Текст книги "Метафизика. Современное введение"

Все это заслуживает внимания, поскольку строгие номиналисты настаивают, что их теорию следует предпочесть теории реалистов по соображениям теоретической простоты. Однако если мы допустим, что обе теории имеют одинаковую объяснительную силу (и, напомню, вопрос о предложенном строгими номиналистами объяснении абстрактной референции пока что остается открытым), то утверждение, будто из них двоих теория строгих номиналистов проще или аскетичнее, верно лишь отчасти. С точки зрения онтологии она проще, поскольку постулирует меньше категорий и сущностей; но это значительно более неуклюжая теория, чем теория реалистов. В ее лексикон входит гораздо больше элементарных или не поддающихся анализу понятий, а даваемое ею объяснение ключевого феномена абстрактной референции более фрагментарно, менее систематично, чем объяснение реалистов: там, где реалисты дают единое, интуитивно убедительное объяснение, строгий номиналист вываливает множество объяснений, которые, как кажется, друг с другом не связаны. Таким образом, даже если проект строгих номиналистов и можно осуществить, его успех вовсе не обязательно будет подталкивать нас к принятию их теории. Обдумывая это, стоило бы сопоставить онтологическую простоту их теории с тем, что можно было бы назвать объяснительной простотой метафизического реализма. Это два разных вида простоты, и сложно сразу сказать, какая из них предпочтительнее в онтологической теории.

Металингвистический номинализм

Некоторые номиналисты утверждают, что нет нужды выбирать между этими двумя видами простоты. По их мнению, существует единая теория, обладающая как онтологической простотой строгого номинализма, так и объяснительной простотой реализма. Эта теория согласуется со строгим номинализмом в том, что признает существование лишь конкретных партикулярий, но она отвергает предлагаемый строгими номиналистами анализ абстрактной референции. Строгие номиналисты считают, что такие предложения, как, например, (3) – (8) и (11) – (14), представляют собой завуалированный способ высказываться об известных конкретных партикуляриях. Они полагают, что, когда мы думаем, будто говорим об отваге, на самом деле разговор идет об отважных партикуляриях; когда мы думаем, что рассуждаем о треугольности, то на самом деле говорим о треугольных партикуляриях; а беседа, как нам кажется, о человечестве в действительности является беседой об отдельных людях. Однако мы видели, как это утверждение приводит к фрагментарной теории, в которой каждое предложение, где используется абстрактная референция, требует особого отношения, а единая семантическая модель подобных предложений утрачена. Критики, которых я имею в виду, утверждают, что можно сохранить онтологический аскетизм строгого номинализма и при этом дать систематическое объяснение абстрактной референции, если мы признаем, что предложения наподобие (3) – (8) и (11) – (14) – это способ говорить скорее о языке, чем о неязыковых объектах, описываемых языком. С этой точки зрения реалисты и строгие номиналисты совершают одну и ту же ошибку: и те и другие допускают, что предложения, в которых используется абстрактная референция, являются, по сути, предложениями объектного языка — предложениями, позволяющими нам высказываться о неязыковых сущностях. Между собой они расходятся во мнениях лишь по поводу видов неязыковых сущностей, высказываниями о которых такие предложения в конечном счете и являются. Одни считают, что это абстрактные универсалии, а другие – что это конкретные партикулярии. Однако наши критики настаивают, что предложения, в которых используется абстрактная референция, являются, по сути, металингвистическими и представляют собой завуалированный способ высказываться о языковых выражениях, которые мы используем, говоря о неязыковых объектах. Критики считают, что можно преобразовать эти предложения таким образом, чтобы их металингвистический смысл стал очевиден, и настаивают на том, что такие преобразования будут систематически демонстрировать единую семантическую модель, реализуемую в таких предложениях. Очевидно, что взгляды этих критиков – один из вариантов номинализма. И действительно, их базовая онтология идентична той, что предлагается строгими номиналистами. Поскольку их взгляды отличаются от строгого номинализма тем, что, согласно им, предложения, подобные (3) – (8) и (11) – (14), являются, по сути, металингвистическими, будем называть эту теорию металингвистическим номинализмом.

Хотя зрелая версия металингвистического номинализма является плодом особого внимания к изучению языка, свойственного аналитической философии XX века, корни его глубоки. Строго говоря, он восходит к самым истокам номиналистской традиции Средневековья. Иоанн Росцелин, философ XII века, возможно являющийся первым общепризнанным номиналистом, считал, что говорить об универсалиях – значит на самом деле говорить об определенных языковых выражениях: тех, которые можно предикативно приписать множеству индивидов. Поэтому универсальностью могут обладать лишь имена (nomina), являющиеся общими понятиями; и именно это объясняет, почему взгляды Росцелина были названы номинализмом. Конечно, складывается впечатление, что Росцелин считал языковые выражения физическими вокализациями – обычными колебаниями воздуха, а его прокрустова теория языка критиковалась более поздними сторонниками номинализма – например, Абеляром, утверждавшим, что сформулировать адекватную теорию универсальности языка можно, лишь обратившись к понятию значения или смысла[51]51
  Абеляр излагает и критикует номинализм Росцелина в разделе Logica Ingredientibus, включенном в хрестоматию: McKeon R. Selections from Medieval Philosophers. 2 vols. New York: Scribner’s, 1929. P. 208–258.


[Закрыть]. Для Абеляра универсалии являются языковыми выражениями, наделенными смыслом. По его мнению, задачей номинализма было объяснить, как предикативные выражения могут иметь смысл в отсутствие многократно экземплифицируемых сущностей. Основополагающая идея Росцелина была впоследствии доработана самым искушенным средневековым номиналистом – Уильямом Оккамом, который соглашается с Абеляром в том, что универсалиями могут быть лишь обладающие смыслом языковые выражения, но утверждает, что для обеспечения осмысленности письменной или устной речи нам следует обратиться к внутреннему языку души или к языку мышления[52]52
  См.: Loux M.J. Ockham’s Theory of Terms… P. 88–104.


[Закрыть]. Язык мышления имеет свои собственные общие понятия – по мнению Оккама, они являются фундаментальными или непроизводными универсалиями. Но даже в отношении этих внутренних или концептуальных универсалий Оккам соглашается с основным тезисом Росцелина, согласно которому универсальность следует понимать лишь как способность языкового выражения быть предикативно применимым к нескольким разным объектам.

Таким образом, все первые номиналисты были согласны с тем, что разговор об универсалиях – это всего лишь разговор об элементах языка и что само понятие универсальности следует объяснять посредством языкового действия предикации. Стоит отметить, что последнее – это инверсия взглядов реалистов. И классические реалисты, и средневековые номиналисты видели тесную связь между понятием универсалии и феноменом предикации, но имели диаметрально противоположные представления о том, как следует истолковывать эту связь. Классические реалисты полагали, что у нас есть априорное понятие универсалии как общей или многократно экземплифицируемой сущности, и использовали это понятие для анализа предикации. Росцелин, Абеляр и Оккам, напротив, считали действие предикации основополагающим и использовали его для объяснения понятия универсалии.

Во всяком случае, эти средневековые номиналисты воспринимали разговоры об универсалиях как металингвистический дискурс об общих или предикативных понятиях. И по крайней мере Оккам думал, что это дает нам инструмент для преобразования множества предложений, подобных нашим предложениям (3) – (8) и (11) – (14), что стало камнем преткновения для номиналистов. К сожалению, Оккам привел лишь отдельные примеры соответствующих преобразований. И хотя некоторые философы Нового и Новейшего времени одобряли основополагающий тезис металингвистического номинализма, окончательно сформулированная и полностью систематизированная версия этого учения появилась лишь во второй половине XX века в работах Уилфрида Селларса.

Чтобы понять очень убедительную номиналистскую теорию Селларса, полезно изучить вариант металингвистического номинализма, предложенный Рудольфом Карнапом в работе «Логический синтез языка»[53]53
  Carnap R. The Logical Syntax of Language. Paterson, NJ: Littlefield, Adams and Co, 1959. P. 284–314.


[Закрыть]. Карнапа занимают предложения, содержащие абстрактные единичные понятия, и он предполагает, что мы строим такие предложения как предложения «псевдоматериального модуса». Что же это за предложения? Это предложения, которые выдают себя за простые предложения объектного языка, содержащие высказывания о неязыковых объектах. Однако в ходе анализа они оказываются завуалированным способом высказывания суждений «формального модуса» – металингвистических суждений об определенных языковых выражениях. Таким образом, кажется, что предложения, в которых появляются абстрактные единичные понятия, содержат суждения о неязыковых сущностях – разного рода универсалиях; но при правильной философской реконструкции они рассматриваются как суждения о различных языковых выражениях.

Согласно теории Карнапа, оказывается, что содержащее абстрактное единичное понятие предложение подразумевает высказывание об общем понятии, соответствующем этому абстрактному понятию. Таким образом, то, что кажется разговором о свойстве «треугольность», на самом деле является разговором об общем понятии «треугольный»; то, что кажется разговором о виде «люди» – на самом деле разговор об общем понятии «человек»; то, что кажется разговором об отношении «отцовство» – на самом деле разговор об общем понятии «отец». Карнап приводит лишь отдельные примеры допустимых при таком подходе преобразований, но этих примеров достаточно, чтобы показать, как именно работает стратегия в целом. Так, наше предложение (3) следует читать как

(3с) «Отважный» – предикат добродетели.

Предложение (4) будет выглядеть как

(4с) «Треугольный» – предикат формы.

А такие предложения, как

(15) Отвага – это свойство,

(16) Отцовство – это отношение

и

(17) «Люди» – это вид,

будут преобразованы так:

(15а) «Отважный» – это прилагательное,

(16а) «Отец человека X» – это многочленный предикат

и

(17а) «Человек» – это имя нарицательное.

Таким образом, хотя предложения (15) – (17) подразумевают высказывание, в котором мы указываем на онтологические категории различных абстрактных сущностей, на самом деле это предложения, посредством которых мы указываем на синтаксическую и грамматическую форму определенных языковых выражений.

Особенно важна систематическая природа предложенной Карнапом теории. Хотя он не дает нам подробного объяснения своей металингвистической интерпретации абстрактной референции, его разрозненных замечаний и отдельных примеров достаточно, чтобы понять, как нам действовать, столкнувшись с содержащим абстрактную референцию предложением, которое нужно преобразовать. Более того, он выявляет единую семантическую модель, задействованную в предложениях, содержащих абстрактные единичные понятия. И в том и в другом отношении такой подход очевидным образом превосходит фрагментарную теорию, предложенную строгими номиналистами.

Тем не менее данная теория также является объектом критических замечаний, два из которых будут рассмотрены далее. Во-первых, нельзя с уверенностью заявить, что теории Карнапа удалось элиминировать все отсылки к универсалиям. На самом деле, вполне правдоподобным является утверждение, что при таком подходе один вид универсалий просто заменяется другим. Возьмем полученный в соответствии с теорией Карнапа вариант предложения (3), которое содержит отсылку к неязыковой универсалии – свойству «отвага». Преобразование этого предложения – наше (3с) – элиминирует отсылку к данной универсалии. Вместо этого мы получаем отсылку к определенному слову – общему понятию «отважный». Однако сложность состоит в том, что эти слова и сами являются объектом дистинкции между тем, что называется типами и токенами. Токены – это языковые выражения, понимаемые как отдельные надписи или высказывания. Таким образом, если мы с вами воспроизведем соответствующие звуки и произнесем понятие «человек», наши высказывания будут нумерически отличающимися индивидами. Такие индивиды являются токенами, однако все они будут токенами одного и того же слова – слова «человек», понимаемого как тип. Таким образом, у одного и того же типа могут быть разные нумерически отличающиеся токены, а отношение между типами и токенами – это отношение, которое связывает универсалию и отдельный случай ее использования: различные токены одного и того же типа – это частные случаи данного типа. Следовательно, любая теория, обременяющая нас языковыми выражениями, интерпретируемыми как типы, вынуждает признать существование универсалий или многократно экземплифицируемых сущностей. По-видимому, Карнап предлагает как раз такую теорию. При таком подходе преобразование предложения (3) отсылает к слову «отважный», а в предложении (3с) слово «отважный» действует как единичное понятие. Однако оно не кажется единичным понятием, референтом которого является какой-либо конкретный токен типа «отважный». Оно нейтрально в отношении различных токенов типа «отважный» и отсылает к единому типу, токенами которого все они являются. Но в этом случае анализ Карнапа просто заменяет неязыковую универсалию (свойство «отвага») языковой (типом «отважный»). Таким образом, хотя его теория успешно устраняет некоторые из постулируемых метафизическими реалистами универсалий, она вовсе не является номиналистской.

Во-вторых, из рассуждений Карнапа следует, что на использование в языке абстрактных единичных понятий наложены такие ограничения, которые, кажется, делают в высшей степени сложным перевод с одного языка на другой. Согласно Карнапу, когда носитель английского языка с утвердительной интонацией произносит английское предложение (3), на самом деле он говорит об определенном английском слове. И, вероятно, французы, с утвердительной интонацией произносящие французский эквивалент предложения (3), высказываются об определенном слове из французского языка. Но тогда получается, что, произнося с утвердительной интонацией предложения, одно из которых является переводом другого, англичане и французы говорят о совершенно разных вещах. Однако должно быть очевидным, что одно предложение является переводом другого, лишь если то, что сказано посредством одного, сказано и посредством другого; и в этом смысле предложения не могут сообщать одно и то же, если они не говорят об одном и том же предмете. Таким образом, подход Карнапа, при котором предложение, содержащее абстрактное единичное понятие, понимается как предложение о понятии из языка, частью которого это предложение является, приводит к неудовлетворительному результату: ни одно подобное предложение одного языка не может быть переводом такого же рода предложения другого языка.

Описание этих двух сложностей замечательно предваряет изложение металингвистического номинализма Селларса[54]54
  Наиболее полное изложение взглядов Селларса см. в работе: Sellars W. Abstract Entities // Review of Metaphysics. 1963 // Loux M.J. Universals and Particulars.


[Закрыть]. Можно посчитать, что Селларс начал с подхода Карнапа, столкнулся с нашими двумя проблемами и соответствующим образом модифицировал теорию. Вкратце, в первом случае он утверждает, что металингвистическая теория абстрактных сущностей не означает существования языковых выражений, интерпретируемых как типы или универсалии; а вторая проблема, по его мнению, возникает, лишь если мы ошибочно допускаем, что единственная форма металингвистической референции связана с языком.

Хотя Селларс не согласен с предлагаемым Карнапом прочтением предложений (3) и (4), он отрицает, что мы должны интерпретировать эти прочтения как содержащие имена языковых универсалий. Селларс говорит, что понятия «отважный» и «треугольный» в том виде, в котором они появляются в составленных по методу Карнапа предложениях (3с) и (4с), равнозначны выражениям «слово „отважный“» и «слово „треугольный“» или просто «этот „отважный“» и «этот „треугольный“». Селларс утверждает, что данные выражения являются тем, что он называет дистрибутивными единичными понятиями. Дистрибутивное единичное понятие есть выражение вида «этот K», где К – нарицательное существительное. Данное выражение представляется именем некоей абстрактной сущности – универсалии К, но на самом деле является просто приемом, позволяющим сказать, что о различных индивидуальных К делается общее утверждение. В качестве примера дистрибутивного единичного понятия Селларс приводит понятие «лев» в том виде, в котором оно используется в предложении

(18) Лев – рыжевато-коричневый.

Другой пример – «американский гражданин» в предложении

(19) Американский гражданин обладает свободой слова.

Может показаться, что в предложении (18) слово «лев» отсылает к абстрактной сущности, универсалии «лев». Но Селларс утверждает, что даже если мы считаем, что такая абстрактная сущность существует, то вынуждены отрицать, что она является референтом слова «лев» в предложении (18). Хотя (18) и истинно, но универсалий рыжевато-коричневого цвета не существует. Универсалии не принадлежат к тому роду вещей, что имеют цвет; рыжевато-коричневыми бывают конкретные львы, и, с точки зрения Селларса, именно это и сообщает нам предложение (18). Равным образом, хотя может показаться, что выражение «американский гражданин» в предложении (19) отсылает к некоей абстрактной сущности, играть эту роль оно не может. Абстрактные сущности не имеют политических прав – права (например, на свободу слова) имеют отдельные граждане, это и сообщает предложение (19). Таким образом, в предложениях (18) и (19) мы сталкиваемся с дистрибутивными единичными понятиями – понятиями, имеющими форму «этот K», которые кажутся именами универсалий, но на самом деле позволяют нам делать общие заявления об индивидах.

Когда Селларс утверждает, что понятия «отважный» и «треугольный» в том виде, в котором они появляются в предложениях (3с) и (4с), являются, по сути, дистрибутивными единичными понятиями «слово „отважный“» и «слово „треугольный“», он отрицает, что предложения (3с) и (4с) вынуждают Карнапа признать существование языковых выражений, интерпретируемых как типы или универсалии. Хотя кажется, что эти предложения содержат утверждения об универсалиях, на самом деле они являются общими утверждениям об индивидах. Каких индивидах? Токенах, индивидуальных устных и письменных высказываниях, которые являются множествами «отважных» и «треугольных» соответственно. Может показаться странным говорить о множестве «отважных» и множестве «треугольных», но Селларс отмечает, что мы и в самом деле используем металингвистические выражения как имена нарицательные – например, когда спрашиваем, сколько раз слово «человек» появляется на двадцать третьей странице конкретной книги, или говорим о четвертом ‘the’ в определенном абзаце печатного текста. Селларс говорит, что если мы считаем основной функцией металингвистических выражений функцию нарицательного существительного, то можно понять, каким образом металингвистический дискурс наподобие того, что возникает в рассуждениях Карнапа, оказывается полностью совместимым со строгим номинализмом. Металингвистический подход Селларса к предложениям вроде (3) и (4) заметно отличается от практикуемого Карнапом; но он также поначалу поразит нас тем, что вроде бы предполагает существование определенных языковых универсалий. И Селларс будет утверждать, что то, что при его подходе кажется именами языковых универсалий, на самом деле является дистрибутивными единичными понятиями, позволяющими нам выражать общие суждения об индивидуальных устных и письменных высказываниях.

Во втором случае Селларс заявляет, что наш обычный способ говорить о словах не является единственно возможной формой металингвистического дискурса. Правила пунктуации, регламентирующие то, как мы обычно ссылаемся на языковые выражения, вынуждают нас брать в кавычки принадлежащее к какому-либо языку слово, чтобы получить понятие, указывающее на токены этого слова, принадлежащего к этому языку. Однако Селларс настаивает, что металингвистический дискурс не обязан таким образом ограничиваться конкретным языком. Тот же самый смысл могут иметь языковые выражения в разных языках; они могут быть функционально равнозначны друг другу. Например, французское слово ‘homme’, испанское ‘hombre’, итальянское ‘uomo’, немецкое ‘Mensch’ и английское ‘man’ функционально равнозначны. Все эти слова играют одну и ту же лингвистическую роль в языках, к которым принадлежат. Все они представляют собой отклики на поступление чувственно воспринимаемой информации, участвуют в одних и тех же алгоритмах построения умозаключений и выполняют одну и ту же роль, определяя наше поведение. Селларс утверждает, что можно ввести форму металингвистической референции, которая сделает очевидным тот факт, что выражения, принадлежащие к разным языкам, в этом смысле являются функционально равнозначными, и предлагает ввести новый знак препинания, имеющий ровно тот же смысл. Он называет этот знак «кавычки-точки»: вместо того, чтобы заключать принадлежащее к какому-либо языку слово в привычные нам кавычки с целью создать понятие, отсылающее к токенам этого слова в данном языке, мы ставим точки по бокам слова из нашего языка, чтобы создать металингвистическое имя нарицательное, истинное в отношении всех тех выражений, которые в иных языках играют ту же лингвистическую роль, что и приведенное понятие – в нашем языке. Так, взяв в кавычки-точки английское понятие ‘man’, мы получаем английское понятие (·man·), истинное в отношении всех тех выражений, которые в своих собственных языках функционально равнозначны английскому слову ‘man’; а взяв в кавычки-точки английское слово ‘red’, мы получаем английское понятие (·red·), истинное в отношении всех тех выражений, которые в своих собственных языках играют ту же лингвистическую роль, что и слово ‘red’ в английском. Прибегнув к методу Селларса, мы можем сказать, что ‘hombre’, ‘uomo’, ‘homme’ и ‘Mensch’ – это разные случаи ·man·, а испанское ‘rojo’, итальянское ‘rosso’, немецкое ‘rot’ и французское ‘rouge’ – разные случаи ·red·.

Итак, кавычки-точки обеспечивают нас материалом для металингвистического дискурса, применимого ко всем языкам, а основан этот прием на предположении, что различные языки могут включать функционально равнозначные выражения. Центральный тезис Селларса состоит в том, что предложения, в которых используются приемы абстрактной референции, являются просто завуалированным способом вынесения металингвистических суждений о задействованном в них интеръязыковом и функциональном виде, заключенном в кавычки-точки. Селларс хочет сказать, что, используя предложенные им кавычки-точки, мы можем обеспечить таким предложениям строго номиналистское прочтение. Так, предложение (3) следует понимать как

(3d) ·Отважный· – предикат добродетели.

Однако понятие ·отважный· выступает не в роли имени какого-то лингвистического типа, воплощаемого или реализуемого в различных языках. Оно является дистрибутивным единичным понятием, так что предложение (3d) на самом деле – общее утверждение о языковых выражениях, понимаемых как токены, то есть утверждение, что

(3е) Разные случаи понятия ·отважный· – предикаты добродетели.

Равным образом предложение (4) выглядит как

(4d) Разные случаи понятия ·треугольный· – предикаты формы.

А предложение (6) – как

(6b) Разные случаи понятия ·красный· – предикаты цвета.

Предложение (15) становится

(15b) Разные случаи понятия ·отважный· – это имена прилагательные.

А предложение (17) —

(17b) Разные случаи понятия ·человек· – это нарицательные имена существительные.

Грамматическая структура такого анализа та же, что и у Карнапа, но есть важное отличие. Если у Карнапа все преобразования таких предложений, как (3), (4), (6), (15) и (16), демонстрируют, что они подразумевают вынесение суждений о словах английского языка, то интерпретации Селларса демонстрируют, что они подразумевают межъязыковые суждения о функциональности равнозначных понятий. Но тогда теория Селларса не сталкивается со второй из двух наших проблем. Возьмем предложение (6). Из проведенного в соответствии с подходом Карнапа анализа данного предложения следует, что, когда носители английского языка с утвердительной интонацией произносят его, то, о чем они говорят (английское слово ‘red’ или английские токены для ‘red’), отличается от того, о чем говорят носители испанского языка (испанское слово ‘rojo’ или испанские токены для ‘rojo’), когда с утвердительной интонацией произносят

(20) Rojo es un color.

Но тогда, с точки зрения Карнапа, невозможно объяснить тот факт, что предложение (20) – это перевод предложения (6), и наоборот. Однако стоит нам проинтерпретировать металингвистическую референцию в предложении (6) как случай межъязыкового вида референции, на которую указывают кавычки-точки Селларса, как проблема разрешается. Поскольку кавычки-точки создают выражение, истинное в отношении всех тех понятий, что функционально равнозначны понятию, заключенному в кавычки, то применение кавычек-точек к функционально равнозначным понятиям из разных языков рождает в этих языках металингвистические понятия, истинные в отношении одних и тех же вещей. Следовательно, когда носитель английского языка с утвердительной интонацией произносит предложение (6) (что разные случаи слова ·красный· – слова, обозначающие цвет), то он говорит в точности то же, что и носители испанского, французского или немецкого, которые с утвердительной интонацией произносят испанский, французский или немецкий эквивалент предложения (6).

Впрочем, хотя теория Селларса отличается в этом от подхода Карнапа, она не менее систематична, поскольку выявляет единую семантическую модель, в соответствии с которой строятся предложения, содержащие абстрактные единичные понятия: речь, включающая абстрактное единичное понятие – «свойство F», – это всегда речь о разных случаях ·F·, языковых выражениях (то есть токенах), которые в своих собственных языках являются функционально равнозначными различным F. А вместо разрозненных замечаний и разрозненных примеров Карнапа Селларс выстраивает общую логическую структуру, которой мы можем руководствоваться, проводя металингвистический анализ таких предложений. Мы очертили лишь самые общие контуры номинализма Селларса. Его анализ абстрактных единичных понятий дополняется рядом технических приемов (включая сложную теорию металингвистической квантификации), которые позволяют преобразовывать такие предложения, как

(11) Этот помидор и этот брандспойт одного цвета

и

(12) Он обладает теми же особенностями характера, что и его двоюродный брат, —

не содержащие абстрактных единичных понятий, но тем не менее, как представляется, отсылающие к универсалиям.

Мы не станем входить в технические подробности. Читатель, сомневающийся в металингвистическом номинализме Селларса, может просто пролистать различные его онтологические сочинения, чтобы убедиться, что его теория позволяет анализировать такие предложения и целый ряд других, с которыми у номиналистов возникают проблемы. В самом деле, хотя со времен Оккама номиналисты делают громкие заявления о возможности дать строго номиналистскую интерпретацию всем предложениям, которые мы считаем истинными, Селларс, по моему мнению, является единственным номиналистом, который действительно приложил усилия к тому, чтобы в деталях показать, как именно можно осуществить такой проект. И его усилия привели к появлению одной из наиболее впечатляющих работ по метафизике, написанных в XX веке.

И все же у этой теории тоже были критики[55]55
  О большинстве этих критических замечаний см. в кн.: Loux M.J. Substance and Attribute. P. 78–85; Loux M.J. Rules, Roles and Ontological Commitment // The Philosophy of Wilfrid Sellars / ed. J. Pitt. Dordrecht: Reidel, 1978.


[Закрыть]. Некоторые говорили, что существуют предложения, содержащие то, что кажется отсылкой к универсалиям, но тем не менее не поддающиеся анализу посредством разработанного Селларсом металингвистического подхода[56]56
  Одним из примеров предложения, не поддающегося селларсовскому анализу, является предложение «Атрибут, чаще всего приписываемый Сократу, – это свойство». Предположим, что чаще всего Сократу приписывают такой атрибут, как мудрость; тогда это предложение верно. Но как, с точки зрения Селларса, нам его понять? Определенно, его нельзя интерпретировать так, что чаще всего приписываемый Сократу атрибут – это имена прилагательные. Это не так – это фразы об именах существительных. Селларсу пришлось бы интерпретировать данное предложение как утверждение, что некоторое заключенное в кавычки-точки слово или словосочетание – ·мудрый· – чаще всего оказывается предикатом Сократа, и это – имя прилагательное. Проблема в том, что вполне может статься, что, хотя мудрость и является атрибутом, чаще всего приписываемым Сократу, некоторые заключенные в кавычки-точки слова, не являющиеся прилагательными (например, ·человек· или ·наставник Платона·), становились предикатами Сократа чаще, чем любые другие. Суть в том, что приписать Сократу мудрость можно, не только придав ему предикат ·мудрый·. Можно, например, сказать, что Сократ обладает качеством, о котором сейчас размышляет Куайн, или что у него есть атрибут, о котором идет речь в первой книге «Метафизики» Аристотеля. Но, по-видимому, в этом случае Селларс не сможет сделать адекватное преобразование для рассматриваемого нами предложения.


[Закрыть]. Поскольку подход Селларса с таким успехом применим к предложениям, в которых используются стандартные приемы достижения абстрактной референции, неподдающиеся ему предложения, как правило, необычны, а дискуссия вокруг них обыкновенно увязает в обсуждении технических деталей теории Селларса. В данном случае наиболее интересным для нас будет возражение, касающееся не частных контрпримеров, но общей формы теории Селларса. Оно состоит в том, что, несмотря на его впечатляющий технический аппарат – теорию кавычек-точек, анализ дистрибутивных единичных понятий, теорию металингвистической квантификации, – подход Селларса устраняет референцию к неязыковым универсалиям и универсалиям, понимаемым как типы, лишь для того, чтобы незаметно ввести новый набор универсалий. Согласно теории Селларса, то, что кажется разговором об универсалии, «свойстве F», на самом деле является разговором о языковых выражениях, являющихся различными случаями ·F·. Давайте согласимся с тем, что соответствующие языковые выражения являются скорее токенами, чем типами, индивидуальными устными и письменными высказываниями. Тем не менее остается вопрос: что делает все эти индивидуальные устные и письменные высказывания различными случаями ·F·? Селларс отвечает, что все они в своих собственных языках играют ту же лингвистическую роль, что и различные F в нашем языке. Но разве в этом случае Селларс не соглашается с существованием лингвистических ролей, понимаемых как вещи, которые могут быть воплощены или реализованы в различных токенах исторически различных языков? И не будет ли это в конечном счете означать согласие с существованием универсалий?

На это Селларс отвечает, что его рассуждения о лингвистических ролях – это façon de parler, способ упростить очень сложные обстоятельства, связанные с лингвистическими правилами. По его мнению, рассуждения о ролях или функциях языковых выражений можно изложить как рассуждения о лингвистических правилах, которыми руководствуются в своем поведении те, кто использует язык. Селларс утверждает, что в конечном итоге при обсуждении лингвистических правил можно обойтись даже без постулата о существовании языковых выражений, понимаемых как токены. То есть он хочет сказать, что его подход не вынуждает нас овеществлять или признавать объективно существующими устные либо письменные высказывания. Он полагает, что в конечном счете единственные объекты или сущности, существование которых его подход вынуждает нас признать, – это конкретные люди, которые говорят и пишут. Таким образом, хотя номинализм Селларса и можно назвать металингвистической теорией, это все-таки не теория о языковых выражениях. По большому счету, языковых выражений нет – есть лишь говорящие и пишущие индивиды.