Текст книги "Костер в ночи. Мой брат Майкл. Башня из слоновой кости (сборник)"

Мой брат Майкл

Ким, с нежными воспоминаниями

Если вы не любите греков, вы ничего не любите.

Рекс Уорнер

Глава 1

Несчастная! О чем сама ты просишь?[10]10
  Перевод С. Шервинского.


[Закрыть]

Софокл. Электра

«Со мной никогда ничего не случается».

Я медленно вывела эти слова, поглядела на них, чуть вздохнула и, положив ручку на столик, полезла в сумку за сигаретами.

Закурив, я огляделась и задумалась над заключительной унылой фразой из моего письма к Элизабет. Пожалуй, все происходящее со мной вовсе не так уж и скучно, вот только не хватает настоящих приключений. И рождают эту жажду приключений сами Афины. Все вокруг суетятся, говорят, жестикулируют, но главным образом говорят. Когда вспоминаешь Афины, первое, что приходит на ум, это не шум действующего на нервы нескончаемого потока машин, и не бесконечный грохот отбойного молотка, и даже не извечный стук долота по пантелийскому мрамору – все еще самому дешевому строительному камню. Первое, что вспоминаешь об Афинах, – гул разговоров. Он возносится к вашему окну в гостинице, поднимаясь над клубами пыли и рокотом моторов, вздымается, словно море, у подножия храма на Сунионе – гул голосов афинян, спорящих, смеющихся и говорящих, говорящих, говорящих без умолку, как некогда ораторствовали они до умопомрачения в окружении расписных колонн Агоры, которая, между прочим, здесь неподалеку.

Я расположилась в довольно известном и модном кафе, в глубине зала, прямо у стойки бара. Большие стеклянные двери, выходящие на тротуар, стояли открытыми, впуская пыль и гам площади Омония, которая, по сути, является торговым центром Афин. Ну и, конечно же, средоточием шума и суеты. Машины то еле тащатся, то проносятся мимо беспорядочным потоком. Толпы людей – а их здесь, как и машин, в изобилии – текут по широким тротуарам, омывая, словно островки, группки безукоризненно одетых мужчин, которые обсуждают то, что и положено обсуждать мужчинам утром в Афинах; их лица сосредоточенны и полны жизни, а пальцы неустанно перебирают янтарные четки – непременный атрибут мужчины Восточного Средиземноморья. Женщины – кто в модных одеждах, а кто в широких черных юбках и черных же крестьянских платках – заняты покупками. Ослик, так нагруженный цветами, что походит на вышедший на прогулку сад, медленно бредет мимо дверей кафе, а зазывные крики его хозяина бесплодно теряются в суматохе жарких улиц.

Я отодвинула чашку, затянулась сигаретой и решила перечитать письмо.

Ты, должно быть, уже получила мои письма с Миконоса и Делоса, еще одно я отправила пару дней назад с Крита. Очень трудно подобрать слова. Мне так хочется рассказать, как прекрасна эта страна, но при этом я боюсь перестараться, а то твой перелом ноги, из-за которого ты не смогла приехать, покажется тебе подлинной трагедией! Однако не будем об этом. Я сижу в кафе на площади Омония – пожалуй, самом деловом месте этого извечно делового города – и размышляю, что делать дальше. Я только что приплыла с Крита. Вряд ли на земле найдется место красивее греческих островов, а Крит – единственный в своем роде, дивный, завораживающий, и в то же время есть в нем какая-то суровость, но о нем я тебе уже писала в последнем письме. А теперь мне предстоит увидеть Дельфы; все в один голос утверждают, что это будет венцом моего путешествия. Надеюсь, они не ошибаются, ведь кое-какие места, например Элевсин, Аргос и даже Коринф, совсем не оправдали моих надежд. Я ожидала встречи с тенями минувшего, но все очарование мифов развеялось, исчезло без следа. Однако, говорят, Дельфы – это и впрямь «что-то». Потому-то я и оставила их напоследок. Единственная неприятность – я основательно поиздержалась. Похоже, я здорово глупею, когда дело касается денег. Но обычно ими ведал Филип, и как же он был прав…

В этот момент какой-то человек, пробирающийся между столиками к бару, задел мой стул, я подняла глаза от письма и сразу же отвлеклась.

Толпа посетителей у стойки – исключительно мужчины – по всей видимости, собралась основательно подкрепиться. Из чего следовало, что афинским дельцам требуется заполнять брешь между завтраком и обедом чем-нибудь посущественнее кофе.

Я разглядела горки салата оливье под густым соусом, груды аппетитных тефтелек с зеленым горошком, утопающим в масле, бесчисленные тарелочки, полные жареного картофеля, маленьких луковиц, рыбы и сладкого перца, и еще с полдюжины блюд, которых я не распознала. За стойкой тянулся ряд глиняных кувшинов, а в тени их узких горлышек поблескивали свежие оливки с сумрачных плантаций Эгины и Саламина. А еще на полке красовались винные бутылки со скучными названиями вроде «Самос», «Нимея», «Хиос» и «Мавродафния».

Улыбнувшись, я вернулась к письму.

Но вообще-то, мне здесь даже нравится одной. Не пойми превратно, я не имею в виду тебя! Больше всего на свете я хотела бы, чтобы ты была здесь и ради тебя самой, и ради меня, конечно. Ну, ты понимаешь, о чем я. Впервые за много лет я путешествую самостоятельно – чуть не сказала «без поводка» – и искренне наслаждаюсь собственным обществом, чего, надо признать, никак не ожидала. Знаешь, я даже представить себе не могу его в этих краях. Это невообразимо – Филип, прогуливающийся по Микенам, Кноссу или Делосу. Или Филип, дозволяющий прогуляться мне самой. Он немедля бы сорвался в Стамбул, Бейрут или даже на Кипр, словом, куда угодно, лишь бы там что-нибудь происходило – причем сейчас, а не века назад, – даже если бы это «происходящее» пришлось устраивать ему самому.

Согласна, с ним не соскучишься, но… Да что там говорить, Элизабет, я была права, абсолютно права. Теперь я в этом не сомневаюсь. Ничего бы у нас не вышло, даже через миллион лет. Я ни о чем не жалею и надеюсь, что теперь мне удастся наконец стать самой собой. Ну вот я и призналась, а теперь сменим тему. Пусть я и не привыкла к самостоятельности, но это так интересно! Как-нибудь прорвусь! Однако должна признаться…

Я перевернула страницу и стряхнула пепел с сигареты. На безымянном пальце еще виднелась светлая полоска – след от обручального кольца. За десять дней под жарким солнцем Эгины она заметно потемнела. Шесть долгих лет исчезают без сожаления, остаются лишь приятные воспоминания, но и они сотрутся из памяти, а с ними и смутное желание уяснить, была ли бедная сиротка счастлива замужем за принцем.

Однако должна признаться, что есть и другая сторона этого Великого Освобождения. После стольких лет хождения в кильватере Филипа – а согласись, местечко было дивное – окружающее порой представляется немного пресным. Точно меня выбросило на берег. Ну, казалось бы, хоть что-то, хоть намек на приключение мог бы случиться с молодой женщиной (ведь двадцать пять еще не старость?), оставленной на собственное попечение в дебрях Эллады, – так нет! Я послушно бреду от храма к храму с путеводителем в руке, провожу довольно долгие вечера за писанием набросков к чудесной книге, которую давно уже собираюсь написать, и уговариваю себя, что наслаждаюсь покоем и тишиной… Положим, это лишь оборотная сторона медали, и со временем я привыкну. А если бы случилось нечто из ряда вон выходящее, любопытно все же, как бы я себя повела; я убеждена, что у меня есть талант, пока не знаю какой, просто он бледно выглядел на фоне многочисленных достоинств Филипа. Однако жизнь отнюдь не собирается даваться в женские руки, или я не права? Я, как обычно, отправлюсь в гостиницу писать заметки к книге, которая никогда не будет написана. Со мной никогда ничего не случается.

Я потушила сигарету и опять взялась за ручку. Надо бы как-нибудь получше закончить письмо, чуть иначе, пободрее, а то Элизабет, того гляди, решит, что я сожалею о так называемой послеразводной свободе.

И я бодро написала:

А в целом у меня все прекрасно. Да и с языком никаких трудностей. Почти все немного говорят по-французски или по-английски, к тому же я осилила шесть слов на греческом – мне хватает. Правда, не обошлось без затруднений. Я довольно бестолково обращалась с деньгами. Не стану преувеличивать, я пока не разорена, но лучше б я не ездила на Крит – это лишь усугубило дело. О боги! если теперь придется отложить поездку в Дельфы, я очень расстроюсь. Только не это! Я не могу пропустить Дельфы, это немыслимо. Я должна во что бы то ни стало попасть туда, но боюсь, придется обойтись только однодневной поездкой, – это все, что я могу себе позволить. В четверг туда отправляется туристический автобус, думаю, им и удовольствуюсь. Ах, если б я могла взять машину! Как ты думаешь, если помолиться всем богам сразу?..

Рядом кто-то прокашлялся, и на письмо чуть виновато упала тень.

Я подняла голову.

Это был не официант, намекающий, что пора освободить столик. Передо мной стоял смуглый человечек в залатанных, потертых штанах и грязной голубой рубахе и неуверенно улыбался из-под неизбежных усов. Штаны его были подвязаны веревкой, которой он, похоже, не очень доверял и потому крепко держал их загорелой рукой.

Должно быть, я взглянула на него с холодным изумлением, потому что вид у него стал совсем виноватый, однако человечек не отошел, а заговорил на очень дурном французском:

– Я о машине в Дельфы.

Я посмотрела на свое письмо и тупо повторила:

– Машина в Дельфы?

– Вы хотели машину в Дельфы или нет?

Солнце пробралось даже в этот угол кафе, и я всматривалась в собеседника против света.

– Ну да, хотела. Но я не понимаю, откуда вы…

– Я привел ее.

Смуглая рука, та самая, что придерживала брюки, махнула в сторону слепящего дверного проема.

Я озадаченно проследила за его жестом.

В самом деле машина – большая черная штуковина не первой молодости, припаркованная у тротуара.

– Послушайте, я ничего не понимаю…

– Ап! – Широко улыбнувшись, он выудил из кармана ключ от автомобиля и покачал им над столом. – Вот! Дело жизни и смерти, я понимаю, о, вполне. Потому прибыл как мог быстро.

– Не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите, – сказала я чуть раздраженно.

Улыбка пропала, уступив место явному беспокойству.

– Опоздал. Знаю. Виноват. Мадемуазель простит меня? Она успеет. Машина – вид у нее не очень, но это хорошая, очень хорошая машина. Если мадемуазель…

– Послушайте, – сказала я терпеливо, – мне не нужна машина. Простите, если ввела вас в заблуждение, но я не могу взять ее напрокат. Понимаете ли…

– Но мадемуазель сказала, она желает машину.

– Знаю. Уж не взыщите. Но дело в том…

– И мадемуазель сказала: это дело жизни и смерти.

– Мадемуа… Я ничего такого не говорила. Это вы сказали. Сожалею, однако мне не нужна ваша машина, месье. Мне очень жаль, но я не хочу машину.

– Но, мадемуазель…

Я решительно заявила:

– Я не могу оплатить ее.

Его лицо мгновенно просветлело от белозубой и необыкновенно привлекательной улыбки.

– Деньги! – Прозвучало это крайне презрительно. – Мы не говорим о деньгах! И потом, – добавил он с величайшим простодушием, – задаток уже внесен.

Я безучастно спросила:

– Задаток? Внесен?

– Ну да. Мадемуазель заплатила раньше.

Я вздохнула почти с облегчением. Ну не колдовство же это и не вмешательство насмешливых греческих богов. Просто ошибка.

И я твердо сказала:

– Извините. Это ошибка. Это не моя машина. Я ее не заказывала.

Ключ перестал было болтаться, но затем завертелся с прежней энергией.

– Это не та машина, что мадемуазель видела, нет-нет, та была плохая-плохая. У той была – как это? – трещина, в которую вытекала вода.

– Течь. Но…

– Течь. Вот почему я опоздал, понимаете, но мы достали эту машину, такую хорошую, после того как мадемуазель сказала, что это такое срочное дело, чтобы месье Саймон получил машину в Дельфах быстро. Отправляйтесь прямо сейчас и будете в Дельфах через три-четыре часа. – Он оценивающе поглядел на меня. – Ну, может, через пять? И тогда, пожалуй, все будет хорошо с месье Саймоном и этим делом жизни и…

– Смерти, – закончила я. – Да, понимаю. Но факт остается фактом, месье, я совершенно не представляю, о чем вы говорите! Это какая-то ошибка, мне очень жаль. Это не я заказывала машину. Насколько я поняла, эта, э-э, девушка месье Саймона должна дожидаться машины в этом кафе? Однако я не вижу здесь никого подходящего.

И тут он затараторил, да так быстро, что только потом я сообразила: я говорю по-французски довольно бегло, и он, должно быть, мало что понял из сказанного, уловив лишь смысл, да к тому же тот, который хотел услышать. Ключ по-прежнему вертелся, словно обжигал моему визави палец, и он пытался его сбросить.

– Ну да. Это кафе. Молодая леди одна. Половина одиннадцатого. Но я опоздал. Вы – девушка Саймона, да?

В ярко-карих глазах отразилось полное непонимание, отчего он стал похож на встревоженную обезьянку; моя досада улетучилась, я улыбнулась и, покачав головой, выдала одно из шести осиленных мною греческих слов.

– Нэ, – сказала я как можно убедительнее. – Нэ, нэ, нэ. – Я засмеялась и протянула ему портсигар. – Еще раз извините за путаницу. Угощайтесь.

Сигареты оказались чудодейственной панацеей от всех проблем. Вспыхнула ослепительная улыбка. Ключ со звоном шлепнулся на стол, и рука, не занятая штанами, потянулась к портсигару.

– Благодарю, мадемуазель. Это хорошая машина, мадемуазель. Приятного путешествия.

Я как раз рылась в сумке в поисках спичек и потому осознала его слова, только когда подняла голову. Но было слишком поздно. Он ушел. Мелькнул в толпе у двери, как спущенная с поводка гончая, и пропал. Как, впрочем, и три мои сигареты. Однако ключ лежал на столе, а черный автомобиль по-прежнему стоял у входа под жгучими лучами солнца.

И только тут, вытаращившись, как идиотка, на ключ, машину и солнечное пятно на скатерти, где мгновение назад лежала тень незнакомца, я уразумела, что желание порисоваться дорого обошлось мне. Я с легким головокружением вспомнила, что по-гречески «нэ» означает «да».

Конечно, я побежала за ним. Но на тротуаре бурлил безразличный ко всему людской поток, и нигде не было видно и следа потрепанного посланца богов. Официант взволнованно выскочил за мной, готовый схватить в любую минуту, если я вдруг решу удрать, не заплатив за кофе. Не обращая на него внимания, я старательно вглядывалась в толпу. Но когда он начал подавать признаки отхода за подкреплением, чтобы эскортировать меня обратно к столу и счету, я рассудила, что пора сворачивать поиски. Я вернулась в свой угол, взяла ключ, бросила быструю, озабоченную улыбку все еще недовольному официанту, который не говорил по-английски, и направилась к стойке расспросить хозяина кафе.

Я протискивалась сквозь толпу мужчин, нервно повторяя «паракало», что, кажется, значит «пожалуйста». Как бы то ни было, мужчины расступились, и я добралась до стойки.

– Паракало, кирие… Пожалуйста, господин…

Хозяин пытливо и настороженно глянул на меня поверх груды жареного картофеля и безошибочно определил:

– Мисс?

– Кирие, я попала в затруднительное положение. Произошла странная вещь. Человек привел машину – вон она, за голубыми столиками, – чтобы передать кому-то в кафе. По ошибке он решил, что я и есть тот самый заказчик. Он думает, что я отведу ее кому-то в Дельфы. Но я ничего не знаю об этом, это какая-то ошибка, и я не знаю, что теперь делать!

Он шлепнул солидную порцию соуса на помидоры, подтолкнул их к широкоплечему мужчине, взгромоздившемуся на высокий стульчик у стойки, и вытер пот со лба.

– Вы хотите, чтобы я ему объяснил? Где он?

– В том-то и беда. Он ушел. Оставил мне ключ – вот этот – и ушел. Я пыталась догнать его, но он исчез. Вы случайно не знаете, кто здесь ожидает машину?

– Нет, не знаю. – Он взял большущую ложку, помешал что-то под стойкой и еще раз посмотрел на автомобиль. – Не знаю. А для кого машина?

– Месье, я же говорю вам, я не знаю, кто…

– Вы сказали, ее надо отвезти куда-то, в Дельфы, что ли? Тот человек не сказал кому?

– А! Да! Э-э, мистеру Саймону.

Он зачерпнул немного варева, похожего на рыбу в белом вине, и положил в тарелку, затем вручил ее поджидавшему официанту и только после этого сказал, пожав плечами:

– В Дельфах? Не слышал о таком. Может, кто другой видел того человека или знает машину. Если вы подождете минутку, я спрошу.

Он сказал что-то по-гречески мужчинам у стойки и мгновенно стал центром оживленного, я бы даже сказала, неистового разговора, длившегося минут пять и вобравшего в себя под конец чуть не всех посетителей кафе. В итоге бурная беседа выдала вперемешку с пожеланиями всего наилучшего следующую информацию: никто не видел человечка с ключом, никто не знает машину, никто и слыхом не слыхивал о месье Саймоне в Дельфах (хотя один из посетителей был жителем Крисы, которая всего в нескольких километрах от Дельфов), никто не считал хоть сколько-нибудь вероятным, чтобы кто-то из Дельфов заказал машину в Афинах, и, наконец, никто в здравом уме и твердой памяти ни в коем случае ее туда не поведет.

– Хотя, – что-то жуя, добавил житель Крисы, – такое вполне возможно, если этот Саймон – английский турист, остановившийся в Дельфах. Это все объясняет.

Он не сказал почему, просто с небывалым добродушием и обаянием улыбнулся набитым креветками ртом, но я его поняла.

И сказала извиняющимся тоном:

– Я знаю, это покажется безумием, кирие, но мне кажется, я просто должна что-то сделать. Человек, который принес ключ, сказал, что это… Ну, в общем, это дело жизни и смерти.

Грек приподнял брови и пожал плечами. У меня создалось впечатление, что дела жизни и смерти в Афинах повседневны. С прежней обаятельной улыбкой он промолвил:

– Настоящее приключение, мадемуазель, – и отвернулся к своей тарелке.

Я задумчиво посмотрела на него и медленно произнесла:

– Да, вы правы.

Я повернулась к хозяину, который сосредоточенно вычерпывал маслины из чудесного кувшина. Наплыв посетителей и жара явно брали верх над его афинской галантностью и терпением, так что я лишь улыбнулась и сказала:

– Благодарю, вы очень добры, кирие. Мне неловко вас беспокоить. Но раз уж дело и впрямь такое срочное, думаю, тот человек, что заказал машину, обязательно явится и все уладит.

– Хотите оставить мне ключ? Я возьму его, и вам не придется больше беспокоиться. Нет, для меня это только удовольствие, уверяю вас.

– И все же не стану вас затруднять, спасибо. Должна признаться, – я рассмеялась, – я несколько любопытна. Я еще немного подожду, и если та девушка придет, я сама и отдам ей ключ.

К облегчению бедняги, я пробралась сквозь толчею и вернулась к столику. Я села и заказала еще одну чашку кофе, потом закурила и сделала вид, что дописываю письмо, но на самом деле внимательно следила одним глазом за входом, а другим – за обшарпанным автомобилем, который сейчас наверняка должен был мчаться по дороге в Дельфы по этому делу жизни и смерти.

Я прождала час. Официант начал вопросительно поглядывать на меня, поэтому я отодвинула нетронутое письмо и сделала заказ, после чего принялась ковыряться в тарелке с фасолью и розовой рыбешкой, безотрывно глядя на входящих и выходящих в надежде, что беспокойство мало-помалу утихнет.

Истинная причина моего ожидания была не совсем той, какую я выдала хозяину кафе. Мне пришло на ум, что раз уж я не по своей вине впуталась в это дело, то вполне могу повернуть его в свою пользу. Когда «девушка Саймона» явится за машиной, я намекну, а то и прямо скажу, что не прочь проехаться с нею до Дельфов. И этот замысел был не единственным.

Мучительно тянулись минуты, но никто не приходил; и почему-то чем дольше я ждала, тем невозможнее мне казалось уйти и оставить все как есть и тем отчетливее являлась передо мной иная возможность. Томясь от жажды, я отгоняла тайные мысли, но они не отступали – вызов, дар, искушение богов…

В двенадцать часов, когда никто так и не явился за машиной, я отодвинула тарелку и попыталась обдумать эту «иную возможность» как можно хладнокровнее.

А заключалась она в том, чтобы самой отвести машину в Дельфы.

Совершенно очевидно, что по какой-то неведомой мне причине девушка не придет. Что-то явно ей помешало, иначе она просто позвонила бы в гараж да отменила заказ. Но машина – так срочно понадобившаяся – по-прежнему стоит здесь, опаздывая уже на полтора часа. И опять же, я очень-очень хочу в Дельфы и могу отправиться хоть сию минуту. Я только прибыла из Пирея, куда приходит пароход с Крита, и все необходимые дорожные вещи у меня с собой. Выеду сегодня, доставлю машину на место, проведу пару дней в Дельфах на сэкономленные на автобусе деньги и вернусь в четверг с туристами. Все просто и ясно, прямо перст судьбы.

Негнущимися, словно чужими пальцами я подобрала ключ и медленно потянулась за висевшей на спинке стула сумкой – большой разноцветной торбой, сотканной на Миконосе.

Но стоило мне ее коснуться, как в душу закрались сомнения. Я убрала руку и принялась вертеть ключ, отсутствующе глядя, как он поблескивает в лучах солнца.

Нет, нельзя. Как раз этого делать и не следует. Должно быть, я сошла с ума, раз допускаю саму мысль об этом. Скорее всего, девушка Саймона просто забыла отменить заказ и забрать задаток. И я здесь совершенно ни при чем. Никто не скажет мне спасибо, если я вмешаюсь, пусть даже и по глупости, в дело, которое меня ни в коем случае не касается. А эта фраза: «дело жизни и смерти», столь красочный рефрен, столь убедительный предлог для вмешательства – в конце концов, не более чем фигура речи, оборот, из которого я сама же и вывела эту якобы срочность, сама же решила ею воспользоваться да еще и пытаюсь найти в ней оправдание. В любом случае меня это не касается. Ясно одно: я должна оставить машину здесь, отдать ключ и уйти.

Мое решение принесло столь живое, почти физическое чувство облегчения, что я словно проснулась. Вдохновленная, я встала и повесила сумку на плечо. Неоконченное письмо к Элизабет лежало на столе. Я взяла его и собралась было сунуть в сумку, когда на глаза попалась фраза: «Со мной никогда ничего не случается».

Бумага хрустнула под сжавшимися пальцами. На мой взгляд, моменты истины всегда являются нежданно-негаданно. И я частенько задумывалась, так ли уж это приятно. Но вот такой момент наступил.

Это не заняло много времени. Я просто не позволила. И была ошеломлена, обнаружив, что стою у стойки бара и протягиваю хозяину лист бумаги.

– Мое имя и адрес, – я слегка задыхалась, – на случай, если кто-нибудь все же придет за машиной. Мисс Камилла Хейвен, отель «Олимпия», улица Марни. Скажите, что я… я сама отведу машину. Скажите, я хотела как лучше.

Я вышла из кафе и уселась в машину, когда сообразила, что мои последние слова прозвучали точно эпитафия.