Текст книги "Кантианские вариации"

Я уже говорил, что понятия пространства и времени вводятся у Канта на уровне непосредственных единичностей, которые не имеют за собой референта. Они ничего в мире не обозначают. Пространство и время есть наши пространственность и временность в мире, присутствие в мире в качестве понимательной материи этого мира. Они суть пространство и время активности, которую мы сознаем. И в этом смысле пространство и время есть физика, или своего рода формальная физика – это буквальные слова Канта. Он говорит о том, что философия, конечно, не содержит теорию движения, но она берет движение со стороны сознания движения. И в этом смысле учение Канта о пространстве и времени есть учение о некоторой формальной физике как основе и условии всего здания физического знания, в котором будут содержаться термины, указывающие на законы, на физическое пространство и время и так далее. В пространстве опыта предмет внешен самому себе, а для меня интуитивен, поэтому Кант называет пространство и время интуициями. Интуитивен, то есть непосредственно различителен. Иными словами, я там, а не он во мне. Пространство и время не есть галлюцинации в сознании, не есть какие-то прирожденные рамки нашего сознания, но наше там присутствие. Пространство и время суть термины нашего там в мире присутствия.

Так вот, это расположение дано наблюдающему в виде единичного представления, состав которого различим непосредственно и в то же время охватывает все то, что может быть в принципе получено извне. Тем самым как бы уже внизу этого дискретного многообразия, состав которого различим и дан непосредственно, содержится охват на все пространство и время, на все целое, то есть на абсолютное пространство и время, в эфире которого купаются (эфиром которого омыты) все предметы, о которых вообще можно высказываться в терминах физических законов. Значит, пространство внизу является основой той всеобщности, которую мы получаем наверху, приводя в движение рассудок и разум. И мы не можем избежать того заключения, что пространство, о котором говорит Кант, есть пространство наблюдателя, данное в форме двух единичностей – единичности формы созерцания, которая есть дискретное многообразие, и какой-то второй единичности, которая непрерывна, представляет собой некоторый континуум сверхэмпирического непрерывного сознания, омывающего весь мир и содержащего его в себе, как если бы абсолютное пространство было некоторым вместилищем, тем, внутри чего помещался бы мир. Тем самым, начав движение дискретно внизу ленты Мёбиуса, мы можем плавным образом перейти к непрерывности, континуальности. Всеобщность и необходимость суждений, высказываний, движение которых описывается движением точки на поверхности Мёбиуса, являются континуальным, а нелокальным свойством отдельных представлений, или продуктом обобщения наблюдений.

Исходя из того, что созерцание внешнего не есть просто созерцание того, что вне нас (а вне нас могут быть миллионы существ, которые экранируют себя по отношению к нам), зная о том, что у вас есть экранирование, в том числе меня, вашим пространством, что есть прорастания внутреннего мира, я, по Канту, не могу сказать, что я вас воспринимаю как внешние явления. Если бы я мог включиться в вас и представить вас расположением своих понимательных субститутов материи, непосредственно различительной,– тогда я бы мог говорить о том, что я вас воспринимаю как внешние явления, но тогда я уже не мог бы ничего говорить о вашей душе. Как говорит Кант – гениальная фраза,– в строгом смысле слова мы вовне вообще не встречаемся с одухотворенными, или одушевленными, существами. Если я вас воспринимаю как внешнее явление, то никакого отношения к душе, к одушевленности вы не имеете, а если я предполагаю в вас одушевленность, то, во-первых, не на основании эмпирического опыта, а на каких-то других основаниях, и, во-вторых, я не могу построить никаких объективных утверждений о вас. Я не могу протянуть вас по всем переходам поверхности Мёбиуса. Кант четко осознает, что наблюдение свободных явлений (а свободным явлением он полагает самоаффекцию, действие на меня Я как представителя внутри меня независимого мира – Я действует на эмпирическое Я) покоится на иных правилах. В наблюдении свободных явлений нарушается правило внешнего пространства, отделимого от объекта наблюдения, отделимого так, что это внешнее пространство объекта становится пространством моего наблюдения. Свободное явление не может быть предметом, как не может быть предметом совесть, свобода как таковая. Свободу мы не можем обосновать. Попытка обосновать свободу была бы как раз нарушением условия, на котором случается свободное явление, – а случание свободных явлений есть основа и условие того, что мы вообще можем организовать и осуществлять эмпирический, научный, объективный опыт. Сделать же условие опыта, в свою очередь, предметом внутри опыта мы не можем и не должны. Что такое совесть? Голос во мне категорического императива, говорит Кант. Это есть то, в чем я не могу иначе, без каких-либо оснований. Следовательно, это то, что является основанием самого себя. Одновременно это определение свободы и определение необходимости. Не той необходимости, в терминах которой формулируются физические законы, связывающие явления опыта, а той, о которой можно иметь лишь сознание и о которой Кант говорит: сознание есть только форма сознания. Когда я говорю «я не могу иначе», я говорю только о форме. Она есть высший закон нравственности, закон в той мере, в какой он ничего конкретного не выражает. Он не указывает ни на какое содержание, которое было бы привилегированным, особо ценным, которое было бы высоким, высокой ценностью, – он указывает лишь на самого себя, то есть на проявление в нас независимого мира, голос которого мы можем только слышать или сознавать. Подчеркиваю: сознание есть лишь форма. Представление «я мыслю» есть лишь форма сознания, то есть одновременно и созерцание и мышление, и эмпирическое и вневременное, и знание и незнание; сознание есть то, благодаря чему знание есть знание, потому что если бы не было сознания, то не было бы знания. Но в этом знании я не могу знать сознание, не могу сделать его предметом. В этом смысле сознание есть некоторое мыслящее представление, или, как говорит Кант, логическая личность (но не практическая, хотя сама эта логическая личность нами фиксируется лишь на уровне стихии практического). Это есть мыслящее представление, непосредственно содержащее знание и являющееся условием того, что все остальное может быть знанием. Сознавая, я имею непосредственное знание некоторого содержания, за которым не стоит никакого референта. Одновременно это и универсальное сознание, то есть вмещающее в себя весь мир наподобие того, как абсолютное пространство вмещало бы в себя все пространственные и временные предметы.

Тем самым мы ответили на вопрос, который у нас уже фигурировал. Помните, я говорил о протоявлении. Так вот, пространство и время суть протоявления, или явление явления, праформа всякого явления. Значит, внизу мы имеем дело с протофизикой, или формальной физикой. Пространство и время суть формальная физика. А наверху плавным продолжением этого на уровне чистого сознания трансцендентальной апперцепции мы имеем протологику в виде тавтологий бытия и понимания. Тавтологии бытия и понимания закодированы в представление «я мыслю», которое мы можем лишь раскодировать.

Лекция 12

Мы продолжаем нашу тему. Я кручусь вокруг нее с большим скрипом, потому что, в отличие от Декарта, который для нас почти легенда, – а всякая легенда содержит много пустот, поддающихся заполнению нашим воображением, – Кант очень техничен, у него очень много техники. Работая с Кантом, мне пришлось сделать много письменного текста, и он очень сильно мне мешает, потому что это две совершенно разные вещи – строить текст и рассуждать перед вами.

Мы говорили о трансцендентальной апперцепции как принципе, который лежит у Канта в основании дедукции категорий. Однако это, конечно, основа не только дедукции категорий, но и многого другого. В трансцендентальной апперцепции мы зафиксировали проблему существования. Сейчас я кратко обозначу ее в исходном значении, и это значение замкнет многое из того, о чем я говорил, поставит многое на свои места. На кантовском когито (это характерная оговорка – я называю когито то декартовским, то кантовским; речь идет, по моему глубокому убеждению, об одном и том же, и поэтому ошибка это оправданная, можно называть и так и так – это действительно настоящее декартовское когито у Канта) задана одна связка. С одной стороны, это связка существования, а с другой стороны, это то, что я называю топосом или топологическими содержаниями сознательной жизни, для обозначения их я возьму раннюю формулировку Канта – общение, или сообщенность субстанций. В языке Канта это выражено так: должно определиться существование и общение, а если они определились, то определились вместе. Это и есть формулировка того, что Кант называет трансцендентальным основоположением. В «Критике чистого разума» Кант говорит, что условия опыта есть одновременно условия объектов опыта, то есть условия тех предметов, относительно которых мы вообще что-то из содержания нашего сознания объективируем.

Я хочу привести одну очень странную кантовскую фразу – эта формулировка взята мной из ранней его философской работы «Новое освещение первых принципов метафизического познания» (1755). В ней Кант говорит о проблеме существования действительного взаимодействия субстанций, или их общения друг с другом. Здесь обязательное слово – действительное. Это не просто слово– прилагательное или просто употребленное нами наречие. Действительная связь – это та, относительно которой у нас имеется возможность ее допустить, предположить действительный акт восприятия или какое-то идеально предполагаемое, но возможное восприятие. Я все время, если мы помните, вел тему нахождения в действительной связи как чего-то, имеющего необратимую сторону и важного самим фактом существования, фактом, что это случилось, а не только содержанием. Канта интересует проблема адеквации как факта адеквации. Он с самого начала крутился вокруг этого факта адеквации, который, в свою очередь, случается по законам того же мира, который формулируется в содержании адеквации. И вывод его такой: «Существует действительное взаимодействие субстанций, или их общение друг с другом, вызванное подлинно действующими причинами, так как тот самый принцип, который обосновывает существование вещей, показывает и их подчинение этому закону, а тем самым посредством тех же определений, которые связаны с началом его существования, обосновывает и общение этих вещей друг с другом»[45]45
  Кант И. Сочинения.– Т. 1.– С. 313—314.


[Закрыть]. В сущности, юноша Кант формулирует здесь принцип трансцендентального основания.

Значит, мы говорим о чем-то как о существующем, и говорение о существующем предполагает первосуществование, а именно существование Я, которое есть слово, обозначающее то место незаместимости, которое занимает когитальный акт. Это некая пустота, незаместимо оставленная для этого акта, совершаемого как единичный, индивидуирующий. Им доопределяется мир. Мир, как и Я, по Канту, не доопределены. И вся кантовская революция, так называемая коперниканская революция, состоит в постулате, или аксиоме, что субъект неопределен. Если бы он был определен до того, что я назвал фактом, до «действительной» связи – то мы имели бы разгул антропоцентризма, или антропоморфизма. Определилось Я, и вместе с ним доопределился мир – мир доопределился минимум-существованием; нечто минимально является миром, и нельзя пройти ниже существования некоего сознательного существа (оно минимум целого), которое вне и помимо минимума не определено и, следовательно, не определяет мира. А если случилось, выполнилось это незаместимое, единичное и в этом смысле индивидуальное, то определился и мир в том смысле, что задана и определилась сообщенность субстанций, содержащая тавтологии, содержащая избыток расширенной души.

Сообщенность есть термин, который обозначает то же, что термины «согласованность», «гармония», «систематическая связь» и так далее. Сейчас я попытаюсь пояснить все эти термины на аксиоматическом и одновременно на интуитивном уровне. Сообщение субстанций есть согласование их по всему пространству, являющееся условием эмпирических актов общения и понимания. Скажем, есть представление о добре, и кантовская трансцендентальная точка зрения состоит в том, что если люди разделяют и понимают идеалы добра одинаково, то это и означает, что они согласованы – их согласованность есть условие понимания, а не продукт понимания. Чтобы нам понять друг друга в наших представлениях, что добро, а что зло, мы уже должны быть согласованы на эмпирически не связанных друг с другом расстояниях пространства и времени. Обратите внимание, ведь это просто аксиома, она недоказуема, и доказывать ее не надо – она абсолютна, неизбежно нам понятна, и мы должны ее принять. Если согласования нет, то сообщить ничего нельзя. Не согласование достигается сообщением, а, наоборот, сообщенность имеет своим условием согласование. Если мы разделяем одни и те же идеалы добра, и, высказав их, понимаем друг друга и соглашаемся, то, значит, мы уже были согласованы в них до этого. И согласованность до была условием, что случилось наше эмпирическое общение, что мы одно и то же признали добрым. То же самое относится к истине, к красоте. Не случайно у Канта везде появляются тавтологические формулы: красота – это то, что всеобщим образом считается красивым. Ведь здесь фактически сказано, что красивое красиво…

Возвращаюсь. Я сказал, что если случилось существование, то случилось и сообщение, то есть сообщенность субстанций, которая является предсогласованностью для любого эмпирического общения. Тем самым, если есть существование, мы должны по отношению к непрерывному континууму, в котором это существование случилось и который открывается случанием этого существования, принять аксиому согласованности всех существ по всем точкам пространства и времени в этом континууме. Эта аксиома соответствует нашей простой интуиции. Она ясна и неминуема. Она опирается на наш опыт жизни – мы просто не обращаем на это внимания, не эксплицируем в качестве аксиомы. Существует некая согласованность, которая далее неразложима. Помните, Кант в работе о Сведенборге вдруг говорит о системном устройстве некоторого невидимого мира с невидимыми существами, то есть мира душ, который предполагается Сведенборгом. И Кант говорит, что он принимает факт согласованности существа до того, как вспыхнут акты в пространстве и времени. А они разнообразны, многообразны, единичны. В эмпирическом срезе между ними могут быть самые различные связи. Но они уже согласованы. Почему они согласованы? Да просто потому, что в этом пространстве случается, что люди понимают друг друга и разделяют одни и те же идеалы. И достигают они этого не тем, что друг друга убеждают, что-то формулируют, аргументируют, передают и в этом смысле согласовывают (как согласовывают коллективное представление, вырабатывая «общее мнение»). Нет, это понимание аксиоматично. Значит, все уже понимали и я понимал. А необходимость что-либо объяснять говорит о том, что согласования нет и никогда не будет. Такова наша эмпирическая жизнь, где мы все время объясняемся. Но сам факт, что приходится объясняться, например, мужу и жене, говорит о том, что все уже безнадежно запутано, что в этом пространстве ничего не будет и нужно выходить в другое пространство. Или мы понимаем или не понимаем и не поймем никогда. Это, конечно, вопрос попадания в пространство понимания или выпадения из него, но это не психологическая проблема неспособности понять. Это продукт совершенно другой, космической игры.

Повторяю, тот же принцип, который обосновывает существование вещей,– показывает их подчинение закону общения, и тем самым посредством тех же определений обосновывается общение вещей друг с другом. И эта внутренняя структура не зависит от слов, они могут быть разные, просто это внутренняя структура трансцендентального аргумента у Канта. Все, что Кант называет трансцендентальным, мы можем называть элементом или стихией. Обозначим это условно – пси, оно будет относиться к тому, что я называл верхом, и обладать странными свойствами. Пытаясь понять пси, мы должны представить его расположенным – согласование есть то, что расположено одновременно в разных точках: у вас и у меня, если мы понимаем друг друга, у вас и у Платона и у любого другого сознательного существа в любое другое время и в любом другом географическом пространстве, там, где мы вступили в общение и сказали – это человек. Мы можем сказать – это человек, когда это очерчено одновременным бытием в разных местах, случается в разных точках чего-то всеохватывающего и в то же время невидимого, потому что мы видим предметы понимания, а согласование понимания мы не видим. Мы договариваемся о предметах, они видимые, и знаки, их обозначающие, тоже видимые, но условием того, что все это сцепилось на эмпирическом уровне, является некая согласованность, и это невидимое нами условие.

Я уже говорил, что человек у Канта не предмет науки, но объект, дающий язык, в том числе самой науке. Это существование, случившееся в мире, и общение, сообщенность, согласованность, завязавшееся пси – принцип существования, являющийся одновременно принципом согласованности субстанций. И это есть язык. Понятно, что под языком я в данном случае не имею в виду эмпирические вещи, называемые языком, я просто пользуюсь имеющимся словом. А имею я в виду очень простую вещь – то, что человек, существование, случившееся в мире, есть трансцендентальное существование, то есть относящееся к тому, что случается в виде факта, допускаемого законами мира, которые формулируются в содержании этого факта. Это и есть трансцендендентальный срез, или срез трансцендентального аргумента, который был изобретен Кантом. Эта же проблема выражена у него в таких словах: «…если бы мир не имел отношения к первым источникам нашего знания (а первые источники задаются аксиомой согласованности, аксиомой минимума существования и аксиомой взаимопроникновения существ), то мир был бы непознаваем, мы не могли бы понимать и познавать этот мир». Другими словами, в мире в принципе не может случиться не понимающее его существо, хотя бы потому, что если мы что-то называем миром (в силу принципа необратимости), то в нем уже случилось, реализовалось физическое условие понимания. Или иначе: мир устроен так, что в нем возможен незаместимый акт-минимум существования такого существа. И одновременно этот же акт определяет распростертость по всему пространству. То есть наше существование всегда в связке с элементом пси, или трансцендентальным элементом, или трансцендентальной, сверхчувственной материей. Теперь я называю это еще языком.

Значит, я сказал, что человек есть объект, дающий язык, он есть нечто вроде пробного тела или пробного существования, дающего язык. Введя аксиому согласования, я объяснил, что язык можно рассматривать как средство взаимопонимания и общения и что в каком-то смысле языком является также условие языка, условие того, что в этом языке может случиться взаимопонимание нашего эмпирического языка. Если мы поняли друг друга, значит, мы были согласованы. Это согласование как условие понимания я теперь и называю языком. Топологическое дано как единое, единичное по всему миру. Помните, Кант называет мир индивидом, что есть одновременно следствие из его теоремы сознания: «Сознание есть нечто, что существует в одном экземпляре». Нет многих сознаний. То, что нам представляется многими сознаниями, в том числе помеченными чувством, или знаком Я,– это уже конструкции, вторичные структуры в лоне того, что существует одним экземпляром, что есть уникум, одно-единственность, данность в одном экземпляре, индивид. И это есть сознание. Понимание, о котором я говорил, есть Одно. Его ведь нельзя разделить между мной и вами. Если мы поняли друг друга, значит, вы уже понимали то, что я говорю. Значит, это было и у меня и у вас. Непрерывное многообразие, представляющее собой Одно. Сознание дано в одном экземпляре.

Есть один очень интересный мыслитель-физик, который всю жизнь полагал, что призван заниматься философией, а вот занимался почему-то физикой. В физике, которой он вынужден был заниматься, он сделал одно из решающих открытий в XX веке, открытие, лежащее в основе квантовой механики. Я имею в виду Э. Шредингера. Ученые с большим почтением относились к его работе в физике, но скептически пожимали плечами по поводу его философских экскурсов. Однако я думаю, что его физические открытия имели условием его философскую одухотворенность. У Шредингера есть блестящая работа, представляющая собой цикл из нескольких лекций, прочитанных в одном из Лондонских колледжей, под названием «Материя и сознание». Там как раз есть мысль, что сознание такой объект, который отличается свойством быть данным в одном экземпляре. Кстати, это обстоятельство не зависит и от различий между восточным мистицизмом и европейской философией. Нет философии, которая не считала бы, что сознание существует в одном-единственном экземпляре. Мы внутри этого экземпляра, и потому иллюзорными являются многие философские проблемы. Что такое феномен интерсубъективности? Как нам проникнуть в сознание другого? Для Канта это были псевдопроблемы, индуцированные предметной видимостью, которая рождается в рамках сознания как чего-то, что дается одним экземпляром, но рождается на других его этажах в виде необходимых иллюзий. Интересно, что у него тема необходимых, естественно возникающих иллюзий – основная. В терминах необходимой иллюзии Кант анализирует разум. И везде структурой возникновения иллюзий оказывается естественным образом происходящее нарушение в наших представлениях – нарушение принципа одно-экземплярности сознания как космологического участника до-определения и индивидуации мира (из числа возможных миров). Отсюда происходит и эвиденцирующее, или экземплифицирующее, тело когито.

Так вот, этот язык задает одновременно и низ. Помните, я говорил о неких существах, существоподобных образованиях как определенного рода телах. При этом я брал пространственно-временные формы в качестве некоторых наглядных телесных систем отсчета, то есть понимательных расположений, на которые все другое, так сказать, понимательно проецируется. На чем мы понимаем это другое? На пространстве как форме мы понимаем все пространственно значимые утверждения, или утверждения о физическом пространстве. Все физические процессы в мире, которые локализуются и описываются с применением пространственной терминологии, мы понимаем на модели (или по модулю) этого пространственного существа, мы черпаем данные и одновременно их понимание из этих формальных (органически не происходящих) созерцаний (Кант должен был бы назвать их непатологическими перцепциями), из этих до и после, случившихся в мире и в нем определившихся именно указанным (трансцендентально возможным) образом. И только после этого мы можем определенно говорить о чем-то, что в мире происходит до и после или движется по такой-то траектории, то есть по пространственной линии. Это не результаты познания, а источники опыта.

Кант говорит, что время впервые дает объект. При этом имеется в виду время как пространственно связанная форма, случившаяся в этом мире, ибо в другом мире могла случиться и иная; случившись, она дает то, о чем мы говорим как об объекте. И в этом смысле время априорно, субъективно или идеально, что предшествует всем другим определениям, и его нельзя устранить. Что бы мы потом ни говорили и ни делали, эту первичную интуицию, нас самих определившую в качестве возможного объекта в мире, мы будем выполнять, или тащить за собой, во всех последующих и более сложных наших актах. Даже строя неевклидову геометрию, мы понимаем ее на специально изобретаемой модели, где принципы неевклидовой геометрии были бы непротиворечивым образом разрешимы. Эта модель будет трехмерной. У нас она будет трехмерной. Кстати, Бельтрами и придумывал некую псевдоевклидову сферу, на которой он мог показать логическую непротиворечивость (и тем возможность) неевклидовой геометрии.

В несколько иной форме приведенное выше рассуждение Канта может звучать так: время и пространство являются не определением вещи (или не определением вещей самих по себе), а способом представлять себя в качестве объекта. Или, как я еще говорил, в качестве пробного тела, или пробного существования, уже наделенного языком, на котором мы можем начать объективно высказываться. Ведь что такое говорить, высказываться? Это значит объективировать содержание нашего сознания, приписывать содержания предметам, то есть отделять некоторое объективное мыслительное содержание от состояний нашей психики. Повторяю, время и пространство суть не определение вещей, а способ представить себя в качестве объекта, допускаемого законами мира. И тогда понятно, о чем здесь идет речь, что здесь заварилось, и почему я пользовался геометрической аналогией, почему я считаю, что именно геометрическая аналогия, как некая машина, развернула и повела мысли Канта – до этого как-то не связанные у него одна с другой и не укладывающиеся в картину – по определенным траекториям.

Я напомню, о какой картине идет речь, одним выводом. Может быть, это сделает все понятнее. Я говорил, что у Канта все выстраивается вокруг оппозиции внутреннего и внешнего. Внешнее – все то, что пространственно артикулировано. Это не просто то, что вне нас, но то, во что мы включились и смогли представить собой, своим пространством и своим временем. С другой стороны, внутреннее – это некие состояния материи и состояния духа. Или иначе: всякое внутреннее есть нечто аналогичное, подобное способности определять себя в действии на основе какого-то представления. Монада в лейбницевском смысле – это точка сферы действия, такая, что она сама себя определяет к действию на основе представления, а представление и есть внутреннее состояние. Поэтому когда Кант будет говорить, что материя по определению не имеет внутреннего, – желая тем самым сформулировать четкий, незыблемый принцип, лежащий в основе всякого физического исследования, – то будет иметься в виду, что материя по определению есть то, что целиком расположено пространственно, что не имеет ничего внутреннего. Для нас невозможен аргумент, или отсылка, то есть какое-либо обращение к угадываемым внутренним состояниям. Внутреннее есть что-то, для чего мы не имеем внешнего созерцания. Ваше внутреннее есть то, во что я не могу включиться, чтобы дать его своим пространственным расположением. Кант скажет: у меня нет для этого созерцания. А все то, для чего нет созерцания, неразрешимо в терминах опытного знания и, следовательно, не может быть предметом познания. Внутренняя материя непознаваема.

При этом Кант все время имеет в виду некие динамические состояния. Мир в абстрактном смысле есть очаги и точки действия сил. Значит, с одной стороны, можно задать правила, по которым все внутреннее можно свести к его внешне выраженным эквивалентам, например силы свести, или засекать их по выражениям в пространственных расположениях, что физика и делает. Поэтому понятие силы всегда ведет в физике призрачное существование – то выходит на первый план, то куда-то уходит. Физика строится то без понятия силы, то с этим понятием. И вот Кант вдруг замечает (здесь начинает как раз работать то, что я называл геометрической аналогией), что наука как таковая есть прежде всего относительность. Кант был одним из первых, кто вслед за Декартом сделал этот вывод. Декарт и Кант – первооснователи принципа относительности, философского смысла физического принципа относительности. Кант фанатически твердо стоит на том, что наука невозможна без выполнения принципа относительности. Что означает принцип относительности с его философской стороны? Что все, о чем мы говорим, всякое качество и свойство, которое мы приписываем предметам, должно быть полностью разложимо в отношениях, полностью задаваться отношениями вещей, оно не может иметь никакого абсолютного смысла – некоего внутреннего свойства, качества, далее неразложимого вот так, которое само по себе было бы присуще предметам. Мы строим научную картину некоторых свойств, разлагая их в отношениях и беря их только в отношениях. Поэтому Лейбниц рассматривает пространство только как отношения реально наблюдаемых тел.

Однако мы наталкиваемся на такие явления и свойства, которые в структуре относительных понятий далее неразложимы, когда в предмете остается что-то неустранимое, несводимое. Все далее несводимое к отношениям и есть то, что составляет проблему внутреннего. Отсюда возникает проблема жизненных форм – сферических треугольников, данных на двух разных половинках сферы, левой и правой руки, левонаправленной или правонаправленной спирали улитки. У Канта эта проблема вдруг заиграла потому, что она является полной аналогией философской проблемы внешнего и внутреннего, или внутренней действенной силы, внутренней действенной сущности вещей, или внутренней субстанциальной формы, как выражались в античности и позже. Как нам уловить то, как вещь сама себя определяет к действию, являясь тем самым абсолютной точкой системы отсчета? Ведь принцип относительности не признает таких абсолютных свойств, или качеств. И действительно, левое и правое не могут быть сведены, иначе теряется физический смысл – физический закон не имеет смысла, если он одновременно не описывает, не отвечает на вопрос, каким образом левонаправленная гайка не накручивается на правонаправленный винт. Приложение понятий относится к физической их осмысленности так же, как приложение винта к этой гайке, в которую он не может войти, ибо она неустранимым образом, далее несводимым отношением направлена, ориентирована. То есть все отношения гайки мы задали в понятиях. Все отношения винта, все отношения руки и так далее описываются понятиями, которые совершенно не зависят, не имеют отношения к тому факту, что левое и правое не конгруируют – что не конгруирует винт с гайкой, понятие с предметом. Предметы оказываются далее неразложимы в отношениях. И вот тут Кант делает свой «простой ход». Он представляет проблему отношения понятия и физического смысла по геометрической аналогии.

Конечно, если не конгруируют левое и правое, то асимметрия остается абсолютным качеством, а принцип относительности тем самым нарушается. Казалось бы, наличие таких далее неразложимых вещей требует от нас строить познание по системе догадок о том, что происходит внутри вещи, беря некоторый внутренний очаг, из которого растут действия, за абсолютную систему отсчета. И здесь Кант строит язык Я – пространство и время выступают как способ представить себя как объект. Речь идет не об описании объекта, а о представлении себя как объекта – и тогда у нас есть пространственно-временная терминология. А с другой стороны, есть аксиома согласования в трансцендентальном элементе пси, расположенном на всех точках пространства, не только на дискретном организме, который есть пространственно-временная форма, своего рода моллюск. Последнее можно понять по аналогии с Эйнштейном. Он уже в общей теории относительности рассуждал о некоторых вещах, которые называл моллюсками отсчета. Моллюски отсчета – некоторые гипотетические, но, как предполагается, телесно-наблюдаемые существа, меняющие свою форму и длительность, щупающие, у которых щупальца одновременно меняются по длине и форме. Вот так надо представить и наши щупальца, которые Кант называет пространством и временем или формами созерцания.