Текст книги "Подозреваемый"

Эрскин – хороший психолог и хороший человек. Он ухаживал за своей женой, больной рассеянным склерозом, до самой ее смерти и учредил благотворительный фонд ее имени. Мел обладает убежденностью и социальной сознательностью, которые всегда были для меня упреком. Она никогда не играла в беспристрастность. Она знает то, что знает. И остается верна этому.

Я не понимаю, куда все это меня заведет. Я устал и хочу есть. У меня все еще нет доказательств, что Бобби знал Кэтрин Макбрайд, не говоря уже о его причастности к ее убийству.

За десять шагов до комнаты я понимаю, что что-то не так. Дверь открыта. Темное, как от вина, пятно расползается по ковру в сторону лестницы. Пальма лежит на пороге. Глиняный горшок, видимо, разбился, ударившись о ручку двери.

У лестницы стоит тележка уборщицы. На ней два ведра, швабры, щетки и набор влажных тряпок. Посреди моей комнаты застыла сама уборщица. Кровать перевернута и забросана содержимым разломанного ящика. Раковина, оторванная от стены, лежит под трубой, из которой тонкой струйкой течет вода.

Моя одежда раскидана по промокшему ковру вперемежку с вырванными из блокнота листками и мятыми папками. Спортивная сумка затолкана в унитаз и разукрашена дерьмом.

– Самое важное – это как следует убранная комната, не так ли? – говорю я.

Уборщица смотрит на меня с изумлением.

На зеркале мятной зубной пастой выведена надпись, полная местного колорита: «Убирайся или получишь». Просто. Кратко. Точно.

Управляющий хочет позвонить в полицию. Мне приходится достать кошелек и переубедить его. Среди обломков не осталось ничего, что заслуживало бы спасения. Я осторожно поднимаю пачку размокшей бумаги, заляпанной чернилами. Единственный листок, на котором можно что-то разобрать, это последняя страница автобиографии Кэтрин. В офисе я пробежал глазами лишь первую страницу, а дальше читать не стал. Внизу листа я вижу список имен трех человек, давших рекомендацию. Только одно из них имеет значение: доктор Эмлин Р. Оуэнс. Далее следуют адрес Джока на Харли-стрит и номер его телефона.

12

Ремонтные работы, листья на рельсах, сбой в работе семафоров, разладившийся механизм стрелки… Выберите любую причину, и каждая приведет к одному и тому же: поезд прибудет в Лондон с опозданием. Кондуктор постоянно извиняется и не дает никому спать.

В вагоне-ресторане я покупаю чашку чая и сандвич «для гурманов», свидетельствующий, насколько могут обесцениться кулинарные понятия. На вкус в нем ничего нет, кроме майонеза. Разрозненные мысли стучатся в мою усталость. Недостающие детали. Новые детали. Несуществующие детали.

Бывает незначительная ложь, такая пустячная, что не важно, веришь ты ей или нет. Иная ложь кажется невинной, но имеет огромные последствия. А иногда ложь состоит не в том, что ты говоришь, а в том, чего не говоришь. Ложь Джока всегда так близка к правде.

У Кэтрин в Марсдене был роман с каким-то женатым мужчиной. Она его любила. Она тяжело переживала разрыв с ним. В ночь своей смерти она собиралась встретиться с кем-то. Был ли это Джок? Может, именно поэтому она позвонила мне в офис: потому что он не появился. А может, появился. Он больше не женат. Давнее пламя разгорелось вновь.

Именно Джок познакомил меня с Бобби. Он попросил оказать услугу Эдди Баррету.

Боже мой! У меня не укладывается в голове. Как бы мне хотелось уснуть, а проснуться в новом теле – или в новой жизни. Что угодно, но только не это. Мой лучший друг – я надеюсь, что заблуждаюсь относительно него. Мы с ним вместе с самого начала. Я раньше думал, что наше соседство по тележке в роддоме сделало нас почти братьями, негенетическими близнецами, которые, войдя в этот мир, вдохнули один и тот же воздух и увидели один и тот же яркий свет.

Я не знаю, что думать. Он мне солгал. Он сейчас у меня дома и использует ситуацию в своих интересах. Я видел, как он смотрит на Джулиану: с чувствами куда более сильными, чем те, с которыми смотрят просто на предмет зависти.

Джок – это постоянное соревнование. Дуэль. И больше всего он ненавидит, когда противник не оказывает сопротивления, потому что это обесценивает победу.

Кэтрин должна была стать для него легкой добычей. Джок всегда умел выбрать ранимых, хотя они и не возбуждали его так, как самоуверенные и крутые девушки. Его интрижки привели к двум разводам. Он ничего не мог с собой поделать.

Почему Кэтрин поддерживала отношения с тем, кто разбил ее сердце? И зачем указала имя Джока в автобиографии?

Кто-то должен был сказать ей, что мне нужна секретарша. Вряд ли она случайно ответила на объявление и только потом обнаружила, что устраивается на работу именно ко мне. Возможно, Джок снова начал встречаться с ней. На этот раз ему не нужно было бы держать их роман в тайне. Если только он не переживал из-за тех неприятностей, которые Кэрин причинила мне.

Чего мне недостает?

Она ушла из отеля «Гранд Юнион» одна. Джок не появился или же условился встретиться с ней позже. Нет! Это чушь! Джок не способен никого мучить, заставляя вонзать нож в собственную плоть. Он, может, и негодяй, но не садист.

Я хожу по кругу. В чем я уверен? Он знал Кэтрин. Он знал о ее жестокости по отношению к самой себе. И он солгал, что не знает ее.

Приступ страха накатывает на меня, как легкая горячка. Тетя Грейси сказала бы, что кто-то прошел по моей могиле.

Юстон-стейшн в холодный ясный вечер. Очередь на такси тянется через тротуар и вверх по ступенькам. По пути в Хэмпстед, глядя, как на счетчик взбираются красные цифры, я составляю план.

Привратник в доме Джока уже ушел домой, но дежурный узнает меня и впускает в фойе.

– Что случилось с вашим ухом?

– Укус насекомого. Воспаление.

Лестница внутри отделана махагони, и перила ярко блестят, отражая свет люстр. Квартира Джока во тьме. Я открываю дверь и замечаю красный огонек сигнализации. Она не включена. Джоку никак не удается выучить код.

Я не зажигаю свет и иду по квартире до кухни. Черно-белая мраморная плитка делает пол похожим на гигантскую шахматную доску. Лампочка над плитой освещает пол и нижние ящики. Не знаю почему, но я боюсь включать верхний свет. Подозреваю, что это больше похоже на взлом, чем на визит.

Сперва я проверяю ящик под телефоном, разыскивая какие-нибудь свидетельства того, что Джок знал Кэтрин: записную книжку, письмо, счет за телефон. Я перехожу к шкафу в главной спальне, где хранятся костюмы, рубашки и галстуки Джока, разложенные по цвету. Десяток рубашек, еще не распакованных, лежат на отдельных полках.

В глубине шкафа я обнаруживаю коробку, набитую папками, счетами и квитанциями. Последний счет за телефон в прозрачной пластиковой обложке. Отчет об оказанных услугах включает список международных звонков, а также звонков на мобильные номера.

Просматривая первый список, я ищу номера, начинающиеся на 0151 – код Ливерпуля. У меня нет телефона Кэтрин.

Нет, есть! Он в ее автобиографии!

Я достаю из куртки все еще сырые страницы и аккуратно раскладываю их на ковре. Сравниваю номера с телефонным счетом, пробегая звонки от 13 ноября. Мой взгляд приковывают два звонка на мобильный Кэтрин. Второй был сделан в 5.24 утра и длился более трех минут: слишком долго, если человек ошибся номером, и достаточно, чтобы назначить свидание.

Что-то не так. У Руиза есть записи звонков с мобильного Кэтрин. Он должен знать об этих разговорах.

Карточка Руиза у меня в кармане, но она почти превратилась в тряпку после моего заплыва по каналу. Сперва включается автоответчик, но до того, как я вешаю трубку, раздается грубый голос, проклинающий современные технологии и велящий мне подождать. Слышно, как он пытается отключить автоответчик.

– Инспектор Руиз… Ах, профессор вернулся. – Он видит номер Джока на дисплее. – И как дела в Ливерпуле?

– Откуда вы узнали?

– Одна птичка напела, что вы обратились за медицинской помощью. О предполагаемых нападениях положено сообщать. Как ухо?

– Слегка отморожено.

Я слышу, как он ест. Уплетает карри из микроволновки или какое-нибудь блюдо из местной забегаловки.

– Нам с вами пора еще разок поболтать. Я даже пошлю за вами машину.

– Я воспользуюсь вашим приглашением как-нибудь в другой раз.

– Наверное, мы просто друг друга не понимаем. Сегодня в десять утра был выдан ордер на ваш арест.

Я смотрю через коридор на входную дверь и прикидываю, сколько времени потребуется, чтобы снести ее с петель.

– Почему?

– Помните, я сказал вам, что найду еще что-нибудь? Кэтрин Макбрайд писала вам письма. Она хранила копии. Мы нашли их в ее компьютере.

– Это невозможно. Я не получал никаких писем.

– Что ж, тогда вы, без сомнения, придете и объясните нам ситуацию.

– Это какая-то ошибка. Бред. – На секунду я чувствую искушение рассказать ему все: об Элизе, и Джоке, и автобиографии Кэтрин. Но я придерживаю информацию, пытаясь выторговать новую. – Вы сказали мне, что последний звонок Кэтрин был сделан в мой офис. Но в тот день она делала и другие звонки. Ей должны были звонить. Вы ведь это проверили, а? Вы ведь не бросили все, только завидев в списке мой номер?

Руиз не отвечает.

– Есть еще один человек, которого она знала в Марсдене. Я думаю, у нее был с ним роман. И думаю, он связывался с ней в тот день, тринадцатого. Вы слушаете?

В моем голосе отчаяние. Руиз не собирается делиться информацией. Он сидит себе, криво ухмыляясь, и думает, что ничто не ново под солнцем. А может, он хитрит. Выжимает из меня все по капле.

– Однажды вы сказали мне, что собираете отдельные частички информации, пока из них не сложится цельная картина. Что ж, я пытаюсь вам помочь. Я пытаюсь найти истину.

Вечность спустя Руиз нарушает молчание:

– Вы хотите знать, допросил ли я вашего друга доктора Оуэнса насчет его отношений с Кэтрин Макбрайд? Ответ утвердительный. Я с ним говорил. Я спросил его, где он провел ночь, и, в отличие от вас, он предоставил мне алиби. Сказать вам, с кем он был? Или, возможно, если я оставлю вас бродить в неведении достаточно долго, вы наткнетесь на правду? Спросите вашу жену, профессор.

– А при чем здесь она?

– Она его алиби.

13

Черный кеб высаживает меня на Примроуз-Хилл-авеню, и оставшуюся четверть мили я иду пешком. Мысли путаются, но равнодушный, неодолимый поток событий унес мою нерешительность прочь.

Мои тщетные попытки защитить людей от чего-то, недоступного моему пониманию, провалились. Кто-то где-то смеется надо мной. Вот дурак! Все это время я действовал исходя из неверного убеждения, что завтра все будет по-другому. «Проснись и пой», – всегда говорит мне Джок. Да, вот я и дождался: каждый день оказывается хуже предыдущего.

В конце моей улицы я останавливаюсь, оправляю одежду и быстро иду по тротуару, остерегаясь неровной каменной мостовой. Верхние этажи нашего дома во тьме, если не считать света в главной спальне и в ванной на втором этаже.

Что-то останавливает меня. В дальнем конце дороги, в густой тени платанов, я вижу отблеск циферблата ручных часов, которые подносят к лицу. Свет гаснет. Никто не двигается. Неведомый хозяин часов ждет.

Согнувшись я передвигаюсь от одной припаркованной машины к другой, бросая взгляды поверх автомобильных крыш. Я могу различить только фигуру в тени. Еще кто-то сидит в машине. Огонек сигареты освещает его губы.

Их послал Руиз. Они ждут меня.

Я продолжаю путь, держась в тени, поворачиваю за угол и подхожу с другой стороны. Я узнаю дом Фрэнклинов, расположенный прямо за нашим.

Перепрыгиваю через калитку и пересекаю их сад, держась подальше от прямоугольников света, проникающего из окон. Дейзи Фрэнклин помешивает что-то на плите. Две кошки вьются у ее ног. Возможно, под юбкой у нее прячется целая кошачья семья.

Я направляюсь к гнилой вишне в дальнем углу сада и взбираюсь наверх, перекидывая ногу через забор. Другая нога застревает и не хочет следовать за первой. Мое тело всем своим весом движется вперед, и я противостою силе притяжения только долю секунды, медленно взмахивая руками, прежде чем рухнуть головой в кучу компоста.

Бормоча проклятия, я ползу на четвереньках, давя улиток ладонями, и наконец поднимаюсь над фуксиями. Из французского окна проникает свет. Джулиана сидит за кухонным столом, мокрые волосы обернуты полотенцем.

Ее губы шевелятся. Она с кем-то говорит. Я выгибаю шею, чтобы разглядеть, кто это, и опираюсь на большую бочку из итальянской оливы, которая начинает качаться, но я спасаю ее от падения, крепко обхватив.

Через стол протягивается рука, чьи-то пальцы сплетаются с ее пальцами. Это Джок. Меня мутит. Она отталкивает его руку и бьет по запястью, словно непослушного ребенка. Потом идет через кухню и наклоняется, чтобы поставить чашки в посудомоечную машину. Джок следит за каждым ее движением. Я хочу выколоть ему глаза.

Я никогда не был ревнивцем, но внезапно мне смутно вспоминается бывший пациент, которого преследовала мысль о том, что он потеряет жену. У нее была прекрасная фигура, и он воображал, что мужчины постоянно пялятся на ее грудь. Постепенно в его глазах ее грудь становилась все больше и больше, а топы все меньше и уже. Каждое ее движение казалось вызывающим. Все это было ерундой, но не для него.

Джок любит красивую грудь. Обе его жены делали пластическую операцию. Зачем довольствоваться скудными щедротами природы, если все можно купить за деньги?

Джулиана поднялась наверх высушить волосы. Джок роется в кармане своей кожаной куртки. Его силуэт вырисовывается в окне, а потом он выходит наружу. Под его ногами хрустит щебенка. Вспыхивает зажигалка. Тлеет конец сигары.

Я подставляю ему ногу, он спотыкается и тяжело приземляется, рассыпав искры.

– Джо!

– Убирайся из моего дома!

– Боже! Если только ты прожег мой джемпер…

– И держись подальше от Джулианы!

Он пятится назад и пытается сесть.

– Не подниматься!

– Почему ты здесь прячешься?

– Потому что с той стороны полицейские, – говорю я таким тоном, словно это само собой разумеется.

Он разглядывает сигару и размышляет, зажигать ли ее снова.

– У тебя был роман с Кэтрин Макбрайд. Твое имя указано в ее чертовой автобиографии!

– Полегче, Джо! Я не понимаю, о чем ты…

– Ты сказал мне, что не был знаком с ней. Ты встречался с ней в ту ночь.

– Нет.

– Ты договорился с ней о встрече.

– Без комментариев.

– Что значит «без комментариев»?

– То и значит: без комментариев.

– Хватит молоть чепуху! Ты договорился с ней о встрече.

– Я не пришел.

– Лжешь!

– Хорошо, я лгу, – саркастически замечает он. – Думай, что хочешь, Джо.

– Не юли.

– А что ты рассчитывал услышать? С ней можно было перепихнуться. Я договорился с ней. И не пришел. Конец истории. Не читай мне нотаций. Ты переспал со шлюхой. У тебя нет права морализировать.

Я размахиваюсь, но на этот раз он готов к удару. Он откатывается вбок и бьет меня ногой в пах. Боль вызывает шок, колени подгибаются. Мой лоб упирается ему в грудь, пока он удерживает меня от падения.

– Это все не имеет значения, Джо, – мягко говорит он.

Ловя ртом воздух, я цежу:

– Нет, имеет. Они думают, что я ее убил.

Джок помогает мне подняться. Я отталкиваю его руку и отступаю на шаг.

– Они думают, что у меня был с ней роман. Ты мог бы сказать им правду.

Джок лукаво смотрит на меня:

– Насколько я понимаю, ты тоже с ней баловался.

– Это вздор, и ты это знаешь.

– Ты должен посмотреть на ситуацию с моей точки зрения. Я не хотел в это впутываться.

– И поэтому помог меня утопить.

– У тебя было алиби, ты просто им не воспользовался.

Алиби. Вот к чему все сводится. Я должен был находиться дома с женой – с моей беременной женой. Она должна была обеспечить алиби мне.

Это было в среду вечером. У Джулианы был испанский. Она обычно возвращается домой не раньше десяти.

– Почему ты не пришел к Кэтрин?

В глубине его глаз видна усмешка.

– Я получил предложение получше.

Он не собирается мне говорить сам. Хочет, чтобы я спросил.

– Ты был с Джулианой?

– Да.

Я чувствую, как внутри у меня что-то обрывается. Теперь мне страшно.

– Где ты с ней встретился?

– Позаботься лучше о своем алиби, Джо.

– Отвечай.

– Мы пообедали. Она хотела меня видеть. Спрашивала о твоем состоянии. Она не верила, что ты скажешь ей правду.

– А после обеда?

– Мы пришли сюда и выпили кофе.

– Джулиана беременна. – Это утверждение, а не вопрос.

Я вижу, как он снова собирается солгать, но передумывает. Теперь между нами полное взаимопонимание. Все мелкие обманы и полуправды Джока унизили его.

– Да, она беременна. – Он тихо смеется. – Бедняга Джо, ты не знаешь, радоваться тебе или огорчаться. Неужели ты ей не доверяешь? Разве ты ее не знаешь?

– Я думал, что знаю тебя.

Наверху шумит туалет. Раздаются шаги. Джулиана готовится ко сну.

– Письма Кэтрин – она писала их тебе?

Он снова молчит. Я должен догадаться сам.

Его молчание бесит меня. Я хочу взять его теннисную ракетку и заехать ему по коленной чашечке. Ах вот оно что! Ответ. У меня с Джоком одинаковые инициалы – Дж. О. Так, наверное, она обращалась в письмах. Она писала их ему.

– Ты должен сказать полиции.

– Может, я должен сообщить им о твоем местонахождении?

Он не шутит. Внутри меня поднимается желание его убить. Я устал соревноваться.

– Это из-за Джулианы? Ты что, думаешь, что все эти годы я грел для тебя место? Забудь об этом. Она не прибежит к тебе за помощью, если со мной что-нибудь случится. Не прибежит, если ты меня предашь. Ты не сможешь жить с самим собой.

– Я уже живу с собой, и в этом вся беда. – Его глаза блестят, а гулкий голос дрожит. – Тебе, Джо, очень повезло с семьей. Мне это не удалось.

– Ты не мог постоянно жить с одной женщиной.

– Я не нашел подходящую.

На его лице написано разочарование. Внезапно мне все становится ясно. Я вижу жизнь Джока такой, какая она есть: серия горьких разочарований, где все ошибки повторяются снова и снова, поскольку он не в силах изменить себя.

– Убирайся из моего дома, Джок, и держись подальше от Джулианы.

Он собирает вещи: портфель и куртку – поворачивается ко мне, достает ключ от входной двери и кладет его на стойку кухни. Я замечаю, как он бросает взгляд на лестницу, словно прикидывая, стоит ли попрощаться с Джулианой. Решает этого не делать и уходит.

Когда за Джоком закрывается дверь, я чувствую опустошающее, гложущее сомнение. Полицейские все еще здесь. Ему ничего не стоит сказать им про меня.

Не успеваю я осмыслить опасность, как вниз спускается Джулиана. У нее почти сухие волосы, на ней штаны от пижамы и джемпер. Не шевелясь, я наблюдаю за ней из сада. Она наливает стакан воды и поворачивается к французскому окну посмотреть, заперто ли оно. Ее глаза встречаются с моими, и в них не отражается никаких чувств. Она наклоняется и берет спортивную куртку, висящую на спинке стула. Накидывая ее на плечи, она выходит в сад.

– Что с тобой случилось?

– Я упал с забора.

– Я говорю о твоем ухе.

– Паршивый тату-мастер.

Джулиана не настроена на остроумные комментарии.

– Ты что, следишь за мной?

– Нет. С чего ты взяла?

Она пожимает плечами.

– Кто-то следит за домом.

– Полиция.

– Нет. Кто-то еще.

– Джок сказал, что кто-то пытался влезть в дом.

– Ди Джей их спугнул. – Она говорит о нем, словно о сторожевой собаке.

Свет падает сзади, создавая легкий ореол вокруг ее головы. На ногах у Джулианы «самые уродливые тапочки в мире», которые я купил ей в сувенирном магазине при одной ферме. Я не могу придумать, что сказать. Просто стою и не понимаю, подойти ли ближе. Момент упущен.

– Чарли хочет котенка на Рождество, – говорит она, кутаясь в куртку.

– Я думал, это было в прошлом году.

– Да, но теперь она открыла прекрасное средство. Если хочешь котенка, проси лошадь.

Я смеюсь, и она улыбается, не сводя с меня глаз. Следующий вопрос сформулирован с ее привычной прямотой:

– У тебя был роман с Кэтрин Макбрайд?

– Нет.

– У полиции есть ее любовные письма.

– Она писала их Джоку.

Ее глаза расширяются.

– У них был роман еще в Марсдене. Джок и был тем женатым мужчиной, с которым она встречалась.

– Когда ты это узнал?

– Сегодня.

Ее взгляд все еще прикован ко мне. Она не знает, верить или нет.

– Почему Джок не сообщил полиции?

– Я пытаюсь это понять. Я не доверяю ему. И не хочу, чтобы он крутился здесь.

– Почему?

– Потому что он солгал мне, утаил информацию от полиции и должен был встречаться с Кэтрин в ту ночь, когда она умерла.

– Ты шутишь! Ведь ты о Джоке говоришь. Он твой лучший друг…

– И моя жена обеспечила его алиби. – Это звучит как обвинение.

Ее зрачки сужаются до размеров игольного ушка.

– Алиби для чего, Джо? Ты думаешь, что он кого-то убил, или полагаешь, что он спит со мной?

– Я этого не говорил.

– Нет. Ты никогда не говоришь то, что думаешь. Ты все окружаешь скобками, кавычками и вопросительными знаками. – Она заводится. – Если ты такой блестящий психолог, тебе надо присмотреться к собственным недостаткам. Мне надоело тешить твое эго. Хочешь, чтобы я повторила? Вот список. Ты совершенно не похож на своего отца. Твой пенис нормального размера. Ты проводишь достаточно времени с Чарли. Тебе не стоит ревновать к Джоку. Моей матери ты действительно нравишься. И я не сержусь на тебя за то, что ты испортил мой черный кашемировый джемпер, оставив в карманах платки. Удовлетворен?

Десять лет скрытой терапии, сконцентрированные в шести отрывистых фразах. Боже мой, эта женщина хороша. Соседские собаки начинают лаять, словно хор, призванный одобрить ее речь.

Она поворачивается, собираясь уйти в дом. Я не могу отпустить ее так, поэтому начинаю говорить: рассказываю всю историю о том, как нашел автобиографию Кэтрин и обыскал квартиру Джока. Я пытаюсь казаться рассудительным, но боюсь, что все это выглядит так, словно я хватаюсь за соломинку.

Ее красивое лицо выглядит усталым.

– Ты в ту ночь встречалась с Джоком. Куда вы ходили?

– Он водил меня поужинать в Бейсуотер. Я знала, что ты не расскажешь о диагнозе. Хотела спросить его.

– Когда ты ему позвонила?

– В тот день.

– Во сколько он ушел отсюда?

Она грустно качает головой.

– Я тебя не узнаю. Ты одержим. Я не из тех, кто…

Я не хочу этого слышать. Я выкрикиваю:

– Я знаю о ребенке.

Она слегка дрожит. Возможно, из-за прохлады. И тогда в ее глазах я вижу, что мы друг друга теряем. Пульс становится слабее. Может, она и хочет быть со мной, но обойдется и без меня. Она достаточно сильна, чтобы справиться в одиночку. Она пережила потерю отца, страх за Чарли, когда та в полтора года болела менингитом, биопсию правой груди. Она сильнее меня.

Я медленно ухожу, вдыхая холодный воздух. Потом оглядываюсь на дом. Кухня уже погружена во тьму. Я вижу, как Джулиана поднимается, выключая по пути свет.

Джок далеко. Даже если он скажет Руизу правду, сомневаюсь, что ему поверят. На него посмотрят как на друга, пытающегося спасти меня. Я пересекаю сад Фрэнклинов и выскальзываю на боковую дорожку. Потом иду к Вест-Энду, наблюдая за тем, как моя тень то появляется, то исчезает под фонарями.

Проезжающий мимо кеб замедляет движение. Водитель смотрит на меня. Я открываю дверцу.

Элиза не считает себя пророком и не любит, когда журналисты изображают ее евангелисткой, спасающей девушек от улицы. Она также не считает проституток «падшими женщинами» или жертвами жестокого общества.

Во всех нас есть скрытые таланты, но Элиза в глубине себя отыскала бриллиант. Это открытие свершилось, когда она дошла до самого низа, – через шесть месяцев после освобождения из тюрьмы. Совершенно неожиданно она оставила мне в Марсдене сообщение: только адрес и никаких подробностей. Не знаю, каким образом она меня нашла. Элиза изменилась – минимум косметики, короткая стрижка. В темной юбке и жакете она походила на мелкого служащего. У нее была идея, и она хотела узнать мое мнение. Пока она говорила, я чувствовал, как изменилась погода: не снаружи, а в ее голове.

Элиза хотела организовать центр для девушек с улицы, где им давали бы советы о безопасности и сохранении здоровья, давали приют и предлагали программы реабилитации от наркозависимости. У нее были кое-какие сбережения, и она арендовала старый дом у станции Кингс-кросс.

Этот центр оказался лишь началом. Вскоре она основала ПТЛ. Я всегда удивлялся количеству людей, к которым она могла обратиться за советом: судьи, юристы, журналисты, социальные работники и рестораторы. Иногда я прикидывал, сколько из них в прошлом были ее клиентами. То есть я помог ей… и это не имело отношения к сексу.

Дом «вверх тормашками» не освещен. Тюдоровские колонны блестят от инея. Над звонком загорается маленькая лампочка, когда я нажимаю на кнопку. Наверное, уже полночь. Я слышу звонок, разносящийся эхом по холлу. Элизы нет дома.

Мне надо преклонить голову на несколько часов. Просто поспать. Я знаю, где Элиза прячет запасной ключ. Она не будет возражать. Я постираю свою одежду, а утром приготовлю ей завтрак. И тогда скажу ей, что мне все-таки требуется алиби.

Я вставляю ключ в замок. Два поворота. Беру другой ключ. Еще один замок. Дверь открывается. На ковер высыпается почта. Элизы не было дома несколько дней.

Иду по натертым полам, мои шаги эхом отдаются в пустоте. В фойе атмосфера бутика: расшитые подушки и индийские ковры. На автоответчике мигает лампочка. Пленка записана до конца.

Сначала я замечаю ее ноги. Она растянулась на елизаветинской кушетке, лодыжки связаны коричневым скотчем. На голову надет черный полиэтиленовый пакет, закрученный вокруг шеи. Она откинулась назад. Руки связаны за спиной. Юбка задрана, колготки изорваны.

В одно мгновение я опять становлюсь врачом: разрываю полиэтилен, щупаю пульс, прикладываю ухо к груди. Ее губы посинели, а тело окоченело. Волосы прилипли ко лбу. Глаза открыты и с изумлением смотрят на меня.

Я чувствую острую боль внутри, словно дрель проделывает дыру в моих внутренностях. Я снова и снова вижу все: борьбу и умирание, попытки освободиться. Сколько кислорода может быть в пакете? Не больше чем на десять минут. Десять минут, чтобы бороться. Десять минут, чтобы умереть. Извиваясь и брыкаясь, она втянула полиэтилен в рот. На полу рассыпаны диски, столик перевернут. Фотография в рамке лежит лицом вниз среди битого стекла. Застежка золотой цепочки сломана.

Бедная Элиза. Я все еще помню ее мягкие губы на моей щеке, когда она прощалась со мной в ресторане. На ней тот же темно-синий топ и мини-юбка в тон. Видимо, это случилось в четверг, через некоторое время после нашей встречи.

Я перехожу из комнаты в комнату, ища следы взлома. Входная дверь была заперта снаружи. Видимо, он забрал ключи.

На столе в кухне стоит кружка с ложкой гранул растворимого кофе на дне. Чайник лежит на боку, один стул перевернут. Ящик стола открыт. В нем аккуратно сложенные полотенца, коробочка с инструментами, электрические пробки и сверток черных пакетов для мусора. Новый пакет, лежащий в мусорном ведре, пуст.

Пальто Элизы висит на двери. На столе рядом с кошельком лежат ключи от машины, два нераспечатанных письма и мобильный телефон. Батарея села. Где ее шарф? Возвратившись в комнату, я нахожу его на полу за креслом. Тугой узел, завязанный на шарфе, превратил его в шелковую удавку.

Элиза была слишком осторожна, чтобы открыть дверь незнакомцу. Либо она знала убийцу, либо он уже был внутри, когда она вернулась. Где? Как? Вторая дверь сделана из высокопрочного стекла и ведет в маленький кирпичный дворик. Сенсор включает систему безопасности.

Кабинет внизу захламлен, но чист. Кажется, ничего не пропало, во всяком случае, DVD и ноутбук на месте.

Наверху во второй спальне я снова осматриваю окна. Одежда Элизы висит на вешалках нетронутая. Ее шкатулка с драгоценностями, отделанная перламутром, лежит в нижнем ящике туалетного столика. Если бы ее кто-то искал, легко бы обнаружил.

В ванной сиденье унитаза опущено. Коврик для ванны висит на сушилке над большим синим полотенцем. Новый тюбик с зубной пастой стоит в подарочной кружке из палаты общин. Я наступаю на педаль корзины, и крышка поднимается. Пусто.

Я уже собираюсь уходить, когда замечаю горстку темного порошка на белом кафеле под раковиной. Провожу пальцем по поверхности и собираю тонкую серую пыль, пахнущую розой и лавандой.

На подоконнике у Элизы стояла расписанная керамическая чаша с ароматической смесью. Возможно, она ее разбила. Тогда она должна была смести осколки в совок и выбросить в мусорное ведро на кухне, но в ведре ничего нет.

Пристально рассматривая окно, я вижу участки дерева на краях, где отвалилась краска. Раму красили закрытой, а потом открыли. Подсунув пальцы под раму, я тяну ее на себя, сжимая зубы, когда разбухшее дерево начинает скрипеть.

Выглянув наружу, я вижу канализационные трубы и плоскую крышу прачечной десятью футами ниже. Кирпичная стена внутреннего дворика увита глицинией, и по ней легко взобраться. Трубы могли послужить опорой, чтобы добраться до окна.

Я закрываю глаза и, мысленно воссоздавая картину произошедшего, вижу, как кто-то стоит на трубах и вскрывает окно. Он пришел не для того, чтобы украсть или учинить погром. Он опрокидывает чашу с ароматической смесью, протискиваясь в окно, и ему приходится прибраться. Он не хочет оставлять следов взлома. Потом он ждет.

Шкаф под лестницей запирается на засов. Это чулан для швабр и метел – достаточно большой, чтобы в нем спрятаться, съежившись, и смотреть в щелку между задней стенкой и полом.

Элиза приезжает домой. Поднимает почту с пола и несет в кухню. Она вешает пальто на дверь и бросает вещи на стол. Потом набирает чайник и кладет ложку кофе в кружку. Он нападает на нее сзади, накидывает шарф на шею, убеждается, что узел сжимает ей дыхательное горло. Когда она теряет сознание, он тащит ее в холл, оставляя следы на ворсе ковра.

Он связывает ей руки и ноги, аккуратно обрезая ленту и убирая все обрезки, которые падают на пол.

Потом надевает на голову мешок для мусора. В какой-то момент она приходит в себя и видит только темноту. В это время она уже умирает.

Вспышка ярости заставляет меня открыть глаза. Вижу свое отражение в зеркале ванной: отчаявшееся лицо, лицо, выражающее замешательство и страх. Я падаю на колени, ударяюсь подбородком о сиденье, и меня тошнит в унитаз. Затем я бреду в главную спальню. Занавески закрыты, на постели смятое и несвежее белье. Мои глаза прикованы к мусорному ведру. Там лежит полдюжины скомканных салфеток. Всплывают воспоминания: бедра Элизы на моих бедрах, наши тела вместе, я вхожу в нее.

Я начинаю судорожно рыться в ведре, собирая салфетки. Мои глаза бегают по комнате. Притронулся ли я к лампе? А к двери, подоконнику, перилам?

Это безумие. Я не могу очистить место преступления. По всему дому будут следы моего пребывания. Она расчесывала мне волосы. Я спал в ее постели. Пользовался ее ванной. Пил вино из бокала, кофе из кружки. Я дотрагивался до выключателей, музыкальных дисков, стульев, боже мой, в конце концов, мы с ней занимались любовью на диване!