Текст книги "Тысячи осеней. Том 1"

Глава 3
Заброшенный храм

С Восстания пяти варваров и переселения цзиньцев на юг уже минуло двести лет, и государственные границы на севере так или иначе определились. Два царства, Северная Ци и Северная Чжоу, поделили между собой восток и запад. Вот только правитель Ци, император Гао Вэй, оказался человеком вздорным и ничего не смыслящим в делах государственных, отчего его владения с каждым днем все больше и больше приходили в упадок, всюду встречались нищие и обездоленные. Что до Северной Чжоу, то на престол взошел Юйвэнь Юн, и при нем страна лишь процветала: народ жил в достатке и спокойствии.

От уезда Фунин до Северной Чжоу дорога была дальняя, притом тракты, тянущиеся от Ечэна на юг до границ царства Чэнь, наводнили бездомные скитальцы, многие из которых совершенно не подготовились к долгому путешествию. В таком случае говорят: взываешь к Небу – не отвечает, взываешь к Земле – не слышит. Тех бедных людей гнал голод, ведь в прошлом году в Северной Ци случилась долгая засуха, затем зима оказалась малоснежной, отчего и в нынешнем году пересохли все посевы. Ходили слухи, что жители тех краев стали обмениваться детьми и есть их. Узнав об этом, Шэнь Цяо тут же подумал, что в такую пору, когда человек ест человека, ему, слепцу, будет невозможно дать отпор голодающим. Случись что – и его первым бросят в котел.

Следует добавить, что уезд Фунин подобных бедствий не переживал, хотя и был расположен на севере, довольно близко к Ечэну. В прошлом году в тех краях пролилось мало дождей, но урожая пока хватало, и народ держался спокойно. В честь праздника в крупнейшем городе уезда устроили храмовую ярмарку, отчего жители высыпали на улицы, и всюду царило радостное оживление.

Царства Ци и Чжоу были северными государствами, и на оба в стародавние времена значительно повлияли сяньбийцы. Спустя долгие годы в ходу стали ханьские обычаи, но окончательно сяньбийских не потеснили, а смешались с ними. Теперь знать двух царств одевалась ярко, но не вычурно, а утонченно, любила крашеные ткани всевозможных цветов, развевающиеся ленты и нефрит с жемчугами. Постепенно их вкусы передались и простолюдинам: женщины самых богатых из них часто носили юбки до пят, летящие платья в мелкую складку и шапки в духе северных варваров.

И все это богатство, вся нарядная пестрота севера наводнили храмовую ярмарку крупнейшего города уезда Фунин, отчего казалось, что прямо на глазах выросла еще одна столица, правда, куда меньше нынешней.

Храмовая ярмарка проходила у недавно построенного храма Цзянгун, посвященного Цзян Тайгуну, известному также как Цзян Шан. Первоначальный храм Цзянгун располагался в южной части города, и поговаривали, что его возвели еще при империи Хань. Но затем случилась война, храм пришел в запустение и разрушился. Теперь на его месте высились лишь стены – пропала даже статуя восседающего Цзян Тайгуна.

В этих руинах и нашли свой приют двое нищих. С некоторых пор к ним присоединился еще один человек по имени Чэнь Гун.

Днем он трудился поденщиком в городской рисовой лавке: таскал мешки риса, нагружал и разгружал повозки и выполнял всю прочую грязную и тяжелую работу. Платили ему мало, и, чтобы не тратить лишних денег на ночлег, Чэнь Гун вздумал каждый раз спать в заброшенном храме, где чувствовал себя вполне вольготно. Однако кроме него в храме обитали еще двое нищих и всячески стесняли его. Деньги приходилось носить с собой, за едой – глядеть в оба, а то, не ровен час, оберут до последней крошки. Иными словами, надолго в таком месте не задержишься.

И вот однажды, вернувшись после тяжелой работы в храм, Чэнь Гун обнаружил еще одного непрошеного жильца, одетого в простой светлосерый халат-пао. Незнакомец спокойно сидел и решительно ничего не делал.

Наткнувшись на этого человека, Чэнь Гун тут же нахмурился: заброшенный храм и так невелик, а если к ним прибьется еще кто-нибудь, ему, Чэнь Гуну, придется потесниться. Иначе говоря, у него отберут солидную часть «владений». Сообразив все это, Чэнь Гун запоздало углядел, что пришлый сидит не просто так, а, опустив голову, что-то неторопливо жует. В руках тот держал бумажный сверток, от которого расходился волшебный аромат самой настоящей снеди.

То была лепешка с ослятиной: учуяв запах, Чэнь Гун тут же признал ее. Ему доводилось лакомиться ею всего-то несколько раз, когда еще был жив отец. Но старик умер, мачеха и ее дети прогнали Чэнь Гун из дома, и теперь он только и делал, что день за днем за пару монет таскал мешки с рисом. Досадно, что эти жалкие монеты нельзя рассечь на несколько частей, чтобы их стало побольше, но еще досаднее глядеть, как кто-то жует лепешку с ослятиной. Как он, Чэнь Гун, мог позволить себе такое лакомство?

Аромат всколыхнул давно забытые воспоминания, и Чэнь Гун невольно сглотнул слюну. Приглядевшись к незнакомцу, юноша вдруг заметил рядом с ним еще один плотно набитый сверток. Неужто тоже лепешка с ослятиной?

Впрочем, пришлого заметил не только Чэнь Гун – еще двоих нищих возмутило его присутствие, и один из них начал орать во всю глотку:

– Эй, ты! Пристроился тут, а нас не спросил! Храм крохотный, нам и самим места мало! Ну-ка, пошел прочь!

Чэнь Гун знал, что они нарочно задевают пришлого, но не сказал нищим ни слова. Вместо этого он молча пошел к своей соломенной лежанке, уселся и стал взбивать ее, чтобы было помягче, а сам навострил уши, поджидая удобного случая. Краем глаза он все наблюдал за бумажным свертком, в котором покоилась лепешка с ослятиной.

– Идти мне некуда, – мягко возразил человек в сером халате. – Заметив, что здесь пока свободно, я зашел отдохнуть. Буду премного благодарен, брат, если окажешь мне милость.

– Хочешь отдохнуть – отдыхай себе, да только отдай все, что у тебя есть! – грубо велел нищий.

Чэнь Гун презрительно усмехнулся и без раздумий вступил в спор:

– А мне вот твои пожитки без надобности, но за еду я готов защитить тебя от этих двоих!

– Старший Чэнь! – одернул его нищий. – Мы тебя не звали, так что не суй нос не в свое дело!

Пускай нищие называли Чэнь Гуна «старшим», однако сам он был еще юношей – ему исполнилось только шестнадцать. Роста невысокого, зато выносливый и гибкий, Чэнь Гун превосходно пользовался своим скромным преимуществом в драках. К тому же как боец он отличался безжалостностью, благодаря чему и добыл самую большую «вотчину» в заброшенном храме и стал, как говорится, из последних первым.

– Вам, значит, можно, а мне нельзя? – лениво отозвался Чэнь Гун. Впрочем, на этот раз соседи юношу не испугались и не обратили на его слова ни малейшего внимания. Видимо, так случилось потому, что Чэнь Гуну пришлось бы драться сразу с двумя, к тому же нищие этого города имели обыкновение держаться друг друга и заступаться за своего брата.

Поднявшись со своего места, нищий старик подошел к незнакомцу и потянулся к его лепешке со словами:

– Хватит болтать! А ну, отдавай-ка свои пожитки! Хочешь остаться в храме? Значит, слушайся дедушку Лая!

Однако свертка он так и не коснулся – кто-то грубо перехватил его запястье. Нищий обернулся – перед ним нарисовался Чэнь Гун. Старик тут же взбесился:

– Старший Чэнь! Опять суешь нос куда не следует? Тебе поперек горла, что дедушка поесть хочет?!

Вместо ответа Чэнь Гун свободной рукой подхватил лепешку.

– И я хочу! А ты меня не спрашивал! – огрызнулся он, раздирая сверток. Откусив от лепешки, Чэнь Гун торжествующе завопил:

– Ну все теперь, все! Я уже ем! Или все равно заришься?

Нищий не стерпел такой наглости и бросился на юнца, но тот не растерялся, а, запихнув лепешку за пазуху, тоже кинулся в драку. Едва они сцепились, как к ним присоединился второй нищий, до сих пор поджидавший товарища в сторонке. И хотя Чэнь Гун ростом был мал и все же слабее двух стариков, но драться умел как зверь – не на жизнь, а на смерть. В этом и был главный секрет его успеха на улице.

И вот Чэнь Гун, улучив возможность, со всей дури пнул одного из нищих в живот – старика отбросило на пол. Юноша торжествующе захлопал в ладоши, упер руки в бока и презрительно выдал:

– Ух я вас, старичье! Засели тут первыми и житья мне не даете! Еще и в мою еду плевали, думали, что я не видел! Что, мало вам? Еще хотите? Ну! Давайте! У меня за душой все равно ничего нет! Самое худшее – с жизнью расстанусь! Так что? Нападайте! Попробуйте одолеть, если силенок хватит!

Его бесшабашность напугала нищих. Тот, что вовремя отошел в сторонку, поглядел на товарища, растянувшегося на полу, и, потирая поясницу, трусливо бросился наутек. Другой, не в силах встать, понаблюдал, как его друг уносит ноги, и тоже не осмелился дальше драться. Держась за живот, кряхтя и охая, он кое-как поднялся и пригрозил:

– Дай только срок, малец! Мы это просто так не оставим! – договорив, он похромал наружу и скоро скрылся из виду.

Убедившись, что нищие ушли, Чэнь Гун вынул из-за пазухи надкусанную лепешку, впился в нее зубами и, совершенно довольный, заметил:

– Хороша! У Ли брал? В южной части города? То-то и оно! Мясо мягкое и такое горячее, что мне глотку вот-вот прожжет!

Что ни говори, но ослятина драки стоила. Тем более старики давно мозолили ему глаза, и вот, наконец, подвернулся подходящий случай отвесить им пинков и самому занять весь храм.

Вот и славно.

Не дождавшись ответа пришлого, Чэнь Гу на него прикрикнул:

– Эй, я с тобой разговариваю! Немой, что ли?

Тот медленно поднял голову и спросил:

– Не боишься, что они вернутся отомстить?

И только тогда юноша увидел, что у пришлого нелады с глазами: оба тусклые и смотрят куда-то не туда. Как будто в его, Чэнь Гуна, сторону, но в то же время мимо, не на него самого. Следом взгляд юноши упал на бамбуковую трость, уложенную рядом с пришлым, и Чэнь Гуна осенило: да он же слепой, а не немой! Догадавшись, в чем тут дело, Чэнь Гун презрительно хмыкнул:

– Боюсь? Да прям! Меня не напугаешь! Да и что старичье мне сделает? – насмехаясь над нищими, сам он внимательно изучал человека в сером. Впрочем, ничего особенного в нем так и не нашел: одежды пошиты из дешевой холстины, вид опрятен, но зауряден, и только лицо привлекает внимание. Нет, Чэнь Гун не признал в нем брата-бродягу, а решил, что перед ним какой-нибудь ученый, странствующий далеко от родного дома. – Тебя как звать? По виду и не скажешь, что ты из нашей нищей братии, кому и жить не на что. Зачем сюда явился? Тут даже мышь нору не роет!

Услышав это замечание, человек в сером чуть поклонился в сторону юноши и с улыбкой ответил:

– Меня зовут Шэнь Цяо, из-за болезни я поиздержался, деньги вышли, вот я и пришел сюда. Проведу здесь несколько дней, соберу средств на дорожные расходы и вернусь домой. Спасибо, что прогнал тех двоих. Скажи, как мне к тебе обращаться?

Шэнь Цяо ничуть не лукавил, когда сказал Чэнь Гуну, что у него нет ни единой самой мелкой монетки. Усадьбу Чистой Луны он покинул с пустыми руками и, выбирая, куда пойти, рассудил так: слова Юй Шэнъяня – скорее всего, лишь полуправда, следовательно, полностью доверять им не стоит, да и идти ему, кроме горы Сюаньду, некуда. Подумав немного, Шэнь Цяо все-таки решил сперва навестить гору Сюаньду и посмотреть, что она собой представляет.

Гора Сюаньду высилась на границе между Северной Чжоу и владениями империи Чэнь, и к ней вели сразу две дороги. Первая из них, пусть и шла на юг, но заходила на земли Чэнь и только после сворачивала на северо-восток, отчего приходилось делать большой крюк. Вторая же вела на юг прямо, а потому была короче и удобнее.

Шэнь Цяо выбрал вторую, и его путь лежал через уезд Фунин. В ту пору Поднебесная переживала тяжелые времена, но ни голод, ни засуха не тронули уезд Фунин, отчего он считался мирным и зажиточным, редким уголком спокойствия в море бесконечной смуты. Поэтому-то Шэнь Цяо и решил здесь задержаться, чтобы привести дела в порядок, а также дождаться, когда слепота немного отступит.

Его зрение медленно возвращалось, и теперь днем при ярких лучах солнца он смутно различал общие очертания предметов. Можно сказать, значительное улучшение! Особенно если сравнить с теми месяцами, когда он, открывая глаза по утрам, видел лишь кромешную тьму.

Впрочем, ничего из этого Шэнь Цяо рассказывать Чэнь Гуну не стал.

Услышав вопрос, Чэнь Гун уселся перед Шэнь Цяо и стал наводить свои порядки:

– Да как хочешь, так и зови. Я Чэнь Гун, но можешь называть меня Старший Чэнь. Та лепешка с ослятиной, что я сейчас съел, пойдет в счет оплаты за ночлег. Еще я помог тебе прогнать двух нищих, выходит, с учетом завтрашней оплаты ты мне должен уже три лепешки с ослятиной.

– Как пожелаешь, – улыбнулся Шэнь Цяо.

Увидев, как легко тот согласился, Чэнь Гун тут же засомневался:

– Сам же сказал, что денег у тебя нет, так откуда возьмешь лепешки с ослятиной?

– Не хватает денег – значит, надо заработать, – просто сказал Шэнь Цяо.

Юноша насмешливо фыркнул:

– Тебе-то? Слыхал, образованные могут счетоводами быть или письма составлять, но ты же не видишь ничего и писать не сможешь. Будешь, что ли, вместе со мной мешки риса таскать? Значит, так: три лепешки с ослятиной и ни одной меньше! Сбить цену не выйдет, про это можешь в округе поспрашивать. Может, у меня, Старшего Чэня, и нет ничего за душой, но когда дело доходит до драки, мне сам бес не брат, и все меня боятся! Видал, что со старичьем сталось? Если завтра не принесешь три лепешки, я тебя тут же наружу выставлю! Будешь на улице ветер жрать!

Шэнь Цяо отличался легким нравом, поэтому, выслушав угрозы Чэнь Гуна, ничуть не рассердился, а с улыбкой согласился на все его условия.

От заброшенного храма действительно остались одни стены и ни одного целого окна, к тому же из всех углов нещадно дуло. По счастью, там еще сохранилось несколько алтарей и множество колонн, и они худо-бедно могли защитить от ледяных сквозняков. К тому же Чэнь Гун заранее натаскал себе соломы, которая служила ему вместо одеяла, и хвороста, чтобы разжечь небольшой костер. Своими удобствами Чэнь Гун и не подумал бы ни с кем делиться, но, раз Шэнь Цяо согласился «платить мзду» и уже отдал одну лепешку, юноша неохотно выделил ему копну сена и охапку хвороста.

Готовясь ко сну, Чэнь Гун углядел, как Шэнь Цяо достает из своего узелка поношенный халат из плотной материи и укрывается им вместо одеяла. Стало быть, этот слепец все-таки подготовился к долгой дороге. Прикинув что-то, Чэнь Гун не удержался и хмыкнул. Сперва он подумывал отобрать одежду у Шэнь Цяо, но, поразмыслив немного, решил подождать до завтра. Если пришлый не принесет «мзду», его можно будет припереть к стенке – с этим всегда успеется.

Ну а пока Чэнь Гун мог довольствоваться лишь теми лохмотьями, что оставили нищие старики. После того как он прогнал их, оба не вернулись – наверняка нашли себе новый приют. Однако присвоить их пожитки не вышло: став ворошить чужое трепье, Чэнь Гун тут же почуял отвратительный кислый запах, отчего скривился и отшвырнул оставленное куда подальше. Вернувшись к себе на лежанку, он подсел поближе к костру, надеясь так согреться.

Мечтая о том, как обдерет Шэнь Цяо до нитки, если тот обманет его и не принесет лепешки, Чэнь Гун сам не заметил, как уснул.

На следующий день, как и всегда, Чэнь Гун проснулся рано и стал собираться в рисовую лавку. Но, поглядев на место, где спал Шэнь Цяо, юноша обнаружил, что того и след простыл – осталась лишь примятая солома да кучка золы от костра. Впрочем, Чэнь Гуну было все равно, что с тем сталось, тем более он ни капли не верил, что Шэнь Цяо сможет принести три лепешки с ослятиной. Если у тебя в карманах звонкая монета водится, зачем лепешки брать и отдавать? И для чего тогда селиться в разрушенном храме, которым даже призраки брезгуют? А раз этот Шэнь Цяо тщедушен, куда ему те же мешки таскать? Вдобавок не видит ничего… Так как же он найдет работу в городе?

Решив про себя, что с этим калекой все ясно, Чэнь Гун ушел трудиться в лавку. Вернулся он уже в сумерках и, подходя к храму, зло подумал: «Пусть только посмеет явиться с пустыми руками! Я его так поколочу, что родная мать не узнает!»

Не успел он толком переступить порог храма, как его встретил хорошо знакомый чудесный аромат.

Услышав шаги, Шэнь Цяо обернулся, вскинул голову и улыбнулся Чэнь Гуну.

– Ты вернулся.

– А что с ослятиной? – начал юноша с мрачным видом, однако тотчас осекся. Он запоздало увидел, что на соломенной охапке, служащей ему постелью, оставили три свертка, сложенные ровной башенкой. От этого зрелища Чэнь Гун прямо остолбенел и потерял дар речи. Наконец он с трудом выдал:

– Это ты принес?

Шэнь Цяо кивнул.

– Разве ты не велел мне вернуться с тремя лепешками?

Следом Чэнь Гун заметил, что слепец переоделся в новый голубоватозеленый халат-пао, а серый расстелил на полу и устроился на нем как на матрасе. Сам Шэнь Цяо выглядел чисто и опрятно – видимо, где-то помылся и привел себя в порядок.

– Ты как деньги достал? – с подозрением спросил Чэнь Гун.

– Разумеется, трудом праведным, – ответил Шэнь Цяо и засмеялся. – Сам же видишь, каков я. Разве мне по силам кого-то ограбить или что-то украсть?

– Кто ж тебя знает! – фыркнул юноша и потянулся за первой лепешкой.

Как и вчера, она была теплой и мягкой – очевидно, только что с огня. Развернув бумагу, Чэнь Гун обнаружил, что корочка у лепешки золотистая, а когда откусил кусочек, из нее потек густой мясной сок. Всюду разлился аромат жареного мяса.

Не сдержавшись, Чэнь Гун с жадностью проглотил разом две лепешки, но последнюю все-таки приберег, решив съесть ее утром, прямо перед работой. Покончив с едой, он оглянулся на Шэнь Цяо: тот все так же сидел, поджав под себя ноги, с бамбуковой тростью в руках. Глаза его были прикрыты – то ли дремал, то ли размышлял о чем-то.

– Эй, а откуда ты родом? – окликнул его Чэнь Гун.

Шэнь Цяо, не размыкая век, покачал головой:

– Не знаю. В пути я упал и разбил голову, отчего многое не помню.

– Не хочешь говорить – так и скажи! Нечего отговорки-то выдумывать! Или решил, что меня легко обмануть? – возмутился Чэнь Гун, однако распаляться больше не стал. Он мигом потерял всякий интерес к беседе и улегся спать.

Но сон, как назло, не шел – то ли Чэнь Гун объелся, то ли еще что, – и юноша только ворочался с боку на бок. В конце концов он не выдержал и снова завел разговор:

– Слушай, а чем ты весь день занимался? Как деньги-то заработал?

До него донесся тихий ответ:

– Гадал по костям.

От этого признания Чэнь Гун аж вскинулся и невольно обернулся к Шэнь Цяо, который, как оказалось, все так же сидит на своем месте, не меняя позы.

– Так ты по костям гадать умеешь?!

Шэнь Цяо рассмеялся:

– Если честно, гаданием это не назвать, ведь и у бедняка, и у богача на руках есть все подсказки. Умение пустяковое, но полезное, чтобы хоть как-то прокормиться.

И все же Чэнь Гуну стало любопытно.

– А можешь и мне погадать? Ждет ли меня богатство и счастье в будущем?

– Покажи мне ладони, – согласился Шэнь Цяо.

Чэнь Гун протянул ему руки, и слепец какое-то время водил по ним пальцами. Закончив с этим, он сообщил:

– Целыми днями ты носишь тяжести – скорее всего, работаешь поденщиком в рисовой лавке или на пристани… не так ли?

– Что еще скажешь? – поторопил его Чэнь Гун. Он совсем не был глуп и знал, что по мозолям на его руках любой догадается, кем он трудится.

– Ты упрям и с детства отличаешься жестким нравом: обид не терпишь, поражений не признаешь, к тому же несколько недоверчив. В юности ты рассорился с домашними и ушел куда глаза глядят. Вероятнее всего, дома у тебя либо отчим, либо мачеха.

Глаза Чэнь Гуна округлились.

– А еще что?

Шэнь Цяо засмеялся.

– Сейчас время неспокойное, возможностей у таких, как ты, много. С твоим нравом нужно идти в армию – там ты сможешь преуспеть.

– И как ты все понял? – поразился Чэнь Гун.

Шэнь Цяо стал охотно объяснять:

– Произношение у тебя местное, значит, ты не из бездомных скитальцев, бегущих от голода. Но у местных обычно есть где жить, стало быть, у тебя дома случилось несчастье. Учитывая твой характер, надо полагать, что ты, скорее всего, рассорился с родными. Но даже так тебя бы никогда не выгнали, будь твои отец и мать живы. Разве они смирились бы с тем, что ты ночуешь на улице под дождем, обдуваемый всеми ветрами? Вот и выходит, что либо твой отец женился на суровой мачехе, либо родители рано умерли.

Подробное объяснение более или менее удовлетворило Чэнь Гуна, и он только спросил:

– Тогда откуда тебе знать, что в армии я преуспею?

– Ты не стал терпеть обид от мачехи, – подхватил Шэнь Цяо, – и разгневался так, что ушел из дома. Посчитал, что лучше уж жить на улице, чем с ней. А прошлой ночью ты подрался с нищими ради одной лепешки с ослятиной. Очевидно, ты безжалостен и к себе, и к другим. Вот и выходит, что ты больше всего годишься для военной службы.

Чэнь Гун на это презрительно фыркнул:

– Ясно все с тобой, нашего брата ты презираешь. Глядишь свысока на тех, кому даже жрать нечего, вот и приходится отнимать у таких, как ты! Ходишь вокруг да около и в глаза надо мной смеешься!

Шэнь Цяо с улыбкой возразил:

– Я и сам бедняк, у кого за душой ничего нет, так зачем мне смеяться над другими? Ты ведь сам только что попросил меня погадать, и я просто объяснил на твоем же примере, как у меня это получается. Разве я не попал в точку? Пусть больших денег мое занятие не приносит, но на еду хватает. – Раз горазд складно говорить и делать вид, будто все на свете знаешь, как так вышло, что без денег остался? Тебя бандиты по дороге ограбили?

– Может, и ограбили, только я не помню, – примиряюще согласился Шэнь Цяо. – Да и говорю не всегда складно: порой голова прекрасно соображает, а порой – совсем худо. Очень многое из прошлого мне помнится смутно. Хорошо, что ты разрешил мне остаться здесь, а иначе я бы не знал, куда идти, где переночевать. Может, это и малость, но я очень признателен тебе за это.

Услышав слова благодарности, Чэнь Гун несколько приободрился и присмирел. Даже вытребованные лепешки с ослятиной он счел вполне заслуженными, как будто и вправду защитил Шэнь Цяо от нищих.

– Ну, тогда завтра с тебя еще три лепешки с ослятиной! И не думай, что раз всякого наговорил, отвертишься от платы!

– Как пожелаешь.

На следующий день Чэнь Гун тоже вернулся лишь в сумерках – и его снова ждали три лепешки с ослятиной. Шэнь Цяо оставался на прежнем месте, но на этот раз не просто сидел, а, держа такую же лепешку, медленно ел, да так, что казалось, будто лакомится чем-то изысканным, а не дешевой снедью. «Во строит из себя!» – презрительно фыркнув, решил про себя Чэнь Гун и отвернулся. Развернув свой бумажный сверток с лепешкой, он, недолго думая, впился в нее зубами.

На третий день все снова повторилось, и Чэнь Гун, зная, что уговор будет исполнен, не стал ничего беречь, а проглотил сразу три лепешки. К тому времени между ним и Шэнь Цяо воцарился мир, но разговориться они так и не смогли. И не потому, что пришлый был неприятным человеком – как раз наоборот. Шэнь Цяо неизменно благожелательно отвечал на все вопросы юноши, какие бы тот ни задал. Но Чэнь Гун все равно чувствовал, что они слишком разные, чужака он совершенно не понимал, и оттого их беседы скоро обрывалась. Чэнь Гун попытался было строить из себя невесть кого, злиться и ругаться на Шэнь Цяо, но с ним это было бесполезно – все равно что по хлопку кулаком бить. Вот вроде и показываешь, что самый сильный и главный, а вроде и не признают тебя таковым, но не смеются и не возражают, отчего сам же и обижаешься.

Чэнь Гун нутром чуял, что Шэнь Цяо не так-то прост, и не только потому, что тот всегда ходил опрятным и казался человеком ученым и благовоспитанным. Было еще что-то, чего Чэнь Гун не мог толком ни понять, ни объяснить, но это ставило Шэнь Цяо выше него самого, даром что оба нищенствовали и нашли приют в руинах заброшенного храма. Это смутное чувство раздражало Чэнь Гуна, за что он невзлюбил самого Шэнь Цяо.

Как уже упоминалось, из всех углов храма нещадно дуло, отчего к ночи страшно холодало. Кроме Шэнь Цяо и Чэнь Гуна там обитали только крысы, коих развелось великое множество. И, по-видимому, одна из них как раз цапнула Чэнь Гуна за палец ноги – башмаки его давно прохудились. Чэнь Гун закричал и вскинулся, но подниматься, ловить крысу и вымещать на ней злость поленился. Вместо этого юноша лишь поплотнее свернулся в клубок и постарался заснуть.

Ветер не унимался, все завывал и свистел, но тут у входа в заброшенный храм послышались чьи-то шаги. И кому в такую непогоду понадобились руины?

Чэнь Гун уже почти забылся беспокойным сном, когда его кликнул Шэнь Цяо:

– Слышишь? Кто-то пришел.

Юноша неохотно разлепил глаза и сразу заметил, что по стенам ползут чьи-то тени. Судя по всему, какие-то люди, вооружившись дубинками, почти на ощупь крались к ним. И двое во главе этого сброда показались Чэнь Гуну весьма знакомыми. Он пригляделся и узнал в них нищих стариков, которых он на днях прогнал. Вздрогнув, Чэнь Гун окончательно проснулся и вскочил на ноги.

– Эй, что это вы задумали?! – закричал он.

Ему ответили смешками.

– Старший Чэнь, а Старший Чэнь! Чего это ты струхнул? Не ты ли на днях так важничал, что не побоялся прогнать нас взашей? Ну а теперь мы позвали с собой наших братьев из клана городских нищих. Вот и поглядим, сколько в тебе осталось смелости и высокомерия!

Чэнь Гун презрительно сплюнул и дерзко спросил:

– Что за клан нищих выискали? Да просто попрошаек отовсюду надергали, в кучу собрали и кланом обозвали! И как только наглости хватило!

Нищие от его грубости рассвирепели:

– За ним смерть пришла, а он все препирается! Ну, тогда пощады не жди! Слушайте, братья, эта сволочь заняла нашу вотчину! А что до пришлого, так у него явно денежки водятся! Вот схватим его, разденем донага, все продадим и на вырученное угостим братьев вином!

По Чэнь Гуну сразу было видно, что взять с него нечего, и даже если в карманах найдется немного монет, на них ничего, кроме парочки баоцзы, не купишь. Второй, одетый в чистые опрятные одежды, обещал куда большую наживу. За один только халат можно было б выручить не один десяток вэней.

С обещанием нищего старика на Чэнь Гуна разом набросились пять или шесть теней. Пусть тот и отличался грубой силой, но все еще был слишком юн и недостаточно крепок, к тому же попрошайки решили взять его числом. Очень скоро они сбили Чэнь Гуна с ног и принялись безжалостно избивать, целясь в лицо и туловище. И хотя убить его не пытались, но и щадить не желали – скоро изо рта Чэнь Гуна полилась кровь. Уцелеть он никак не мог. Ему только и оставалось, что прикрывать самые уязвимые места, чтобы его не запинали до смерти.

Покончив с ним, нищие бесцеремонно обшарили Чэнь Гуна и нашли только тридцать вэней. Поглядев на этот более чем скромный улов, кто-то аж сплюнул от досады:

– Вот уж не везет так не везет! На голодранца наткнулись! Старина Лай, ты же говорил, что при себе у него никак не меньше пятидесяти!

На это Старина Лай заискивающе заулыбался:

– Может, растратил все? Да и пусть себе! У нас еще один есть.

Все разом уставились на Шэнь Цяо. Все это время, пока избивали Чэнь Гуна, он тихо и совершенно неподвижно, словно оцепенел от страха, сидел на полу храма с бамбуковой тростью в руках.

– Может, у него с глазами что-то? – насторожился один из нищих. – Неужто слепой?

Но нищий, которого другие прозвали Стариной Лаем, и не подумал отступить. Надеясь, что в случае чего они просто задавят числом, он крикнул Шэнь Цяо:

– Эй, ты! Отдавай-ка денежки! Отдавай, кому говорят! Тогда дедушки, так и быть, пощадят тебя и не станут бить! Эй! Слышишь меня?

На это Шэнь Цяо медленно покачал головой.

– Деньги я заработал в поте лица. Не отдам.

Услышав его ответ, Старина Лай криво усмехнулся:

– Ох ты какой! Вы поглядите на него! Еще один с характером выискался! Ну, тогда не жалуйся! Два дня назад ты дедушке лепешку пожалел, не отдал, ну а сегодня тебя до нитки оберут и кровь пустят!

Приободрившись от его угроз, нищие всей толпой кинулись на Шэнь Цяо. Точно так же они скрутили и чуть ли не до смерти избили Чэнь Гуна. Противник их не пугал, ведь больше всего он походил на хрупкого ученого, забредшего незнамо куда.

Шустрее всех оказался Старина Лай. Он уже замахнулся, чтобы ударить Шэнь Цяо кулаком в лицо, а другой рукой приготовился хватать его за ворот халата, чтобы затем повалить калеку наземь и уже там, усевшись на живот или на грудь, отделать как следует, но тут… запястье старика пронзила острая боль! Старина Лай не сдержался и завопил во все горло. Он еще толком не понял, что с ним случилось, а на его поясницу уже обрушился удар, второй, третий… От этого старик завалился куда-то вбок и заодно сбил с ног одного из товарищей – оба кубарем покатились по полу.

В заброшенном храме не было ни фонаря, ни свечки, к тому же стояла глубокая ночь и завывал сильный ветер, а тусклая луна то и дело скрывалась за тучами, отчего никто не мог толком разглядеть, что творится вокруг. Почему вдруг упал Старина Лай, нищие так и не поняли, а потому и не подумали отступить. Они медленно окружали Шэнь Цяо, собираясь напасть.

Но тут послышались глухие удары и шлепки по полу – это несколько бродяг, получив по заслугам, свалились как подкошенные.

– Что за колдовство?! – в страхе вскричал Старина Лай, однако уйти и не подумал. Вместо этого он медленно поднялся на ноги и с воплем бросился на пришлого.

Зрение к Шэнь Цяо возвращалось очень медленно, к тому же ночью, при тусклом свете луны, он различал лишь расплывчатые тени, что и сыграло с ним злую шутку. Он упустил Старину Лая из виду, и нищий, напрыгнув на него, повалил Шэнь Цяо на пол, после чего ударил того прямо в солнечное сплетение – Шэнь Цяо задохнулся от боли.

Сбив несчастного с ног, Старина Лай попытался отобрать у него бамбуковую трость, но не тут-то было: поясница у старика мигом онемела, и он увидел, что трость летит прямо на него. Казалось бы, уклониться от нее или схватить – дело нехитрое, однако, когда Старина Лай протянул к ней руку, трость ловко обошла ее и без жалости обрушилась прямо на переносицу – нищий завопил и схватился за нос. Между пальцами хлынула кровь. Забыв и о себе, и о противнике, старик повалился на пол и стал кататься, вереща от боли.

Такого от слепца никто не ожидал. Чэнь Гун так и застыл, будто громом пораженный, наблюдая, как бамбуковая трость разит врагов справа и слева. Отчего-то казалось, что удары сыплются как придется, без особого разумения, однако никто из нищих так и не смог приблизиться к Шэнь Цяо. И скоро по полу разрушенного храма катался со стонами не один только Старина Лай, но и все его товарищи.

– Я уже проявил к вам снисхождение, – прервал молчание Шэнь Цяо, – но вы и не подумали уйти. Ждете, когда я тростью выколю вам глаза и вы станете такими же слепцами, как я?