Текст книги "Добывайки в поле"

Глава пятая

Терпенье и труд всё перетрут.

Из дневника Арриэтты. 25 августа

Сначала, по-видимому, они просто бежали, но не куда глаза глядят, а как раз туда, куда надо, – вверх по склону холма, где росла азалия и где (так давно!) Арриэтта встретила мальчика, а затем по вершине, поросшей густой травой.

Как они пробрались там, частенько говорила потом Хомили, она не может ума приложить – сплошной частокол из стеблей. И насекомые… Ей и в голову не приходило, что на свете так много разных насекомых. Одни неподвижно висели, прицепившись к чему-нибудь, другие проворно бегали туда-сюда, третьи (эти были хуже всех) смотрели в упор и не трогались с места, а затем, все ещё не спуская с вас глаз, медленно пятились назад.

Казалось, говорила Хомили, что сперва они вознамерились вас укусить, а потом передумали, но не из доброты, а из осторожности. «Злющие, – говорила она, – вот они какие были. Да, злющие-презлющие!»

Пока пробирались между стеблями, Под, Хомили и Арриэтта чуть не задохнулись от цветочной пыльцы, которая облаком сыпалась на них сверху. То и дело на их пути вставали обманчиво сочные, колышущиеся листья с острыми краями, которые резали руки. Они скользили по коже нежно, как смычок по струнам скрипки, но оставляли кровавый след. Не раз им встречались высохшие узловатые стебли, о которые они спотыкались и падали головой вперёд, и частенько не на землю, а на похожее на подушку растение с серебристыми, тонкими, как волос, шипами, уколы которых причиняли жгучую боль. Высокая трава… До конца жизни она преследовала Хомили в самых страшных снах.

Чтобы попасть в сад, им надо было пробраться сквозь живую изгородь из бирючины. Мёртвые листья под тёмными ветвями и гниющие сморщенные ягоды, среди которых, утопая в них чуть не по пояс, они прокладывали путь, а кругом под живыми листьями, шуршавшими над головой, влажная духота. И здесь тоже были насекомые: переворачивались на спину, или внезапно подпрыгивали, или коварно уползали прочь.

Дальше по саду идти было легче. Здесь всё лето гуляли куры, и в результате, как обычно, осталась голая, вытоптанная земля цвета лавы, без единой травинки. Ничто не заслоняло дорогу. Но если добывайкам было хорошо видно, то и их самих было видно не хуже. Фруктовые деревья стояли далеко друг от друга, за ними было трудно укрыться, и любой, кто выглянул бы из окна, вполне мог удивлённо воскликнуть: «Что это там такое движется в саду, как вы думаете? Там, у второго дерева справа… будто листья под ветром. Но сейчас нет никакого ветра. Скорее это напоминает бумажку, которую тащат на нитке… И на птиц не похоже, те скачут в разные стороны…» Вот какие мысли проносились в уме Пода, когда он уговаривал Хомили идти дальше.

– Не могу я, – со слезами говорила она. – Мне надо присесть. Хоть на минуточку. Ну пожалуйста, Под!

Но он был непреклонен: подхватывая её под локоть и подталкивая вперёд, говорил:

– Посидишь, когда доберёмся до леса. Арриэтта, возьми маму под руку с той стороны и не давай ей останавливаться.

Когда наконец очутились в лесу, добывайки бросились на землю у самой тропинки – слишком устали, чтобы искать более укромный уголок.

– Ах ты боже мой! – то и дело повторяла Хомили, но скорее по привычке, и по её выпачканному землёй лицу и блестящим тёмным глазам Под и Арриэтта видели, что она вовсю шевелит мозгами.

И то, что она держала себя в руках, они тоже видели. Другими словами, Хомили вовсю старалась.

– Ни к чему так бежать, – сказала она наконец, немного отдышавшись. – Нас никто не заметил. Они, верно, думают, что мы всё ещё там, под полом, словно в ловушке.

– Я не так в этом уверена, – сказала Арриэтта. – Когда мы поднимались на холм, в кухонном окне мелькнуло чьё-то лицо. Похоже, это был мальчишка. А в руках он держал какое-то животное – похоже, кот.

– Если бы нас хоть кто-то заметил, – возразила Хомили, – они бы уже давно кинулись в погоню, вот что я тебе скажу.

– Верно, – согласился Под.

– Ну, в какую сторону мы теперь пойдём? – спросила Хомили, оглядываясь и не видя ничего, кроме деревьев. На щеке у неё была большая царапина, волосы растрепались и торчали во все стороны.

– Пожалуй, сперва разберём поклажу, – сказал Под. – Давайте посмотрим, что мы захватили с собой. Что у тебя в мешке, Арриэтта?

Девочка развязала мешок, который спешно собрала два дня назад на случай крайней необходимости – как раз такой, как сейчас, – и принялась выкладывать вещи на дорожку. Чего там только не было! Три металлические крышечки от пузырьков с пилюлями, все разного размера, так что аккуратно вкладывались одна в другую; довольно большой огарок свечи и семь восковых спичек; смена нижнего белья и шерстяная фуфайка, связанная Хомили на тупых штопальных иголках из распущенного на нитки, много раз стиранного носка, и, наконец, главные сокровища Арриэтты – карандашик, снятый с бальной программки, и записная книжка-календарь с пословицами и поговорками, в которой она вела дневник.

– Ну зачем тебе понадобилось тащить её с собой? – проворчал Под, кидая мельком взгляд на этот увесистый фолиант, в то время как вытаскивал свои пожитки.

«Затем же, – подумала про себя Арриэтта, глядя на вещи, которые вынимал отец, – зачем ты сам взял сапожную иглу, молоток (сделанный из язычка электрического звонка) и моток шпагата. У каждого своё увлечение, каждому нужны орудия своего ремесла». (А её собственным увлечением была литература.)

Помимо сапожных принадлежностей Под взял из дому половинку ножниц, осколок лезвия от безопасной бритвы, обломок детского лобзика, бутылочку из-под аспирина с завинчивающейся крышкой, полную воды, небольшую скрутку тонкой проволоки и две стальные шляпные булавки, одну из которых, ту, что покороче, дал сейчас Хомили.

– Поможет тебе забираться наверх. Возможно, часть пути нам придётся идти в гору.

Хомили взяла с собой вязальные иглы, остаток нераспущенного носка, три куска сахара, палец от лайковой перчатки, набитый смесью соли и перца и завязанный крепко-накрепко ниткой, несколько кусочков сухого печенья, маленькую жестяную коробочку, в которой когда-то держали граммофонные иглы и где теперь был чай, брусочек мыла и зеркальце.

Под хмуро осмотрел всю эту разнокалиберную груду и сказал:

– Вполне вероятно, что мы взяли не то, что надо, но теперь ничего не попишешь. Кладите всё обратно, нам пора двигаться. Это ты хорошо придумала, Арриэтта, засунуть крышку в крышку. Пожалуй, будь их побольше хоть на одну-две, не повредило бы.

– Но ведь нам только надо добраться до барсучьей норы, – принялась оправдываться Арриэтта. – Я хочу сказать, ведь у тёти Люпи всё, наверно, есть – ну, всякая там кухонная утварь и посуда.

– Лишняя кастрюля ещё никому никогда не помешала, – сказала Хомили, запихивая обратно остаток носка и завязывая мешок куском синего шёлка для вышивания, – в особенности если живёшь в барсучьей норе. А кто сказал, что твоя тётя Люпи вообще там? Я думала, она давным-давно потерялась… заблудилась… или ещё что… в этих полях.

– Вполне возможно, что уже нашлась, – сказал Под. – Ведь прошло около года – не так ли? – с тех пор, как она ушла из дома.

– И так или иначе, – добавила Арриэтта, – кастрюли она с собой вряд ли взяла.

– Никогда не могла понять, – сказала Хомили, вставая с земли и проверяя, не слишком ли тяжёл мешок, – и никогда не пойму, кто бы что ни говорил, что ваш дядя Хендрири нашёл в этой гордячке и воображале Люпи.

– Хватит, сейчас не время косточки перемывать. – Под тоже встал и, повесив свой походный мешок на шляпную булавку, перекинул через плечо, затем окинул жену и дочь внимательным взглядом: – Ну, у вас всё в порядке?

– И не скажешь, положа руку на сердце, – добавила Хомили, – что она злая, но уж больно нос дерёт.

– Как ботинки? – спросил Под. – Не жмут?

– Пока нет, – сказала Хомили.

– А как ты, дочка?

– У меня всё в порядке, – откликнулась Арриэтта.

– Перед нами долгий путь, – сказал Под. – Торопиться мы не будем, пойдём потихоньку, но без остановки. И ворчать тоже не будем. Ясно?

– Да, – сказала Арриэтта.

– И глядите в оба, – продолжил инструктаж Под, в то время как они уже шли по тропинке. – Если увидите что-нибудь опасное, делайте то же, что я… и быстро… поняли? Только не разбегаться по сторонам. И не визжать.

– Да знаю я всё это, – буркнула Арриэтта, прилаживая на спину мешок, и двинулась вперёд, словно хотела, чтобы до неё не долетали слова отца.

– Ты думаешь, что знаешь, – заметил Под ей вслед. – На самом деле ты совсем ничего не знаешь и не умеешь прятаться, как и твоя мать. Это требует тренировки, это, если хочешь, искусство…

– Как это не знаю? – возмутилась Арриэтта. – Ты же мне рассказывал.

Посмотрев в сторону, в тёмные глубины зарослей куманики возле тропинки, она заметила огромного паука, словно повисшего в воздухе (паутины видно не было). Паук, казалось, смотрел прямо на неё, и Арриэтта, ничуть не испугавшись, смерила насекомое вызывающим взглядом.

– За пять минут всего не расскажешь, – твердил своё Под. – Всему учиться надо на собственном опыте. То, о чём ты узнала в тот день, когда я взял тебя наверх добывать, даже не азбука в нашем деле. Просто чему-то тебя научить попросила твоя мать. И видишь, куда это нас привело?

– Перестань, Под, – отдуваясь и пыхтя, потому что шли слишком быстро, сказала Хомили. – К чему вспоминать прошлое?

– Но именно это я и хочу сказать, – возразил Под. – Прошлое и есть опыт, на прошлом учишься. Понимаешь, когда идёшь добывать…

– Но ты занимался этим всю жизнь, у тебя огромный опыт, а Арриэтта поднялась наверх всего один раз…

– Это я и хочу сказать! – рассердился Под, приостанавливаясь, чтобы Хомили могла его догнать, и упрямо продолжил: – Именно это. Если бы она знала хоть азы умения прятаться…

– Берегись! – раздался резкий возглас Арриэтты, опередившей их на несколько шагов.

Послышался нарастающий шум и громкое хриплое карканье. Их покрыла большая тень… и внезапно на тропинке остался один Под – лицом к лицу с огромной чёрной вороной.

Птица не мигая смотрела на него злобно, но немного опасливо, кривые когти были слегка повёрнуты внутрь, большой клюв – приоткрыт. Под, замерев на месте, тоже не сводил с неё глаз. Сейчас он был похож на короткий толстый гриб, выросший вдруг на тропинке. Огромная птица повернула голову набок и с любопытством уставилась на Пода другим глазом. Он не двигался и по-прежнему пристально смотрел на неё. Ворона издала тихий горловой звук, похожий на блеянье, и, удивлённая, сделала шаг вперёд. Под по-прежнему не двигался. Ворона сделала один косой прыжок… второй… и тут – всё с тем же неподвижным лицом – Под заговорил спокойно, вполне дружелюбно:

– Убирайся туда, откуда пришла. И, пожалуйста, без глупостей. Нам это ни к чему. Косолапая ты, вот что я тебе скажу! Я раньше и не замечал, что вороны косолапые. Выпялилась на меня одним глазом и голову набок свернула… Верно, думаешь, это красиво… А вот и нет, при таком-то клюве…

Ворона застыла на месте. Каждая линия её оцепеневшего тела выражала теперь не любопытство, а полнейшее изумление. Она не верила своим глазам.

И вдруг Под закричал, делая к ней шаг:

– Прочь отсюда! Убирайся! Кыш!..

И огромная птица, бросив на него безумный взгляд, испуганно каркнула и поднялась в воздух, хлопая крыльями.

Под вытер лоб рукавом. Из-под листа наперстянки выползла Хомили, всё ещё бледная и дрожащая, и, тяжело дыша, проговорила:

– О, Под, это просто чудо! Ты настоящий герой.

– Это совсем не трудно… Главное – держать себя в руках.

– Но она такая огромная! – воскликнула Хомили. – Когда они в воздухе, даже представить трудно, что они такой величины.

– Величина тут ни при чём: они боятся, когда с ними говорят. – Он увидел, как Арриэтта выбирается из пустого пня и отряхивает платье, а когда она тоже посмотрела на него, отвёл глаза. – Ну, пора двигаться.

Арриэтта улыбнулась, после секундного колебания подбежала к отцу и обвила руками его шею.

– Ну, это уже зря, – еле слышно проговорил Под, явно довольный.

– Ах! – воскликнула Арриэтта, прижимаясь к отцу. – Ты заслужил медаль за отвагу… Я хочу сказать: ты не растерялся перед этой вороной.

– Нет, девочка, – возразил Под, – ты вовсе не это хотела сказать. Ты хотела сказать, что я её прозевал, что она поймала меня врасплох, в то самое время, когда я рассуждал о том, что надо всегда быть начеку. – Он похлопал её по руке. – Но в главном ты права: мы действительно не растерялись. Вы с мамой не потратили ни одной лишней секунды, и я вами горжусь.

Отпустив её руку, он закинул мешок за спину и, обернувшись, внезапно добавил:

– Но в следующий раз не прячься в пень. Он может быть пустым и в то же время полным, если ты меня понимаешь, и попадёшь из огня да в полымя…

Они шли всё вперёд и вперёд, не сходя с тропинки, проложенной рабочими, когда те рыли ров для газопровода. Тропинка вела через пастбище, постепенно взбираясь вверх. Так они миновали два луга, проходя без труда под нижней перекладиной любых накрепко запертых ворот и осторожно пробираясь между высохшими на солнце следами от коровьих копыт. Следы были похожи на кратеры, края у них осыпались, и один раз Хомили, покачнувшись под тяжестью ноши, оступилась и оцарапала колено.

На третьем лугу газопровод пошёл влево, и Под, увидев далеко впереди перелаз через живую изгородь, решил, что они могут спокойно оставить газопровод и идти дальше по тропинке у изгороди.

– Уже недолго осталось, – произнёс он успокаивающе, когда Хомили стала умолять, чтобы он дал им немного отдохнуть, – но останавливаться нам нельзя. Видишь вон тот перелаз? Мы должны прийти к нему до захода солнца.

И они потащились дальше. Для Хомили этот последний отрезок пути был самым тяжёлым. Её натруженные ноги двигались механически, как ножницы; согнувшись под поклажей, она с удивлением смотрела, как её ступни попеременно выступают вперёд, потому что вообще больше не чувствовала ног, не понимала, как они тут оказались.

Арриэтта жалела, что им виден перелаз: ей казалось, что они топчутся на месте. Уж лучше смотреть на землю и лишь время от времени поднимать глаза – тогда видишь, насколько продвинулся.

Наконец они достигли вершины холма. Справа, в дальнем конце пшеничного поля, за живой изгородью, начинался лес, а прямо перед ними простиралось – поначалу чуть спустившись вниз, затем полого поднимаясь к горизонту – огромное пастбище, испещрённое тенями от деревьев, позади которых на розовом небе садилось солнце.

Добывайки стояли на кромке пастбища, не в силах отвести от него глаз, в благоговейном страхе перед его необъятностью. Посреди этого бесконечного моря дремлющей травы плавал зелёный островок деревьев, почти погрузившийся в тень, которую он отбрасывал далеко от себя.

– Это и есть Паркинс-Бек, – сказал после долгого молчания Под.

Они стояли все трое под перелазом, страшась выйти из-под его гостеприимного крова.

– Паркинс… что? – тревожно спросила Хомили.

– Паркинс-Бек. Это название пастбища. Здесь они и живут – Хендрири и его семейство.

– Ты хочешь сказать, – медленно проговорила Хомили, – здесь и есть барсучья нора?

– Вот-вот, – отозвался Под, устремив взгляд вперёд.

В золотом свете заходящего солнца усталое лицо Хомили казалось жёлтым, челюсть отвисла.

– Здесь… но где – здесь?

Под махнул рукой:

– Где-нибудь на этом поле.

– На этом поле… – тупо повторила Хомили, вперив взгляд в его едва различимые границы и далёкие группки утонувших в тени деревьев.

– Ну, само собой, нам придётся поискать эту нору, – смущённо добавил Под. – Не думала же ты, что мы направимся прямо к ней.

– Я думала, ты знаешь, где она, – совершенно сникла Хомили.

Голос её звучал хрипло, и Арриэтта, переводя взгляд с одного родителя на другого, непривычно для себя самой молчала.

– Я привёл вас сюда, верно? – сказал Под. – На худой конец, переночуем на открытом воздухе, а завтра с утра начнём искать.

– А где ручей? – спросила Арриэтта. – Кажется, тут где-то должен быть ручей.

– Так оно и есть, – ответил Под. – Он течёт с той стороны пастбища вдоль живой изгороди, а потом сворачивает – вон там – и пересекает тот дальний угол. Та густая зелёная полоса – неужели не видишь? – это камыш.

– Да-а, – неуверенно протянула Арриэтта, изо всех сил напрягая глаза, затем добавила: – Я хочу пить.

– И я, – сказала Хомили и вдруг села на землю, как будто из неё выпустили воздух. – Всю дорогу вверх – шаг за шагом, час за часом – я говорила себе: «Ничего, как только мы доберёмся до этой барсучьей норы, я сяду и первым делом выпью чашечку горячего крепкого чая», – только это меня и подбадривало.

– Что ж, и выпьешь, – сказал Под, – у Арриэтты есть свечка.

– И я тебе ещё кое-что скажу, – продолжила Хомили, уставившись в одну точку. – Я не могу идти через это поле, ни за что на свете не пойду, придётся нам обходить его кругом.

– Так мы и сделаем, – согласился Под. – Посреди поля барсучьей норы не найдёшь. Мы обойдём его вокруг постепенно, одну сторону за другой, и начнём завтра с утра. Но сегодня нам придётся спать не раздеваясь, это точно. Сейчас начинать поиски нет смысла: скоро совсем стемнеет, солнце вот-вот зайдёт за холм.

– И собираются тучи, – заметила Арриэтта, глядя на закат. – Как быстро они мчатся!

– Дождь! – вскрикнула Хомили в ужасе.

– Надо спешить, – сказал Под, закидывая мешок за спину. – Давай сюда твой, Хомили, тебе будет легче идти…

– В какую нам сторону? – спросила Арриэтта.

– Пойдём вдоль этой, более низкой изгороди, – сказал Под, трогаясь с места. – Постараемся добраться до воды. Если нам это не удастся до того, как пойдёт дождь, укроемся где сможем.

– Что значит – где сможем? – спросила Хомили, ковыляя следом за ним по кочкам в густой траве. – Осторожно, Под, крапива!

– Вижу. – Они шли сейчас по дну неглубокого рва. – А укрыться можно в ямке или ещё где-нибудь. Вот, кстати, вполне подходящая. Видишь? Под тем корнем.

Подойдя ближе, Хомили заглянула внутрь.

– Ой нет, я туда не полезу! Там внутри может кто-нибудь быть.

– А то заберёмся под изгородь, – предложил Под.

– Ну, там от дождя не укрыться, – возразила Арриэтта, шагая чуть в стороне от родителей по склону рва, где трава была ниже. – Мне отсюда видно: там одни стволы и ветки.

Ей стало зябко от свежего ветерка, под которым вдруг закачались листья на кустах, загремели сухие стручки, ударяясь друг о друга.

– Небо уже почти совсем затянуло!

– Да, скоро стемнеет. Ты лучше спускайся сюда, к нам, а то ещё потеряешься, – сказал Под.

– Не потеряюсь, мне отсюда лучше видно. Ой, смотрите-ка! – вдруг воскликнула Арриэтта. – Это же старый ботинок. Он нам не подойдёт?

– Старый – что? – не веря своим ушам, переспросила Хомили.

– Возможно, что подойдёт, – сказал Под, оглядываясь по сторонам. – Где он?

– Слева от тебя. Вон там. В высокой траве…

– Старый ботинок! – ужаснулась Хомили, увидев, что он сбросил на землю оба мешка. – Ты в своём уме, Под?

Но не успела она договорить, как хлынул дождь, по траве запрыгали огромные капли.

– Возьмите мешки и станьте обе под лист щавеля, а я пока посмотрю.

– Старый ботинок… – повторила Хомили, всё ещё не веря своим ушам, в то время как они с Арриэттой скорчились под широким листом. Ей пришлось кричать во всё горло – дождь не шуршал, а грохотал по листу. – Ну и шум! Прижмись ко мне, дорогая, а то простудишься, это уж как пить дать. Батюшки, мне попало за шиворот!..

– Смотри, – сказала Арриэтта, – папа нас зовёт. Пойдём.

Хомили наклонила голову и выглянула из-под качающегося листа. Там в нескольких ярдах от них стоял Под, еле видный среди мокрой травы за завесой дождя. «Как в тропиках», – подумала Арриэтта, вспомнив свой «Географический справочник», и представила себе, как человек борется со стихией; болота в джунглях, дышащие миазмами леса… А она смогла бы?..

– Что он ещё придумал? – раздался недовольный голос Хомили. – Не можем же мы выйти из-под листа в такой ливень… Ты только взгляни.

– Мы скоро будем по колено в воде, – возразила Арриэтта. – Ты разве не видишь? Ведь это ров. Ну же, мама, вылезай. Нам надо со всех ног бежать туда, папа нас зовёт.

Они кинулись бегом, пригнувшись к земле и чуть не оглохнув от грохота дождя.

Под помог им подняться повыше, туда, где росла более высокая трава, подхватил их мешки, и они принялись, скользя и падая, пробираться следом за ним через «дебри», как говорила сама себе Арриэтта.

– Вот он, – сказал Под, – забирайтесь.

Ботинок лежал на боку; попасть внутрь можно было только ползком.

– Батюшки! – не переставая повторяла Хомили и боязливо оглядывалась вокруг, но внутри ботинка было темно. – Интересно, кто его раньше носил?

Хомили вдруг так испугалась, что остановилась на месте, не в силах больше сделать ни шагу.

– Ну что ты застыла? – поторопил жену Под. – Двигайся дальше! Не бойся.

– Дальше? Ни за что! Я не сделаю больше и шага. Там, в глубине, может быть кто угодно.

– Не бойся, – повторил Под, – я смотрел: в носке нет ничего, кроме дыры, но её я заложу мешками и к ним можно будет прислониться.

– Ах если бы знать, кто его носил! – повторила Хомили, вытирая мокрое лицо ещё более мокрым передником и боязливо всматриваясь в темноту.

– Ну и что бы это тебе дало? – спросил Под, развязывая самый большой мешок.

– Знать бы, чистюля это был или грязнуля, – сказала Хомили, – и отчего умер. А вдруг от какой-нибудь заразной болезни?

– С чего ты взяла, что он умер? – усмехнулся Под. – Скорее всего, здоров как бык и, возможно, в эту самую минуту, вымыв руки, садится за стол пить чай.

– Чай? – переспросила Хомили, и лицо её просветлело. – Где у нас свеча?

– Вот она, – сказал Под. – Арриэтта, дай-ка мне восковую спичку и среднюю крышку от пузырька из-под аспирина. Мы должны экономно расходовать заварку. Впрочем, мы всё должны расходовать экономно.

Хомили дотронулась пальцем до изношенной кожи.

– Завтра утром я устрою тут, внутри, генеральную уборку.

– Очень неплохой ботинок, – сказал Под, вынимая из мешка половинку ножниц. – И нам повезло, что мы его нашли. Можешь не волноваться, он чистый: и солнце его пекло, и дождь промывал, и ветер проветривал – и так год за годом.

Когда он воткнул лезвие ножниц в дырочку для шнурка и крепко привязал, Арриэтта спросила:

– Зачем ты это делаешь, папа?

– Чтобы поставить на него крышку, понятно. Это будет вроде кронштейна над свечой. Треноги-то у нас здесь нет. Пойди теперь набери в крышку воды, снаружи её предостаточно…

Да, снаружи воды было предостаточно, она низвергалась с неба потоками, но вход в ботинок был с подветренной стороны и на земле перед ним остался крошечный сухой пятачок. Арриэтта без труда набрала воды, наклонив над крышкой остриём вперёд большой лист наперстянки. Вокруг слышался ровный шум дождя, а мрак снаружи из-за света свечи внутри ботинка, казалось, ещё сгустился. Пахло травой и листьями, луговыми просторами и лесными зарослями, а когда Арриэтта повернулась, чтобы отнести воду, на неё повеяло ещё одним запахом – душистым, пряным, пьянящим: так пахла дикая земляника. «Надо будет утром об этом вспомнить», – подумала Арриэтта.

После того как напились горячего чая и съели по хорошему куску сладкого рассыпчатого печенья, добывайки сняли верхнюю одежду и развесили на половинке ножниц над пламенем свечи, затем ещё немного побеседовали, накинув на плечи – один на троих – старый шерстяной носок…

– Вот смешно, – заметила Арриэтта, – сидеть в носке внутри ботинка.

Но Под, глядя на свечу, тревожился, что они зря её тратят, поэтому, когда одежда немного просохла, погасил её. Уставшие до предела, они легли наконец на мешки и прижались друг к другу, чтобы было теплее. Последнее, что услышала Арриэтта перед тем, как уснуть, был ровный шум дождя, барабанившего по коже ботинка.