Текст книги "«Регулярная академия учреждена будет…». Образовательные проекты в России в первой половине XVIII века"

10.

Endlich ist auch noch dieses zu erinnern, waß in Schweden den Adell beweget, deßen Söhne woll erziehen und öffters mit großen Kosten studiren und reysen zu lassen. Nembl.

(1) daß ihre Kinder nicht allein durch die Geburth, sondern auch durch Tugend, gute Sitten, Wißen-schafften wieauch durch Caracteres und Besoldungen von dem übrigen Volcke unterschieden werden sollen.

(2) weiln ein Edelmann in Diensten nimmer am Leibe oder Ehren, oder Gütern gestraffet wir dt, oder unter des Büttels Länden kombt, es sey dann daß er ein so großes Verbrechen begangen, daß er das Erben würcklich verlieren, oder das geth-ane Unrecht durch sein Eigenthumb erstatten muß. (3) weiln die gesetzte

Regels und Ordnungen in Schweden also eingerichtet seyn, daß es bequem ist, dem Könige zu dienen und (4) weiln im benötigten Fällen ein jeder seinen Abschied haben kann.

St Petersburg d. 6 febr. 1721. H. Fick

РГАДА. Ф. 370. Оп. 1. Д. 18. Л. 1–4 об.

Помета: Реляция о возпитании в Швеции молодых шляхтичев и употреблении их в службы, сообщил в Государственную Коллегию Инностранных дел Камер рат Фик в Сан[кт] Петербурге в 7 де[нь] февраля 1721 г.

10. Напоследи такожде еще о сем напомнить надлежит, о причинах, которые в Швеции шляхетство побуждает своих детей изрядно воспитать и часто с великим иждивением в науки отдавать и в иные государства посылать, а имянно: (1) Чтоб их дети не токмо по породе, но такожде по добродетелям, доброму нравоучению и знанием, такожде по карактерам и жалованью от подлаго народу отличены были. (2) Понеже шляхтич в службе никогда телесно лишением чести или маетностей наказан не бывает или в руки палача не впадает, разве что он так великое преступление учинит, живота действительно лишится достоин или за учиненное преступление имением ево конфисковано быть имеет. (3) понеже уставы, регулы и учреждения в Швеции тако учреждены, что способно есть королю служить, и (4) Понеже в потребном случае каждый свой абшит иметь может.

В Санкт Петербурге в 6 день февраля 1721 г.

РГАДА. Ф. 370. Оп. 1. Д. 18. Л. 5–13.

«Харьковский коллегиум» / «Харьковская академия»: воплощенный проект белгородского епископа Епифания Тихорского

Людмила Посохова

История коллегиумов, в том числе Харьковского, уже в середине ХІХ века привлекла внимание краеведов (многие из которых были священниками), а в конце века появились небольшие очерки¹, авторы которых делали акцент на биографиях выдающихся воспитанников и преподавателей этого учебного заведения. Важной вехой стало исследование профессора Харьковского университета Амфиана Степановича Лебедева, посвященное просветительской роли Харьковского коллегиума². Одновременно с очерком Лебедев опубликовал 19 делопроизводственных документов из коллегиумского архива (рапорты, ведомости, аттестаты, расписание занятий, инструкции),18 из которых датировались от середины XVIII века до 1816 года³. До сегодняшнего дня была актуализирована незначительная часть источниковой базы: кроме этой подборки (отдельные документы из нее перепечатывались⁴), были опубликованы лишь несколько документов, также относящихся ко второй половине XVIII века. Помимо этого на протяжении ХІХ века в журналах и газетах публиковались воспоминания бывших учеников и учителей коллегиума⁵.Заданные в 1920–1930-е годы крайне негативные характеристики коллегиумов как «церковных» и «архаичных» учебных заведений⁶ так и не были полностью преодолены в течение ХХ века. Исследование истории Харьковского и других коллегиумов фактически прервалось на много десятилетий⁷ и возобновилось лишь на рубеже ХХ – ХХІ веков⁸.

На протяжении всего ХХ века источниковая база несла серьезные потери. Известно, что архив Харьковского коллегиума сильно пострадал в 1917–1920-е годы, потом в годы Второй мировой войны и последующее время. В частности, в ходе так называемой научно-технической обработки, проводившейся в 1949–1963 годах, из фонда 40 «Харьковская духовная консистория» Государственного архива Харьковской области было уничтожено 48 339 дел и 178 кг неописанной россыпи⁹.

На сегодняшний день источники по истории Харьковского коллегиума сосредоточены в фонде «Харьковский коллегиум» (Ф. 1973) Центрального государственного исторического архива Украины в городе Киеве, фондах духовных консисторий этого архива¹⁰ и Государственного архива Харьковской области. Сохранившийся корпус источников по истории Харьковского коллегиума представлен прежде всего делопроизводственной документацией. В фондах консисторий отложились указы, распоряжения, инструкции и «промемории» епископов, которые они направляли священнослужителям епархии, руководству и учителям Харьковского коллегиума. В фонде коллегиума сохранилась разнообразная делопроизводственная документация: рапорты и донесения ректоров о получении указов, инструкций и распоряжений епископов (с информацией о ходе учебного процесса, назначениях преподавателей), справки, рапорты, отчеты преподавателей, различного рода реестры, списки студентов, «аттестаты» и т. п. Эти документы отражают учебно-воспитательный процесс, так называемую академическую повседневность как способ существования преподавателей и студентов, а также совокупность ритуалов, коммуникативных практик, сформированных коллегиумским сообществом в сфере «академической жизни». Отдельные документы удалось выявить в архивах и рукописных отделах библиотек и музеев. При этом документальных материалов, относящихся к первой половине XVIII века, а тем более к начальному периоду истории коллегиума, сохранилось крайне мало.

Кроме того, в фонде № 796 «Канцелярия Синода (1721–1918)» РГИА сохранились официальные письма, рапорты и донесения белгородских епископов, в которых речь шла и о жизни коллегиума. Иногда епископы обращались в Синод с предложениями и ходатайствами, касавшимися коллегиумов, в ответ на которые в ряде случаев принимались важные решения. Большой информационной ценностью обладают отчеты епископов, в которых содержатся в том числе сведения, характеризующие развитие коллегиума (количество классов, учителей, учеников).

Вниманию читателей предлагаются прежде всего четыре указа белгородского епископа Епифания Тихорского¹¹,относящиеся к начальному периоду Белгородской/Харьковской духовной школы. Указы епископа отложились в фонде № 2009 «Белгородская духовная консистория (1712–1855 годы)» в ЦГИАУК и публикуются впервые. Отбор материалов для публикации находился в прямой зависимости от физической сохранности (состояния) документов, поскольку почти во всех документах первых десятилетий XVIII века, имеющих отношение к коллегиумам, присутствуют значительные механические повреждения материального носителя (дыры, разрывы, отсутствие части текста), в ряде случаев процессы угасания текста приняли необратимый характер. По этой причине пришлось отказаться от публикации некоторых документов (хотя общий смысл документа понятен, и они продолжают оставаться важными свидетельствами). Указы, отобранные для публикации, являются типическими, воплощают характерные особенности организационной деятельности белгородского епископа Епифания Тихорского, направленной на создание Харьковского коллегиума. Подобные указы повторялись им неоднократно и в последующее время, будучи адресованы разным священникам во все уголки обширной епархии. Поскольку школа первоначально была основана в том же городе, где и епископская кафедра, она называлась Белгородской. Через несколько лет, при переводе ее в Харьков и преобразования на основе местных традиций (об этом речь пойдет ниже), она стала называться Харьковским коллегиумом. Однако, как это было характерно для того времени, в документах параллельно существовали названия «Харьковская школа» или же «Белгородская школа», когда в документации фиксировался факт наличия/создания школы в белгородской епархии.

Публикуемые указы на первый взгляд могут показаться банальными организационно-распорядительными материалами, вышедшими из-под пера архипастыря одной из епархий на южной окраине Российской империи. Это впечатление может усиливаться на фоне грандиозных просветительских проектов, предлагавшихся выдающимися людьми XVIII века. Однако, как известно, большинство масштабных замыслов не воплотилось в реальность, а огромная дистанция, возникшая между декларациями (даже теми, которые обрели силу законодательного акта) и исполнением начертанного, поражает не менее самих проектов. Архиереи, стоявшие во главе епархий (за исключением нескольких из них, влиявших на выработку политики Синода), как правило, не выдвигали каких-либо планов или проектов, в том числе в области просвещения. По крайней мере об этом известно очень мало, что может привести к несправедливому выводу, что они были и безынициативны, и бесправны. Изучение деятельности некоторых епархиальных архиереев (на которых государство в этом веке возложило выполнение важных образовательных задач) позволяет в ряде случаев с уверенностью говорить о четком видении ими процесса создания новых учебных заведений. Однако в силу церковных традиций и культурно-исторических условий архипастыри нередко облекали свои «проекты» не в форму «плана-проспекта», а в распорядительные документы по своей епархии. Именно таким образом некоторым архиереям удалось реализовать свои замыслы создания школ. В Российской империи XVIII века архиерей имел достаточные полномочия для создания в епархии учебного заведения по своему плану. При этом реализация задуманного зависела от многих факторов, в том числе культурно-исторических, от готовности конкретного местного сообщества к восприятию предложенных идей.

Православные коллегиумы (Киевский, Черниговский, Харьковский и Переяславский¹²) стали ярким проявлением развития украинской культуры в раннее Новое время, олицетворяя встречу культурных традиций Запада и Востока Европы. Рождение такого феномена как «православный коллегиум» произошло в ходе трансфера и адаптации европейских образовательных форм. В православных коллегиумах были восприняты образовательные традиции и основные методы преподавания гуманистических школ Европы, главным образом иезуитских коллегиумов¹³.Наиболее известным является Киевский (Могилянский) коллегиум, добивавшийся статуса академии от правительства Речи Посполитой, а затем получивший его и от Московского государства. Как известно, уже к середине ХVІІ века выдающийся деятель православной церкви, киевский митрополит Петр Могила (1596–1647) сумел успешно адаптировать некоторые западноевропейские образовательные формы¹⁴.Становление Черниговского, Харьковского и Переяславского коллегиумов происходило с учетом успешного опыта Киевского коллегиума, под влиянием культурных, политических и социальных условий, которые сложились в XVIII веке на украинских землях Российской империи. Однако, чтобы оценить замысел Епифания Тихорского по созданию Харьковской школы, важно отметить, что сам город Харьков возник лишь в середине XVII века и являл собою казацкую крепость, стоявшую на границе со Степью, откуда исходила опасность татарских набегов¹⁵.

Изучение этих и других указов позволяет утверждать, что у белгородского епископа Епифания Тихорского имелся достаточно четкий план действий, и результатом его распоряжений стало появление на образовательной карте Российской империи нового учебного заведения – Харьковского коллегиума¹⁶. Предложенные документы позволяют ответить на вопросы, как именно, за счет каких ресурсов и благодаря какому механизму было создано это учебное заведение. Особенно важно отметить, что, несмотря на указания Духовного регламента об основании архиерейских школ, в данном случае возникло учебное заведение иного образца – православный коллегиум. Эта модель не столько была связана с реализацией государственных инициатив петровского времени, сколько опиралась на достаточно глубокую местную образовательную традицию. Уже через короткое время Харьковский коллегиум станет одним из наиболее успешных из реализованных образовательных проектов как по широте учебной программы, так и по своим масштабам (количеству учащихся, владениям и доходам) среди учебнообразовательных институций Российской империи¹⁷.

Об основателе Харьковского коллегиума епископе Белгородском и Обоянском Епифании Тихорском (?–1731) до начала его служения на Белгородской кафедре известно немного¹⁸. И все же можно сказать, что предшествующий жизненный опыт был подготовкой к созданию нового учебного заведения. Он учился, а затем преподавал в Киево-Могилянской академии. В 1711 году, во времена ректорства Феофана Прокоповича, Епифаний Тихорский стал «наместником по экономии» в Академии. Примечательно, что спустя 25 лет о нем тепло отозвался Феофан Прокопович. 8 марта 1736 года, отвечая на вопрос новоназначенного ректора Киевской академии Рафаила Заборовского о том, как лучше организовать жизнь в этом учебном заведении, Феофан Прокопович написал, что, став в свое время ректором, он обрел «тщательнаго наместника, блаженныя памяти Епифания, бывшаго после Белоградскаго архиерея», и своеобразной оценкой их совместных усилий стало то, что через некоторое время «слух в народе носился, что в Братском монастыре клад найден»¹⁹.Далее Феофан Прокопович назвал средство, которое поможет в возрождении Академии, «к исцелению изнемогающаго училищнаго онаго места, лекарство. Надобно быть економу, бодрому, искусному и верному»²⁰.

Стоит ли удивляться, что уже через несколько месяцев после хиротонизации, в июле 1722 года, Епифаний Тихорский создал в своей епархии духовную школу. Первоначально она была открыта при Белгородском Николаевском монастыре на основе цифирной школы, существовавшей с 1716 года²¹. Объясняя свои действия в указах по епархии, Епифаний конечно же апеллировал к указаниям Духовного регламента, изданного 25 января 1721 года. Однако следует учесть, что Духовный регламент, при всей важности этого документа в деле создания духовных школ в Российской империи, не давал ответов на многие конкретные практические вопросы, которые стояли перед архиереями при основании школ. Не случайно Георгий Флоровский отметил, что Регламент был скорее «размышлением, а не уложением», приближался к политическому памфлету, манифесту, был декларацией новой жизни²². Регламент проектировал «систему» духовных школ в империи, низшим уровнем которой должны были стать архиерейские школы, а высшим – Академия. Обязанность основывать архиерейские школы в епархиях законодатель возлагал на архипастырей, которые должны были это делать на средства епархии. На содержание школ предполагался так называемый хлебный сбор – тридцатая часть прибыли церквей и двадцатая – монастырей епархии. Все вопросы организации школы, поиск средств, определение количества классов (учебных дисциплин), поиски и назначение учителей полностью возлагались на епархиальных архиереев. Из текста документа вытекала государственная инициатива основания Академии, но эта позиция в Регламенте также не была детализирована. Хотя Духовный регламент обозначил поистине грандиозные задачи в деле просвещения, уже 31 мая 1722 года был издан еще один документ (его редко вспоминают исследователи), значительно снизивший (в сравнении с Регламентом) требования к организации епархиальных школ. Епископам разрешалось основывать элементарные школы для обучения детей лишь грамматике²³. В 1723 году, реагируя на обращения архиереев разных епархий, сообщавших о невозможности получить «хлебный сбор» и о полном отсутствии средств на обеспечение учеников, Синод принял постановление, позволявшее сокращать численность учеников в школе²⁴. Известно, что именно по причине материальных трудностей закрылись школы в Ростове, Ярославле, Суздале²⁵. Только приняв во внимание вышеперечисленные синодские указы, можно понять, почему в Российской империи в первой половине XVIII века в большинстве епархий школы так и не были созданы, а программа тех, которые все же были открыты, далеко не отвечала начертанному в Регламенте и не поднималась выше славянской и латинской грамматики²⁶. Реконструируя процесс основания духовных школ и объясняя его весьма медленные темпы, важно учитывать, что административная деятельность Синода в XVIII веке ограничивалась лишь призывами к архипастырям основывать духовные школы²⁷. Даже когда такие указания становились более частыми и «грозными», Синод не оказывал никакой помощи, не давал никаких разъяснений, однако и не применял административных взысканий по отношению к неторопливому епархиальному руководству. Учитывая совокупность этих факторов, можно понять, почему архипастыри длительное время после принятия Духовного регламента продолжали руководствоваться исключительно своими представлениями о духовных школах, об объеме средств, которые нужно было выделить на их содержание, количестве приглашенных учителей и т. д. Поэтому во многих епархиях школы возникли только тогда, когда на их содержание были назначены государственные оклады²⁸.Как показывают письма архиереев в Синод, серьезными проблемами при организации школ они считали невозможность собрать «запланированные» Регламентом средства на школы, отсутствие источников пополнения школ учителями. Однако усилия архиереев наталкивались и на упорное нежелание духовенства учить своих сыновей («собранные» ученики быстро разбегались, а школы пустели). Например, тобольский митрополит Антоний Стаховский в 1722 году писал, что сыновья духовенства являлись в пятнадцатилетнем возрасте, только «начаша еще алфавит учити»²⁹,при том что эта духовная школа была основана еще в 1703 году. Для большинства школ проблема «бегства» от/из школы на протяжении всего XVIII века оставалась одной из самых непреодолимых.

Указы, принятые Епифанием Тихорским для белгородской епархии, свидетельствуют, что архиерей продолжил традиции организации школы (как с точки зрения ее модели, так и практики «образовательного» дисциплинирования духовенства), заложенные еще киевским митрополитом Петром Могилой. В середине 1720-х годов белгородский епископ издал «серию» указов по этому поводу, содержание которых во многих случаях дублировалось. Они регулярно рассылались священникам епархии³⁰. Среди публикуемых документов наиболее ранним является документ 3.1 – указ епископа Епифания Тихорского от 19 апреля 1725 года³¹ протопопу соборной церкви города Изюма³² Прокопию Бужинскому. Из текста становится понятно, что указ рассылался всем протопопам епархии и был уже не первым распоряжением подобного рода. Из него ясно, что епископ ранее уже принял решение о тотальной переписи детей священнослужителей епархии, для чего должны были составляться ведомости, согласно которым детей отправляли в Белгородскую школу. Ответственность за перепись и отправку детей была возложена на протопопов. Как видно из указа, епископ требовал обязательной отправки в Белгородскую школу всех детей священников и церковнослужителей, «как градских так и уездных». В ведомости должны были записывать детей в возрасте от семи до восемнадцати лет. Из указа, который был направлен Прокопию Бужинскому, становится понятно, что до этого времени из города Изюма ведомость не была выслана, а «в высылке явилось в Белгороде малое число» учеников. Это и стало непосредственной причиной присылки данного указа. Таким образом, епископ не дублировал указы механически, а каждому протопопу писался документ с конкретным перечнем невыполненных им обязанностей (по ранее принятому решению). Документ важен еще и потому, что это один из наиболее ранних указов, в котором зафиксировано административное взыскание за неотправку детей в школу – штраф. Известно, что размеры штрафов, которые взимались по указам Епифания Тихорского, в последующие годы колебались от 5 до 10 рублей, хотя иногда в качестве наказания прибегали даже к лишению священнического чина отцов, не отправлявших сыновей на учебу³³.

Хотя подобные указы епископ повторял многократно, с небольшими временными интервалами, как уже отмечено, тексты указов отличались в зависимости от конкретных обстоятельств, и, таким образом, мы можем проследить все составляющие процесса и практики «образовательного дисциплинирования» духовенства епархии. Документ 3.2 – указ епископа от 3 июля 1725 года, направленный священникам церквей города Харькова с целью скорейшей высылки детей в Белгородскую школу³⁴. Поскольку священники и их сыновья в этом указе названы по именам, ясно, что ведомости о детях духовенства Харькова уже были составлены и находились в распоряжении епископа. В этом документе обращает на себя внимание тот факт, что указание об отправке сыновей было адресовано также и «попу Симеону с племенником», и «вдовой попадье з сыном Федором». Таким образом, белгородский епископ понимал под «священническими детьми» не только сыновей действующих священников, но и их близких родственников. Примечательно, что полученную бумагу должны были подписать все указанные в ней лица и после этого отправить документ обратно в канцелярию (что исключало в будущем многие отговорки со стороны отцов). Обратим внимание на очень ранний срок, к которому детей должны были отправить в Белгород, – 23 июня 1725 года. Такая ранняя дата была установлена явно с целью оставить запас времени, чтобы в случае необходимости повторить «призыв» в школу и собрать детей к началу 1725/26 учебного года. В указах последующего времени датами присылки детей в Харьковский коллегиум назывались уже двадцатые числа августа.

Для этой подборки документов отобраны три указа к одному и тому же адресату – протопопу соборной церкви города Изюма Прокопию Бужинскому. Все вместе они позволяют судить о целенаправленности и методичности действий Епифания Тихорского не только по отношению ко всей епархии, но и применительно к одному и тому же ответственному лицу. Документ 3.3 – указ епископа Епифания Тихорского от 25 апреля 1726 года³⁵ Прокопию Бужинскому и архимандриту Святогорского Успенского монастыря Митрофану Шевякову, в котором епископ напоминает им о создании «новой академии». Указ проливает свет на один из спорных вопросов в истории Харьковского коллегиума – о времени перевода школы из Белгорода в Харьков. В научной и справочной литературе ХІХ – ХХ веков, да и сегодня, можно встретить разные даты, от которых ведется история собственно Харьковского коллегиума. Указ от 25 апреля 1726 года важен тем, что в нем четко говорится о «новой учиненной академии». Обращаем внимание и на то, что «новое» учебное заведение в актах было названо «академией». Из текста указа понятно, что еще в декабре 1725 года по этому поводу состоялся указ Синода (этот документ не сохранился). Анализ других доступных источников, имеющих отношение к этому событию (свидетельств, выданных ученикам, разных распоряжений о доставке стройматериалов и т. п.), подтверждает, что это произошло в 1726 году³⁶. Отличительной чертой новой «академии», созданной епископом, была ее всесословность: речь шла об «отдаче для обучения в разные науки всякого чина людем детей и свойственников своих». Таким образом, этот документ позволяет увидеть одну из характерных черт нового учебного заведения, раскрывая «замысел» епископа Епифания Тихорского. Обучение детей разных сословий (духовенства, казацкой старшины, рядовых казаков, мещан и крестьян) характеризовало Киевский и Черниговский коллегиумы, ряд других учебных заведений, существовавших на украинских землях в XVII веке (в том числе иезуитские коллегиумы). Основывая коллегиум в казацком полковом городе Харькове, Епифаний неслучайно обратился к этой традиции, тем более что именно с ней связана и широкая благотворительная поддержка учебного заведения со стороны разных слоев общества Слободской Украины. Благодаря ей уже в первые годы после основания у Харьковского коллегиума сложились значительные земельные и хозяйственные владения (земли, села, хутора, лесные угодья, мельницы, пасеки, «дворовые места» и хозяйственные постройки)³⁷.Наличие богатого хозяйства и доходов от него стало залогом не только успешного первоначального обустройства коллегиума в Харькове, но и в дальнейшем позволяло учить и содержать большое количество учеников, приглашать учителей, открывать новые классы. Епифаний как опытный организатор и «эконом», знакомый с примерами пожертвований населения в пользу Киево-Могилянской академии, безусловно рассчитывал на подобный отклик на Слобожанщине и, как показала история, не ошибся. Таким образом, можно утверждать, что в данном случае местные образовательные традиции взяли верх над положениями, воплотившимися в общероссийских предписаниях. Говоря о такого рода намерениях епископа, следует вспомнить и о генерал-фельдмаршале князе Михаиле Михайловиче Голицыне (1675–1730), с именем которого историки связывали инициативу перевода школы из Белгорода в Харьков. Исследователи традиционно отмечали, что Голицын командовал войсками Слободской Украины и имел резиденцию в Харькове, поэтому был заинтересован в переводе школы, чтобы ей покровительствовать³⁸. Хотя никаких документальных свидетельств этой инициативы не сохранилось, такой вывод имеет под собой основания, если учесть, что Голицын сделал щедрые пожертвования коллегиуму (село Песочки с хуторами), да и впоследствии представители этой семьи были меценатами, поддерживая коллегиум на протяжении всей его истории. Не меньшую важность имели распоряжения Голицына, являвшиеся, по сути, охранными грамотами. Например, распоряжением от 19 марта 1730 года он защищал земельные владения коллегиума и подчеркивал, что никто не имеет права наносить «обиды» коллегиуму, брать у коллегиума что-либо «безденежно»: «высшим – под опасением воинского суда, а нижним – наказания на теле, по силе преступления»³⁹. Очевидно, можно говорить о том, что светская и духовная власть в лице Голицына и Епифания Тихорского объединила свои усилия по созданию школы именно в полковом городе Харькове. Переплетение светского и духовного компонентов вообще характеризует многие аспекты истории коллегиума, и такой синтез давал хороший результат.

Документ 3.4 – указ Епифания Тихорского от 18 марта 1727 года⁴⁰, направленный в Изюм протопопу Прокопию Бужинскому, также касается отправки детей в школу. Документ содержит еще один аргумент в пользу того, что в 1726/27 учебном году школа находилась в Харькове, поскольку в нем упомянут иподиакон Петр Агнцов. Известно, что этот и другие преподаватели были приглашены Епифанием Тихорским именно в Харьков. Все первые учителя Харьковского коллегиума получили образование в Киево-Могилянской академии⁴¹. Интересно, что в указе ученики начальной славянской школы названы «студентами». Такое обращение было характерно для Киевской академии и других православных коллегиумов, хотя чаще так называли учащихся «старших» классов философии и богословия. Свидетельством достигнутых результатов в деле привлечения детей духовенства в школу можно считать тот факт, что сбежавшими показаны лишь трое учеников, хотя и говорится, что студенты «многие розбежались». На основании указов Епифания и других белгородских епископов, пестрящих тревожными сведениями о «многих» бежавших учениках, следует тем не менее весьма осторожно оценивать масштабы бегства из Харьковской школы. Епифаний в своей епархии заложил традицию тщательно анализировать каждый случай «побега» ученика из школы, и в результате его настойчивых усилий в 1727/28 учебном году в Харьковском коллегиуме обучались 422 человека⁴². О том, что это был не сиюминутный успех, свидетельствуют данные о численности студентов Харьковского коллегиума за последующие годы⁴³. Сравнив численность учеников коллегиума с другими заведениями, в том числе с академиями Киевской и Славяно-греколатинской в Москве, становится ясно, что Харьковский коллегиум уже в конце 1720-х годов успешно завершил стадию своего формирования⁴⁴. В этом же указе привлекает внимание то, что студентов-беглецов должны были «выслать в Белгород за провожатыми в колодках». Означало ли это, что успех «проекта» Епифания Тихорского был основан на принуждении, да еще и с применением жестоких мер? Специальное исследование масштабов и сущности явления «бегства от науки» показало, что на практике ни «колодки», ни подобные им жестокие меры в Белгородской епархии никогда не применялись⁴⁵.В то же время уже в первые годы существования Харьковского коллегиума епископом было выработано отмеченное правило «расследовать» каждый случай бегства учеников (опрашивать всех замешанных в этом лиц, записывать показания учеников и их родителей, родственников, у которых дети скрывались, слуг, которые забирали детей из школы по приказу родителей). Именно для этой цели не только детей, но и их родителей должны были привозить в Белгород. Возможно, что упоминание «колодок» было своего рода метафорой, которая должна была засвидетельствовать серьезность намерений.

Значение этих указов можно оценить в должной мере только при осознании того, что они были приняты Епифанием и воплощались в Белгородской епархии намного раньше, чем подобные меры появились и укоренились в практике духовного образования в Российской империи. Ведь только 24 января 1737 года появился указ Синода о сборе сведений по епархиям об имеющихся духовных школах, числе учеников, которые в них обучаются, учебных дисциплинах и их доходах⁴⁶.Тогда же были разработаны несколько форм отчетной документации, которые архиереи должны были ежегодно отправлять в Синод. 7 сентября 1737 года появился законодательный акт, который, как иногда отмечают исследователи, положил начало эпохе духовных «семинарий» как учебных институтов⁴⁷. В законе говорилось об обязательном основании во всех епархиях «семинарий» для обучения детей духовенства. Однако объем учебной программы семинарий не был четко установлен, не была определена внутренняя организация, не предполагалось создания руководящего органа. Хотя в указе от 9 июня 1738 года говорилось о разработке для новоучрежденных семинарий устава, который должен был установить число учеников, перечень и содержание учебных курсов, учебные пособия, число учителей (а также ответить на вопрос, откуда их брать)⁴⁸, однако он так и не был разработан. Эти законодательные акты появились в связи с так называемыми разборами духовенства, стремлением государства определить и оптимизировать число лиц духовного звания, что, в свою очередь, было связано с процессами четкого юридического оформления всех признаков духовенства как социальной группы. «Разборы» духовенства, которые проводились несколько раз на протяжении XVIII века (в 1722, 1737, 1769, 1784 годах⁴⁹), имели целью определение численности духовенства и установление постоянных «штатов» церковных приходов. Обязанность обучения детей духовенства в семинариях стала одним из условий, зафиксированных при «разборах» духовенства⁵⁰.Очевидно потому, что эти акты были направлены на определение параметров и условий формирования/ функционирования этого социального слоя, модель семинарии как учебной институции законодатель снова оставил нечеткой, обозначив ее лишь в общих чертах. Некоторые исследователи считали, что с 1737 года семинарии можно считать средними учебными заведениями на том основании, что в названных актах предлагалось создание и низших духовных учебных заведений⁵¹.Однако в последующие десятилетия сеть начальных школ так и не возникла, а большинство созданных семинарий ограничились начальным уровнем образования⁵². То есть у архиереев оставалась определенная свобода действий de facto,которой они могли распорядиться по-разному.