Текст книги "Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника. Первая полная биография"

Вообще-то Эрнест и Дос Пассос встречались мимоходом в 1918 году в Италии и, может быть, еще раз (по словам Дос Пассоса) в 1922 году, однако дружба между ними завязалась только в 1924 году. Дос считал, что это произошло весной, потому что они сидели на улице в «Клозери де Лила», и он с удовольствием заметил, что цветет сирень. В те дни Эрнест был увлечен профессиональными боксерскими боями в Парижском цирке, шестидневными велогонками на Зимнем велодроме, скачками и, конечно, корридой. Дос отмечал «миссионерскую жилку», вынуждавшую Эрнеста пытаться «обратить» друзей разделить с ним его увлечения. Неизбежно, что между двумя мужчинами возникали разногласия, как заметил Дос Пассос в своей автобиографии: «Иногда он вспоминал, что я его соперник по перу, и обрывал разговор или резко предупреждал меня, что я не должен ничего писать о [например] велогонках». Рассказ Дос Пассоса «Июль» появился в августовском номере «Трансатлантик ревью».

Каждый день Эрнест час или два проводил в конторе «Ревью», посвящал несколько часов литературной работе в кафе, а в конце дня иногда боксировал, обычно в спортзале «Американского клуба», расположенном в подвале. Он часто играл в теннис, обычно с Паундом или Гарольдом Лебом, своим новым другом, а также с Уильямом Карлосом Уильямсом, когда тот был проездом в Париже. Эрнест с Гарольдом иногда играли против Билла Буллитта и еще одного приятеля, архитектора Пола Смита, с которым Эрнест боксировал. Леб писал: «Ему мешала боль в колене и больной глаз», что, как заставил его поверить Эрнест, было «отголоском ранений, полученных на службе в Красном Кресте в Италии». Леб отметил, что Эрнест играл в теннис с огромным увлечением и получал удовольствие от хорошего удара.

Похоже, Эрнест стал выделять теннисного игрока Гарольда Леба в качестве особой милости. Леб, высокий и красивый, выпускник Принстона, был родственником богачей Гуггенхаймов. Некоторое время он помогал управлять нью-йоркским книжным магазином «Санвайз терн», куда часто захаживали писатели и другие представители богемы. В 1921 году Леб переехал в Европу и начал издавать, вместе с Альфредом Краймборгом, литературный журнал «Брум», сначала в Риме, а позже в Берлине. В 1924 году «Брум» закрылся, и Леб перебрался в Париж. Когда они с Эрнестом познакомились, Леб только что подписал договор на свой первый роман, «Дудаб», с нью-йоркским издательством «Бони и Ливрайт». Гарольд, благодаря опыту работы в «Санвайз терн» и в качестве редактора «Брума», имел очень хорошие связи, и это не ускользнуло от внимания Эрнеста. В свою очередь, Гарольд нашел Эрнеста «непосредственным». И чем больше он узнавал Эрнеста, тем больше тот ему нравился. Позднее он сделал мудрое наблюдение о том, что это значило – что такой человек, как Эрнест, был писателем. Леб заметил, что после эпохи «Оскара Уайлда и его лилии» можно назвать хорошим предзнаменованием, что такие мужчины, как Хемингуэй, становятся писателями, очищая это ремесло от «инфекции» женственности, гомосексуализма и декаданса. И хотя Леб, скорее всего, сделал это наблюдение одним из первых, мужчины-писатели будут озвучивать его на протяжении всего двадцатого столетия. Декаданс и эстетство 1890-х следовали по пятам модернизма, потому по-прежнему было необходимо, чтобы писатель-мужчина отмежевался от этого «изнеженного» движения.

Подруга Леба, Китти Кэннелл, была невысокого мнения об Эрнесте. Она чувствовала, что в нем есть другая, чувствительная грань и что он скрывает ее, «переигрывая роль брутального, волосатого, неинтеллектуального самца». Леб рассказал, что разногласия между ними усилились, когда Эрнест купил картину «Ферма» Жоана Миро, которой он восхищался. Кэннелл, высокая, белокурая, хорошо одетая, автор статей о танцах и моде, протестовала против трат денег на картины, когда Хэдли носила немодную прошлогоднюю одежду. «И это ее деньги», – добавила Кэннелл.

Поскольку Эрнест по-прежнему был озабочен поисками коммерческого издателя для своих произведений, должно быть, он страдал оттого, что многие его друзья издают книги и заключают договоры на публикации. Дональд Огден Стюарт, писатель-юморист, входивший в группу «Круглый стол алгонкина», только что закончил вторую книгу, а четырьмя годами ранее имел успех с пародией на «Очерк истории» Г. Дж. Уэллса (1920). Дружелюбный, выходец со Среднего Запада, Стюарт был в хороших отношениях с Джоном Дос Пассосом и некоторыми другими, о ком он рассказал Эрнесту – включая поэта Арчибальда Маклиша и его жену Аду, певицу, и невероятных Джеральда и Сару Мерфи, богачей, легендарных устроителей приемов, которые станут большими друзьями Хемингуэя.

Эрнесту удалось заинтересовать корридой сразу нескольких парижских эмигрантов, и, когда Эрнест объявил, что он и Хэдли возвращаются в июле в Памплону на бег быков, Дос Пассос, Стюарт и Леб изъявили желание к ним присоединиться. Старинные друзья Эрнеста, Боб Макалмон и Билл Берд с женой Салли, Чинк Дормен-Смит и друг семьи Джордж О’Нейл, позже примкнули к компании. Это путешествие станет удачной репетицией шумной поездки в Памплону в 1925 году, которая вдохновит Хемингуэя на первый роман – намного веселее и радостнее будущего, с какой стороны ни посмотреть. «Самая дьявольски дикая гульба и веселье, которые ты видел, – писал Эрнест чикагскому другу Хауэллу Дженкинсу о поездке. – Весь город праздновал целую неделю».

Дон Стюарт, похоже, говорил за всех мужчин компании, когда писал, что опасается корриды, потому что Эрнест, по слухам, гонит всех, кому она не нравится. Однако, писал Стюарт, среди «круглосуточно льющегося вина и веселых уличных танцев» он осознал, что бои быков полюбились ему «почти так же, как и Эрнесту». Каждое утро, после сумасшедшего бега от быков по мощеным улицам, один или двое мужчин, обычно Стюарт и Чинк, отправлялись вместе с Эрнестом перед началом боев на арену, когда любителям разрешалось попрактиковаться против небольших бычков с подбитыми рогами. Один раз молодой бык атаковал своего мучителя и прорвался через ограду к первым рядам, где сидели зрители. Дос Пассос успел отскочить, но Стюарта каким-то образом вытолкнули на арену, где его тут же «забодал» бык. И хотя Хемингуэю удалось спасти его от серьезной травмы, Стюарт испытал на собственной шкуре, что разозленное животное, весом почти в тонну, может причинить боль, без разницы, подбиты у него рога или нет. Он отделался парой сломанных ребер. Случившееся будет описано через неделю в «Чикаго трибьюн» и оттуда мигрирует в виде сплетни в литературные круги и превратит Хемингуэя в героя дня. Рождению этой легенды в немалой степени поспособствовало хвастливое письмо Хемингуэя, предоставленное «Торонто стар» даром.

Эрнест и Хэдли никогда не забудут буколическое, мирное окончание этой поездки в Испанию. Они оставались в Памплоне до самого конца feria [исп. празднества. – Прим. пер.], затем отправились вместе с Бердами и Макалмоном в Бургет, баскскую деревню в Пиренеях, недалеко от реки Ирати. Форель клевала превосходно, и Эрнест наслаждался ледяными водами реки и буковыми лесами сельских пейзажей недалеко от Ронсесвальеса, почти не тронутых современной цивилизацией. Поездка укрепила его любовь к Испании, любовь, оставшуюся с ним до конца его дней. «Самая дикая, черт возьми, страна», – сказал Эрнест в письме Хауэллу Дженкинсу. Часть компании затем направится в двухнедельный поход в Верхние Пиренеи, в Андорру, куда Эрнесту тоже очень хотелось пойти. Но их с Хэдли ждала femme de ménage [фр. домработница. – Прим. пер.] с мужем, на попечении которых оставался юный Бамби.

В Париже Эрнест вновь переключился на «Трансатлантик ревью». В мае Форд осознал, что «Ревью», ради выживания, нуждается во вливании денег, и с этой целью уехал в Нью-Йорк, попытаться привлечь к журналу покровителя Джойса, Джона Квинна. Он оставил вместо себя Хемингуэя; в июльский выпуск Эрнест включил рассказ Дос Пассоса, два стихотворения Брайхер и еще два – необычайно эксцентричной баронессы Эльзы фон Фрейтаг-Лорингофен, которая иногда носила вместо шляпки ведерко для угля. (Форд неизменно отказывался публиковать произведения баронессы, и Эрнест с чрезвычайным наслаждением поступил по-своему.) В августовское издание вошли произведения Стюарта, Аша и Гая Хикока, а также рецензия Уильяма Карлоса Уильямса на творчество Макалмона; Эрнест демонстративно приостановил публикацию романа Форда «Некоторые нет», выходившего по частям. В осеннем номере Форд был вынужден извиняться за гадкие замечания Эрнеста о Т. С. Элиоте, сделанные в приложении в память Джозефа Конрада.

К сожалению, Форду не удалось добиться от Квинна финансирования. Когда Эрнест вернулся из Испании, то предложил Форду связаться с Кребсом Френдом, ветераном войны, работавшим в «Кооператив коммонуэлс», теневом чикагском издании, с которым Эрнест сотрудничал в 1920 и 1921 годах. Френд недавно женился на богатой наследнице, значительно старше себя, и вел роскошную жизнь на Правом берегу. Он немедленно согласился ежемесячно давать Форду двести долларов на протяжении полугода, взамен должности «президента» «Трансатлантик ревью». Впрочем, деньги не спасли издателя от головной боли, связанной с журналом. Жена Френда Элизабет тоже заинтересовалась делами журнала и стала настаивать, чтобы средства использовались в первую очередь для погашения долгов «Трансатлантик», а не выплат сотрудникам газеты. Если сотрудники вообще получали какие-то деньги – некоторые авторы, среди них громче всех Гертруда Стайн, поднимали шум по поводу оплаты.

Тем временем Эрнест жаловался Эзре Паунду на то, что «Трансатлантик» уничтожил мои шансы опубликовать этой осенью книгу». Ему «придется бросить писать», говорил он, «потому что у нас нет денег». На сей раз, к сожалению, Эрнест имел веские основания сетовать на бедность. В 1923 году он попросил Джорджа Брикера, мужа сент-луисской подруги Хэдли Хелен, вложить во что-нибудь 19 000 долларов, которые Хэдли держала в облигациях железнодорожной компании. Облигации падали в цене, и Эрнест хотел, чтобы Брикер продал их, прежде чем они обесценятся. Брикер строил большие планы на 10 000 долларов, которые принесли облигации, и отправил Эрнесту и Хэдли отчет о разных предприятиях, в которые он вложил деньги. Однако документы показали, что Брикер вернул на счет Хэдли всего лишь немногим больше тысячи долларов после первоначальной продажи облигаций. Всю весну и лето 1924 года Эрнест гонялся за Брикером, который не отвечал на его письма и телеграммы. И хотя, по признанию Хэдли, каким-то образом им удалось вернуть часть денег, утрата части дохода стала горьким ударом. Железнодорожные облигации добавляли 760 долларов к годовому доходу Хемингуэев – эти деньги они могли не экономить. Им сразу же пришлось отменить запланированные поездки, вроде испанской. Если, конечно, он не найдет издателя для своей книги. Своей «настоящей» книги.

* * *

В 1924 году – в этот год ему исполнялось двадцать пять лет – Эрнеста, казалось, переполняла безграничная энергия. Несмотря на пошатнувшееся финансовое положение, они с Хэдли не только провели месяц в Испании, на корриде, но и отправились в конце года кататься на лыжах в Австрию. Эрнест налаживал новые дружеские связи, отчасти с теми, кто был знаком с важными людьми, отчасти – с теми, кто сам станет важной фигурой, как Дос Пассос. Он был редактором одного из самых влиятельных модернистских журналов, «Трансатлантик ревью». Они с Хэдли гуляли ночью по городу, а днем ходили на скачки или велогонки (спасибо няне Мари Кокотт). Когда к ним приехали друзья из Чикаго, Хемингуэи нашли время показать им Париж, и не только туристические достопримечательности. Они имели возможность показать гостям знакомый им литературный Париж, посетили «Шекспира и компанию» Сильвии Бич и пятничные танцы, организованные Фордом Мэдоксом Фордом. Эрнест показал им редакцию «Ревью» и прошелся с ними по кафе, от «Клозери де Лила» до неизменно популярного «Дом», где их гости имели больше шансов заметить кого-то, кого они знали на родине.

Посреди всей этой суеты Эрнест написал самые значительные за свое творчество рассказы, в том числе «Кошку под дождем», о неудовлетворенных желаниях жены-американки, и «Что-то кончилось», еще один рассказ из серии о Нике Адамсе, где писатель покончил с подростковыми годами героя, потому что «это больше неинтересно». И Хемингуэй тонко объясняет, почему, словами Ника Марджори: «У меня такое чувство, будто все во мне оборвалось». Рассказ «Трехдневная непогода», где Ник и его друг Билл ведут долгую беседу у камина и напиваются, представляется отчасти эпилогом к предыдущему рассказу, но на самом деле это самостоятельная, глубоко трогательная история утраты: того, что было потеряно, когда отношения с Марджори закончились, уже никогда не вернуть – неважно, сколько они с Биллом выпили или сколько раз могли бы благополучно сходить на охоту теперь, когда Ник и Марджори расстались. В какой-то мере это связано с ограничениями мужской дружбы, будто напоминая читателю, что Хемингуэя не следует понимать слишком поспешно. В рассказе «Кросс по снегу», словно из другой эпохи, Ник катается на лыжах в Швейцарии со своим другом Джорджем (вероятно, Джордж Брикер[25]25
  В 1928 году Брикеру будет предъявлено обвинение в растрате 25 000 долларов от имени его банка. Хелен Брикер позже приедет в Париж с детьми и будет зарабатывать на жизнь фотографом.


[Закрыть]) и говорит ему, что у его жены, Хелен, скоро будет ребенок. Джордж отвечает: «Скверно, да?» Нет, ничего, говорит Ник. После того как они соглашаются друг с другом, что в Штатах неважно кататься на лыжах, Джордж задается вопросом, будут ли они еще когда-нибудь вместе ходить на лыжах. «Непременно пойдем, – отвечает Ник. – Тогда не стоит жить на свете», если это невозможно. И опять же в основе разговора между мужчинами-друзьями лежит глубокое чувство потери, на сей раз отчасти из-за утраты мужской дружбы, но больше – потеря всего, что было до этого мгновения, и не в последнюю очередь утрата Ником юности и невинности.

Самый известный рассказ о Нике Адамсе, «На Биг-Ривер», Хемингуэй начал в июне и отложил его на время, пока они с Хэдли уезжали в Испанию. Это был самый длинный рассказ из всего, что он до сих пор написал, и в конце концов он разделит его на две части. События, которые были взяты за основу рассказа, это поездка на рыбалку к Фокс-Ривер в 1919 году. Рассказ начинается в выжженной и пустынной местности возле города Сеней на верхнем полуострове Мичигана. Ник добирается до реки, которая называется Большая река двух сердец [в рус. переводе – Биг-Ривер. – Прим. пер.], потому что имя – это «поэзия», как Хемингуэй скажет позднее. Здесь первозданная природа, деревья не спилены, Ник ищет кузнечиков для наживки, ловит форель, готовит бобы и спагетти на костре на обед и сладкие лепешки на завтрак к утру. Мы знаем только то, что Ник «чувствовал, что все осталось позади, не нужно думать, не нужно писать, ничего не нужно. Все осталось позади». Однако за этим таится нечто большее, читатель понимает, что подтверждается и другими рассказами о Нике Адамсе, что на Ника глубоко повлиял опыт, полученный на войне. Эрнест покажет в эссе «Искусство рассказа», написанном ближе к концу его жизни, что рассказ «На Биг-Ривер» является превосходным примером теории айсберга: за плечами Ника тяжелое ранение на войне, это ощущается читателем несмотря на то, что «война, любые упоминания о войне, все, что связано с войной, опущено».

Хотя рассказы о Нике Адамсе основывались на личных переживаниях Хемингуэя, он старался представить их абсолютным вымыслом. В известном отрывке из письма Гертруде Стайн, где он несколько таинственно говорит, что пытался «создать страну, как Сезанн», он утверждает: «Я все это придумал, и я все это вижу». Однако первые наброски рассказа были прямо автобиографичными, как свидетельствует одиннадцатистраничный внутренний монолог Ника, завершающий черновик. Ник вспоминает предыдущие поездки на рыбалку с Биллом Смитом (в основном Хемингуэй использует настоящие имена), летние месяцы на озере Валлун и бои быков в Памплоне. Что самое примечательное, Ник-писатель, пишет те же произведения, что и Эрнест, он размышляет о рассказах «Индейский поселок» и «Мой старик» (и здесь мы видим реальные названия), а также современниках, Макалмоне и Джойсе. К ноябрю он полностью исключил эту часть, сказав Макалмону, что «весь этот мысленный разговор… дерьмо» и что он испытал «адский шок», когда «понял, насколько он плох». И вот теперь рассказ «заканчивается так, каким он и должен был быть. Просто настоящая рыбалка».

Другой рассказ, созданный в том же творческом порыве, опять же прямо автобиографичен. Действие рассказа, который называется «Доктор и его жена», происходит в Северном Мичигане, а темой его является брак родителей Эрнеста. Доктор хочет договориться с индейцами о распиле бревен, которые река вытолкнула на пляж. Разговор заканчивается ссорой, и работа не закончена. После этого доктор идет в дом и рассказывает о ссоре жене, которая лежит с головной болью на кровати в темной комнате, затем выходит на улицу и сообщает сыну, которого здесь тоже зовут Ник, что мать хочет его видеть. Ник отвечает, что лучше останется с отцом, и они уходят, и Ник говорит отцу, что знает, где можно увидеть черных белок. Одна маленькая деталь подсказывает, что в рассказе вновь был применен принцип айсберга, поскольку она сообщает эмоциональную подоплеку скрытой части рассказа. Эрнест не скрывал, что всегда обвинял мать в том, что он считал «оскоплением» отца. Это оскопление, или обессиливание, обнаруживалось иногда ясно, иногда менее очевидным образом, но в целом он чувствовал, что мать не верит в отца. Эта деталь (единственная, которую Хемингуэй выдумал в рассказе) заключается в том, что жена доктора – последовательница учения «Христианская наука», и номер журнала под тем же названием, а также экземпляр «Науки и здоровья» миссис Эдди лежит на ее прикроватной тумбочке рядом с Библией. Последователи «Христианской науки» не верят в медицину, полагаясь на целительные силы Бога. Они не верят во врачей.

Глава 9

Не случайно, что Эрнест откликнулся точно так же, как и на первую поездку на фестиваль Сан-Фермин в Памплону в 1923 году. Всю неделю город бурлил как в лихорадке – и это совпадало с его настроением: каждое утро бег с быками и коррида после полудня, рьяу-рьяу, барабанный бой и звуки дудки, ежедневные парады и процессии, атмосфера накаленной сексуальности, подпитываемая выпивкой и танцами на улицах, и посреди всей этой суеты – страстный танец со смертью, исполняемый матадором в облегающем костюме. Алкоголь не ограничивался традиционным бокалом или долгими обедами и ужинами, пили почти круглосуточно, из традиционных бурдюков или кожаных мехов для вина, дешевое красное вино, доступное в любой момент.

Эрнест сразу же влюбился в испанцев и в корриду, и эта любовь заставляла его возвращаться в Памплону и другие испанские города год за годом. Однако на фиесту Сан-Фермин он откликнулся с энтузиазмом, замечательным даже для человека с, казалось бы, безграничной энергией, каким Эрнест был в 1920-е годы. Участники празднества – поскольку люди не просто смотрели, а были частью фестиваля – бодрствовали сутки напролет, даже во время традиционной сиесты.

Фиеста выкристаллизовала суть того, как Эрнест жил и будет жить в двадцать и тридцать лет. Он был по своей природе мужественным и жизнерадостным молодым человеком, и временами его энергичность становилась чрезвычайной. В эти годы Эрнест демонстрировал определенные признаки того, что в ретроспективе кажется маниакальным поведением[26]26
  Один исследователь творчества Хемингуэя обратил внимание на резкое увеличение его веса в 1924 году, что, по его мнению, соответствовало маниакальному циклу биполярного расстройства Эрнеста. На фотографии, сделанной между февралем и апрелем 1924 года мы видим усатого Эрнеста с отвисшими щеками, в костюме, который, кажется, ему маловат. На фотографиях в период с декабря 1923 года по январь 1924-го, как указывает Хейс, Эрнест выглядит более здоровым, подтянутым и худым. Хейс менее убедительно пытается показать, что до и после этого периода в 1924 году Эрнест страдал от депрессии.


[Закрыть], классические симптомы которого включают повышенную энергию, идеи величия, скачку идей, раздражительность и склонность к саморазрушению. При этом приступы депрессии, когда ему трудно было писать, и иногда он даже говорил о самоубийстве, были относительно мягкими и случались через большие промежутки времени. Доминировала именно мания: Эрнесту, казалось, почти не нужно было спать, он постоянно был активен: ходил в походы, ездил на велосипеде, боксировал, играл в теннис и катался на лыжах – не считая охоты и рыбалки. Он осознал свой талант и убедил в нем других людей, еще даже до того, как написал что-то значительное, как в начале 1920-х годов. Мы могли бы назвать это идеей величия, однако в случае Эрнеста величие было не столько симптомом, сколько особенностью его личности. И все же такие симптомы маниакального синдрома, как раздражительность или вспыльчивость, присутствовали в эти периоды его жизни. Хемингуэй страдал раздражительностью на грани агрессивности и сочинял сердитые письма, в которых громил своих знакомых, в том числе Скофилда Тайера, Льюиса Галантье, Джорджа Селдеса и Марианну Мур. Выпады были живописными и отвратительными – свидетельством чему служит замечание о «сфинктерной мышце» Джорджа Селдеса в письме Паунду. По сути, нападки представляли собой идею величия наоборот: его талант, характер и поступки были настолько грандиозными, что все окружающие казались ничтожными или жалкими.

Однако чистая творческая энергия, маниакального происхождения или нет, которую Эрнест обнаруживал в этот период, была удивительной: он написал восемь рассказов за три месяца – и они считаются лучшими в его творчестве: «Кошка под дождем», «Непобежденный», «Дома», «Трехдневная непогода», «Кросс по снегу», «Доктор и его жена», «Что-то кончилось», «Мистер и миссис Эллиот». Подобные творческие порывы были типичны для него. Мы можем обосновать это заявление двумя примерами, относящимися к тому же периоду: свой первый роман, «Вешние воды», пародию на Шервуда Андерсона, он написал чуть больше чем за неделю. А первый «настоящий» роман, «И восходит солнце», всего за шесть недель.

С годами маниакальные эпизоды становились все заметнее, а приступы дурного настроения – все серьезнее, что, вероятно, усугублялось несколькими черепно-мозговыми травмами и употреблением алкоголя. Состояние Эрнеста характеризовалось неспособностью работать, ощущением собственной никчемности, разговорами о самоубийстве. Слабое отражение страшных депрессий и серьезных маниакальных эпизодов, которые будут мучить его в пятьдесят лет, уже проступало в те ранние годы.

* * *

На Рождество 1924 года Эрнест, Хедли и Бамби уехали на два месяца в Австрию кататься на лыжах. Они наслышались об одном превосходном пансионе «Отель Таубе» в Шрунсе, в Форарльберге. Эрнест арендовал там две комнаты за тридцать долларов, то есть очень дешево – особенно при том, что им удалось сдать парижскую квартиру в субаренду. Матильда Браун, молодая женщина, жившая рядом с отелем, ухаживала за Бамби за небольшое жалованье. Эрнест решил отрастить бороду и зарекся стричь волосы. Борода росла черная и широкая, локоны ниспадали на плечи, и жители деревни стали называть Эрнеста Черный Христос. Снега не было до декабря, и погода стояла теплая, но когда снег выпадал, Эрнест ходил вместе с лыжной школой под руководством Вальтера Лента в горы, обычно до «Мадленер-Хауса», где они несколько дней жили в уютных хижинах, которые обогревались на удивление эффективными кирпичными печками с фарфоровой облицовкой. Хэдли часто составляла ему компанию; когда же она оставалась в деревне, то играла с Бамби, каталась на лыжах на более пологих склонах и проводила время с подругами.

Гарольд Леб собирался присоединиться к компании в горах, но в последнюю минуту переменил планы и решил поехать в Нью-Йорк, чтобы увидеть свой роман «Дудаб» в печати. И еще, как надеялся Эрнест, разузнать и о его книге – сборнике, куда входили произведения из «Трех рассказов и десяти стихотворений», выпущенных «Контакт пресс», и «В наше время» издательства «Три маунтинз пресс». Но больше всего Эрнест надеялся на «Бони и Ливрайт», издательство самого Леба. Гораций Ливрайт, которого биограф назвал «подстрекателем», стремился привлечь к себе модернистов; он выпустил в свет, помимо прочих, «Бесплодную землю» Элиота, «Солдатскую награду» Фолкнера и «Мост» Харта Крейна. В Европе появлялось много хорошей литературы, и для контактов с самыми интересными новыми писателями у Ливрайта было два «литературных разведчика» по ту сторону Атлантики: Эзра Паунд и Леон Флейшман. Паунд, позабыв о своем антисемитизме, называл еврея Ливрайта «жемчужиной среди издателей». Ливрайт платил Паунду 500 фунтов ежегодно начиная с 1922 года, чтобы тот сообщал ему о достойных американских писателях. По каким-то причинам Паунд не предпринял никаких попыток привести своего друга, Эрнеста Хемингуэя, к Ливрайту. По крайней мере, официально. Несомненно, Паунд упоминал об Эрнесте и даже убеждал Ливрайта издавать его, но у Эрнеста просто не было достаточного количества рассказов, чтобы рассчитывать на коммерческого издателя до конца 1924 года.

Встреча с другим европейским «разведчиком» Ливрайта, Леоном Флейшманом, другом Леба, прошла неважно. Леб, который посетил квартиру Флейшмана вместе с Эрнестом и Китти Кэннелл, встревожился, когда после встречи Эрнест едко назвал Флейшмана «подлым жидом». Эрнест согласился отдать Флейшману рукопись для отправки издателю. У Дона Стюарта тоже была копия рукописи, которую он сначала показал в издательстве «Джордж Х. Доран и компания», выпустившем в свет юмористическую книгу самого Стюарта о Хэддоксах в Европе. Поговаривали, будто Джорджу Дорану не понравилось то, что в книге слишком много секса, но Эрнест озвучил Лебу настоящую причину: издательство предпочло бы сначала выпустить роман, а не рассказы. Однако Доран еще не сказал «нет», поэтому у Эрнеста оставалась надежда. Стюарт тем временем показал рукопись Г. Л. Менкену в надежде, что Менкен заинтересует «Кнопф» в ее публикации; Менкен вежливо отказался (чем заслужил нелюбовь Эрнеста на всю жизнь). Эрнест решил, что едва ли он получит известия от издателя прежде, чем закончатся праздники, и поэтому его письма из Шрунса описывают только прогулки на лыжах и погоду и не касаются издания книги.

Впрочем, он продолжил рассылать рассказы, надеясь заинтересовать ими широкий круг издателей. Он отправил свой новый рассказ о корриде, «Непобежденный», Джорджу Горацию Лоримеру в «Сатердэй ивнинг пост»; в сопроводительном письме он признавался, что детали несколько технические, но в итоге к концу рассказа все объясняется. Он научился подбирать выражения и писал, как он надеется, что рассказ сделает для корриды то же, что Чарльз Э. Ван Лоун, плодовитый автор «Пост», сделал для профессионального бокса. (Лоример не купил рассказ, и он был опубликован в немецком журнале «Квершнитт», на который Хемингуэй всегда мог рассчитывать). Эрнест отправил рассказ «На Биг-Ривер» еще в один журнал, на который возлагал большие надежды, – «Квартер», принадлежавший бывшему поэту Эрнесту Уолшу и его зрелой подруге, художнице Этель Мурхед, которая финансировала издание. (Рассказ появится в весеннем выпуске журнала в 1925 году.)

После «Трансатлантик ревью» Хемингуэй мог давать дельные советы Уолшу, большей частью в разговорах, которые они вели предыдущей осенью в отеле «Венеция», и частью – в письмах из Шрунса. Эрнест советовал журналу делать все возможное, чтобы платить писателям. Он считал это крайне важным. Еще Эрнест предложил Уолшу и Мурхед присмотреться к нескольким его друзьям-писателям, в том числе Джозефине Хербст и ее мужу Джону Херрманну, Натану Ашу, Бобу Макалмону, Дону Стюарту, Уильяму Карлосу Уильямсу, Льюису Галантье и даже Эдмунду Уилсону. У Уолша был туберкулез (от которого он и скончается в октябре 1926 года), поэтому они с Мурхед проводили зиму в французском городке Камбо рядом с Испанией, где климат был мягче. В скором времени они объявят награду за лучший вклад в первые четыре выпуска «Квартера»; Уолш доверительно сообщил Хемингуэю, что фаворит – он. Когда журнал отдал награду кому-то другому, Уолш получил свою порцию длительного презрения.

Эрнест отправил несколько писем своему старшему другу, Биллу Смиту, с кем они вместе когда-то проводили летние месяцы в заливе Хортон-Бэй. С тех пор много воды утекло. Предыдущей весной давний друг Эрнеста (брат Билла) И. К. Кенли Смит, в чьей квартире Эрнест жил в Чикаго, оказался замешан в довольно грязном скандале. У Кенли, который тогда жил в Палос-Парке, был роман. Его любовница, явно в невменяемом состоянии, приехала к Кенли домой, чтобы убить его вместе с женой, Дудлз. Кенли не было дома, но любовница стала стрелять из пистолета в Дудлз, и каждый раз промахивалась, а затем выстрелила в смотрителя дома Смитов и убила его. Она сбежала в Нью-Йорк и потом в Детройт, где и покончила жизнь самоубийством в гостиничном номере. Эд и Грейс Хемингуэй отправили Эрнесту газетную вырезку с заметкой об этом деле, которая, несомненно, произвела огромное впечатление. Смиты занимали большую часть мыслей Эрнеста, когда к концу 1924 года он получил от Билла Смита письмо. Известий от Билла не было с 1921 года. Незадолго до того, как Эрнест покинул Чикаго, до Кенли дошли кое-какие сплетни, распространяемые Хемингуэем о Дудлз, и к ссоре подключился уже Билл, который счел, что своя рубашка ближе к телу; кроме того, Билл заявил, что ему не нравится Эрнест образца 1922 года. И лишь через два года восторжествовала дружба.

Эрнест был рад получить известия от Билла в 1924 году. Он ответил Биллу длинным письмом от 6 декабря: «Я не чувствовал себя так чертовски хорошо с тех пор, как мы играли с пестиками на Блэк [Ривер]». Эрнест уговаривал Билла приехать к нему в Европу, это было главной темой письма. Попутно он осуждал недавние браки старой банды, намекая на скандал с Кенли и Дудлз Смитами, сообщал новость о том, как Хэдли потеряла его рукописи, и выражал сочувствие по поводу смерти тети Билла. Хемингуэй нарисовал целую картину: Билл приезжает к нему в Париж, где его будет ждать литературная работа, а летом следующего года они отправятся в Испанию, будут ходить на бои быков и ловить форель в реке Ирати. Он убеждал, что Биллу следует приехать еще и потому, что это было бы прекрасно для него с точки зрения телесного комфорта: «Веселые и прохладные ночи и жаркие дни. Никакой мошкары». Он описывал жизнь с Хэдли и Бамби, новых друзей Дос Пассоса и Стюарта, скачки и профессиональные боксерские бои в Париже – все с прицелом на то, чтобы показать Биллу рай, в котором может оказаться и он, если только приедет в Европу. Эрнест немедленно начал искать работу своему другу. Он узнавал у Досси Джонстон, которая тоже тогда была в Шрунсе, не может ли она спросить своего отца, Уильяма Доусона Джонстона, тогдашнего директора Американской библиотеки в Париже, не возьмет ли он на работу секретарем Билла Смита, окончившего колледж по специальности в сельском хозяйстве. Когда это не удалось, он попросил Эрнеста Уолша взять Билла на работу за одну тысячу франков в месяц. Уолш категорически отказался от этого безапелляционного требования, что стало причиной появления дурных чувств между двумя Эрнестами.