Текст книги "Современный патерик. Чтение для впавших в уныние"
Автор книги: Майя Кучерская
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
Послушница Настя Арбатова начала полнеть. Через пять месяцев все стало ясно. И поздно было виниться, и не делать же было аборт. Настя почти перестала выходить на улицу, сказываясь больной.
К игуменье идти она страшно боялась: матушка была очень сурова. Но что скроешь в монастыре – наверняка кто-то уже все рассказал ей про Настины дела, однако отчего-то она Настю не вызывала. Настя мучилась, а живот все рос да рос.
Наконец девушка не выдержала и сама пришла в игуменский кабинет. Глянув на нее, игуменья лишь обронила:
– И что ты с этим будешь делать?
Настя всхлипнула и утерлась кулаком.
– Нашла ли ты себе акушерку? На что собираешься кормить ребенка?
Настя молчала.
Тогда игуменья наложила на нее епитимью:
– Из монастыря тебе придется уйти. Как родишь, так душу положи, а воспитай дитятю в христианском духе. С деньгами тебе будем помогать.
Настя замотала головой, но матушка продолжала:
– А ты не отказывайся, я виновата, за тобой не уследила, это первый мой пред Богом долг, так что выкормим вас обоих. Потом, как войдет ребенок в совершенный возраст, отдашь его вместо себя в монастырь. Это моя тебе епитимья. Поняла ли?
Настя поняла, благодарила, плакала и обещала сделать все так, как велит игуменья.
Ехать ей было некуда, была она сиротой, из беженцев, и поселилась Настя неподалеку от монастыря, в небольшом городе.
Вскоре у нее родился мальчик, да такой удивительный! С младенческих лет больше всего на свете он любил играть в церковь, в дьякона, а на втором месте были книжки, по истории и биологии. Монастырь, по распоряжению игуменьи, помогал Насте материально, и мать с сыном не знали нужды. Жили они душа в душу, каждое воскресенье посещали местную церковь.
Настя души не чаяла в своем Алеше. И чем старше он становился, тем беззаветней она его любила. И больше всего боялась, что сын как-нибудь узнает о ее давнем обещании отдать его в монастырь. Отдавать его ей совсем не хотелось, хотелось побыть бабушкой, понянчить внуков, в общем пожить как все люди. И все шло хорошо, мальчик уже заканчивал школу, учился на подготовительных курсах во Владимире (ездил туда два раза в неделю из городка). Вскоре до Насти дошла весть – игуменья, наложившая на нее епитимью, почила в Бозе, и словно камень упал у Насти с сердца.
Однако когда Алеше исполнилось семнадцать лет, как раз на следующий день после выпускного вечера, он вдруг встал после ужина, поклонился матери в ноги и попросил благословить его на иночество.
Настя обмерла. Как он узнал? Неужели кто-то сказал ему?
– Кто тебе рассказал?
– Никто мне ничего не рассказывал, – отвечал Алеша, – просто, мама, я хочу стать монахом.
Только тут Настя открыла сыну свою страшную тайну про епитимью, которую столько лет скрывала от него. Алеша лишь усмехнулся в ответ: «Вот оно, игуменское благословение!» И через неделю уехал в далекую, недавно возродившуюся обитель. А Настя, еще не старая женщина, так и не вернулась в монастырь – видно, все-таки не ее это был путь. Она переехала в поселок, находящийся неподалеку от монастыря, в котором поселился ее Алеша, дожила до его хиротонии в архиепископы и вскоре после этого тихо скончалась в мире с собой и Богом.
Балерина– Понимаешь ли, батюшка, – говорила одна послушница батюшке, – что-то мне в монастыре скучно. А ведь я с четырех лет занималась балетом, чуть не стала балериной, но когда уходила в монастырь, выбросила и пуанты, и пачку, и фотографии, на которых я танцую. Теперь же иногда мне так хочется потанцевать.
Батюшка послушнице ничего не ответил, но через месяц на день ангела вручил ей подарочек – розовые атласные пуанты и настоящую пачку.
Послушница очень обрадовалась, примерила пуанты, и они оказались ей впору.
– Когда вспомнишь ты про свое далекое прошлое, – сказал батюшка, – и захочется тебе встать в третью или шестую позицию, благословляю тебя надевать пуанты, пачку и танцевать, сколько пожелает твоя душа. Хоть в нашем конференц-зале, пока никого там нет. А ключ возьми у Евстафии.
Но с тех пор танцевать послушнице расхотелось. Ключа от зала она так и не попросила, сложила пуанты и пачку в дальний сундучок и не вспоминала о них долгие месяцы. Однако проходил год, и вечером своего прежнего дня ангела (потому что вскоре она стала монахиней, и имя ей поменяли) матушка открывала крышку, смотрела на батюшкины подарки, вспоминала его тепло, бесконечную любовь и молилась об упокоении иеромонаха Андриана – батюшки давно уже не было в живых.
ЦИКЛ ВОСЬМОЙ
БУРСАЦКИЕ РАССКАЗЫ
Юродствовать не благословляетсяОтец Афиноген преподавал в семинарии литургику. Худой, высокий, с темной бородой и косматыми бровями, говорил он в нос, очень медленно и странно выпевая слова, после каждого делая едва ли не минутную паузу.
– Не борзяся начнем (пауза). Божественную литургиию (пауза). Не позволено совершать (пауза) в часовнях (пауза). Жилых домах (пауза). И кельях! (очень длинная пауза).
В общем, на его лекциях семинаристы буквально давились от хохота. Как-то раз отец Афиноген вызвал ученика к доске. Тот начал отвечать в точности по лекции, повторяя ее слово в слово. Но главное, с теми же интонациями и паузами.
– Божественную литургиию (пауза) не позволено совершать (пауза)…
Довольно долго отец Афиноген все это слушал, словно бы ничего не замечая, а семинаристы в классе уже просто стонали от смеха. Наконец отец Афиноген нахмурил косматые брови и спокойно сказал:
– Юродствовать не благословляется.
Об отношении к священствуДенис Скворцов, ученик первого класса духовной семинарии, не изучив еще хорошенько семинарских порядков, вошел однажды в кабинет к инспектору, отцу Евпсихию. Денису нужно было отпроситься на выходные домой.
Только вошел, отец Евпсихий, не дав ему и слова молвить, спрашивает:
– Как вы относитесь к священству?
– С почтением, – отвечал растерянный Денис.
– Выйдите и закройте дверь.
Денис вышел и тут же постучал снова.
– Здравствуйте, уважаемый отец Евпсихий, можно вас попросить…
– Как вы относитесь к священству? – немедленно перебил его отец Евпсихий.
– С благоговением!
– Выйдите и закройте дверь.
Денис вышел и в совершеннейшем отчаянии постучал снова. Не успел он и рта раскрыть…
– Как вы относитесь к священству?
– Хорошо, просто великолепно, – только и мог ответить Денис.
– Выйдите и закройте дверь.
Несчастный семинарист вышел и встал в глубокой задумчивости под дверью инспекторского кабинета. Съездить домой очень хотелось. На ту пору по коридору проходил его старший товарищ из второго класса, Левка Овчинников. Денис чуть не плача рассказал ему, что отец Евпсихий, кажется, сошел с ума. Левка только засмеялся.
– Что ли, спрашивает тебя, как относишься к священству? А ты когда в следующий раз будешь входить, скажи: «Отче, благословите войти».
Денис так и сделал. Через полчаса он уже ехал в электричке, заедая страшное приключение отличным спелым яблоком, которым угостил его отец Евпсихий.
О длине волосКогда семинаристы вкушали завтрак, архимандрит Вениамин, в прошлом сотрудник милиции, ходил по трапезной и внимательно осматривал все затылки. И если видел, что волосы у кого-то длиннее положенного, громко обращался к такому нарушителю:
– Ты кто?
– Александр, – говорил, едва не подавившись и вставая по стойке смирно, семинарист.
– Надо отвечать «воспитанник Александр».
– Воспитанник Александр.
– Теперь, воспитанник Александр, посмотри на мой затылок.
И отец Вениамин поворачивался к несчастному спиной.
– Ну, видишь?
– Вижу, – отвечал тот неспокойным голосом.
Тут архимандрит подносил к своей шее два пальца, показывая, как коротко подстрижены у него волосы. Потом сравнивал их с длиной волос семинариста и говорил:
– Я – архимандрит. Ты – воспитанник Александр. И у меня волосы короче, чем у тебя! Перед обедом проверю, что ты понял. А если не понял, останешься без обеда!
Разумеется, семинаристы являлись на обед коротко подстриженными. А архимандрит Вениамин с годами стал епископом. Некоторые его бывшие жертвы, встретившись на каком-нибудь соборе или массовом крестном ходу, любили обсудить, проверяет ли владыка длину волос у подчиненных ему батюшек, говорит ли им: «Я епископ, ты простой архимандрит, и у меня волосы короче, чем у тебя!»
Толстый и тонкийЖили-были два семинариста, Кирилл и Витя. Вместе учили уроки, вместе ненавидели советскую власть, читали подпольные самиздатовские книжки, восхищались Иоанном Кронштадтским, молились убиенному императору российскому Николаю Второму, но, конечно, шепотом, а в день его расстрела, 17 июля, держали строгий пост. И все им было понятно, и жизнь была легка. Потом мальчики женились, держали друг у друга на венчаньях венцы, а вскоре обоих рукоположили, направили отца Виктора в ближнее, а отца Кирилла в дальнее Подмосковье, в пустовавшую долгие годы церковь. Первого третьим священником, второго сразу настоятелем. Оба жили не тужили – отец Виктор ездил в свою ближнеподмосковную церковь из Москвы на автобусе, был прост, доступен, имел дар живого, ясного слова, убедительно сочувствовал и быстро снискал народную любовь. Однако и с властями умел ладить, и когда настоятель их храма умер, батюшка как-то естественно занял его место. Вдобавок он оказался еще и умелым строителем – выстроил отличный дом для причта, в котором каждое воскресенье устраивались благотворительные обеды для бедных.
Отец Кирилл, подустав от трехчасовой дороги на электричке и автобусе, в конце концов переехал вместе с семьей в поселок, где стояла его церковь. Там пустил корни, насадил большой яблоневый сад, по праздникам служил, проповедовал старушкам, исполнял требы, а в свободное время много читал, писал под псевдонимом в «Вестник РХД» статьи по истории церкви, полные тонких наблюдений и весьма проницательных суждений. И как-то незаметно сделался человеком в определенных кругах довольно известным. В храм его стали приезжать столичные жители, все больше, конечно, интеллигенция, – вдохнуть деревенского воздуха, послушать ученые речи. Сам батюшка тоже часто бывал в Москве, по-прежнему встречался со своим старинным другом Витей, обменивался с ним подпольной литературой, обсуждал беззакония по отношению к церкви и методы борьбы с уполномоченными и кагебешными старостами; не брезговали отцы и красненьким.
Как вдруг началась перестройка.
Подпольные книжки появились на прилавках, священников допустили до газет, телевидения, до лекций в школах и университете. Со временем канонизировали Иоанна Кронштадтского, потом и царя. С тех пор говорить друзьям стало совершенно не о чем. Виделись они все реже, а когда виделись, как-то мялись. Тем более что любитель яблонь и сочинитель статей все теснее общался с католиками, поставил в своем храме скамейки (бабушки не возражали, московская публика тем паче), читал Евангелие и отдельные части службы по-русски – в общем, явно начал уклоняться в латинскую ересь.
Отец Виктор остался верен Святой Руси, скамеек не ставил, русского языка не допускал, говорил также свежо и живо, и вскоре из своего ближнего Подмосковья был переведен настоятелем в столицу, в отданный церкви храм, в его умелых руках из руин обратившийся в конфетку; вошел в разные православные комиссии, комитеты, редколлегии, общества – стал человеком крайне авторитетным, даже осанка у него изменилась, а в теле появилась дородность.
Отец Кирилл же дообщался с католиками до того, что его на полгода запретили в служении и устроили ему небольшую публичную казнь – под видом научно-православной конференции, на которой отец Виктор, поклонник Святой Руси, выступал с особенной ревностью.
Бывший друг слушал его горячую разоблачительную речь плохо, потому что думал. И думал он вот что: «А все-таки при советской-то власти любви было больше. Сбежать, что ли, к иезуитам?» И еще: «Вот это да!» Покачивал головой и чуть слышно крякал.
ТемнотаПреподаватель спрашивает абитуриента на вступительном экзамене в семинарию:
– В какой день Господь сотворил свет?
– Неизвестно.
– То есть?
– Так темно же было.
Быстрей!Отец Варлаам, преподаватель апологетики, отличался большой нетерпеливостью. «Ну же, – поторапливал он мешкающего студента, когда тот никак не мог ответить на вопрос. – Рожай быстрей». Семинаристы так и прозвали его: «Акушер».
БородачУ воспитанника третьего класса, дьякона Олега, не росла борода – так, два-три жалких кустика и все. Однокашники так его и звали: «Брада Аароня».
Незадолго до окончания семинарии отец Олег даже поделился своей печалью с отцом Кириллом Павловым – вот-вот сделаюсь священником, а вместо бороды какая-то пустыня с кактусами. Не помолитесь ли, батюшка, обо мне грешном?
Батюшка отвечал ему с ясной улыбкой: «Красота пастыря – не во внешнем плетении волос, не в золотых уборах, не в нарядности одежды, но в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа». Отец Олег только рассмеялся в ответ и с тех пор обрел совершеннейшее успокоение. Самое интересное, что в тридцать лет, когда он давно уже был священником и отцом большого семейства, борода и усы у него вдруг начали густеть и обрели вид совершенно благообразный. Видно, за молитвы отца Кирилла. «Наконец-то ты у меня повзрослел», – говорила отцу Олегу его ехидная матушка, которая в их доме верховодила. Но батюшка и тут продолжал благодушествовать, на матушкины шутки отмалчивался и за все благодарил Господа Бога и Спаса нашего.
ЦИКЛ ДЕВЯТЫЙ
ПРАВОСЛАВНЫЕ ЧУДЕСА В XXI ВЕКЕ
Смерть грешника лютаОдин мужик поехал в паломничество. Это его надоумила соседка, Сергеевна. Она сама недавно вернулась из паломничества, при этом с исцеленной ногой. Ездила не так уж и далеко, в Бобренев монастырь. Никаких особых святынь в Бобреневе не хранилось, была только Федоровская икона Божией Матери. Икона самая обыкновенная, написанная в Софрино, но в народе давно уже поговаривали, что икона чудотворная. Сергеевна, подойдя к иконе, не знала, о чем попросить, как-то все выскочило из головы, но вдруг вступило в ногу, и она попросила: «Матерь Божия, чтоб коленка моя прошла!» Наутро коленка совершенно прошла, отпустило, Сергеевна начала ходить, как девочка. И, вернувшись домой, поделилась с соседом чудом. Сосед помнил, как Сергеевна хромала, удивился и, хотя не поверил, тоже решил съездить. Интересно все-таки.
Приезжает, а подойти к иконе не может. Не пускает его какая-то сила. Он уж и так, и эдак, и справа, и слева, и спереди! Стоп, и все тут. Ближе чем за метр подойти не может. А все подходят: и дети, и бабы, и парень какой-то заполошный, все. Только не он. И такая злость взяла мужика, что он аж лицом почернел. Идет к монаху, что свечки продает, спрашивает его, в чем дело. Может, слова какие надо знать особенные. А монах сквозь очечки так посмотрел и говорит:
– Не допускает вас к себе Матерь Божия. Видимо, за грехи.
– За какие еще грехи! – заорал мужик.
А монах ему снова сквозь очечки – сверк!
– Кричать в храме Божием не положено.
Мужик, что поделаешь, замолчал. А монах дальше жмет, тоже разошелся уже:
– Покайтесь. Завтра утром будет служба, в восемь начнется исповедь, подходите к исповеди. Вы раньше-то исповедовались?
– Никогда.
– Ну, вот и наступило время. Только вспомните все хорошенько.
Хотел ему мужик сказать, что нечего ему вспоминать, да только плюнул. Правда, уже когда из церкви вышел. А потом как побежит обратно, назад, прямиком к иконе, думал с налету взять.
За метр – бабах! – стена! И лбом об нее мужик ударился, вроде как об дерево, хотя стены-то никакой не видать. Воздух один. Схватился мужик за лоб и ни на кого не глядя – на электричку! «Вот тебе и икона. Собаки, а не люди». Вот что он думал, пока ехал домой. А дома смотрит, Сергеевна за забором в огороде картошку копает и не хромает. Мужик думает: подойду сзади и придушу. Но Сергеевна его заметила, окликнула, подбежала к изгороди, заворковала – как ты, да как иконочка, да как благодать. Ну, мужик постоял, постоял, слова ей не сказал, развернулся и пошел. Всю неделю проходил он черный. И ни с кем ни о чем не говорил. А через неделю умер.
Сергеевна, конечно, не выдержала, поехала в монастырь выведывать, что ж такое с ее соседом случилось, что вот даже умер человек. А в монастыре как узнали про соседову смерть, головами закачали – как мужик ударялся о невидимую стену, многие видели. А тот, самый умный, в очечках, что свечки продавал, только плечами пожал: «А что тут удивительного?»
Из жизни молодых мамТоня залетела. Будущий десантник, из военного училища, познакомились на дискотеке. Жениться, конечно, не собирался. А Тоне семнадцать лет, на выпускном танцевала уже с животиком. Мама как узнала, обрадовалась – хорошо, что не сделала аборт, дочка, ничего, выкормим. Вдруг врачи говорят: «Плод обвит пуповиной, очень неудачно, при родах задохнется». И стали советовать делать Тоне кесарево. Тут уж и мама с врачами заодно. А Тоне живот резать не хочется, свой все-таки, красивый такой животик, и вдруг его резать ножом!
Тоня говорит врачам: «Боюсь». А врачи Тоне: «Убьете ребенка». И Тоня затосковала. Но тут маме посоветовали – в Бобреневе, после окружной первый поворот направо, монастырь, там Федоровская икона, надо ей помолиться, и все будет хорошо. Но Тоня уже на девятом месяце, не сегодня-завтра родит, а транспорта до Бобренева не ходит никакого. Ходит только до поворота, дальше три километра пешком по полю. На дворе зима, конец ноября. Но мама взяла Тоню за руку, доехали на автобусе, выходят, и вперед. Ветер дует, скользко, но ничего, как-то топают.
В общем, еле дошли. Калитку чугунную толкнули – открыто. Вошли на территорию, подходят к церкви, а церковь закрыта. Тоня в слезы. Мама заметалась по монастырю. Тут выходит из какого-то каменного здания монах и объясняет: у нас служба только по воскресеньям, но приложиться, свечку поставить – это мы никому не отказываем. И громадным ключом открывает церковь. Тоня как зашла – сразу к иконе, хотя никто ей не говорил, какая икона, но она как сердцем почувствовала. Ну, постояли, перекрестились, поставили свечку, а что дальше делать – непонятно. Тоне все равно грустно и страшно очень. И еще ведь идти обратно по полю. Монах, что им дверь открыл, подходит к ней и говорит:
– Не знаю, что у тебя случилось. Но ты просто постой здесь или посиди, помолись, и все будет хорошо.
Тоня села на лавочку, мама рядом, посидели, отдохнули немного, ушли.
Через два месяца приходит мама в монастырь, рассказывает:
– Только мы из монастыря в тот день вышли, Тоня вдруг как закричит: «Мама, что со мной происходит!» Я подумала: схватки. «Тянет внизу живота?» – «Нет, мама, нет! Тянет вверх». И сама чуть не бежит. Я за ней. Тоня, скользко, Тоня, подожди! Добежали до поворота. Тут же подъехал автобус. Через два дня и правда схватки. Мальчик. Здоровый, крепкий, 4 кг, врачи собрались со всего отделения смотреть на Тоню и ребенка, один даже, вроде профессор, сказал: «Впервые в моей врачебной практике!» Только приехали домой из больницы, из военного училища приходит курсант, друг того, непутевого, от кого ребенок, и спрашивает: «Вам папа не нужен?» Мы растерялись. Он снова: «А муж?» Оказывается, он на Тоню давно глаз положил и давно бы уж пришел, но родители его были сильно против. Но он их уговорил все-таки и сразу же прибежал к нам. Позавчера расписались.
Еще через месяц младенца привезли в монастырь крестить. Тоня была совсем другая, серьезная и очень спокойная. На крестинах мальчик ни разу не вскрикнул, только тихо гулил. Маме очень хотелось, чтобы дочка сама все еще раз рассказала, как и что было, но Тоня стеснялась. Сказала только:
– Тогда, на поле, когда мы вышли из монастыря, меня словно подхватило что-то, так мне стало легко. И я поняла, что бояться больше нечего.
Анютины глазкиОтец Антипа получил благословение на жительство в ближней пустынке, что располагалась в пяти километрах от монастыря. Озеленитель по своему мирскому образованию, отец Антипа превратил пустынку в чудный сад – каких только цветов не росло у него на клумбах, от первых весенних дней до глубокой осени. В ветреные дни благоухание от его сада доносилось до монастырских стен. Даже в келье он устроил небольшую оранжерею, вел переписку с академией, получал в конвертах семена новых сортов, при этом пребывая в непрестанной молитве, всегда оставаясь радостным и бодрым. Братья, навещавшие его в уединении, неизменно восхищалась плодами его трудов, но отец Антипа обычно отвечал: «Как желал бы я обонять благоухание цветов райских». Пришедший же к нему однажды один прозорливый авва отвечал ему на это: «Уже недолго тебе ждать». Через несколько месяцев отец Антипа умер. Стояла поздняя осень, выпал первый снег, и Господь явил братии чудо. На следующий день после похорон батюшки-садовода на его свежей могиле проросли и расцвели анютины глазки. Так и цвели несколько дней, не увядая ни от холода, ни от ветра, пока снег не засыпал их совершенно.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.