Текст книги "Книга Готель"

Медленно отступив от каменной стены, я убрела к скамейке в саду. И под умиротворяющий плеск волн о причалы снова стала размышлять, как убежать из города. Придется перелезть через садовую стену? Украсть лодку? Отец даже не научил меня грести. Вот бы улететь на спине какого-нибудь чудовища, подобно ведьме, которой меня считают. Но даже окажись это возможным, податься мне было бы некуда.

На закате, когда воздух наполнился запахом костров и праздничным звоном колоколов, я услышала, как кучка детей шагает по улице, смеясь и напевая песню Мартина, и вспомнила, что наступил Мартов день. Нахлынувшие воспоминания о том, как мы пели эту песню с отцом, были слишком болезненными, чтобы предаваться им надолго. Я поговорила с матушкой, лежавшей под землей; поговорила с ее потусторонней богиней, вертя в руках маленькую фигурку. И долго безотчетно потирала черный камень, отчаянно вымаливая подсказку о том, как мне скрыться.

Кажется, было около полуночи – ярко светила луна, всего на пару дней менее, чем полная, – когда амулет под моим большим пальцем нагрелся, а кожа у меня покрылась мурашками. Я приготовилась к обмороку, но вместо этого вновь ощутила тяжелую вероятность, как это было, когда голос заговорил со мной позади скорняжной мастерской. Воздух затрепетал, словно что-то приближалось. Я не представляла, что именно. Душа? Голос? Затем повсюду вокруг меня распустились призрачные завитки.

Я задрожала, глядя, как они поднимаются будто бы дымом над незримым огнем. Клубы делались все гуще, мерцая и кружа, и плавно сливались в фигуру женщины, стоявшей на коленях в грязи.

В фигуру моей матери. Она подвязывала одно из растений с золотыми яблоками в своих счастливых перчатках и ярко-голубом плаще, который я совсем недавно видела в доме на крючке. Я ринулась к ней с криком:

– Матушка!

Она подняла взгляд от грядки, просияла и с радостным лицом раскинула руки. Я порывисто прильнула к ее груди. Ощущение призрачных объятий разлилось в душе бальзамом. Она забормотала мое имя, снова и снова, лицом зарываясь мне в волосы. Когда я вдохнула ее запах, глаза у меня наполнились слезами. Земля и анис. Через мгновение она отстранилась и нахмурилась. Губы у нее зашевелились, и я не без труда разобрала слова. Тихие и приглушенные низким гулом, будто от жужжания пчел.

– Ты поела золотых яблок, – произнесла она.

Я сморгнула слезы и кивнула, потрясенная внезапной мыслью.

– Это ты со мной говорила? – Голос у меня сел от удивления. – Я думала, что демон.

Матушка не обратила внимание на вопрос. Заговорила громче и ниже:

– Тебе нужно оставить город.

Она предостерегающе взглянула на меня – наполовину сердитая, наполовину испуганная – с таким же выражением, с каким всегда упоминала киндефрессера.

Я попыталась все объяснить, глотая всхлипы.

– Горожане хотят забить меня камнями. Они стерегут снаружи.

Лицо у матери смягчилось.

– Не плачь. У тебя впереди целая жизнь. – Она вытерла мне слезы. Ласково улыбнулась. – У тебя будут детишки, ты будешь рассказывать истории, станешь повитухой. Ты найдешь свое предназначение.

– Правда?

Она кивнула. Воздух вокруг нее замерцал. Сад стало затягивать туманом. Тот закружился вокруг нее, сияющий и пронизанный лунным светом.

– За городской стеной целый мир.

– Как мне пробраться мимо часовых?

– Там никого сейчас нет. Они отвлеклись из-за гуляний на Мартов день.

– Но куда мне податься?

– Отыщи ворожею в лесу возле замка Ульриха и Урсильды. Она возьмет тебя в ученицы.

Я заглянула ей в глаза. Матушка смотрела на меня с бесконечной любовью.

– Хаэльвайс, – сказала она, лучась улыбкой. – Я любила тебя больше, чем саму жизнь.

Глаза у нее заблестели, а голос сорвался. Затем улыбавшиеся губы беспокойно дрогнули. Воздух стремительно сгустился, и я почувствовала отлив и растущее притяжение другого мира. Матушка зашарила руками в воздухе, хмурясь и тревожась. Встряхнула головой, раз, другой, и потянулась ко мне.

Но прежде чем она успела меня обнять, все напряжение в воздухе лопнуло. Туман устремился обратно в иной мир и унес ее с собой.

Глава 10

Я упала на колени на том же месте, где сидела матушка. Сердце пело от облегчения. Говоривший со мной голос принадлежал ей. Она вернулась, чтобы навестить меня в виде призрака. Мир ее историй полнился подобными явлениями, но я никак не ожидала, что переживу такое в настоящем мире.

Протянув руку и дотронувшись до золотой яблоньки, я задумалась о том, что матушка подразумевала под моим предназначением. Листья растения зашелестели, расправляясь у меня под пальцами. Я подобрала амулет матери-птицы и коснулась крошечного младенца, которого та прижимала к груди. Вспомнила, каким естественным казалось держать на руках сына мельника, какой приятной была его тяжесть и какой сильной – тяга о нем заботиться. Меня неожиданно охватило тоской по детям, которые у меня должны были однажды появиться.

Когда Маттеус женился, я решила, что потеряла на это всякую возможность, но мне следовало подумать получше. Утрата его самого разбила мне сердце, но… конечно, конечно, он был не единственным для меня путем. Если встреча с ворожеей может стать первым шагом к тому, чтобы прожить желаемую жизнь, я к ней отправлюсь. И попрошусь в ученицы.

Решившись, я пошла в дом, надела новый плащ и собрала вещи: гребень, флягу с водой. Колчан и лук. Разбитое зеркало. Оставшиеся фрукты из огорода, около двух десятков. Я хотела есть их и дальше. И сорвала один листок, чтобы спросить у ворожеи, что это за растение. Набрав полную сумку и закрепив воду на поясе, я сосредоточилась на раздумьях о том, как пересечь рыночную площадь неузнанной. На улице у хижины никого не было, но на рынке этого ждать не приходилось; и как мне выйти за ворота?

Я пошла в заднюю комнату и принялась рыться в матушкином сундуке, пока не отыскала на дне забытую пару штанов, потрепанную мужскую рубаху и плащ. Никто на рынке дважды не глянет на мальчугана в лохмотьях. Я сняла новое платье, плащ и платок и затолкала их в сумку. Туго обмотала свою маленькую грудь куском полотна и натянула рубаху и штаны.

Потом вспомнила: волосы. Я достала гребешок, прочесала спутанные пряди и заплела их, думая отрезать косу ножом. Но, надев отцовский плащ, обнаружила, что ее можно незаметно заправить за ворот рубахи. Мне не хотелось с ней расставаться.

Я поспешила покинуть дом, прежде чем вернутся часовые, и направилась к городским воротам. На темной рыночной площади мне попалась только компания гуляк, выходивших из таверны. При виде мальчишки в рваной одежде они даже не кивнули. Для них такие были невидимками.

Когда я миновала темную громаду дома Кюренбергеров, у меня заныло в груди. Я не могла уйти без прощания с Маттеусом.

Ворота сада были не заперты. Только скрипнули у меня под рукой. Когда я проскользнула внутрь, о мои ноги потерся мордой рыжий котяра, видимо, перебравшийся следом за Маттеусом в новое жилище. У меня сжалось сердце. Погладив его, я всмотрелась в окна наверху. Ни свечей, ни лучика света. Но внизу, похоже, кто-то не спал. Ставни еще не закрыли. За окном виднелось мерцание пламени.

Я заглянула внутрь и увидела Маттеуса, который работал в одиночестве, держа иглу во рту и устроившись среди моря обрезков. И умиротворяющая, и душераздирающая картина. Мой друг детства, моя любовь, а теперь – чужой муж. С моего места не было видно всю комнату целиком. Я глубоко вдохнула. Прошипела:

– Маттеус!

И затаилась за кустом бересклета на случай, если с ним был кто-то еще. Он не услышал. Я снова позвала его по имени. Он подошел к окну, высунул голову в ночном колпаке – один. Я вышла из-за бересклета и помахала рукой. Сперва Маттеус забеспокоился.

Я сняла капюшон и встряхнула головой.

– Это я.

– Хаэльвайс? – Он рассмеялся. – Гром и молния! Что это за наряд? Почему ты вчера не пришла в лавку?

– Выходи. Я объясню.

Он закрыл ставни. Мерцавший за ними свет пропал. На берег озера за домом набежала волна. Через мгновение двери в сад отворились, и появился Маттеус со свечой в руке, как всегда прекрасный. Но теперь, глядя на него, я впервые увидела жизнь, которую он не мог мне предложить.

Маттеус жестом пригласил меня сесть за стол и поднял свечу, чтобы посмотреть на меня.

– Твои глаза, – сказал он благоговейным голосом. – Такие красивые.

Тогда смысл этих слов от меня ускользнул.

Волнуясь, я потянулась через стол к его ладони. Он встретился со мной взглядом, серые радужки блеснули в мерцании свечи. Лицо у него сияло надеждой. Было ясно, что он решил, будто я готова принять его предложение. Я уставилась на наши руки.

– Мне нужно покинуть город, – сказала негромко. – Я не могла уйти, не попрощавшись.

Он опустил свечу.

– Уйти? Куда ты пойдешь?

– К ворожее.

– К той, что похищала Урсильду?

Он выглядел перепуганным.

– Матушка говорила, что это неправда. А я слыхала, что ей нужна ученица.

– Ох, Хаэльвайс, – проговорил он с горящим во взгляде разочарованием. – И никак не убедить тебя остаться?

Я покачала головой, стиснув губы, но затем ощутила упрямый порыв объясниться.

– Меня вчера чуть не забили камнями. Гнали до самого дома.

Маттеус широко раскрыл глаза.

– Обошлось?

– Самые страшные увечья выпали моей гордости. – Я вздохнула. – Буду искать другое место для жизни, где меня не станут презирать.

Лицо у него поникло.

– Господи, помилуй мою душу. – Он уставился на меня, будто не способный решить, что говорить дальше. Потом вздохнул. – Можно тебя поцеловать? Хоть один раз?

У меня замерло сердце. Части меня хотелось завопить, что он такого не заслужил, но другой части хотелось этого поцелуя до боли.

– Один раз, – сказал я наконец.

Губы у него были мягкими и солеными на вкус. Сила его желания меня потрясла. Остальной мир пропал, и я позабыла, кто я такая и где нахожусь. Остались только мы, не было ничего, кроме бремени нашей обоюдной тяги. Не знаю, как долго мы целовались. Лишь когда его рука коснулась моего бедра, я вспомнила, что он женат. Наверху его беременная супруга. Это непозволительно.

После того как я отстранилась, он еще долго не открывал глаза. С мучительной тоской на лице. Потом взглянул на меня с пониманием. И ничего не сказал, когда я поднялась, чтобы уйти.

Когда я вышла из сада, скрипнув створкой двери, Маттеус все еще молча сидел за столом.

Я оглянулась через плечо только раз. Он смотрел мне вслед полным сожаления взором. Я заставила себя сосредоточиться на дороге, ведущей к городским воротам, и постаралась не замечать собственное сожаление, закипающее в ответ. Шум озера, плескавшегося о берег, насмехался над моей болью.

Приближаясь к северным воротам, я заставила себя собраться и подумать о предстоящей задаче: мне нужно было миновать городскую стражу. Если с ними заговорить, меня сразу раскусят. Немного поразмыслив, я решила вышагивать поважнее, как сыновья скорняка. Нога за ногу, с уверенным видом, подбородком кверху. Подойдя к воротам, я кивнула так, будто этот обмен любезностями меня раздражал, с лицом нарочито небрежным.

Одураченный стражник кивнул в ответ и пропустил меня за ворота. По обе стороны моста блеснула в лунном свете вода. На протяжении нескольких часов я видела только тени и смутные очертания птиц, спавших у берегов. Когда с приближением рассвета ночь из черной стала серой, показалась тропа, уходящая в леса к западу от озера. Я немного постояла, прежде чем на нее ступить. Сколько историй матушка рассказывала об этих местах. Там должны были скрываться диковинные звери и феи, киндерфрессер, источники тумана, замок князя Альбрехта на скалах. Башня ворожеи.

Я глубоко вдохнула и повернула к чаще. Старые ясени и узловатые дубы сгрудились над тропой там, где она ныряла под их кроны, словно деревья плясали, взявшись за руки. Пройдя под ними, я поразилась тому, как быстро вокруг сгустились тени. Навес из листьев над головой был густым и почти непроницаемым. Через него едва просачивался свет.

Я так долго шагала этой тропой, что потеряла счет времени и перестала понимать, ночь сейчас или день. Предположительно ранним вечером мне удалось подстрелить кролика, я поела и уснула под кустом огнешипа.

А проснувшись уже глубокой ночью, увидела громадного ворона, едва различимого в еловых ветвях. Кхарр, гаркнул тот, глядя прямо на меня и сверкая янтарным взором. Кхарр!

Эти глаза, подумала я, похолодев. Я давно не верила в киндефрессера, но суеверно относилась к таким птицам с тех пор, как тот первый ворон в роще оторвал глаз у Гютель. Это он же, или воронов с янтарными глазами полно? Создание принялось перелетать с дерева на дерево, продолжая каркать. Мне почудилось, будто оно манит меня за собой.

– Кыш, – отозвалась я дрожащим голосом. Птица снова каркнула и унеслась вдоль тропы. Иголки елей вокруг подрагивали. Когда дорога стала петлять и подниматься в гору, у меня начали гореть задние части икр.

Незадолго до рассвета я услышала отдаленный шум. Рев трубы. Вой и лай собак, и все ближе. Мы с матерью и раньше встречали охотничьи отряды во время наших вылазок. Эта часть леса принадлежала князю Альбрехту. Из знати здесь могли охотиться только он или его сын Ульрих. Мне не хотелось сталкиваться ни с одним из них.

Я забралась на самое высокое дерево, что смогла отыскать. Перчатки измазались соком. Ветки под башмаками потрескивали. Я плотно закуталась в плащ и огляделась.

Далеко на севере просматривались смутные очертания темного княжеского замка, стоявшего на скалах над болотистой долиной, в которой должны были водиться сонмы фей. От этого вида у меня побежали мурашки. Я вспомнила матушкины рассказы о том, как Ульрих в полнолуния обращается волком. При свете дня это казалось надуманным, но теперь я поневоле задалась вопросом, в какой фазе луна. Та убывала, став уже почти полумесяцем.

На горизонте к востоку от замка солнце окаймляло верхушки деревьев тусклым розовым светом. И не было видно ни следа источников шума.

На западе расстилалось покрывало древесных крон, зеленое и темное. Снова завыли собаки, ближе, чем прежде.

Внизу раздался шорох. В тумане промчался олень. В мое дерево с глухим стуком вонзилась стрела с дрожащим от силы выстрела зеленым оперением, и я застыла.

Гончие залаяли беспорядочным хором, уже где-то совсем близко. Я крепче сжала коленями верхушку дерева, затаив дыхание. Подо мной пронеслись аланы [7]7
  Алан – вымершая порода собак, которая сегодня исчезла; родственники короткошерстных овчарок, были выведены для охоты и как собаки-пастухи.


[Закрыть] – рычащие и хищные, быстрые, будто серые призраки, – и слишком увлеченные оленем, чтобы заметить меня. Я выдохнула с облегчением. Когда лай уже затихал, послышался размеренный цокот копыт по земле, гулкий звук и приглушенная ими речь.

Из тумана на поляну выехали два молодых дворянина. Лошади у них были толстые, серые и ухоженные, с забрызганными грязью ногами. На шеях наискось висели зеленые знамена. За ними на третьей лошади появился паж, тоже неся зеленое знамя с изображением волка – герб Альбрехта. Князь Ульрих, поняла я. Он должен быть среди них.

Вон, замыкает ряды. Черноволосый, широкоплечий, в поношенной накидке из облезлого серого меха, верхом на вороной лошади. Это же волчья шкура.

Выражение лица у него было решительным, глаза сияли холодным синим огнем. Он выглядел изумительно и ничем не напоминал чудовище, которое я себе воображала, но в его взгляде сквозило что-то хищное. Когда князь приблизился, я отшатнулась, почувствовав нечто крайне неладное в воздухе рядом с ним. Вцепилась в ствол и перестала дышать, надеясь, что мужчина не поднимет взгляд.

За ним на пятнистой лошади плелась женщина на несколько лет старше меня. Она выехала на поляну, задумчиво созерцая луну. На ней были длинный черный траурный плащ и скромный платок, скрывавший все волосы, кроме двух рыжих кос. Те колыхались от шагов лошади, а зеленые глаза наездницы блестели от слез, струившихся по веснушчатым щекам. Она сияла неземной красотой. Ее окружал ореол дикости.

– Не стоило соглашаться на уговоры отца, – сказала она дрожащим голосом, направляя свою лошадь вслед за Ульрихом. Разгладила плащ на животе. – Нехорошо мне.

– Отец соблюдал предписания врача, – отрезал Ульрих. – Ты слишком подавлена для женщины в твоем положении. Свежий воздух будет на пользу.

Та помолчала. Потом ответила с извиняющимися нотками в голосе:

– Да, брат, конечно.

Ульрих повернулся к сестре. Я не видела его лица, но заговорил он тихо и снисходительно.

– Я понимаю, что ты – рабыня своих женских прихотей, но хоть постарайся не дать им сорвать мою охоту. Все эти дела с Фредерикой меня раздражают. Мне нужно развеяться.

Женщина быстро кивнула, качнув краями платка. Когда она заговорила, голос у нее звенел от напускной веселости:

– Может, мне просто нужно подкрепиться.

Ульрих повернулся к пажу.

– Мальчик, отметь это место. Мы завершим погоню после того, как Урсильда поест.

Паж спрыгнул на землю с флажком.

– Впереди самый южный павильон, – снова обратился князь к сестре с добротой как ни в чем не бывало. Вдалеке, среди деревьев, я разглядела очертания деревянных балок. – Сможешь потерпеть и добраться до него?

Та молча кивнула и последовала за ним.

Они отъехали на такое расстояние, что я больше их не видела, но все еще слышала. Звуки так хорошо разносились по лесу, что я не слезала, пока не начала клевать носом и не испугалась, что упаду. Вокруг еще темно, сказала я себе, когда мужские голоса стали громче. И медленно спустилась вниз, выверяя каждое движение. Но последняя ветка на моем пути с хрустом надломилась.

Мужчины замолчали. Чья-то лошадь беспокойно заржала. Я вздрогнула.

– Ты это слышал?

– Олень?

– Идем со мной. – Голос Ульриха, холодный. – Оба.

Ветки на лесной подстилке затрещали. Шум стал нарастать. Вспыхнул факел. Сердце застучало у меня в ушах.

– Ты же не думаешь, что у Церингена повсюду шпионы?

Церинген? Герцог, подаривший Маттеусу те молельные четки?

– Я же тебе говорил, – зашипел Ульрих на своего человека. – Церинген в ярости с того дня, как король пообещал подарить мне усадьбу Скафхусун.

Хотя говорил он негромко, я расслышала в его голосе удовлетворение и удовольствие, которые ему принесло чужое невезение.

Потом ветка хрустнула совсем рядом.

– Вон из моего леса! – прорычал Ульрих так близко, что я оцепенела, затаив дыхание. – Или я разорву тебя на кусочки.

По спине побежали мурашки. Я рванула прочь, капюшон упал у меня с лица, коса вылетела из-под ворота.

Оглянувшись, я успела заметить их удивленные лица. Никто не ожидал увидеть девчонку.

Глава 11

Я спешила убраться подальше от поляны, ныряя под сучья и огибая древесные стволы. Тонкие ветки бросались мне наперерез, царапая руки и лицо. Позади шуршала листва, потом раздался выкрик Урсильды:

– Рика!

Я не стала возвращаться и выяснять, что это значило.

Деревья скакали вокруг. Я бежала, пока чуть не влетела все в того же ворона на очередной ели. Огромная птица взирала на меня янтарными глазами, горевшими раскаленным стеклом. Потом взмахнула крыльями, привлекая мое внимание, и полетела к цепи валунов, торчавших из земли, будто зубы.

За каменным кольцом скрывалась башня ворожеи. Это наверняка. Чем ближе я подходила, тем заметнее покалывало кожу. Готовясь пройти между двумя валунами, я отчетливо ощутила, что переступаю порог. От одного камня к другому металась могучая сила. Внутри круга иной мир был настолько близок, что я чувствовала его присутствие, пронизывавшее воздух. Одушевленную тень. Дымку, вспомнилось мне, что ослепляет мужчин.

Сквозь деревья было видно, как ворон садится на высокую каменную стену. За ней возвышалась увитая виноградной лозой башня, окутанная серебристыми щупальцами тумана. Древняя на вид, сложенная из бревен и камня, старее самой старины. Громадные валуны фасада, густо поросшие лозой, истерлись и раскрошились от непогоды. Вокруг далекой крыши из вороха веток, перевязанных веревкой, тоже клубился туман.

Ворон внимательно оглядел меня со своего насеста, затем облетел постройку и скрылся из виду. Я пошла за ним, вплотную обогнула стену и направилась к башне; сердце колотилось в горле. Камни холодили мне ладонь, безмолвные под стать окружающей темноте. Минуя деревянный проем ворот, я заглянула в огромный тенистый сад, всматриваясь в сумрачные дебри кустов, плющей и сорняков. В самой глубине ждали весны ряды вспаханной земли. В середине танцевали причудливые каменные фигуры. Кривились голые стебли. Около самой башни стояла огромная купальня для птиц. Впитывая все увиденное, я задрожала от испуга и смутного узнавания; волоски у меня на затылке поднялись дыбом.

Вокруг было слишком тихо, а я все обходила башню, выискивая дверь или окно и проклиная свои шумные шаги. Отверстие, которое наконец нашлось, было узким и высоким, вроде зарешеченного окошка в крепости, сделанного для того, чтобы стрелять изнутри, а не заглядывать снаружи.

За ним мерцали тусклые отсветы пламени. Когда я подкралась поближе, ноздри защекотало от дыма. У окна висели десятки шуршащих бумажных оберегов, жутковатого вида костяной амулет и высохшая змеиная кожа. Это зрелище наполнило меня страхом.

У тусклого очага дремала пожилая женщина с железно-серыми волосами, стянутыми на затылке; голова ее склонилась к плечу, в уголке рта блестела капелька слюны. Она казалась примерно вдвое старше моей матери, такая старая, что кожа на шее у нее стала дряблой и обвисла. Ярко выкрашенная юбка, пышная грудь, свободно переплетенные белыми лентами «трупные» косы, как у дворянок.

Зажиточная повитуха, постаралась я себя убедить. Деревенская знать. Нечего тут бояться.

В следующий миг под ногой хрустнула ветка, и старуха распахнула глаза, тлеющие мутным янтарем. Сердце екнуло, а я замерла на месте.

– Ну-ка, что у нас там? – Женщина поднялась из кресла и выглянула сквозь прутья решетки, отодвинув в сторону талисманы и остальные вещицы. Выражение лица у нее было добрым, но речь звучала неестественно, а слова она растягивала так, будто складывать их стоило больших усилий. В ее глазах мерцал затуманенный янтарь, и от этого взора у меня сдавило грудь. В голове зазвучал голос матушки. Не дай киндефрессеру себя украсть…

Вдали загудела труба князя. Женщина покачала головой и скрылась из виду. Я слушала грохот сердца в ушах. В нескольких футах от меня отворилась дверь.

– Тсс, – сказала хозяйка. – Ульрих охотится. Заходи.

Что мне еще оставалось, как не проследовать за ней внутрь, невзирая на опасения? И все же я никак не могла отделаться от ощущения, что бегу от чего-то плохого к чему-то худшему. В башне было темно. По полу плясали тени, наши шаги эхом отдавались от каменных стен. Около двери громоздились бесчисленные глиняные кувшины, за которыми виднелась остальная часть большой круглой комнаты. Повсюду горели свечи. Помещение было забросано шкурами. На столе бок о бок с чернильницей лежала рукопись, а по загнутым стенам тянулись полки с книгами. Я заморгала, пораженная такими запасами. Мне не доводилось видеть никаких книг, кроме тех, по которым священник читал на службах.

Под одной из оплывающих свечей поблескивал в шкафу строй жутковатых склянок, числом даже побольше, чем у алхимика. Рядом с ними примостился, поводя крыльями, огромный ворон. Я думала, что это мой проводник, пока он не повернулся и не взглянул на меня обычными черными глазами. С потолочных балок свисали пучки трав, сушеные овощи и плетенки из чеснока и лука. У другой стены стояли стол, котел и дровяная печь, позади которых на следующий этаж поднималась темная винтовая лестница.

Неохотно отходя от дверного проема, я сняла капюшон. Моя коса распустилась во время бегства. Старуха расплылась в широкой улыбке и обвела меня лучезарным взглядом.

– Только поглядите, не девчушка ли это Хедды, Хаэльвайс.

Я замерла как вкопанная, волнуясь и недоумевая, откуда она знает мое имя. Должно быть, матушка ходила к ней спрашивать о моих припадках. Другого объяснения не было.

Я не стала углубляться в раздумья.

– А вы, как вас зовут?

– Матушкой Готель чаще всего.

– Готель, – я попыталась распробовать слово. На вкус оно оказалось непривычным.

– При рождении меня нарекли Кунегундой, если предпочитаешь. Ты голодна?

Как только она спросила, у меня заурчало в животе. Накануне я не ела ничего, кроме кролика. Кунегунда улыбнулась. Из печи тянуло ароматом хлеба, словно его только что испекли посреди ночи – словно Кунегунда знала, что я приду.

От этой мысли побежали мурашки.

Над пылающим очагом висел котел. Кунегунда проследила за моим взглядом.

– Надеюсь, я там все не спалила.

Она отошла и принялась помешивать содержимое котла. Я сразу почуяла густые запахи свеклы, лука-порея и турнепса, чеснока и пастернака. Какого-то мяса – не рыбы, а темного мяса вроде баранины или оленины – и какой-то необычной пряности, аромат которой был мне знаком. Той пряности. Я внезапно вспомнила. Незадолго до возведения стены матушка собралась в далекий путь за принадлежностями для родов. Сказала отцу, что ей нужно найти редкое масло. Они тогда здорово разругались; тот говорил, что все необходимое можно купить в городе. Но она все равно уехала, оставив меня с отцом на четыре дня. А по возвращении дала мне сверток из больших листьев, в котором оказался восхитительный мясной пирог, новое средство от моих припадков. Одно из немногих, что были приятными на вкус, оно избавило меня от обмороков на целый месяц. От него пахло в точности так же, как от пряностей в котле, и этого диковинного аромата я не чувствовала ни до, ни единого раза после. Должно быть, матушка купила тот пирог здесь.

Вспомнив, с каким предвкушением она предложила мне его отведать, я поникла под ударом очередной волны скорби. Мне пришлось постараться, чтобы заговорить спокойным голосом.

– Как часто моя мать сюда приходила?

– Раз-другой, пожалуй? Может, и больше.

Кунегунда помешивала еду, не отводя взгляда от котла.

– Она умерла прошлой зимой, – прошептала я, с трудом выдавливая слова. Услыхав их, хозяйка посмотрела на меня. В ее глазах сквозила грусть, будто у нее сохранились о матушке крайне теплые воспоминания.

– Я слышала, что она захворала.

У меня по щекам побежали слезы. Как она могла услышать это здесь, в такой дали? Сколько народу к ней заходит? В городе ее все опасаются и считают похитительницей Урсильды. Я вспомнила купца, называвшего себя Готель, – торговца тканями, которого мы как-то повстречали в портняжной.

– Готель – имя вашего мужа?

Кунегунда издала тихий смешок.

– У меня нет мужа. Готель – имя этого места.

Старушка разломила хлеб из дровяной печи на две половинки и наполнила их похлебкой. Не удосуживаясь тем, чтобы вырезать на них кресты, подметила я. Потом она выставила еду на стол возле огня и кивком указала мне садиться. Я послушалась и принялась есть, не без усилий не давая себе торопиться и согревая ладони о хлеб, в который на самом деле хотелось впиться зубами. Рагу чудеснее этого я не пробовала никогда. Терпкое от чеснока и трав, оно источало густой запах свеклы. Мясо, которое я унюхала, оказалось крольчатиной, но гораздо более вкусной, чем существо, которое я зажарила в лесу. С хрустящей корочкой и горьковатыми нотками той пряности.

– Чем я могу тебе помочь?

Расправив плечи и собравшись с духом, я решила, что будет лучше напрямую заявить о своих намерениях.

– Я пришла предложить себя в качестве ученицы.

Сначала хозяйка рассмеялась – удивленным и веселым смехом – и подняла глаза к небу, будто вознося благодарственную молитву. Я заулыбалась в уверенности, что матушка была права и меня примут. Но через мгновение выражение лица у Кунегунды поменялось, и вся радость на нем померкла. Она посмотрела на меня с усталой грустью.

– Не уверена, что ты будешь здесь в безопасности.

Внутри у меня что-то оборвалось.

– Но башня… туман… Мне больше некуда пойти.

– На туман нельзя полагаться. Есть способы с ним сладить.

– Меня чуть не забили камнями в родном городе. Я уже кое-что понимаю в лекарском искусстве, – заговорила я в надежде стать более ценной в ее глазах. – Матушка была повитухой.

– Я знаю! – отрезала старуха, мигом разъярившись, будто из-за того, что я посчитала иначе. Настроение у нее переменилось. Глаза засверкали.

Я моргнула. Должно быть, удивление отразилось у меня на лице.

Она застыла, поняв, как резко только что заговорила.

– Прости меня. Но твоя мать не раз ко мне приходила. А я всех запоминаю. Ты не притомилась? На втором этаже есть запасная спальня. Я сержусь, когда не высыпаюсь как следует. Нам лучше побеседовать после того, как обе отдохнем.

– Буду признательна за позволение переночевать, – медленно отозвалась я, все еще изумленная ее резким нравом.

Хозяйка повела меня наверх, уже дружелюбно воркуя о том, как темно станет в комнате с закрытыми ставнями и как удобно мне будет лежать. Она говорила торопливо, будто пытаясь отвлечь меня от своей вспышки гнева нескончаемым потоком болтовни.

– Заходи-ка.

В спальне было высокое узкое окно, светлевшее блеклым сиянием зари. У стены стояла роскошная кровать с льняными простынями, покрывалом и перьевым матрасом. Я никогда не спала в такой прекрасной постели. Глаза у меня, должно быть, стали круглыми, как монеты. Я выдохнула:

– Благодарю.

Кунегунда кивнула и удалилась, сказав, что ей нужно запереть все внизу, прежде чем ложиться.

– Из-за охотничьего отряда.

Когда она закрыла за собой дверь, я подошла к окну и выглянула в огороженный сад. Один из воронов поменьше чистил крылья в птичьей купальне. Пока я за ним наблюдала, на меня накатило изнеможение от плотного ужина и долгой дороги. Я заперла ставни и забралась в кровать, но сонливость во мне боролась со страхом остаться непринятой в ученицы.

Я полезла в кошелек на поясе и вытащила фигурку матери-птицы. Взмолилась, потирая каменные изгибы: пожалуйста… пожалуйста, позволь мне остаться. Фигурка у меня в ладони потеплела и тихонько загудела, сгущая в окружающем воздухе туман. Тот заклубился рядом, обволакивая и оглаживая мне руки. Я задрожала, на глазах выступили слезы – и счастья, и скорби одновременно, – как и тогда, когда матушка посетила меня в саду. Это было настолько умиротворяюще, что вскоре я с улыбкой на губах погрузилась в пустоту между бодрствованием и сном, в которой не было места сновидениям. Какое-то время спустя мне почудилось, что я слышу голос матушки. На этот раз не демонический, а нежный. Иди к соседней горе, прошелестела она.

Я подскочила так стремительно, что спальня вокруг меня закачалась. И невозможно было понять, наяву это произошло или во сне.