические реалисты и сторонники теории тропов, напротив, полагают, что для каждого неэквивалентного описания конкретной партикулярии существует особая сущность – свойство или троп, о котором мы говорим, и что эта конкретная партикулярия его экземплифицирует или им обладает. И те и другие считают, что атрибуты, связанные с конкретной партикулярией, несомненно, вовлечены в бытие партикулярии как она есть. Поэтому, с точки зрения сторонников обеих концепций, кажется, что конкретные партикулярии – это вещи, наделенные определенной сложностью структуры. Их «бытие» предполагает существование определенным образом структурированного комплекса различных элементов. Дать онтологическую характеристику конкретным партикуляриям – значит в общих чертах описать эту структуру.

Чтобы говорить о том виде структуры, который ассоциируется с конкретными партикуляриями, метафизики часто прибегают к специфическим терминам. Основная идея состоит в том, что определенные элементарные сущности вместе образуют сущность более высокого порядка, то есть конкретную партикулярию. Но отношения между элементарной сущностью и конкретной партикулярией, очевидно, не являются отношениями физической части к физическому целому или материи к материальному предмету, который она образует. Чтобы подчеркнуть возникающее здесь особое отношение, специалисты в области метафизики говорят о составляющих и целостностях. Конкретные партикулярии рассматриваются как нечто целое или как некое сочетание, а в качестве составляющих выступают онтологически менее сложные или более простые элементы. Метафизики утверждают, что для того, чтобы дать онтологическую характеристику вещи, надо, во-первых, назвать каждую сущность, выступающую в роли ее составляющей, а во-вторых, определить, какого рода отношения связывают эти сущности между собой[69]69
  Хотя зачастую его описывают в технических терминах, различие между элементами и целым, с одной стороны, и выделяемыми на практике частями и состоящими из них целыми предметами – с другой, легко объяснить простыми словами. И элементы, и выделяемые на практике части представляют собой нечто меньшее или недостаточное в сравнении с образуемыми ими целыми предметами, но этот «недостаток» проявляется по-разному. Выделяемые на практике части в пространственном отношении меньше, чем образуемые ими предметы, тогда как форма, характер или способ существования элемента таковы, что являются компонентами формы, характера или способа существования целого. Как отношение элемента к целому, так и отношение части к целому предмету ставят перед нами важные метафизические проблемы. Проблемы, связанные с первым из этих отношений, обсуждаются в данной главе, а проблемы, связанные со вторым, – в главе 9. Оба отношения отличаются от отношений между так называемыми темпоральными частями и составляемыми ими целыми сущностями. О последних речь пойдет в главе 8. Более подробное, но и более специализированное обсуждение отношения между элементами и целым см. в работе: Loux M.J. An Exercise in Constituent Ontology // The Problem of Universals in Contemporary Philosophy / eds G. Galluzzo, M. Loux. Cambridge: Cambridge University Press, 2015.


[Закрыть]. Следовательно, дать онтологическую характеристику понятию конкретной партикулярии – значит назвать виды или роды вещей, выступающих в роли составляющих конкретных партикулярий, и указать общую форму отношений, связывающих эти вещи друг с другом в любой конкретной партикулярии, составляющими которой они являются.

Но в таком случае какого рода вещи выступают в роли составляющих конкретных партикулярий? Мы уже упоминали об атрибутах – свойствах или тропах, – являющихся составляющими конкретных партикулярий и тем самым с ними связанных. Входит ли в состав конкретных партикулярий еще что-нибудь? Есть авторитетное мнение, согласно которому в число составляющих любой конкретной партикулярии входит нечто, принадлежащее к совершенно особому роду. Это нечто – не атрибут, но оно играет роль в буквальном смысле слова носителя, обладателя или субъекта атрибутов, ассоциирующихся с конкретной партикулярией. Итак, согласно этому мнению, есть два разных вида сущностей, входящих в состав любого конкретного объекта, – различные ассоциируемые с ним атрибуты и нечто, выполняющее роль в буквальном смысле слова носителя или обладателя этих атрибутов.

Поначалу это может показаться нам загадочным, ибо мы, по-видимому, считаем, что именно сама конкретная партикулярия имеет ассоциируемые с ней атрибуты или обладает ими. Мы называем их ее атрибутами. Если мы – метафизические реалисты, то говорим, что она их экземплифицирует, а если мы придерживаемся теории тропов, то говорим, что она ими обладает. Предположение, которое мы сейчас рассматриваем, подразумевает, что такие утверждения, если понимать их буквально, неверны, ибо, согласно этому предположению в его строгом и буквальном смысле, субъектом ассоциируемых с конкретной партикулярией атрибутов является не сама конкретная партикулярия, но некоторая сущность более высокого порядка, которая вместе с этими атрибутами выступает в роли составляющей конкретной партикулярии. Так зачем же кому-либо выдвигать такое очевидно парадоксальное предположение?

Итак, мы полагаем, что у каждого связанного с конкретной партикулярией атрибута есть носитель. Даже если в своем понимании атрибутов мы стоим на платонических позициях и считаем, что существуют неэкземплифицированные атрибуты, мы признаем, что связанные с какой-либо конкретной партикулярией свойства – это свойства экземплифицированные. То есть мы не станем спорить с тем, что они чем-то экземплифицируются. Но атрибут и то, чему он принадлежит (или что им обладает), – разные вещи. Мы отделяем атрибут от его обладателя; мы можем, так сказать, положить атрибут с одной стороны, а вещь, которая им обладает, – с другой. Чем бы, с точки зрения поддерживающих рассматриваемое нами предположение философов, ни являлся в буквальном смысле слова носитель атрибута, это то, что можно постичь независимо от данного атрибута: такая вещь, что ее бытие тем, чем она является, никоим образом не предполагает и не требует существования атрибута, которым она обладает или носителем которого является. Итак, мы заявляем, что если признать независимость носителя атрибута от этого атрибута, то нам придется отрицать, будто конкретная партикулярия является в буквальном смысле слова носителем или субъектом любого из связанных с нею атрибутов.

Возьмем маленький красный мячик. С этим мячиком связано множество разных атрибутов: красный цвет, сферическая форма, специфическая текстура его гладкой поверхности, вес (скажем, 3 унции), диаметр (2 дюйма) и т. д. Предположение о независимости атрибута и его субъекта вынуждает нас сказать, что субъект любого из этих атрибутов – нечто, от этого атрибута независимое. Так, то, что в буквальном смысле слова обладает красным цветом, должно быть чем-то, что само по себе не является красным, чем-то, чье бытие собой не предполагает бытия красным. Однако знакомый нам мяч – это нечто целое или некое сочетание, чье «бытие» включает данный атрибут, так что мяч, каким мы его знаем, не может быть чем-то, что в буквальном смысле слова обладает этим атрибутом или является его субъектом. Равным образом то, что в буквальном смысле слова обладает сферической формой, должно быть чем-то, что само по себе не является сферическим, чем-то, чье бытие не подразумевает такой формы. Однако наш мячик – это что-то целое, включающее в себя данную форму, поэтому он не может быть субъектом и этого атрибута тоже. И, очевидно, то же самое будет верно для каждого из остальных атрибутов, из которых слагается мяч. Для каждого такого атрибута то, что в буквальном смысле слова обладает этим атрибутом, является чем-то, чье существование не подразумевает этого атрибута. Поскольку бытие мяча тем, чем он является – сочетанием или целым, – подразумевает, что все эти атрибуты и каждый из них в отдельности являются элементами данной целостности (что мяч этими атрибутами обладает), то мяч не может быть в буквальном смысле слова субъектом или носителем какого-либо из этих атрибутов.

Но если мячик не является субъектом атрибутов, то что же является? Очевидно, что не существует отдельного и особого субъекта для каждого из связанных с мячом атрибутов. Носителем их всех является одна и та же вещь. Именно факт наличия общего субъекта объединяет эти атрибуты таким образом, что все они оказываются связанными с одним и тем же конкретным объектом. И их совместный субъект – это не то, что не имеет никакого отношения к мячу, скажем, номер шесть, или Эйфелева башня, или стадион «Олд Траффорд». Вещь, которая в прямом смысле слова является обладательницей всех связанных с мячом атрибутов, должна быть чем-то, имеющим самое непосредственное отношение к мячу, и требуемое здесь непосредственное отношение обеспечивается лишь чем-то, входящим в состав мяча, чем-то, являющимся одним из его составных элементов. Таким образом, в число элементов сочетания или целого, которое представляет собой мяч, входит один, являющийся буквально обладателем или субъектом всех остальных элементов – атрибутов, составляющих мяч.

Но что такое этот дополнительный элемент? Из нашего рассуждения следует: что бы он собой ни представлял, он не может изначально обладать ни одним из атрибутов, субъектом которых он в буквальном смысле слова является, – ни одним из атрибутов, которые на самом деле связаны с мячом. Однако из нашего рассуждения следует нечто большее: ни один атрибут, который мог бы быть связан с мячом, но на самом деле с ним не связан, не может изначально принадлежать тому элементу нашего мяча, который выступает в роли субъекта для атрибутов. Назовем этот элемент s и рассмотрим некий не связанный с мячом, но могущий быть с ним связанным атрибут (А). Хотя s не является в прямом смысле слова носителем А, он может быть его субъектом. Но в этом случае s должен быть онтологически готов к этой роли: он должен быть чем-то, способным стать субъектом для А; а быть субъектом для А он может лишь при условии, что то, что он собой представляет, не зависит от А. Таким образом, что бы ни представлял собой элемент s, бытие элементом s не может подразумевать наличия у него атрибута А. То же самое будет, очевидным образом, истинно для любого атрибута, не связанного с нашим мячом, но могущего быть с ним связанным. Бытие элементом s не может подразумевать наличия у s ни одного из этих атрибутов.

Итак, бытие элементом s не может включать ни тех атрибутов, которые действительно связаны с мячиком, ни тех, которые могли бы быть с ним связаны. А может ли оно включать какие-нибудь другие атрибуты? Если может, то это должны быть атрибуты, относящиеся к s таким образом, каким связанные с мячиком атрибуты относятся к мячику, – как элементы к целому. Но тогда этим новым атрибутам нужен субъект или носитель. И точно так же, как мяч не может быть субъектом для атрибутов, являющихся его элементами, так и s не может быть субъектом для этих новых атрибутов. Следовательно, нам нужен субъект, содержащийся в нашем субъекте, – элемент элемента s, который играл бы роль носителя атрибутов, которые, предположительно, должны быть неотъемлемой частью бытия s. Но какие атрибуты станут неотъемлемой частью бытия нашим новым субъектом (s′)? Очевидно, это не упомянутые выше новые атрибуты, субъектом которых он является. Складывается впечатление, что атрибуты могут быть неотъемлемой частью бытия элементом s′ только в том случае, если s′ тоже окажется целым, состоящим из еще одного набора элементов. Очевидно, что мы пришли к бесконечной регрессии – регрессии, которой можно избежать, лишь допустив существование субъектов атрибутов, бытие которыми не подразумевает существования каких-либо атрибутов в качестве своей неотъемлемой части. И, поскольку мы должны признать, что в какой-то момент в нашем анализе должны появиться субъекты, бытие которых тем, чем они являются, не предполагает изначального наличия у них атрибутов, нам будет лучше всего допустить, что так устроен сам элемент s, избавившись тем самым от потребности в новых навязчиво возникающих субъектах наподобие s′ и следующих за ним. Но если мы так поступим, то должны будем согласиться с мнением, что любой из привычных материальных объектов повседневного мира представляет собой нечто целое. В число элементов этого целого входят, во-первых, атрибуты, которые принято ассоциировать с этим объектом, и, во-вторых, субъект для этих атрибутов, чье «бытие собой» не подразумевает изначального наличия у него каких-либо атрибутов. У философов есть специальное название для такого субъекта: они назвали его чистым субстратом[70]70
  Возможно, кто-то предпочел бы использовать понятие «теория субстрата» в более широком смысле – для отсылки к любой точке зрения, сторонники которой одновременно признают существование атрибутов и отрицают излагаемую на нескольких следующих страницах теорию, носящую название «теория пучков». Я использую это название в более строгом смысле для описания только тех отрицающих теорию пучков представлений о конкретных партикуляриях, которые постулируют существование вещей, в буквальном смысле обладающих атрибутами, ассоциируемыми с привычными объектами повседневного мира, как тех вещей, которые сами по себе лишены всяких атрибутов.


[Закрыть]. Смысл этого термина должен быть очевиден: этот элемент является носителем атрибутов или поддерживает их, но его бытие самим собой не предполагает наличия у него каких-либо атрибутов.

Итак, те, кого можно назвать сторонниками теории чистого субстрата, полагают, что хорошо знакомые нам конкретные партикулярии образуются двумя категориально различными видами элементов – атрибутами и чистыми субъектами. Если сторонники этой теории – реалисты, то они будут говорить о свойствах, экземплифицированных на основе субъекта; если они – номиналисты, то будут рассуждать о тропах, которыми этот субъект обладает. Но к каким бы терминам они ни прибегали, давая онтологическое описание знакомых нам конкретных партикулярий, сторонники теории субстрата будут настаивать, что именно отношение между лежащим в основе субъектом и его атрибутами создает онтологический «клей», объединяющий различные элементы в определенный объект. Таким образом, сторонники теории субстрата, являющиеся реалистами в отношении атрибутов, скажут, что мы видим перед собой одну вещь, а не некое разрозненное множество вещей именно потому, что чистый субстрат экземплифицирует каждое из рассматриваемых свойств, тогда как номиналисты, отстаивающие теорию субстрата, заявят, что множество тропов и субъект образуют одну вещь потому, что последний обладает каждым из первых.

Тогда, в соответствии с этим подходом, конкретные партикулярии, с которыми мы взаимодействуем в повседневной жизни, оказываются вовсе не фундаментальными или первоначальными сущностями. Они, так сказать, не входят в число базовых строительных элементов нашего мира. Фундаментальными с точки зрения онтологии являются атрибуты, которые мы связываем с конкретными партикуляриями, и лишенные свойств предметы, выступающие в роли их субъектов. Партикулярии, с которыми мы взаимодействуем в повседневной жизни, – это структуры, состоящие из этих более элементарных сущностей. Кроме того, хотя различие между атрибутами и вещами, которые ими обладают, остается с точки зрения теории чистого субстрата абсолютным и непреодолимым категориальным различием, оно не появляется там, где мы изначально его ожидали. Мы начали с предположения, что это различие разделяет обыденные конкретные партикулярии и атрибуты, которыми, как мы считаем на дофилософском уровне, эти партикулярии обладают или которые проявляют. Однако сторонники теории субстрата рассматривают чистый субстрат как то, что в буквальном смысле слова обладает атрибутами, и, таким образом, различие возникает на более фундаментальном уровне анализа. Привычные объекты повседневного мира в нем не задействованы – лишь более элементарные, более простые сущности, которые являются образующими их элементами.

Я говорил о теории субстрата, не называя никаких имен; однако ее отстаивали известные философы. Хотя ученые расходятся во мнениях относительно того, действительно ли Аристотель поддерживал идею чистого субстрата, она, без сомнения, имплицитно присутствует в его утверждении, что субъект атрибута является чем-то, «чье бытие отлично от бытия» атрибута[71]71
  Aristotle. Metaphysics // The Basic Works of Aristotle / ed. R. McKeon. New York: Random House, 1941. Ζ.3, 1029а22.


[Закрыть]. Примером более явного одобрения этой теории является заявление Джона Локка, что, хотя связанные с объектом качества нуждаются в субъекте, этот субъект является «чем-то, о чем я не знаю, что это»[72]72
  Это неточная цитата из Локка. Конкретную формулировку см. в кн.: Locke J. Essay Concerning Human Understanding. 2 vols / ed. J. Yolton. London: Dent, 1961. Vol. II. Р. XXIII.6; см. также: Р. XXIII.2.


[Закрыть]. В XX веке Бертран Рассел на одном из этапов своей карьеры утверждал, что существует субстрат, лежащий в основе свойств[73]73
  См.: Russell B. On the relations of universals and particulars // Russell B. Logic and Knowledge / ed. R. Marsh. London: Allen and Unwin, 1956.


[Закрыть]. А еще позднее в ряды сторонников теории субстрата вступили Густав Бергман и его последователи, заявив, что чистые партикулярии в прямом смысле слова экземплифицируют свойства, связанные с обычными объектами[74]74
  См.: Allaire E. Bare Particulars // Philosophical Studies. 1963 // Loux M.J. Universals and Particulars. 2nd edn. Notre Dame, IN: University of Notre Dame Press, 1976 // Loux M.J. Metaphysics: Contemporary Readings. London: Routledge, 2001; Bergmann G. Realism. Madison, WI: University of Wisconsin Press, 1967. P. 24.


[Закрыть].

Но, несмотря на ее славную историю, у теории чистого субстрата тоже были критики. Особенно активно ее критиковали философы, поддерживающие онтологическую программу эмпириков. По их мнению, элементарными сущностями метафизической теории могут стать только вещи, способные быть объектами прямого или непосредственного опыта. Эти философы полагают, что чистый субстрат не удовлетворяет такому требованию. Непосредственный опыт, будь то опыт перцепции или интроспекции, представляет собой восприятие некоторых атрибутов вещи. А поскольку считается, что чистые субстраты – это вещи, чье бытие собой не предполагает никаких атрибутов, они оказываются сущностями, недоступными опыту. В своей критике чистых субстратов эмпирики подчас заходили еще дальше: настаивая на том, что осмысленность утверждения предполагает наличие у него какого-либо удостоверяемого эмпирического содержания, они заявляли, что, поскольку чистые субстраты совершенно недоступны для опыта, утверждение о существовании чистых субстратов лишено какого-либо смысла.

Но независимо от того, считают ли эмпирики утверждения сторонников теории субстрата нелепыми или просто ошибочными, по их мнению, мы можем совершенно адекватно описать структуру привычных конкретных объектов повседневного мира, если ограничимся связанными с ними и доступными нашему опыту атрибутами. Таким образом, они считают, что объекты нашего повседневного окружения представляют собой некие сочетания или целостности, элементами которых являются лишь те атрибуты, которые могут выступать в качестве объектов восприятия или интроспекции. Отрицая необходимость существования субъекта, служащего основой для атрибутов, такие эмпирики в своем анализе структуры конкретных партикулярий часто прибегают к метафорам. Конкретная партикулярия, – говорят нам, – это «пучок», «кластер», «скопление» или «множество» доступных нашему опыту атрибутов, которые связывает с этой конкретной партикулярией здравый смысл.