Текст книги "Пожиратели мертвых (13-й воин)"

ПРЕДСМЕРТНЫЕ СУДОРОГИ ВЕНДОЛОВ

Итак, я уснул. Разбудил меня Хергер. Вот что он мне сказал:

– Пойдем. Быстро.

Я услышал какой-то приглушенный гул, будто отдаленный раскат грома. Глянув в затянутое пузырем окно[45]45
  Fenestraporcus, буквально: «свиное окно». Норманны использовали вместо оконных стекол пленку из высушенного мочевого пузыря свиньи; этот материал представлял собой полупрозрачную мембрану, через которую в помещение попадал свет, хотя рассмотреть что-либо сквозь нее было практически невозможно.


[Закрыть], я понял, что еще не рассвело. Схватив меч, я вскочил и направился к дверям; должен признаться, что накануне я уснул прямо в одежде и в доспехах – я настолько устал, что даже не удосужился раздеться перед сном. Оказавшись на улице, я понял, что до рассвета осталось не так много времени. В воздухе повисла дымка тумана, сквозь которую до моего слуха все более отчетливо доносился топот копыт.

Хергер сказал мне:

– Это идут вендолы. Они знают, что Беовульф был смертельно ранен, и хотят отомстить нам за убийство их матери.

Все воины Беовульфа, включая меня, заняли предназначенные им места по периметру того, что осталось от прежних укреплений, воздвигнутых для защиты от пожирателей мертвых. Конечно, эти укрепления были ненадежны, но лучшей позиции у нас все равно не было. Мы всматривались в предрассветную мглу, стараясь разглядеть несущихся на нас на полном скаку всадников. Я привычно ожидал, что меня охватит чувство страха, но, к собственному удивлению, сохранил полное присутствие духа. Я уже видел вендолов и даже достаточно подробно рассмотрел их, как живых, так и мертвых: я знал, что они не демоны, а живые существа, если не люди, то создания, не больше отличающиеся от людей, чем обезьяны. В любом случае я знал, что они смертны, как и любое живое существо, а значит, их можно было убить в бою.

Итак, мою душу занял не страх, а лишь напряженное ожидание нашей последней битвы. Самое удивительное заключалось в том, что в своей уверенности я оказался одинок. Присмотревшись к своим товарищам, воинам Беовульфа, я обнаружил, что они были не на шутку испуганы, хотя и пытались, по своему обыкновению, ни за что не показывать, что в их душу закрался страх. Понять причину такого состояния моих товарищей мне было нетрудно: да, мы действительно расправились с матерью вендолов, но и наша потеря была невосполнима – мы остались без Беовульфа, который все это время был нашим предводителем. По всей видимости, об этом было известно и противнику. Вот почему не было привычной радости и предвкушения боя на суровых лицах, когда мы ждали и слушали отдаленный рокот.

И вдруг я услышал у себя за спиной какое-то оживление. Обернувшись, я не поверил своим глазам: Беовульф, бледный, как предрассветный туман, в белом одеянии и с перевязанной раной, вышел из дверей дворца на землю королевства Ротгара. На плечах у него сидели два черных ворона; увидев своего командира, норманны издали воинственный клич. Воздев к небу руки с крепко зажатым в них оружием, они приветствовали своего предводителя, и мне в тот же миг стало ясно, что теперь они будут ждать боя совсем в другом настроении, гораздо более привычном для викингов

[46]46
  Этот фрагмент текста был взят из рукописи Рази, которого в книге Ибн Фадлана больше всего интересовало описание битв, вооружения и всего относящегося к военному делу. Знал ли на самом деле Ибн Фадлан и описал ли он в своем тексте значение образа, в котором вновь появился перед своими воинами Беовульф, неизвестно. В рукописи Рази мы никаких указаний на это не обнаруживаем. Вполне возможно, что этот фрагмент не был прокомментирован автором ввиду его очевидности. В норманнской мифологии существует традиция представления Одина с двумя воронами, сидящими у него на плечах. Согласно мифу, эти птицы приносят ему вести о том, что происходит в мире. В пантеоне норманнов Один являлся главным божеством и назывался Всеобщим Отцом. Считалось, что в основном его божественные функции касаются военной сферы. Викинги верили, что время от времени он появляется среди людей, причем чаще всего не в образе богоподобного героя, а в виде самого обыкновенного странника. Они полагали также, что при его появлении ужас охватывает войско даже самого жестокого и свирепого противника.
  Представляет интерес и миф об Одине, в котором его убивают, а через девять дней он воскресает. Большинство ученых сходится на том, что этот миф родился задолго до проникновения в северные страны какого бы то ни было влияния христианства. Интересно и то, что воскресший Один оставался по-прежнему смертным, и викинги считали, что рано или поздно он все же умрет, и на этот раз его смерть будет необратимой.


[Закрыть].

Беовульф не произнес ни слова, не окинул взглядом окружавших его людей, не сделал никакого знака своим воинам, но прошел неспешным и уверенным шагом за линию наших укреплений, где и встал в ожидании нападения вендолов. Вороны слетели с его плеч, и он крепко сжал рукоять своего меча Рундинга.

Невозможно описать последнее нападение вендолов в предрассветном тумане. Слов не хватит рассказать о том, сколько крови было пролито, какие страшные крики и стоны наполняли воздух, сколько лошадей и всадников погибло в мучениях. Своими глазами я видел, как погиб Эхтгов: его стальные руки, сжимавшие оружие, без устали разили противника, но в какой-то миг вражеский меч одним сильным ударом отсек ему голову. Я видел, как она покатилась по земле, и язык погибшего некоторое время еще трепетал у него во рту. Я также видел, как копье вендолов пронзило грудь Вита; храброго викинга буквально пригвоздили к земле, и он бился в предсмертных судорогах, как выброшенная на берег рыба. Я видел, как вражеский конь просто растоптал оказавшуюся на его пути девочку, как копыта скакуна сокрушили ее тело, и она осталась лежать на земле с переломанными костями, а из уха у нее текла кровь. Еще я видел женщину, одну из рабынь короля Ротгара, которая, пытаясь спастись бегством от вендольского всадника, была разрублена им буквально пополам. Много детей погибло таким образом прямо на моих глазах. Видел я и то, как пятились и падали на землю лошади вендолов, и как на их упавших седоков набрасывались старики и женщины, мгновенно расправлявшиеся с поверженными чудовищами. Кроме того, я своими глазами видел, что Виглиф, сын и наследник Ротгара, бежал с поля боя как последний трус и спрятался за тяжелыми дверьми дворца. Герольда я на месте сражения вообще не заметил.

Я сам убил троих вендолов и получил рану копьем в плечо, которая так сильно болела, будто плечо горело в огне; да и кровь во всей руке и в груди словно закипела; в какой-то момент я подумал, что потеряю сознание, но устоял на ногах и продолжал сражаться.

Наконец солнце пробилось сквозь висевший над полем боя туман и рассеяло его своими лучами. Наступил рассвет, и всадники исчезли. При свете дня я увидел повсюду тела погибших, и среди них было много трупов вендолов: на этот раз чудовища не забрали при отступлении своих мертвецов. Это было верным признаком того, что им пришел конец. Потеряв множество своих воинов и отступив в полном беспорядке, они больше не могли напасть на Ротгара. Все подданные королевства также поняли, что произошло в это утро, и их ликованию не было предела.

Хергер промыл мою рану, и после этого я его не видел до тех пор, пока в большой зал дворца Ротгара не внесли тело Беовульфа. На этот раз чуда не произошло, и наш предводитель действительно погиб в бою: его тело было изрублено клинками как минимум дюжины противников; лицо залито его собственной, еще теплой кровью. Увидев это, Хергер разрыдался и отвернулся, чтобы скрыть от меня свои слезы, но в этом не было никакой нужды, потому что и мои собственные глаза увлажнились.

Беовульфа возложили на помост перед королем Ротгаром, которому полагалось в такую минуту произнести траурную речь. Но старик оказался на это не способен. Он выдавил из себя всего лишь две фразы: «Здесь перед нами воин и герой, равный богам. Похороните его как величайшего из королей». С этими словами он вышел из зала. Я думаю, ему было стыдно за то, что сам он не принимал участия в сражении. Но еще большим позором для него было то, что его сын Виглиф проявил такую трусость и бежал с поля боя, и многие люди видели это и говорили, что он поступил, как трусливая баба; это, разумеется, тоже привело в замешательство его отца. Могла быть и другая причина, которая обеспокоила и расстроила Ротгара, но этого я не знаю. В конце концов, он был очень старый человек.

Дальше случилось вот что: Виглиф негромким голосом сказал герольду:

– Ну что ж, этот Беовульф оказал нам большую услугу, и тем более славной и почетной стала его смерть. Даже к лучшему, что он погиб, исполняя свой долг.

Такие слова прозвучали в зале, где лежал мертвый Беовульф, как только король вышел за двери.

Хергер слышал эти слова, и я тоже слышал, и я первым выхватил свой меч из ножен. Хергер сказал мне:

– Не вступай в бой с этой лисой, он хитер и изворотлив, а ты ранен.

Я ответил ему:

– Это неважно.

И я вызвал на поединок наследника Виглифа и потребовал, чтобы он сразился со мной немедленно. Виглиф обнажил свой меч. Тогда Хергер вдруг сильно толкнул меня сзади, чего я совершенно не ожидал. От такого неожиданного удара я потерял равновесие и упал на пол. Тогда Хергер вступил в поединок с наследником Виглифом вместо меня. В это время герольд, в руках которого также был клинок, стал медленно двигаться, чтобы зайти за спину Хергеру и коварно ударить его сзади.

Этого предателя я убил сам, вонзив меч ему прямо в живот, и герольд издал в этот миг протяжный стон. Наследник Виглиф услышал это, и хотя до сих пор он дрался с Хергером отчаянно и даже бесстрашно, теперь, когда его союзник рухнул на пол, манера его боя изменилась, и у него появилось чувство страха.

Случилось так, что король Ротгар услышал звон скрещивающихся клинков; он поспешил в зал и стал умолять противников прекратить поединок. Разумеется, его усилия ни к чему не привели. Хергер был твердо настроен добиться победы в этом бою. Я своими глазами видел, как он шагнул в сторону от тела Беовульфа и нанес могучий удар в грудь Виглифу. Тот рухнул на стол Ротгара и еще успел схватить рукой королевский кубок и даже поднес его к губам. Впрочем, испить из него Виглифу уже не удалось. Он так и умер, обхватив рукой золотую чашу.

Итак, из отряда Беовульфа, в котором изначально было тринадцать человек, в живых осталось только четверо. Вместе с остальными я вынес Беовульфа из замка и положил его в погребальную яму под деревянной крышей. В руки покойному мы вложили кубок с медом. Затем Хергер обратился к собравшимся людям:

– Кто готов умереть вместе с этим благородным человеком?

Одна из женщин, рабыня короля Ротгара, сказала, что она готова уйти из жизни вместе с Беовульфом. Началась подготовка к погребальному обряду по норманнскому обычаю.

Несмотря на то, что Ибн Фадлан не указывает временной промежуток, разделявший вышеизложенные и нижеперечисленные события, мы можем с уверенностью предполагать, что до погребальной церемонии прошло несколько дней.

Итак, на морском берегу у подножья утеса, на котором стоял дворец Ротгара, была поставлена погребальная ладья, куда возложили драгоценные дары из золота и серебра и разрезанные на части туши двух лошадей. Над ладьей возвели навес и возложили под его полог тело покойного Беовульфа. Лицо его к тому времени вследствие холодного климата приобрело черный цвет смерти. Затем к каждому из воинов Беовульфа подвели девушку-рабыню, в том числе и ко мне. Я, как и мои товарищи, плотски познал ее, и она сказала мне: «Мой хозяин благодарит тебя». Судя по выражению ее лица и по тому, как она себя вела, никакой печали или страха в ее душе не было. Она была весела и пребывала в том беззаботном настроении, которое так присуще представителям ее народа, когда их ничто не тревожит. Пока она надевала в свое платье, искусно расшитое орнаментом из серебряных и золотых нитей, я сказал ей, что она веселая.

Мысленно я имел в виду, что она молодая красивая девушка, которой вот-вот предстояло отправиться на смерть, и она хорошо это знала, так же как знал и я. Такое веселье на пороге смерти, по правде говоря, ставило меня в тупик. На это она мне ответила:

– Я радуюсь, потому что скоро увижу своего хозяина.

Я должен заметить, что девушка эта не пила меда и говорила эти слова не в хмельном веселье, а от чистого сердца. На ее лице было выражение, какое бывает у веселых детей или же у некоторых женщин, когда те держат на руках своих младенцев; таковы уж нравы в этой стране.

Потом я подумал и сказал ей:

– Когда увидишь своего хозяина, передай ему, что я остался в живых для того, чтобы все записать. – Не будучи уверен, что она поняла мои слова, я добавил: —Таково было желание твоего хозяина.

– Хорошо, тогда я ему передам, – и она в столь же жизнерадостном расположении духа направилась к следующему воину Беовульфа. Я так и не уверен, что она правильно поняла меня, потому что единственное значение слова «писать», существующее в языке норманнов, связано с вырезанием определенных знаков на дереве или камне, что практикуется ими очень редко. Кроме того, я так и не научился вполне четко выражать свои мысли на норманнском языке. Однако она радостно кивнула мне и вышла.

И вот вечером, когда солнце уже спускалось в море, на берегу, где стояла ладья Беовульфа, все было готово к исполнению обряда. Девушку возвели на ладью, и мы вместе с нею скрылись под пологом возведенного над бортами шатра. Старуха, называемая ангелом смерти, вонзила ей кинжал между ребер, а мы с Хергером затянули веревку на ее шее. Затем мы усадили ее рядом с Беовульфом, сошли на берег и отправили ладью в последнее плавание.

В тот день я с утра ничего не ел и не пил, поскольку знал, что мне предстоит участвовать в исполнении этого ритуала, и не хотел, чтобы в самый ответственный момент меня вдруг вытошнило. К моему собственному удивлению, меня не мутило, у меня не кружилась голова, и я чувствовал себя вполне нормально. Могу признаться, что втайне я этим даже гордился. Еще могу засвидетельствовать, что рабыня улыбалась в момент смерти, и эта улыбка осталась на ее бледном лице и тогда, когда мы посадили девушку, уже мертвую, рядом с ее хозяином. Лицо самого Беовульфа было черное, с закрытыми глазами, но на нем читались покой и умиротворение. Такими я в последний раз увидел и запомнил этих двоих представителей норманнского народа.

Ладью Беовульфа подожгли и оттолкнули от берега. Норманны стояли на каменистом берегу и возносили молитвы, обращенные к их богам. Я своими глазами видел, как волны уносили пылающую ладью, словно огромный плавучий костер. Вскоре он скрылся из виду, и темнота опустилась на северную страну.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ СЕВЕРНОЙ СТРАНЫ

После всех этих событий я провел еще несколько недель в обществе ратников и благородных воинов – подданных короля Ротгара. У меня сохранились об этом времени самые лучшие воспоминания. Норманны были чрезвычайно приветливы и гостеприимны. Они лечили мои раны, которые, хвала Аллаху, зажили быстро, и вскоре я перестал о них вспоминать. И вот по прошествии некоторого времени я решил, что настала пора отправляться в обратный путь. Я объяснил королю Ротгару, что являюсь посланником багдадского халифа и что мне лучше выполнить данное им поручение, дабы не навлечь на себя гнев моего повелителя.

Все мои доводы не произвели никакого впечатления на Ротгара. Он лишь повторял, что я благородный воин, и ему хотелось бы, чтобы я остался в его стране вести жизнь увенчанного славой героя. Он сказал, что теперь я его личный друг навеки, и он готов предоставить мне все, что имеется в его распоряжении. Вот только отпускать меня он никак не хотел. Ради того, чтобы я подольше задержался у него в гостях, он пускался на всякие хитрости и уловки. Сначала Ротгар заявил, что я должен окончательно излечить свои раны, хотя на самом деле они к тому времени уже вполне зажили; затем он сказал, что я должен отдохнуть и хорошенько восстановить свои силы, хотя отдохнуть я уже успел, да и сил у меня прибавилось. Наконец король сказал, что мне придется подождать, пока для меня достроят и оснастят должным образом новую ладью. Этот довод, безусловно, был вполне разумным, но когда я обратился к королю с вопросом, когда именно мое судно будет наконец завершено, тот ответил мне весьма неопределенно, сделав вид, что это вообще не слишком его волнует. Всякий раз, как только я заводил разговор о том, что мне пора уезжать, он принимал такой вид, будто сердится, и с наигранной суровостью интересовался, не плохо ли мне у него во дворце и не считаю ли я его негостеприимным хозяином; разумеется, всякий раз я был вынужден на это отвечать множеством похвал его гостеприимству и многословным выражением тех приятных чувств, которые я испытывал, находясь в его королевстве. В общем, довольно скоро я понял, что старый король далеко не так глуп, как мне показалось во время наших первых встреч.

Как-то раз я подошел к Хергеру, чтобы обсудить интересующую меня тему отъезда, и сказал ему:

– А король ведь вовсе не такой глупец, каким прикидывается.

На что Хергер мне ответил:

– Ты ошибаешься, человек он недалекий, и перехитрить его не составит труда.

И пообещал уладить с королем вопрос насчет моего отъезда.

Вот как он это сделал. Хергер договорился с королем Ротгаром о встрече с глазу на глаз и заявил ему, что считает короля величайшим и самым умным правителем, снискавшим любовь и уважение всех людей за мудрость, с которой он управляет своими владениями, и за редкую среди властителей добродетель – умение заботиться о благе подданных. Разумеется, такая лесть не могла не растрогать старика. Затем Хергер перешел к делу. Он напомнил, что из пяти сыновей короля в живых остался только один – и это Вульфгар, которого король направил посланником к Беовульфу и который и по сей день находился там, вдали от родного дома. Хергер посоветовал королю отозвать Вульфгара домой, для чего требовалось отправить за ним ладью и отряд воинов, готовых проделать этот дальний путь.

Вот какие речи вел с королем мой друг Хергер. Кроме того, я полагаю, что он успел поговорить кое о чем приватно и с королевой Вейлев, которая имела большое влияние на решения, принимаемые ее супругом.

В тот же день король Ротгар приказал ускорить работы по строительству ладьи, а вечером за столом объявил, что собирает команду, которая отправится на этом судне, чтобы вернуть в королевство наследника Вульфгара. Я заявил, что желаю присоединиться к этому отряду, и старый король не нашел предлога, чтобы отказать мне. Окончательная подготовка ладьи заняла всего несколько дней. Почти все это время мы провели, общаясь с Хергером. Он решил еще на некоторое время остаться в гостях у короля Ротгара.

Как-то раз мы с ним стояли на краю скалы, откуда было хорошо видно, как подданные короля готовят ладью к отплытию и загружают ее провиантом. Помолчав, Хергер вдруг сказал мне:

– Ты отправляешься в далекий путь. Нам нужно помолиться за твою удачу и безопасность.

Я поинтересовался, кому он собирается молиться, и на это он ответил:

– Я буду молиться Одину, и Фрейе, и Тору, и Вирд, и еще нескольким богам, от благосклонности которых зависит, будет ли твой путь безопасным.

Все перечисленные им имена принадлежат норманнским богам. Я на это ответил:

– Я верю в одного бога, имя которому Аллах, всемилостивый и всепрощающий.

– Я это знаю, – сказал Хергер. – Может быть, в твоей стране одного бога достаточно, но только не здесь; у нас много богов, и у каждого из них своя власть, так что я буду молиться за тебя каждому из них.

Я поблагодарил его за это. В том, что за тебя молится кто-то из неверных, нет ничего плохого, если, конечно, эта молитва возносится от чистого сердца, а в искренности Хергера мне сомневаться не приходилось.

Хергер давно знал, что моя религия отличается от верований его народа. По мере того как дело шло к расставанию, он стал задавать все больше вопросов о моей вере и религиозных убеждениях. При этом он старался застать меня врасплох, задавая вопросы совершенно неожиданно. Я понял, что он по-своему испытывает меня, как в свое время Беовульф решил проверить, правду ли я сказал, будто умею писать. Но я всегда отвечал на вопросы прямого и простодушного викинга так, как требует того моя вера. Логичность, связность и единообразие моих ответов, казалось, еще больше сбивали Хергера с толку. Как-то раз, сделав вид, будто впервые интересуется этим вопросом, он вдруг ни с того, ни с сего спросил:

– А твой бог Аллах – какой он? Какова его суть?

На это я ответил:

– Аллах – единый Бог, всемогущий, всевидящий и всеведающий. Он правит всем миром.

Разумеется, эти слова я неоднократно говорил Хергеру и раньше.

Через некоторое время Хергер спросил меня:

– Скажи, неужели тебе никогда не приходилось разгневать этого Аллаха?

Я же ответил:

– Я бываю грешен перед Ним, но Он всемилостивый и всепрощающий.

Хергер уточнил:

– Он милостив, когда это соответствует его намерениям?

Я сказал, что это так, и Хергер надолго замолчал, осмысливая мой ответ. Наконец, покачав головой, он сказал следующее:

– Нет, риск чересчур велик. Нельзя полностью доверяться никому и ничему – ни женщине, ни коню, ни оружию и ничему вообще.

– Но я в него верю, – сказал я.

– Тебе виднее, – ответил мне на это Хергер. – Человеку вообще мало что известно. А меньше всего мы знаем о том, как устроено царство богов – как они живут и что делают.

Таким образом я понял, что Хергер никогда не обратится в мою веру, как и я – в его языческие верования. Мы расставались, прекрасно отдавая себе в этом отчет. Должен признаться, что мне было очень тяжело расставаться с Хергером и остальными воинами, и на сердце у меня лежала печаль. Хергер явно чувствовал то же самое. Прощаясь, мы положили руки друг другу на плечи, а затем я решительным шагом поспешил взойти на борт черной ладьи, которая понесла меня по волнам к стране Данов. Я еще долго стоял на корме, глядя на удаляющиеся берега страны Венден и на возвышающийся над прибрежным обрывом великолепный дворец Харот. Потом я отвернулся и стал смотреть вперед, в безбрежный океан. Затем случилось так...

На этом месте рукопись обрывается. В оригинале последние слова текста – «nuncfit», и совершенно ясно, что повествование Ибн Фадлана не заканчивалось на описании момента отъезда. К сожалению, мы вынуждены смириться с тем, что последняя часть рукописи безвозвратно утрачена. Этот факт представляется очевидным, и тем не менее каждый из переводчиков повествования Ибн Фадлана счел своим долгом прокомментировать столь странный и неожиданный финал столь долгого рассказа. Судя по вводному обороту, от нас остались скрытыми как минимум события, непосредственно последовавшие за отправкой автора в обратный путь, а вполне возможно, и достаточно пространное описание еще множества выпавших на его долю приключений. Тем не менее мы должны признаться себе в том, что узнать что-либо новое о событиях, сведения о которых за прошедшую тысячу лет были утрачены, нам уже никогда не удастся.