Текст книги "Ларек"

– Я все понял, завтра же найду Ирину, посоветуюсь. Заедем к тебе, скажем, что к чему. Хорошо?

Я кивнула, стала застегивать шубу. Я мало что видела перед собой, все было затянуто пеленой тумана. Мне не хотелось идти к ларьку, я представила, что я расскажу Саше и Сергею, и мне стало плохо. А не идти нельзя! Словно виноватый ребенок, который старается оттянуть наказание, я медленно, запинаясь, самым длинным путем поплелась к ларьку.

Свет в ларьке горел. Я помедлила, покурила, потом вздохнула. Деваться некуда, рано или поздно мне придется объясняться с хозяевами. Я решительно направилась к ларьку. Дверь навстречу мне распахнулась, и из ларька вышли Саша и Сергей. Словно во сне я смотрела, как они прошли мимо меня, даже не заметив.

«Может, меня теперь вообще никто не заметит?» – мелькнуло в голове, и я схватилась за дверь, которую закрывал Олег.

– Я вас приветствую!

Я думала, что уже не могу ничему удивляться, но все же удивилась – он смеялся.

– Неужели тебя не арестовали, душа моя? – обычно круглые совиные глаза Олега сейчас были похожи на щелочки. – Ой, не могу, держите меня! Наркокурьер, блин! Ну-ка, раздевайся, рассказывай, что с тобой стряслось.

Я без сил опустилась на ящики. Олег посмотрел на меня и заржал. Я даже не обиделась. Коротко рассказала ему, что произошло.

– Так они знали, что искать? – спросил Олег.

– Ну да.

– Опа! – Олег вдруг потянулся к рации, одновременно с этим в дверь постучали. Он открыл и увидел Сашу и Сергея.

– Мне показалось, что я все же видел Лиану, – сказал Саша, потом увидел меня, произнес «Ага!», и замолчал.

– Они знали, что искать, – сообщил им Олег.

Саша покивал, переглянулся с Сергеем.

– Мы так и поняли.

– Так это была… подстава? – никогда еще я не ощущала себя такой идиоткой. И где мои мозги?

– Ну конечно! – Олег еще раз хохотнул.

– Что они сказали, когда нужно придти? – спросил Саша.

– В понедельник, в десять. У меня как раз смена.

– Будешь здесь, сперва мы сами съездим, если понадобишься, заедем за тобой. Ладно, работайте. И не волнуйся, все уладим.

– А кто меня подставил? – шепотом спросила я Олега, когда владельцы ларька ушли.

– Ой, не могу, держи меня, соломинка, держи! Ой, напугала ты тут нас всех, сил нет! – он хихикал. – Я уж и не знал что думать, то ли меня хотели достать, то ли еще что, – он быстро нарезал домашней колбасы, сунул мне в руку кружку с сухим вином, – кажется, ты такое пьешь. Тебе это нужно, давай!

Он щедро плеснул себе, не дожидаясь меня, выпил. Я выпила тоже. Холодное вино толчками пошло по пищеводу, в голову торкнуло, стало немного лучше. Захотелось есть, но, кроме жирной колбасы, ничего не было. Я вздохнула, пришлось колбасу заедать зефиром.

– Итак, начинаем ликбез! – Олег размахивал кружкой. – Слушай сюда! Первое! Когда тебя арестовывают, задерживают, не молчи! Они не имеют права закрывать тебе рот! Вот ты ушла, я остался. Что случилось? Что я должен думать? То ли ты, курица, на деньги позарилась? То ли еще что? А сказала бы мне, так и так, мол, Олег, и все было бы намного проще! Так? Так! Второе! – Олег загибал пальцы. – При задержании веди себя корректно. Менты могут тебя дернуть, толкнуть, в общем, спровоцировать. Не поддавайся! Третье. Если что сказала, держись этого во что бы то ни стало! Они могут так начать крутить, что мало не покажется! Ты сказала, что наркотики принес незнакомый парень, так и тверди дальше. Не отступай от этого. У меня на памяти такие случаи есть… – тут он углубился в воспоминания и начал рассказывать, как одного парня посадили за просто так.

Я смотрела в кружку и думала о том, что судьба моя вдруг оказалась в руках подлецов, шарлатанов от власти. Я была никем и ничем, расходный материал, который можно подставить за копейку.

– Так они что, сами меня подставили? – перебила я воспоминания Олега.

– А то! Им и карты, то есть наркотики, в руки! Делов-то! Главное, чтобы ларек на выходные был закрыт, чтобы у Плешивого оборот вырос.

– Вот козлы, – жалобно сказала я.

– Да уж… – Олег сочувственно помолчал. – И ты хороша. Зачем ты взяла эту пачку? Ты хоть раз видела, чтобы я что-то у кого-то брал или покупал? Ни за что! Самый верный способ подставы. Никогда ни у кого не бери никаких свертков, портфелей, коробочек и тому подобное… Поняла?

После вина я почувствовала себя лучше и села к прилавку.

– Ты бы отдохнула… – посоветовал Олег.

Я помотала головой.

– Лучше поработаю.

Через пятнадцать минут в окошке показался… Кордаков! Его ухмылка показалась мне пакостной.

– Ну че, торгаши, сообразим чего-нибудь? Да?

– Чего?

– Ну там, скажем, бутылочку шампанского и во-он ту коробку конфет.

Я поглядела на Олега.

– Олег иди-ка, поговори.

– Кто это?

– Сам посмотри…

Олег тяжело поднялся, посмотрел. Кордаков повторил свои требования. Олег неторопливо накинул куртку.

– Закройся, откроешь только мне. Поговорю-ка я с ним…

Я закрыла и прислушалась. Сперва ничего не было слышно, потом до меня донесся голос Олега.

– Я все понимаю, но нафиг бабу подставлять! Она-то тут при чем!

– Кто же знал, что тут баба будет… – тихо отвечал Кордаков.

– А кто тут должен был быть, я что ли?

Через десять минут Олег вернулся.

– Все, он больше не появится. Шакал… Видал я таких… – Олег скрипел зубами, – Еще и данью обложить нас хотел! – он криво усмехнулся и посмотрел на меня.

– Пришлось ему удостоверение показать… – он показал мне заламинированное удостоверение военизированной охраны.

До утра мы выпили еще одну бутылку вина.

– Знаешь, я тут все думал… – уже к концу смены сказал Олег, – а хорошо, что это была ты, а не другая баба… Будь на твоем месте Ольга, она бы извизжалась тут. А ты все же спокойная.

После смены я поехала домой. Хотя все вроде разрешалось хорошо, подавленное настроение не покидало. Родителям я ничего говорить не стала: не поймут. Еще решат, что я торгую наркотиками. С них станется. Скажут, мол, зарплату слишком хорошую получаешь… Два дня я почти не спала, выкурила три пачки сигарет. Вечером в воскресенье заехал Ломакин.

– Лиана, главное, не трусь, я был у Ирины. Она говорит, во-первых, если все так, как ты говоришь, то зацепиться им не за что, во-вторых, наркотиков там слишком мало для возбуждения уголовного дела, нужно, чтобы их было больше двадцати граммов.

На смену я вышла, не зная, что меня ждет. С утра хозяева ларька не появлялись, сразу после десяти часов – тоже. Это, по идее, должно было быть хорошим знаком, но я вся извелась. Саша с Сергеем подъехали к обеду.

– Ну что? – нетерпеливо спросила я.

– Ну что… Придется, конечно, им заплатить.

– Ну?

– Ну заплатим.

– Потом из твоей зарплаты вычтем, – с усмешкой вставил Сергей и, увидев мой непонимающий взгляд, добавил. – Шучу, шучу.

Я была согласна на все, лишь бы это закончилось.

В этот же вечер у ларьков состоялся совет хозяев. Геннадий, Саша и Сергей долго совещались.

– Я еще раньше говорил, надо обращаться к Глебу, и все проблемы будут решены, – тихо подвел резолюцию под беседой Геннадий. Саша с Сергеем согласно кивали.

К кому они обращались, я не знаю, но с этого момента проблемы с Плешивым закончились. Кабель больше никто не обрубал, и милиция тоже не появлялась.

Мне, правда, от этого легче не стало, потому что в тот самый момент, когда меня усаживали в машину отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, во мне что-то сломалось. Может, это можно назвать внутренней уверенностью в конечную справедливость мира, не знаю, но, несмотря на все перипетии жизни, до сих пор я была уверена, что мир устроен гармонично, что добро побеждает зло, что преступники или, если хотите, грешники, если говорить об устройстве мира с религиозной точки зрения, будут наказаны.

В момент, когда я встретилась глазами с Кордаковым, это последнее убеждение разбилось на мелкие кусочки, которые уже невозможно было склеить. Я всегда была пессимистом, но раньше я никогда не смогла бы поверить, что можно опуститься в убеждение, что все на свете плохо, настолько глубоко. Я с удивлением смотрела на Ольгу, которой все было нипочем. Она только напевала себе под нос, подсчитывая по утрам выручку, да зубоскалила со сменщиками, отпуская им в ответ соленые шуточки.

Она воспринимала мир таким, каков он был, и не тужила от того, что изменить его ей не под силу. Я так не могла. Я больше не ощущала себя нормальным человеком, как раньше я перестала ощущать себя женщиной.

Этот случай лишний раз доказывал одно – несмотря на хорошую зарплату, я оставалась никем и ничем, уличным торговцем, которого не воспринимают как человека, которого даже не помнят в лицо.

Сидя по ночам у прилавка, я ненавидела покупателей. Всех, кто был по ту сторону прилавка. Это было легко, потому что и они для меня не были людьми, я видела лишь их руки, которые демонстрировали мне свои кольца, дорогие бумажники и перчатки. На запястьях поблескивали золотые часы, а в руках мелькали тысячи и миллионы…

Я ненавидела холеные руки бизнесменок с их кольцами и перстнями, с их длинными, наращенными ногтями, раскрашенными всеми цветами радуги. Я ненавидела интеллигентные руки бизнесменов, их аккуратно подстриженные ногти, их безупречную белизну и чистоту. Я ненавидела руки работяг – покрытые порезами и следами мазута, с грязными ногтями, которые судорожно мяли купюры, метались по прилавку, словно стараясь ухватить ускользающую удачу…

В те дни меня очень забавляли усилия всех без исключения людей определить своими собственными методами, настоящая водка продается в ларьке или поддельная. Покупатели смотрели через водку на свет, крутили бутылку, стараясь угадать ее крепость по количеству пузырьков, образующихся на дне закрученной воронки, они терли дно бутылки о ладонь, уверенные в том, что грязный ободок, появляющийся на коже – это результат того, что водка шла по конвейеру. Наверное, они считали, что конвейер – это такая лента из черной резины, которая оставляет след на всем, что к ней прикасалось.

Они рассматривали пробки и подсчитывали полоски клея на этикетках, они приглядывались к акцизным маркам, которые только что появились, не подозревая, что знающий человек может приобрести хоть партию таких марок.

Девяносто процентов водки, проходящей через ларек, было поддельной. Но документы были в порядке, все накладные и сертификаты качества в наличии, так что придраться было трудно. Наверное, даже работник водочного завода с трудом мог бы отличить поддельную водку от настоящей. Поддельную водку катали из качественного спирта в одном из поселков. Миша и Женя уверяли, что водка лучше иркутской, «от нее голова не болит».

Глава восемнадцатая
Выход – сюда?

….Все, что произошло со мной, требовало эмоционального выхода. Стихи об этом не напишешь, слезами не поможешь, а эмоции искали выход.

Понять, что вызывает у тебя те или иные эмоции, означало справиться с этими эмоциями. Я поняла, почему ненавижу весь мир – я ненавидела себя, и прежде всего свое положение. Меня совершенно не устраивало то, что я продавец в ночном ларьке. Но изменить это я не могла.

Учиться? О Боже, я уже училась два раза, и оба раза неудачно! В Ангарске не было гуманитарных вузов, ездить в Иркутск, учиться и еще работать, чтобы были деньги на жизнь, было нереально, особенно с моим здоровьем. После каждой смены я валилась без сил на софу и просыпалась к вечеру, ни сколько не отдохнув. Родители – пенсионеры, помочь мне ничем не могли.

В конце концов, я нашла то единственное, что я могу сделать. Говорят, Лиана, ты чересчур любишь фантастику? Так действуй! Я купила в ближайшем магазине канцтоваров общую тетрадку, ручку, пришла домой, легла на диван, раскрыла тетрадь и, не долго думая, написала: «Был конец августа, и темнело раньше обычного. Редкий в этих краях южный ветер гулял по пустынным улицам, заглядывал на чердаки и в подворотни и уносился прочь, громыхая железом на крышах и посвистывая в проводах. И хотя погода стояла теплая, а на темнеющем небе не было ни облачка, казалось, что этот ветер, как предвестник урагана, несет с собой предостережение. В городе было неспокойно…»

Я писала медленно: то и дело приходилось возвращаться в начало, переписывать, исправлять. Иногда писала по ночам, в ларьке, но чаще дома. Родители отнеслись к этому по-разному. Мама крутила пальцем у виска, показывая, что у меня не все дома, отец одобрительно кивал и рекомендовал взять напрокат пишущую машинку.

Однажды утром к ларьку пожаловал бич. Он размахивал початой бутылкой «Пшеничной» и кричал, что в бутылке не водка, а черт знает что, и что я обязана принять у него эту бутылку и вернуть ему деньги. Я отказалась, так как никакой «Пшеничной» в ларьке не было. Он долго орал, стоя у ларька, потом вдруг затих.

Через несколько минут я услышала голос Олега.

– Пошел отсюда, пока я тебе головенку не открутил!

Я открыла, Олег возмущенно смотрел вслед убегавшему бичу.

– Вот скотина! Сгреб кучу мусора к углу ларька и стоит, спичкой чиркает! Среди бела дня!

Мы рассмеялись.

В конце весны Олега уволили. Наши начальники легализовали всех сотрудников, мы получили полисы и часть зарплаты стали получать официально. Олег со своими судимостями не вписывался в общую благополучную картину, и с ним без сожаления расстались. Узнав об этом, он только глянул сверху вниз, повернулся и ушел.

Лето я проработала в паре с молодой женщиной, и никаких особенных происшествий не было. В августе подошел мой первый отпуск, который я провела в больнице – ларек давал о себе знать.

Первую часть романа я закончила быстро. Взяла напрокат разбитую пишущую машинку, перепечатала роман. Учиться печатать пришлось на ходу. Куда девать рукопись, я не знала, поэтому отнесла ее Аленкиной матери Галине Семеновне, которая по образованию была филологом. Она прочитала, сделала несколько дельных замечаний, после чего мне пришлось снова все переписывать.

Все издательства были неимоверно далеко, на краю земли да и публиковать они предпочитали Кинга или Хайнлайна, но никак не меня. Иркутские издательства дышали на ладан. Мои надежды на то, что роман изменит мою жизнь, не оправдывались.

Я все глубже и глубже погружалась в пучину одиночества, в которой самыми яркими моментами жизни было выйти в подъезд покурить или купить еще одну книгу.

Тупо перепечатывать роман, исправляя стилистические ошибки, было невыносимо. Я не знала, что делать дальше. Не было никого, с кем можно было посоветоваться.

Осенью у меня появился новый напарник. Николаю было лет сорок пять, но выглядел он старше, худощавый, невысокий, весь сморщенный, но на удивление спокойный человек. Вывести его из себя, казалось, было невозможно. Его тихий голос успокаивающе действовал на особо буйных покупателей.

Он оказался заядлым собачником, держал дома трех сук – двух доберманов и овчарку. Про них он мог рассказывать часами. Его жена, дородная, белокурая женщина, ходила к ларьку по ночам в сопровождении собак, «проведывала» его. Она задалась целью «застукать» его со мной, но поскольку у нее это никак не получалось, она закатывала ему истерики на всю улицу просто так, для профилактики.

Николай был уже разведен однажды, и этот брак закончился для него прободением язвы после того, как жена облила ему машину бензином и подожгла. Николай долго лежал в больнице, ему делали сложную операцию, после которой он изменился.

– Если бы ты видела меня раньше, я ведь спортом занимался, качался! Эх! – вздыхал он иногда.

Я мало верила. Глядя на его сухопарую фигуру лыжника, с трудом можно было представить, что раньше он был здоровяком. Вторую жену он любил необыкновенно нежной, трогательной любовью и прощал ей абсолютно все. «У нее была трудная жизнь, – говорил он. – Первый муж был исключительным негодяем. Она от этого так и не оправилась…»

Жена срывалась на визг, когда чувствовала даже малейшее сопротивление с его стороны. Николай терпеливо ждал, когда она выкричится, потом обнимал ее, похлопывая и поглаживая по спине, приговаривал: «Ну что ты, Людочка, ну что ты… Ну все же хорошо, правда? Все хорошо…» Он с неодобрением смотрел на мой рацион, иногда состоявший из двух бананов или салатика.

– Кто так ест? – возмущался он. – Смотри, Лиана, дождешься, заработаешь, как я, язву, будешь знать…

Жена каждый вечер приносила ему теплые супчики, от которых на весь ларек воняло чесноком. Я морщилась и садилась подальше от этих кастрюлек, к окошку.

Как-то в трамвае рядом с дверью водителя я увидела объявление: «Холотропное дыхание, курсы, решение психологических проблем, прорыв в творчестве. Физкультурный диспансер. Тел. 53–44–45».

Про холотропное дыхание я читала в случайно попавшемся журнале. Кажется, это техника, позволяющая человеку погружаться в глубины собственной психики. Интересно… Я сразу запомнила номер телефона и через несколько дней позвонила.

Мужчина, назвавшийся психологом, сказал, что занятия на курсах проходят по понедельникам и четвергам в семь часов вечера. Стоимость сеанса шестьдесят тысяч. Он порекомендовал мне придти немного пораньше, взять с собой коврик. На этом мы распрощались.

Я даже себе не могла бы четко объяснить, зачем туда иду. Может, просто хочу узнать себя получше? Куда уж лучше… Кого еще я знала так хорошо? Никого. Или во мне было что-то, о чем я не догадывалась? Наверняка. Если судить по моему поведению во время развода, была во мне бездна чего-то, что я не умею контролировать. Существовала черная дыра подсознания, где происходило абсолютно все, но никак не учитывалось мной. Почему бы и в самом деле не заглянуть в эту бездну? Высоты я не боюсь, надоело мне бояться.

Штатный психолог физкультурного диспансера оказался худеньким мальчиком одних со мной лет: белый халатик, очечки, усики торчали зубной щеточкой. Звали его Павел Николаевич.

– Чем мне нравится этот метод, – рассказывал он, – нет зависимости пациента от врача. Наоборот, эта зависимость исчезает.

Меня это вполне устраивало. Попадать в зависимость я не собиралась.

– Суть проста, – продолжал он. – Вы ложитесь на коврик… Видели в коридоре людей? Все они пришли на курсы, так что одна вы не будете, не волнуйтесь. Звучит незнакомая музыка, вы стараетесь дышать как можно чаще и как можно глубже. При этом стараетесь максимально расслабиться. Если что, я буду рядом. Противопоказаний мало, но они есть. Надеюсь, у вас нет злокачественных опухолей и порока сердца. Нет? Замечательно.

Собравшаяся группа была очень разнородна: несколько детей, подростки, взрослые, − всего человек десять. Психолог провел нас в небольшую комнату, в которой прямо на полу стоял магнитофон и громадные колонки.

Мы расстелили коврики, сели на них, неуверенно переглядываясь между собой. Психолог еще раз объяснил, что нужно делать, потом выключил верхний свет, оставил включенным небольшой светильник и включил музыку. Мы дружно стали хватать ртом воздух. Я сразу поняла, что у меня ничего не получится, отвлечься от пыхтящих радом соседей невозможно. Но я ведь пришла сюда с определенной целью, а значит должна хотя бы постараться достичь ее.

Я дышала, дышала, дышала… И вдруг поняла, что дышать больше не нужно, не хочется, устала. Это ощущение длилось вечно. Я лежала, не двигаясь, и не дышала очень долго, почти бесконечно, тело вдруг словно наполнилось невесомостью, я как будто выплывала из него… Внезапно снова захотелось дышать, я сделала несколько быстрых вдохов-выходов и снова замерла в блаженной нирване чувств. Ничего не болело, ничего больше не беспокоило. Казалось, так может длиться вечно.

Но ничто хорошее вечно не длиться – у меня стало сводить сначала руки, потом плечи, потом спину, ноги… Больно не было, все тело словно покалывало мелкими, слабыми электрическими разрядами, это ощущение стало распространяться и на голову, на мышцы лица. Я хотела было позвать психолога, но, открыв глаза, обнаружила, что этот сукин сын ушел по своим делам.

Я мысленно пожала плечами и снова закрыла глаза, я верила, что мое тело меня не подведет. Примерно через двадцать минут психолог бодрыми шагами зашел в комнату и сделал музыку потише. Это было сигналом к тому, что необходимо выйти из состояния транса. К этому времени мне уже надоело и лежать, и дышать, и что у меня все сводит. Я открыла глаза и села. Рядом со мной приходили в себя другие. Психолог вещал про снятие блоков, про уровни. Мне казалось это бредом.

Как объяснил нам Павел Николаевич, большинство из нас, проходили начальный уровень. Позже мы должны были выйти на некий «трансцендентальный» уровень, на уровень подсознания. Именно на этом уроне можно было увидеть свои предыдущие жизни, вспомнить то, что было раньше с твоей душой и все такое прочее. Впрочем, как только Павел Николаевич начинал об этом говорить, внятность речи исчезала.

Три последующих занятия не дали мне решительным образом ничего. Во всяком случае, так мне казалось. Я послушно дышала, лежа на коврике. Все.

В ларьке между тем наступили перемены. Николай уволился, а на его место, не долго думая, Сергей назначил Женю, который к этому времени провинился в старом ларьке: его застукали пьяным на смене и в наказание его перевели ко мне. Выручка у нас была намного меньше, а значит, меньше была и зарплата.

Я выдержала с ним пять смен. Может, он специально задался целью выжить меня из ларька, может, это происходило случайно, но в одну из ночей я поняла: все, больше не могу! Хватит! Или, как говорит Ломакин: «Баста карапузики, кончилися танцы»! Я больше не хочу трястись по ночам от холода и от страха, я больше не могу бегать по микрорайону в поисках укромного места, когда приспичит, мне надоело выкладывать свои деньги за чужие недостачи, мне надоело стараться найти общий язык с кретинами, мне надоело, надоело, надоело!

….Последней каплей в чаше моего бесконечного терпения было то, что однажды ночью снова вырубился свет. Нет, Плешивый тут был не при чем, просто перегорел громадный предохранитель. Запасного не было. К этому времени ключ от ларька уже потерялся, закрыть его было невозможно, а в завершение этого, Женя спал на лежанке смертельно пьяный и разбудить его было непосильной задачей. Когда он был пьян, даже если спал, находиться рядом было тяжело. Во сне его словно мучили бесы он то и дело вскрикивал, мычал, махал, словно полоумный, руками, сучил ногами, закаченные под короткими веками глаза были похожи на бельма.

– Ой, бля… Че ж так холодно? – спросил Женя утром, постукивая зубами.

– Угадай с трех раз, – ответила я, задумчиво глядя на него.

В кассе не хватало пятьдесят тысяч. Пил он вчера вечером, когда меня в ларьке не было – я пошла перекусить. Когда я вернулась, в ларьке сидело человек шесть. Кто и когда взял деньги, теперь не узнаешь. А, может, никто и не брал. Может, они просто пили на эти деньги. Плевать. Сдавать выручку я поехала сама.

В офисе я тихо попросила у Вероники два листка бумаги. На одном аккуратно написала заявление об уходе. На второй – «телегу» на Женю, в которой просила высчитать недостачу с него.

Андрей, которому я отнесла заявление и объяснительную, посмотрел на меня с иронией.

– С чего это ты взяла, что Женя был пьян? Я его уже видел сегодня – он на своей машине ездит. Неужели он пьяный сел бы за руль?

Нет, я же говорю, у мужчин железная логика! Спорить невозможно!

– Он права уже месяц, как пропил! – ответила я. – Так что разницы ему, как ездить, нет!

Меня, как это ни странно, послушали, и высчитывать с меня недостачу не стали.