Текст книги "Экстренный номер"

Пенни

Когда Пенни училась в девятом классе, произошло два события, знаменательных для ее будущего. Во-первых, она прочитала графическую новеллу Арта Шпигельмана «Маус». Во-вторых, поняла, что не станет популярной, пока не вырастет, и это нормально, потому что жизнь – долгая игра.

За свою мудрость Пенни должна была благодарить вечеринку по случаю дня рождения Эмбер Фридман. Эмбер Фридман была в ее классе по французскому и славилась тем, что каждое утро вставала в пять сорок пять, чтобы распрямить свои кудри и немедленно завить снова, но в локоны другой формы. Все считали, что у нее небедная семья, потому что ее отец был журналистом и писал о музыке для журнала Rolling Stone. И хотя жизнь Пенни, дочери «горячей мамочки», была тяжела, но когда у твоего отца в инстаграме больше подписчиков, чем у бога, это тоже довольно кисло. Отец Эмбер отбрасывал длинную тень на ее жизнь. Не помогало и то, что его дочь не отличалась красотой. Не то чтобы она выглядела уродиной. Просто у нее было одно из тех лиц, на которых все черты собраны в середине, словно чрезмерно большая комната с крохотной мебелью.

Ее характер тоже не улучшал дело. Эмбер обожала влезать в разговор и заканчивать предложения за людей – даже за учителей – и чихала с высоким звуком «тс-с-ст» по меньшей мере полдюжины раз. Пенни казалось, что это вызывает нежелательное внимание. В общем, Пенни не то чтобы официально пригласили на сборище. Мама Эмбер и мама Пенни приятельствовали после того, как много лет назад вместе ходили на уроки эфиопской кухни, а потом случайно встретились на рынке.

– Но, Пенни, Эмбер так расстроится, – сказала Селеста. – Я купила вам обеим новые наборы геля-лака от «Сефоры».

Тогда Пенни лучше велась на подкуп. Она доехала до дома Эмбер на велосипеде, рассчитывая, что там, во всяком случае, будут еда, торт и достаточно людей, чтобы незаметно смыться.

Когда она приехала и вошла в гостиную неухоженного одноэтажного дома, на нее уставилось шесть пар глаз. Пахло в гостиной так, словно кошачью мочу щедро залили средством для чистки ковров, и Пенни не могла отвязаться от мысли о том, что если ты чувствуешь этот запах, то потому, что вдыхаешь его частицы в себя. Она уговаривала себя не выдавать эти мысли выражением лица, здороваясь с Мелиссой и Кристи из их школы и с двумя девочками, которых Эмбер знала по храму. Большие серебристые воздушные шары, складывающиеся в имя «ЭМБЕР», болтались у потолка, кроме шара с буквой «Б», который висел в середине комнаты и норовил прилипнуть к волосам на затылке Эмбер.

В следующие два часа они делали персонализированные пиццы, которые выпекала в духовке мама Эмбер, и мороженое с фруктами и орехами на десерт. Когда были извлечены прозрачные пластиковые коробки с бусинами, которые предполагалось нанизывать на леску, чтобы сделать серьги, Пенни обнаружила, что у ее скуки есть предел. Извинившись, она ушла в ванную, внимательно прислушалась, есть ли в доме кто-то еще, и тихонько начала разведывать территорию. В комнате Эмбер обнаружилось целых пять черно-белых постеров с Одри Хэпберн, а на ее кровати с балдахином лежал и вылизывался рыжий кот. Он оторвался от своего занятия и гневно посмотрел на Пенни, но решил, что ее вторжение не заслуживает внимания. Когда Пенни сунула нос в комнату, что, по ее предположению, служила кабинетом отцу Эмбер, она наткнулась на золотую жилу. У Майка Фридмана, музыкального критика, были все комиксы на свете. Вообще все. Стопками. От «Человека-паука» и «Супермена» до больших томов сборников с блестящими твердыми обложками, размещенных по тематике.

Пенни не могла в это поверить. Всего в нескольких футах от сводящих с ума бессмысленных разговоров («разве не тупо, что одни говорят «ра́кушка», а другие – «раку́шка»») и пиццы с абсурдными добавками типа порезанного кубиками ананаса (тьфу) нашлись тысячи часов настоящих развлечений. У него было все: от «Болотной твари» до «“В” значит вендетта» и «Персеполиса», от We3 до «Беглецов».

Комната мистера Фридмана пахла новыми книгами: бумагой и лаком. Пройдя целую полку с милым пухленьким персонажем по имени Боун, Пенни нашла «Маус».

Пенни хотела прочитать «Маус» с тех пор, как узнала, что это первый комикс, который получил Пулитцеровскую премию. И когда выяснилось, что у мистера Фридмана есть две копии: в твердой обложке и в мягкой, – Пенни сделала то же, что сделал бы любой ребенок на ее месте. Она засунула комикс в мягкой обложке в джинсы сзади, прикрыла сверху толстовкой, притворилась, что у нее болит живот, и рванула домой.

Это был один из самых постыдных моментов в ее жизни. Не стоит и говорить про карму за то, что она, не еврейка, украла у евреев комикс про холокост.

Но эта книга изменила ее жизнь.

Пенни знала, что «Маус» на нее повлияет. Не то чтобы она собиралась начинать карьеру в криминале; скорее, она чувствовала, что ее предназначение – сделать что-то, что заставит других чувствовать себя так, как чувствовала себя она, читая этот комикс.

Пенни всем сердцем верила, что бывают моменты – критические мгновения, определяющие, кем станет человек. Есть подсказки или сигналы, и нельзя их пропускать.

Ее поразило то, что комикс о нарисованной мыши и котах может заставить ее так много узнать о Второй мировой войне. И не только узнать, но и прочувствовать. Она знала об «Аушвице» и о том, как там всем заключенным говорили, что ведут их в душ, а вместо этого отрезали и сбрасывали в кучу их волосы и отправляли людей в газовую камеру, даже детей. В прошлом году на уроке истории они сдавали тест по датам и важным событиям войны, и ее результат оказался почти идеальным. Однако только когда она прочитала «Маус» и прожила его глазами мышей, отца и сына, ей удалось увидеть больше, чем холодные факты. В ту ночь Пенни прочитала «Маус» два раза и плакала. Тогда она поняла, что должна стать писательницей.

Это стоило того, что произошло в школе в понедельник. На уроке французского Эмбер рассказала всем, что Пенни так внезапно уехала, потому что у нее случился понос. После этого Пенни исцелилась от всякого желания вести себя мило с кем-либо из школы. Может, она и была непопулярной, но и Эмбер – тоже. Если ты не суперпопулярна или не во втором ряду популярности, различиями можно пренебречь. Ты неудачница. Пенни отличало от Эмбер то, что отчаяние Эмбер мог учуять любой. Пенни решила перестать пытаться. Вместо этого она готовилась к своему будущему, зарывшись в книгах, пока не начнется увлекательная часть ее жизни. Тогда все будет иметь значение. Тогда все будет иначе.

* * *

Пенни хватило десяти минут, чтобы понять: занятия по написанию художественных произведений (по четвергам в восемь утра) станут ее любимым курсом. Стоит отметить, что класс был полон, несмотря на мучительное время начала. Уроки проходили в маленьком кабинете, не сравнимом с «американской историей» или обычным «английским 301», которые шли в просторных лекционных залах с сиденьями как на стадионе и экраном, свисающим с потолка, чтобы даже с галерки можно было видеть лицо преподавателя. В этом классе помещалось человек двадцать за высокими школьными партами, с прикрепленными к столу стульями.

Для профессора Джей-Эй Хэнсон была молода – всего-то двадцать восемь лет. В двадцать два она написала получивший признание критиков роман «Мессия», классический постапокалиптический сюжет, за который ей дали премию «Хьюго». То, что Джей-Эй – женщина, всем взорвало мозг. Критики и фансайты были убеждены, что Джей-Эй Хэнсон – мужчина, особенно учитывая, что тогда нигде не было ее фотографий и никто не знал, как расшифровывается «Джей-Эй».

Пенни открыла для себя научную фантастику вскоре после того, как прочитала «Маус». Она начала сама писать короткие рассказы в качестве хобби, и хотя в ее школе был литературный журнал, Пенни и не думала что-то в нем публиковать.

Не помогло и то, что на уроках английской литературы для продвинутых в одиннадцатом классе они прочитали «Лотерею» Ширли Джексон – практически «Голодные игры», только написанные в сороковых и с неожиданным поворотом сюжета в финале.

Они всю неделю придумывали рассказы с непредсказуемыми концовками, и Пенни написала свой с точки зрения шестнадцатилетнего швейцарского мальчика в 2345 году, который проснулся, точно зная, когда он умрет. Мальчик обдумал, какими должны быть его последние поступки, и решил провести день точно так же, как провел бы в обычных обстоятельствах: играя в шахматы со своим лучшим другом Горди. Его больше всего радовали простые и надежные повседневные детали; неожиданный ход заключался в том, что он не умер, а просыпался каждое утро с одной и той же мыслью в сумасшедшем доме, где у него не оставалось иного выбора, как делать то, что запланировали для него врачи.

Пенни нравился ее рассказ, но мисс Лэнсинг поставила ей четыре с минусом, сказав, что «надеялась услышать больше об экзотической точке зрения Пенни». Пенни не могла поверить своим ушам. Как будто Цюрих в 2345 году недостаточно необычен. Она понимала, что имеет в виду учительница: она хотела чего-то азиатского – хотя Пенни родилась в Сегуине, штат Техас, в двадцати минутах езды от школы. Пенни поклялась не показывать свою работу никому, кроме тех, кого она действительно уважает.

На протяжении многих лет Пенни впитывала классику: «Первому игроку приготовиться», «Дюну», «Игру Эндера» – но только когда ей посоветовали «Мессию» (по иронии судьбы, это был самый ужасный парень в истории парней), она обнаружила, что научная фантастика необязательно должна быть такой… мальчишеской. Работа Джей-Эй была похожа на «Игру Эндера», но если Эндер был умным и его обманывали, потому что он ребенок, то героиня Джей-Эй, Скан, знала, чего сто́ит.

Женщина-протагонист делала историю скорее вдохновляющей, чем вуайеристской. Было невероятно увлекательно писать о том, кем ты могла бы быть. С тех пор истории Пенни строились вокруг женщин и девочек. Для этого даже не требовалось особых фокусов. Достаточно было писать так же, как про парня, только болевой порог выше, потому что девушкам больше приходится терпеть в этом мире, и ты им больше сочувствуешь, отчего все становится более рискованным. Кроме того, в научной фантастике ты сам задаешь правила в начале и можешь разнести все на мелкие кусочки, если только сделаешь это должным образом. То, что Пенни могла учиться у автора опубликованных книг, делало необходимость делить комнату в общежитии колледжа с другой девушкой терпимой.

Бесспорно, Джей-Эй Хэнсон обладала харизмой. Она была чернокожей, с вьющимися от природы волосами, выкрашенными в платиновый цвет и собранными в пышный пучок на макушке. И носила очки в массивной белой оправе. В ее исполнении образ задрота становился гламурным. И не так, как у девочек-позерок на Tumblr, которые играют в игры-стрелялки в трусиках, чтобы привлекать парней.

– Имеет ли право автор-китаец писать о линчевании рабов?

Для раннего утра это тяжелая тема; однако Джей-Эй задала вопрос классу как ни в чем не бывало, настолько, что Пенни засомневалась, правильно ли поняла ее. В классе возникла интимная, потрескивающая энергия, как будто они собрались за обеденным столом, на котором без лишних церемоний разожгли костер.

В душе Пенни была готова ответить – конечно, да. Но она не знала, готова ли об этом заявить, будучи азиаткой, в лицо чернокожей женщине.

Она покосилась через плечо, проверяя, не выскажется ли кто-нибудь.

– Разумеется, – сказал второй азиат в классе, парень. – И я читал об этом в «Таймс».

У него была прическа как у музыканта из бой-бэнда и явное британское произношение, в котором естественно звучали предложения типа «я читал об этом в “Таймс”».

– Почему? – улыбка Джей-Эй стала шире, открывая больше зубов. Пенни это напомнило, как Шерлок Холмс объявлял: «Игра началась!».

– Ну, он не белый, – сказал парень. – Это помогает.

– Но так ли это? Разве в художественной литературе писатель не имеет права описывать кого хочет, независимо от своей идентичности? – спросила девочка неопределенной расы.

Пенни не помнила ни одного раза, когда у нее в классе случалось честное обсуждение расы.

– Что ж, и это тоже, – сказал китаец с британским акцентом. – Если только ты не паразитируешь на трагедии и не создаешь расистские карикатуры. Если ты… талантливый, все нормально.

– То есть если ты делаешь это умело и с благими намерениями, то можно? – спросила Джей-Эй.

– Говорить, что нельзя, – это рефлекторная политкорректность, – сказал другой парень, изобразив ироничные кавычки вокруг «политкорректности».

– Нет, это не политкорректность, – возразила рыжеволосая девушка. – Это как когда Кардашьяны плетут афрокосички. Нельзя красть модные элементы культуры и делать их гламурными, но в то же время не учитывать ужасные стороны, например, что полицейские могут тебя убить за нарушение ПДД.

Джей-Эй вроде бы была довольна направлением, которое принимала дискуссия. Она как будто оценивала их, отстраненно собирала впечатления о каждом, и Пенни жалела, что ничего не говорит.

– Послушайте, я ненавижу писать, – сказала Джей-Эй, когда начавшийся шум утих. – И я из тех писателей, которые ненавидят каждую минуту работы. Но не питайте иллюзий: вы можете себе позволить это делать. Особенно это касается художественной литературы. Я так об этом думаю. – Она села на свой письменный стол и скрестила ноги в позе лотоса. – Если случится апокалипсис: зомби, взрыв солнца, что угодно – работа писателя будет в тысячу раз менее важной, чем работа инструктора по фитнесу на велотренажерах.

Класс засмеялся.

– Это привилегия, и часть признания этой привилегии – писать достойно. Создавайте разнообразных персонажей, потому что можете. Особенно тех, писать которых сложно. Если персонаж вас пугает, его стоит изучить. Но если вы вдыхаете жизнь в героя и это удается вам чересчур легко – например, когда вы пишете с точки зрения чернокожего мужчины в Америке, сами им не являясь? Подумайте как следует, откуда вы черпаете вдохновение. Вы пользуетесь стереотипами? Стандартными ходами? Вы создаете фетиш из его инакости? Чьи идеи вы распространяете? Всерьез обдумайте то, какую точку зрения вы воспроизводите через своих героев. Подумайте о том, какая это огромная власть.

Джей-Эй встретилась взглядом с Пенни.

– Вам нужно найти в выдумке правду, – сказала она. – Звучит противоречиво. Но история даст вам понять, когда вы окажетесь рядом.

У Пенни кипел мозг. Джей-Эй сказала, что у писателей есть власть; а значит, у Пенни была власть.

Пенни вдруг осознала, что сидит с приоткрытым ртом. Если «Маус» стал гальванизирующим событием номер один в планах Пенни стать писательницей, то отчаянно колотящееся сердце на уроке Джей-Эй стало событием номер два. Может, два и три. Ее пригласили в секретное общество. Ее мысли перестроились с такой силой, что ей внезапно захотелось в туалет.

Пенни сочиняла все время, уже много лет. Она не прекращала это делать, хотя никому и не показывала. Истории, списки идей и странные куски смешных диалогов, которые приходили к ней, когда она игнорировала все, что происходило в ее реальной жизни. Она знала, что получается неплохо. Но ей хотелось большего. Пенни хотела писать по-настоящему хорошо. И хотела, чтобы Джей-Эй Хэнсон признала, насколько хорошо она пишет.

Сэм

Сэм проснулся внезапно. Была суббота – прошло больше недели, а его проблемы оставались на том же месте. Он все еще расстался с Лгуньей. Он все еще был влюблен в Лгунью. Лгунья была беременна. Час дня в его выходной, и он заснул всего два часа назад.

Тьфу.

Прошлым вечером, после бесчисленных сообщений и звонков, Лгунья все-таки соблаговолила прийти в «Дом» после работы. Под бдительным взглядом Сэма она высосала галлоны воды и ходила в туалет и обратно, чтобы пописать еще на шесть тестовых полосок. Это было очень интимно и в то же время – совсем нет.

Счетчик задержки месячных: четыре недели и более.

– Ну спасибо, что купил дешевые, – крикнула Лоррейн из туалета. Она оставила дверь туалета приоткрытой, и хотя они когда-то были из тех парочек, в которых один писает, пока другой в душе, Сэм отвел глаза. Он услышал шум слива.

– Из-за них я себе все время на руки писаю, – сказала она. Сэм задумался, сколько тестов на беременность ей доводилось использовать за годы жизни, но знал, что спрашивать не стоит. Понадобилось много дней уговоров, чтобы заставить ее прийти. Она пропустила запись в «Планировании семьи» и до сих пор не удосужилась записаться заново.

Она вымыла руки, выложила результаты в рядок на раковине.

– На хороших тестах, знаешь ли, появляется надпись «беременна» или «не беременна», – сказала она. – Они цифровые или типа того.

Сэм не знал, что среди тестов на беременность есть хорошие и плохие. Он раскошелился на акцию: три по цене двух. Решил, что если их будет шесть, то у них больше шансов узнать наверняка, точно.

Они ждали и смотрели. Определить оказалось удивительно сложно. Из шести тестов пять показали положительный результат с бледными значками «плюс». Последний оказался пустышкой. Маленькое белое окошко оставалось совершенно чистым. Ни знака «минус», ничего.

– Значит, ты беременна, – сказал он.

– Похоже на то, – ответила она.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– В ярости, – сказала она.

Он невесело кивнул.

– Блин, это так глупо, да?

Она протерла глаза тыльной стороной ладоней и застонала.

– Ты правда хочешь знать, что я чувствую? – сказала она некоторое время спустя. – Я хочу что-нибудь сломать.

– Пойдем, – сказал он. Зайдя за барную стойку, Сэм достал из-под кассы рюкзак, а потом провел Лоррейн через кухню наружу, во двор.

Стояла душная ночь.

Сэм расстегнул сумку и вручил Лоррейн свой ноутбук.

Она взяла его и вопросительно посмотрела на Сэма.

– Ты сказала, что хочешь что-нибудь сломать. – Он кивнул на гравийную парковку. – Все данные сохранены. И он сломан. Избавь его от…

Прежде чем он успел сказать «страданий», Лоррейн швырнула ноутбук на землю, им под ноги.

Ничего не произошло. Он просто лежал, тяжелый и тупой.

Она подняла его снова, раскрыла и на этот раз швырнула дальше.

– Бли-и-ин, – крикнула она в ночь.

Ноутбук отлетел на много ярдов.

Они подошли к нему.

– Твоя очередь, – сказала Лоррейн, наклоняясь, чтобы подать ему ноутбук.

Сэм поднял его над головой обеими руками и швырнул наземь, где он наконец хрустнул. Они кидали и кидали его, пока не вспотели, пока экран не раскрошился и две половинки не отделились друг от друга. Лоррейн сфотографировала результат и запостила в инстаграм, отметив Сэма.

После этого, ничего не говоря, они засунули искалеченные останки ноутбука в мусорный пакет, бросили туда же тесты на беременность и отправили все это в мусорный бак.

– Ты купил новый ноутбук? – спросила Лоррейн, садясь в машину.

Сэм помотал головой и зевнул. Ему все равно придется бросить колледж и найти вторую работу, чтобы платить алименты на ребенка.

К тому же для работы, на которую он годился, редко был нужен личный компьютер.

– Приходи завтра, – сказала она, притягивая его в объятия. Выражение ее лица понять было невозможно.

На следующий день, в два тридцать, Сэм сел в автобус до дома Лоррейн. У ворот он набрал код домофона, который знал наизусть. Когда они с гулом открылись перед ним, он испытал заметное облегчение: не все в мире озверело.

Она встретила его в дверях, без макияжа, с замотанными полотенцем волосами, босая, в домашнем платье с розовыми и голубыми цветочками. Его как будто ударили под дых. Перед ним стояла его личная Лоррейн. Его любимая Лоррейн. Такая, какой Лоррейн бывала только с ним наедине.

– Надо было позвонить в квартиру, – раздраженно бросила она. Она заставила его подождать у двери, прикрыв ее, чтобы Сэм не мог заглянуть в квартиру, и появилась снова с серебристым MacBook Air и спутанным проводом.

– Вот, – сказала она, вручая его Сэму. Тонкий ноутбук показался Сэму странно уязвимым. Такого дорогого компьютера у него никогда не было. Сэм задумался, нет ли на нем чего-то, что он не должен видеть. Или еще хуже – чего-то, что она намеренно оставила, чтобы он нашел.

– Он чистый, я отформатировала диск, – сказала она. – Но на нем стоит Final Cut Pro. И Photoshop, если он тебе нужен.

Он ожидал совсем не этого. Конечно, он не рассчитывал, что, когда придет, они прыгнут обратно в постель, но ее жест походил на благотворительность. Хуже всего было то, что его положение не позволяло отказаться.

– Только на несколько недель, – пробормотал он.

– Я купила новый, – сказала она. – Оставь ноут у себя на сколько хочешь.

Это была другая тайная сторона Лоррейн. Хотя она с чрезвычайным удовольствием выманивала бесплатные напитки из его ублюдочных друзей и делила с ним дешевые куски пиццы, большей частью это было просто игрой. Образ жизни Лоррейн щедро финансировался ее родителями. Она выехала из «Твомбли» после первого курса, и родители продолжали платить за ее жилье, даже когда она нашла работу. Ее мать покупала ей всю одежду в «Нейман Маркус»[11]11
  «Нейман Маркус» – магазины люксовой одежды.


[Закрыть] с помощью личного ассистента по шопингу. Когда Сэм впервые провел ночь у Лоррейн дома и принимал душ, он заметил оставшийся на бутылке шампуня стикер с ценой 38 долларов. Он поставил его на полку и помыл голову мылом.

Держаться с ней наравне, пока они встречались, было невозможно; а теперь Сэм не представлял, что ожидается от него как от отца ее ребенка. Мало того что в его комнате было некуда поставить колыбель, у него даже не было машины. А от перспективы проходить шесть миль в одну сторону пешком с рюкзаком-переноской на груди у него яички норовили втянуться в тело.

После визита к Лоррейн он пошел домой пешком по Шестой улице, чтобы посмотреть, не предлагает ли кто-нибудь работу. Проще было бы позвонить старому другу Ганнеру и спросить, нет ли места помощника бармена, но Сэм не хотел объяснять свое отсутствие или внезапную нужду в деньгах.

Пот стекал по задней стороне его ног в джинсах. Он хотел бы носить баскетбольные шорты и шлепки, как все беззаботные, безмозглые типы, разгуливающие по улицам в статусных наушниках, но не мог заставить себя это делать. Напоминающие креветок мужские пальцы ног оскорбляли природу.

Сэм устал. При каждом шаге ноутбук Лоррейн бил его по пояснице.

Этот ноутбук стоил, наверное, больше, чем его жизнь. Что было в некотором роде логично, потому что он был определенно способен на большее, чем Сэм. Сэм никогда не зарабатывал больше одиннадцати долларов в час. Он пытался получать удовольствие от дневного воздуха и медитативного эффекта от ходьбы, но безуспешно.

Вместо этого он размышлял о стоимости подгузников.

Однажды Лгунья послала его в магазин за тампонами, и его поразило, какие они дорогие. Подгузники должны стоить примерно столько же. Но месячные приходят раз в месяц, так что их можно растянуть, а ребенку подгузники нужны, по сути, постоянно несколько лет.

Господи, ему нужно расслабиться. Сэм позволил мыслям течь свободно и широко, чтобы сориентироваться, где он находится на планете Земля, и убедить свой мозг, что все будет хорошо.

У мозга были другие соображения.

Итак, если Лоррейн беременна, это также может значить…

ЧТО У НЕЕ ГЕРПЕС. А ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО ДАЖЕ ЕСЛИ ОНА НЕ БЕРЕМЕННА, ТО У СЭМА ВСЕ РАВНО МОЖЕТ БЫТЬ ГЕРПЕС, ПОТОМУ ЧТО У ПОЛА ОН НАВЕРНЯКА БЫЛ.

Спасибо, мозг.

Он прошел мимо старого отеля «Марриотт», где раньше работала мать. Его неизменно веселило то, что мать хоть сколько-то проработала в сфере услуг. Брэнди Роуз Сайдлоу-Лэнж была той еще штучкой. У нее было то, что в прежние времена называли «огоньком». Сэм унаследовал от матери острый язык, и, как у змеи, которая ест свой хвост, этот язык годился только на то, чтобы сводить ее с ума.

Хотя Сэм этого не знал, но когда-то давно Брэнди Роуз была другим человеком. Вовсе не такой сердитой на мир. Об этом свидетельствовала фотография в гостиной в сине-белой рамке, с подсолнухом в нижнем углу. На снимке была изображена его мать в шестнадцать лет, с широкой улыбкой, с лентой через плечо с надписью «Элитный конкурс красоты – Принцесса Техаса». У нее были блестящие каштановые волосы, синее платье до колен, и она махала фотографу. Это был прекрасный снимок, и еще лучше его делало то, какой счастливой выглядела мать. Однако он демонстрировался в гостиной в основном в качестве ловушки. Любой, кто его упоминал, получал один и тот же горький ответ.

– Да ну, эта лента – не первое место, – говорила мать, позвякивая кусочками льда в своем «Лонг-Айленд айс ти». – Выиграла Битси Синклейр. Ее папаша, Бак, владел девятью автосалонами отсюда до Эль-Пасо.

По мнению Брэнди Роуз, богатые люди получали все.

– Второе место – все равно что первое среди неудачников, – продолжала она. – Я участвовала только ради стипендии от штата. Много пользы мне это принесло. – Звяк-звяк.

Реакция его матери на счастливое пополнение в семье будет такой же. Тирады про то, как дерьмо течет вниз и как ей придется самой обо всем заботиться. Потом обвинения переключились бы на отца, а это вело бы обратно к ее неудовлетворенности сыном. То, как его отвергали во всем, ранило везде, где могло. Сэм был точной копией отца. Однако, несмотря на эволюционную мудрость, что дети рождаются похожими на отцов, чтобы те прилепились сердцем к своим чадам, у Кэдена Бекера оказался иммунитет к очарованию его крохотного двойника.

Хотя ему это разбивало сердце, Сэм знал, что его старик – неудачник. Конечно, он был хорош: высокий, темноволосый, с опасной искоркой в глазах; Сэм унаследовал от отца легкость в общении с незнакомыми и худощавое сложение, но он хотел, чтобы сходство на этом и заканчивалось.

Когда Сэм видел отца в последний раз, старший Беккер шатался по улице прямо перед «Текила Сикс» и выглядел невероятно хорошо сохранившимся, учитывая лихие вечеринки, из которых состояла его жизнь. По слухам, он и старый бас-гитарист из его группы сняли квартиру в задрипанных домах возле Мо-Пак, популярных среди недавно разведенных холостяков Остина, но Сэму отец показался бездомным. На нем болталась рваная толстовка ThunderCloud Subs, и он что-то бормотал парочке девочек из сестринства, которые отшатнулись от него, не прерывая своего разговора. Сэм быстро зашагал в противоположном направлении. Он не подумал о том, что неизбежно наткнется на отца, если найдет вторую работу в баре. Сэм знал, что не сможет отказать отцу в деньгах, если тот попросит их, разумеется, не собираясь возвращать. По мнению Сэма, отец был на ступень выше матери, которая просто воровала.

Мысли о родителях его огорчали. Моргнув, он почувствовал, как резко качнулся горизонт. Он сделал глубокий вдох. Следовало поесть, прежде чем выходить из дома, или поспать, вместо того чтобы беспрестанно думать, следует ли им с Лоррейн пожениться.

Брак все равно бесполезен. Не более чем пустой контракт, который приносит разочарование всем участникам. По крайней мере, так получилось у его матери. До всех этих разговоров с мистером Лэнжем про дома с бассейнами и хорошие школы Брэнди Роуз и не думала ожидать от мира хорошего. Поток утешительных подарков не помогал. Они напоминали Сэму сброс военной гуманитарной помощи с воздуха, только вместо еды или наличных, которых им не хватало и которые были нужны, у них на пороге мог появиться телевизор с плоским экраном в шестьдесят дюймов. Или blu-ray-плеер без дорогущих дисков, которые они не могли себе позволить купить. Случалась дизайнерская одежда: две коробки с ярлыком «Армани», а внутри белое кашемировое пальто и свитера. На четырнадцатый день рождения Сэм получил шелковую пижаму от «Кельвина Кляйна», к которой не хватало только большой толстой кубинской сигары, чтобы завершить карикатурный голливудский образ.

Затем начались слезливые телефонные разговоры за закрытыми дверями. Брэнди Роуз перестала носить изумрудное обручальное кольцо. Примерно в то же время она прекратила разговаривать с сыном, как будто он каким-то образом был виноват. Между ними выросла стена из пламенного гнева.

Сэм потянул ворот футболки. Господи, как жарко. Тень была только прямо перед барами, а он не хотел подходить слишком близко, чтобы не чувствовать запаха грязных тряпок и сладких дубовых ноток виски. У Сэма закружилась голова. Он не хотел бросать учебу и становиться неудачником, как отец. Это ужасная идея. Работать в баре или рядом с баром ему нельзя. Тот набор ингредиентов, который сделал обоих его родителей приверженцами алкоголя, не пропустит следующее поколение.

Он посмотрел на расстилающуюся перед ним дорогу. Идти еще долго. Перед глазами у него все яростно затряслось, колени подогнулись. Сэм однажды терял сознание, в спортзале, в пятом классе. Он повис как тряпка на руках у тренера Тремонт и слышал, как она говорит о его птичьих костях, хотя не мог поднять голову. Это было унизительно.

Руки у локтей налились свинцовой тяжестью, а когда он сжал кулаки, чтобы проверить, что может это сделать, его встревожило то, какое усилие для этого потребовалось. Звуки стали приглушенными, то и дело пропадая, а потом возвращаясь. Сэм неуверенно осматривался по сторонам. Сколько незнакомых людей. У него колотилось сердце. Острая боль пронизала грудь, дыхание застряло в горле. Он вообразил себя куклой вуду, проткнутой большой иглой. Должно же быть место, где он сможет сесть: машины, банки, бары, рестораны, киоски с едой.

Может случиться сердечный приступ в двадцать один год?

Конечно.

Даже у младенцев бывают сердечные приступы.

У младенцев…

Может у его нерожденного ребенка быть врожденный дефект сердца? Да. Придется ли Сэму ждать автобус в три часа ночи, чтобы отвезти его в больницу, хотя он умирает? Совершенно точно.

«Это может быть и она», – напомнил он себе.

Боль в груди становилась невыносимой. Ему нужно было кому-нибудь позвонить. Но кому? В его жалком списке значились только Эл и Фин. Список тех, кому ни в коем случае нельзя звонить, был куда более внушительным: Лоррейн, его мама, Ганнер, все остальные люди в мире.

Сэм отделался от накачанных пивом мародеров, дошатался до ближайшего бордюра и свалился.

На бордюре сидели другие люди, и рыжая девица в очках, на которую он практически рухнул, сверкнула глазами и отодвинулась от него как от зачумленного бродяги. Он потянулся за телефоном, чтобы позвонить в 911, но его джинсы – дурацкие хипстерские джинсы – были ужасно тугими. Он увидел звезды, а потом умер.