Текст книги "Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель (сборник)"

Глава 26
Финал (спокойно)

На кухне было тепло и уютно. Шторм утих, обессиленный ветер едва шевелил ставнями. Дженнифер, тоже обессиленная, сидела возле пылающего камина, привалившись к спинке стула, и огненное бренди, прописанное доктором Лебрюном, разливалось жаром по ее жилам.

Как они добрались до фермы Бюсака, она помнила смутно, и сейчас все еще находилась в полусонном состоянии. В памяти всплывала картина того, как с нее снимали промокшую одежду, заворачивали в теплое сухое одеяло, усаживали на высокий стул у огня и поили горячим кофе, приправленным доброй порцией бренди.

Она окинула взглядом до боли знакомую комнату, теперь переполненную подвижными тенями, – должно быть, это были полицейские. Но сейчас ее вряд ли могло что-то встревожить, голова была предельно пуста. Сидя в уютном гнездышке из одеял, она постепенно оттаивала, согреваемая жаром огня, и напряжение последних часов оставляло ее…

…Кто-то задавал вопросы, и спокойный голос Стивена отвечал на них. Дженни снова приоткрыла глаза – Стивен сидел на полу, прислонившись спиной к ножке стула, его темная шевелюра была на уровне ее колен. Ноги в изрядно помятых, но уже сухих шерстяных брюках Стивен вытянул к камину.

Стивен курил и, пересиливая усталость, разговаривал с Жюлем Медоком, старшим офицером из Лу. Тот пристроился на маленькой скамеечке и тоже глядел на огонь, но лицо его было исполнено некой административной важности, точно он председательствовал в суде. Торжествующий взгляд черных глаз и оживленная жестикуляция полицейского составляли разительный контраст с медленными и неохотными движениями Стивена – его рука, казалось, с трудом поднесла сигарету ко рту.

Он жадно и глубоко затянулся и медленно выпустил сигаретный дым.

– Ну вот, теперь вам все известно. – И, словно завершая разговор, он щелчком послал окурок в огонь. – Я изложил вам все, что знаю. Учитывая то, что рассказал ночью Бюсак, можно считать, что большинство наших подозрений подтвердилось. Единственное, чего я не могу понять, – почему такой человек, как он, так долго терпел шантаж. Это не в его характере. Хотя, судя по вашим словам, они были сообщниками?

Жюль Медок ответил:

– Так оно и было. Видимо, сначала их отношения носили случайный характер, достаточно невинный. Много лет назад она пару раз использовала Бюсака, чтобы помочь своим друзьям покинуть Испанию. И насколько я понимаю, именно Бюсак пришел ей на выручку, когда она сама решила перебраться во Францию. Затем, во время оккупации, она поняла, насколько прибыльно его дело, и у нее созрела идея тоже урвать куш. Со своей стороны, она могла через испанские связи организовывать встречу на той стороне границы… и, естественно, поскольку он мог гарантировать беглецам помощь в Испании, их число и, соответственно, реальный доход резко возросли. Вполне могу поверить, что она вошла в дело с добрыми намерениями и, по всей видимости, еще довольно долго обольщалась на сей счет. Будто можно в грязи возиться, да рук не замарать.

– А после случая с Исааком Ленорманом она увязла окончательно.

– Возможно, но я так не думаю. Судя по рассказу Бюсака, он был бы только рад избавиться от нее. Но когда он оказался в ее власти, она решила, что вправе претендовать на большее. И добилась своего.

– И это помогло ей предать забвению убийство Ленормана?

– Трудно представить себе, как на этот раз ей удалось договориться с собственной совестью, – сказал Жюль Медок. – Я думаю, что постепенно жажда власти и денег полностью ее подчинила, она уже не могла остановиться. Так бывает. Чем больше пьешь, тем больше хочется. Должно быть, она еще пыталась убедить себя, что цель оправдывает средства, но не уверен, что эти попытки были успешны.

– Вы считаете, сделка с совестью не удалась?

– Я считаю, – очень сдержанно сказал полицейский, – что ее жизнь давно превратилась в настоящий ад. Оскверненная душа всегда становится местом пыток.

Старые часы угрюмо тикали в тишине комнаты.

«Как странно, – сквозь сон подумала Дженнифер, – по-французски это звучит вполне логично. И очень похоже на правду!» Она с усилием разлепила веки и взглянула на Медока с уважением.

– Опасное и вынужденное партнерство. Этой упряжке суждено было разбиться, и в пропасть полетели оба. Все концы уничтожены. Теперь единственное, что вам осталось, это изъять триптих. – Стивен улыбнулся. – Конечно, это очень деликатное дело.

– Мы будем предельно деликатны, – пообещал Медок. – Я думал об этом всю ночь, месье, и вряд ли смогу забыть, чем мы обязаны вам и мадемуазель.

Он отвесил легкий поклон в сторону Дженнифер.

Стивен повернул к ней голову:

– Ты проснулась, Дженни? Как ты себя чувствуешь?

Она высунула ладошку из путаницы одеял, и он накрыл ее своей рукой.

– Просто замечательно, – отозвалась она, и взгляд ее обратился к кушетке за камином, возле которой дородный коренастый мужчина, очевидно доктор, все еще хлопотал над Джиллиан. Воспоминания наконец прорезались сквозь туман дремотной усталости, и Дженни разом стряхнула с себя остатки сна. – Как она, Стивен?

Доктор обернулся на звук ее голоса и сказал, опередив Стивена:

– Как она? Отлично. Ей просто повезло. Вам, всем троим, повезло больше, чем вы того заслуживаете.

Он отодвинулся, открыв для обозрения Джиллиан в коконе одеял. Она казалась очень бледной в сумрачном освещении комнаты, но дыхание было ровным, и глаза открыты. Она повернула голову, и отблеск огня скользнул по ее белокурым волосам. Взгляд больших серых глаз выражал недоумение. Он задержался на докторе, скользнул по Жюлю Медоку и Стивену, остановился на Дженнифер…

Ее глаза расширились. Она улыбнулась. Джиллиан тихо сказала по-английски:

– Дженни, неужели это ты?

Дальнейшие события разворачивались словно сами собой. Двое полицейских под присмотром ворчливого доктора потащили Джиллиан в ее коконе к полицейскому джипу, который подъехал к дому. Доктор, проходя мимо, бросил взгляд на Дженнифер.

– По-моему, вам тоже не мешает лечь в постель. И вам, молодой человек.

Дженни испуганно привстала, но доктор поднял руку размером с небольшой окорок и усадил ее обратно.

– Нечего вскакивать, – сердито буркнул он. – Нож едва задел его. Пустяковая царапина. И если он станет жаловаться – не верьте ему. – Он еще раз окинул их орлиным оком и добавил: – Счастливчики, одним словом.

Дженнифер крепко сжала руку Стивена:

– Это мы-то счастливчики?! Тут не одно везение, доктор. Если бы он не нашел нас… Стивен, как тебе удалось найти дорогу к водопаду?

– Мы шли за вашим фонарем, милая. – Он рассмеялся, глядя на ее озадаченное лицо. – В этом нет ничего невероятного, как кажется. Мы вышли лишь немного позже вас, а в этих местах, ты же знаешь, свет за милю видать. Мы видели, как он петлял по балке, потом, правда, уже было решили, что сбились с пути, но тут нашли Бюсака, и он объяснил, как пройти.

– Все просто, когда знаешь, – сказал доктор. Он уставился на Дженни через свои поблескивающие очки. – Вот тебе на! О чем вы плачете?

– Я не плачу.

Она вытерла глаза.

– Ох эти женщины! – фыркнул доктор. – Говорю вам, она поправится. И учтите: она помнит только то, что было до того случая. Не больше.

Дженнифер не сразу сообразила:

– Какого случая? Аварии с машиной?

– Вот именно. Помнит только, что произошла авария. И поведала мне об этом. – Голубые глаза по-доброму смотрели из-под сурово нахмуренных светлых бровей. – Регрессивная амнезия, – резко сказал доктор и пояснил: – Ничего не помнит. Полный провал.

– То есть, – сказал Стивен, – она считает, что потеряла сознание в результате аварии. А все, что было после этого, выпало у нее из памяти?

– Именно это я и пытаюсь вам втолковать, – нетерпеливо сказал доктор. – Провал, вот в чем все дело. Никаких воспоминаний об этом доме и… – Он обвел рукой кухню домика, немного задержавшись на закрытой двери спальни. – И о его хозяине.

Дженнифер сжалась под одеялами, взглянув на эту дверь.

– Возможно, что воспоминания со временем вернутся, – сказал доктор, – но тогда они будут уже не так опасны. Менее сильны. А пока все к лучшему. – Он открыл дверь и на прощание кивнул всем без лишних церемоний. – Счастливчики.

Дверь захлопнулась. Но Дженнифер не слышала – она сидела задумавшись, потом глаза ее встретились с глазами Жюля Медока.

– Пьер Бюсак?

Стивен мягко ответил:

– Он умер, Дженни. Успел только рассказать нам эту историю и умер. Его увезли вниз, пока ты спала.

Жюль Медок удивился:

– Вы, кажется, расстроены?

Дженни взглянула на него:

– Мне жаль, что он умер такой смертью, месье. Я… мне бы хотелось, чтобы он выжил. Конечно, он натворил много плохого, но, как бы то ни было, он спас Джиллиан. Первый раз, когда Лалли Дюпре ограбила ее и оставила умирать на дороге, и в эту ночь – еще раз. Пусть он был убийцей, но он любил ее по-своему, и за это я всегда буду помнить его.

Стивен сжал ее руку.

– Так же как и я, – сказал он.

Что-то шевельнулось в углу – на редкость бесформенная тень при ближайшем рассмотрении обернулась отцом Ансельмом. Он тоже казался утомленным, но его маленькие черные глазки ярко горели. Он обратился к Дженнифер и Стивену с искренней доброжелательностью.

– Бог милостив, – коротко сказал он, и Дженнифер поняла, что он тоже имеет в виду Пьера Бюсака.

Никто не упоминал о той, чье окоченевшее черное тело река, должно быть, уже выбросила на берег где-то ниже по течению, и теперь оно, наверное, распростерто на скалах.

– А мать настоятельница знает? – спросила вдруг Дженнифер.

Отец Ансельм мрачно кивнул:

– Я заходил в монастырь. Полиция подвезла меня с полдороги. Эта девушка, Селеста…

Дженнифер резко выпрямилась, подхватила сползшее одеяло и испуганно взглянула на священника.

– Селеста! – воскликнула она. – Это ужасно! Я совсем забыла о ней! Бедняжка! Я была уверена, что она побежит к Луису.

– Так оно и было, – сказал отец Ансельм, – так и было. И юноша привез ее прямо ко мне. Он сказал так серьезно и гордо: «Присмотрите за ней пока. Она будет моей женой, и мне не хочется, чтобы в городке судачили на наш счет. Поэтому я доверяю ее вам». Alors[41]41
  В общем (фр.).


[Закрыть], сейчас она спит в моем доме и сегодня вернется под крылышко матери настоятельницы, поживет там, пока не закончатся приготовления к свадьбе. А ты, дитя мое, – он перевел глаза на Дженнифер и доброжелательно усмехнулся, – надо думать, уже выспалась. Взгляни-ка!

Он прошел мимо нее к окну и, дотянувшись до шпингалета, отворил ставни. Робкий утренний свет проник в комнату, масляная лампа побледнела, и прохладная свежесть грядущего дня потеснила свидетельства ужасной истории, случившейся прошлой ночью. На полу валялись осколки разбитой посуды, обгоревшие клочки окровавленной рубашки, около ножки стола темнело кровавое пятно.

Стивен обменялся быстрым взглядом с Медоком и тяжело поднялся на ноги. Он встал так, чтобы заслонить от Дженни беспорядок комнаты.

– А вот нам поспать не удалось, – бодро сказал он. – Сейчас вернется джип. – Он посмотрел на Дженни и, будто для большей убедительности, перешел на их родной английский. – Все кончено, Дженни. Все уже в прошлом, милая, и действительно, лучшее, что мы можем сделать, – отправиться спать. Это не бессердечность, а естественная потребность. Мы больше ничего не изменим. Трагедия всегда оставляет печальные следы – не имеет смысла задерживаться здесь. Ты, я и Джиллиан – нам надо уезжать.

– Да, – сказала Дженнифер.

Меняя скорость, на склоне заурчал джип, потом он с фырканьем остановился у домика. Медок встал, потянулся и хитро улыбнулся им обоим.

– Вы и правда счастливчики, – сказал он.

Они сидели на большом камне, мягкая трава омывала их ноги – зеленое морское мелководье с пеной крошечных цветов. Ниже на склоне, подставив солнцу каменные бока, белел монастырь. Ничто не нарушало покой природы, только речка в глубине долины шелестела, поблескивая на солнце валунами, да вдали маленькая, точно игрушечная, гнедая лошадка неспешно везла своего всадника в тенистой зелени монастырских стен.

Разогретый голубой простор снова наполнился прохладными серебристыми звуками – зазвонил церковный колокол. Не поворачивая головы, Дженнифер протянула руку, и Стивен тотчас накрыл ее своими ладонями. Несколько минут они молча сидели, глядя на опустевшую горную долину…

Откуда-то сверху донеслись голоса, топот кованых горных ботинок по камням и вежливые академические препирательства…

Они вышли из-за обрыва – решительные, важные и неутомимые, с рюкзачками за спиной и молотками в руках. Мисс Шелл-Пратт и мисс Мун. Глаза их упирались в скалистые склоны, языки работали без устали. Рюкзаки были уже изрядно набиты… несомненно, образцами горных пород, которые они с величайшей заботой собирались тащить в Кембридж, чтобы там разложить их по лоткам, снабдив этикетками типа «парагнейс», или «ультраметаморфический ортогнейс», или, с безнадежностью отчаяния, просто: «N 99, Ю. В. Дол. Гроз; Пир.(?)».

Они приближались, оживленно разговаривая.

– Эта сланцеватость, – говорила мисс Шелл-Пратт, – все же, по-моему, пластинчатая или линейная…

По трещине в камне проскользнула изумрудная ящерица и исчезла. Огромная бархатно-черная бабочка вспорхнула с горного люпина.

– Или пластинчато-линейная, – перебила ее мисс Шелл-Пратт, вглядываясь в склон, – как утверждает Готтер-Хаммер в своих записках «Основные породы юго-восточной области Пиренеев». – Тут ее отсутствующий взгляд скользнул по Дженнифер и Стивену, и, почти сразу узнав обоих, она прервала тираду и торжествующе обрушилась на них: – Ах! Это вы! Мисс Силвер, мистер Бриджес!

– Мейсфилд, – поднимаясь, сказал Стивен.

– Ах да, да! – Мисс Шелл-Пратт трудно было чем-либо смутить. Она обвела долину широким жестом. – Интереснейшие места, не правда ли?

– О, безусловно.

– Есть чем заняться, – сказала мисс Мун, высовываясь из-за спины своей спутницы. Ее взгляд уже озабоченно обшаривал следующую обнаженную каменную жилу, потом с некоторым смущением и даже испугом метнулся к уходящим ввысь хребтам. – Есть чем заняться, – повторила она и как-то неуверенно посмотрела на свой молоточек.

Но мисс Шелл-Пратт была сделана из более твердой породы. Она приободрилась.

– Да, действительно! Здесь настоящее изобилие! Просто потрясающе! Однако надо идти. Вперед, Мун!

И они зашагали вниз по склону.

Стивен протянул Дженнифер руку, и она поднялась с камня. Он обнял ее за плечи, они стояли рядом на выступе скалы и смотрели на золотисто-зеленую долину.

– Волшебные места, – тихо сказала Дженнифер. – Парадиз…

Цветы кивали головками. Ящерка выскользнула из щели и нефритовым полумесяцем изогнулась на камне. Бабочка села на лимонный люпин. Отдаленный, но четкий голос мисс Шелл-Пратт приплыл к ним по воздуху.

– Кристаллы полевых шпатов, – твердо говорила она, – ксеноморфны по отношению к биотиту, авгиту и роговой обманке…

Ящерица исчезла. Бабочка улетела. В конце концов последнее слово осталось за Кембриджем.

Дерево, увитое плющом

Посвящается Фредит и Томасу Кемп

 
Как в городе тяжко девчонке-бедняжке,
Попавшей туда из родного села.
Девчонка вздыхает и горько рыдает:
«Ах, если б домой я вернуться могла!
И ясень, и дуб, что увит плющом,
Растут на севере милом моем.
Такую красотку всяк взял бы в охотку,
Но руку и сердце получит лишь тот,
Кто юность свою провел в том краю
И снова на север меня увезет.
Ах! Ясень и дуб, что увит плющом,
Зелены в краю родимом моем!»
 

Народная песня семнадцатого века

Глава 1

 
Ты бывал ли в Ньюкасле?
Не оттуда идешь ли?
Мою милую ты не встречал?
 

Народная песня

Я словно очутилась одна на сошедшем с холста пейзаже. В ярко-синем небе недвижно висели курчавые, как цветная капуста, облачка. Под ними вздымались и опадали голубые складки холмистой гряды – подножия Пеннин, плавно переходивших в туманную зелень равнины, где вдали виднелись крохотные, точно веточки петрушки, деревья – наверное, признак человеческого жилья, строений и ферм. Но сейчас во всем этом безветренном диком пейзаже я не различала ничего созданного руками человека, если не считать уходящих вдаль линий – таких же древних, как расстилавшееся передо мной пастбище, – серой каменной кладки, надменной поступи великой Стены[42]42
  Имеется в виду Римский вал (Адрианов вал) – древнеримская стена, построенная по приказу императора Адриана для защиты северной границы Англии от нападения кельтов.


[Закрыть], которую воздвиг по всему Нортумберленду Адриан почти два тысячелетия назад.

Нагретые блоки обтесанного римлянами камня пригревали мне спину. Я сидела у подножия поднимавшейся над обрывом Стены. Справа отвесно нависал утес над водой, тянущейся вдаль гладью Крэг-Лоха, ровной, точно блестящее на солнце стекло. Слева – безбрежный величественный вид на Пеннины. Впереди – стремящиеся на запад скалистые взгорья, кряж за кряжем, и каждый изгиб увенчан летящей, точно конская грива по ветру, Стеной.

В расщелине рядом со мной рос платан. Шальной порыв ветра внезапно тронул его листву. Шелест напоминал шум дождя.

Два ягненка, чья мать бродила где-то неподалеку, дремали, тесно прижавшись друг к другу, на теплом майском солнышке. Сперва они настороженно косились на меня, но поскольку я сидела совершенно неподвижно, лишь изредка поднося сигарету к губам, то спустя некоторое время две головки снова сонно склонились на пригретую траву.

Я сидела на солнце и думала. Думала ни о чем конкретном, но если бы меня попросили сформулировать мои мысли, я бы выразила их одним словом: «Англия». Этот дерн, это небо, покой трав, старые ряды прорезанных плугом полей, тихие древние призраки римской дороги и Стены, упорядоченная, сдержанная красота северных равнин – здесь, у моих ног, раскинулась сама Англия. Этот крошечный мир. Второй Эдем, почти рай…

И рай этот определенно был практически безлюден. Он принадлежал нам – мне, и ягнятам, и кроншнепам в небе, и рябчикам, янтарными искорками мелькавшим в упругой траве. Я вполне могла быть здесь первой и единственной женщиной, Евой, сидящей в лучах солнца и мечтающей об Адаме…

– Аннабель!

Он окликнул меня из-за спины. Я и не слышала его приближения, – должно быть, он тихонько подкрался по мягкому дерну к южной части Стены, а пес бесшумно трусил за ним по пятам. Теперь они, и пес и хозяин, находились не далее четырех ярдов от меня.

Я резко обернулась, сигарета выпала из вздрогнувших пальцев и скрылась меж стеблей дикого тимьяна и желтых гусиных лапок, что мохнатились у основания римской кладки.

Краем глаза я заметила, как ягнята с жалобным блеянием пустились наутек.

Тот, кто разрушил мои грезы, остановился в двух ярдах от меня. Нет, не Адам – просто молодой человек в поношенном, практичном деревенском твидовом костюме. Высокий, гибкий. Что-то в его взгляде подсказывало, что в драке он будет опасным противником, а еще нечто явственно говорило, что ему не нужно особых предлогов, чтобы ввязаться в любую уже и без него затеянную драку. Возможно, потому, что такой взгляд всегда ассоциируется с ирландцами, ибо относительно происхождения этого молодого человека не могло возникнуть ни малейших сомнений.

Он являл собой почти непревзойденный образец одного из характерных типов ирландской мужской красоты – черные волосы, ослепительно-голубые глаза и неотразимое обаяние, таящееся в изгибах длинного подвижного рта. От природы светлая кожа была тронута густым загаром – результатом скорее постоянного пребывания на свежем воздухе, чем просто действием солнца, – который обещал через двадцать лет превратить это лицо в красивую маску из мореного дуба. В руке молодой человек держал тяжелую трость, а у ног его выжидательно застыл колли, прекрасное создание, наделенное той же пружинистой грацией разящего клинка, что и хозяин, – и тем же ореолом самоуверенной породистости.

Нет, не Адам этот пришелец в мой второй Эдем. Но вполне вероятно – змий. Выглядел он примерно столь же безвредно и дружелюбно, как черная мамба.

Он резко втянул в себя воздух – протяжный звук вполне мог бы сойти за шипение.

– Так это ты! Я знал, что не ошибся! Это ты… Старик всегда твердил, что ты не могла умереть и когда-нибудь непременно вернешься… и клянусь Богом, кто бы подумал, что он прав?!

Он говорил негромко, но я затруднялась точно определить, какие именно чувства таились в глубине этого приятного голоса. Пес тоже это услышал. Было бы преувеличением сказать, что у него поднялась шерсть дыбом, но я заметила, как он моментально прижал уши, закатил глаза так, что показались белки, а густой, как у всех колли, воротник ощетинился.

Не в силах даже пошевелиться, я осталась сидеть на прежнем месте, немая и застывшая, как сами эти камни, ошеломленно уставившись на подошедшего. Наконец я уже открыла рот, чтобы ответить, но мне помешал тихий гневный голос, на сей раз граничивший с чем-то, что (каким бы фантастическим ни показалось подобное предположение в такой благодатный день) очень напоминало об опасности.

– И чего ради тебе вздумалось возвращаться? Нет, ты мне скажи! Что ты собиралась делать? Заявиться прямо домой и повесить шляпку на крючок? Если твоя идея именно такова, моя девочка, тогда очень советую обдумать ее еще раз, и поскорее! Знаешь ли, отныне тебе придется иметь дело не с твоим дедушкой, а со мной… Тут теперь я главный, милочка, и так оно и будет впредь. Так что смотри, поосторожнее.

Наконец я обрела дар речи. Какое бы сильное чувство ни полыхало между нами, но при его накале все, что я могла придумать в ответ, звучало бы неимоверно глупо.

В конце концов мне удалось выдавить из себя слабым и дрожащим голосом, больше похожим на писк:

– Я… я… простите, что вы сказали?

– Я видел, как ты садилась в автобус в Холлефорде. – Молодой человек тяжело дышал, точеные крылья носа побелели, как будто их кто-то ущипнул. – Не знаю уж, откуда ты возвращалась, – надо полагать, черт тебя подери, из Уайтскара. Ты села на хаузстедский автобус, а я поехал следом. Не хотел, чтобы ты заметила, как я подхожу, так что подождал, пока ты не поднимешься прямо сюда, потому что мне хотелось поговорить с тобой. С глазу на глаз.

Должно быть, при последней фразе, выразительно подчеркнутой, я переменилась в лице. В глазах молодого человека промелькнуло удовлетворение. Я испугалась, и его это радовало.

Что-то – надо думать, острый укол унижения, сошедший за прилив мужества, – помогло мне чуть-чуть прийти в себя.

– Послушайте, вы ошиблись! – резко и, наверное, излишне громко запротестовала я. – Я не…

– Ошибся? Даже не пытайся меня одурачить! – Одним легким движением (тело его было не менее красноречиво, чем лицо) он умудрился выразить угрозу, столь же искреннюю и ошеломляющую, как и следующие его слова: – А тебе не занимать выдержки, сучка, не так ли? После всех этих лет… как ни в чем не бывало заявиться обратно, при свете дня! Что ж, я тоже здесь… – Зубы его сверкнули. – Разве обязательно нужна глухая полночь для нашей прогулки по краю обрыва над водой? Помнишь? Ты бы ни за что не пришла помечтать тут в тиши, если бы знала, что я тоже приду, верно?

Я вскочила на ноги, на сей раз и вправду не на шутку перепугавшись. Нет, это не просто игра воображения – мой враг буквально излучал опасность. Как ни странно, но потрясающе красивая внешность лишь усиливала это ощущение – придавала ему театральности, из-за которой натиск и даже нарочитость казались вполне уместной частью представления.

Мне вдруг вспомнилось, каким отвесным и высоким казался утес, резко обрывавшийся всего в нескольких футах от меня. У его подножия, далеко-далеко внизу, рябился в порыве случайного ветерка Крэг-Лох, точно нейлоновая простыня на ветру.

Молодой человек шагнул ко мне. Костяшки пальцев, сжимавших тяжелую трость, побелели. На какой-то безумный миг мне захотелось повернуться и убежать, но позади меня тянулся крутой осыпающийся склон, справа путь преграждала Стена, а слева – обрыв над водой. И еще эта собака…

– Ты уже заходила на ферму? В Уайтскар?

Вопрос звучал резко, и я знала, что он очень важен.

Как все глупо! Необходимо это остановить. С трудом умудрившись совладать с поднимавшейся паникой, я кое-как выговорила ровным, хотя снова чересчур громким голосом:

– Не понимаю, о чем вы! Я вас не знаю! Я же сказала, вы ошиблись, и, насколько могу судить, вы ведете себя как опасный маньяк! Не представляю, с кем, по вашему мнению, вы разговариваете, но я вас в жизни не видела!

Молодой человек не шелохнулся, но эффект был таков, словно я остановила его выстрелом в упор. До сих пор я сидела вполоборота от него, однако теперь поднялась и развернулась. Мы стояли в двух шагах друг от друга. Глаза его расширились от изумления и недоверия, потом, при звуке моего голоса, по лицу пробежал отблеск сомнения, стерший с этого лица злость, а вместе с ней и угрозу.

Решив ковать железо, пока горячо, я снова заговорила – наверное, грубее, чем следовало, потому что еще не отошла от испуга и чувствовала себя крайне глупо:

– А теперь не будете ли столь любезны уйти и оставить меня в покое?

Несколько мгновений он стоял неподвижно, разглядывая меня, а потом произнес все еще сердитым тоном, к которому теперь примешивалось и некоторое сомнение:

– Пытаешься притвориться, будто не узнала меня? Я твой кузен Кон.

– Говорю же, ничего я не притворяюсь. Впервые в жизни вас вижу. И у меня нет никакого кузена Кона. – Я глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. – Похоже, хоть в этом мне повезло. Должно быть, у вас необыкновенно счастливая и дружная семья. Но, думаю, вы меня простите, если не стану задерживаться, чтобы узнать вас получше. Всего доброго.

– Послушайте, одну минутку… нет, пожалуйста, не уходите! Чудовищно жаль, если я и впрямь ошибаюсь! Но ей-богу…

Он все еще загораживал тропинку, ведущую к ферме и на шоссе. Слева по-прежнему отвесно уходил вниз утес, вода далеко внизу вновь успокоилась и заблестела под безмятежным небом. Но тот, кто казался нарочитым воплощением угрозы, высящейся между мной и свободой, теперь сник и уменьшился до всего-навсего молодого человека весьма привлекательной наружности, на чьем лице сомнение постепенно таяло, превращаясь в виноватое смущение.

– Честное слово, мне так жаль! Простите! Должно быть, я вас сильно испугал. Боже праведный, и что только вы теперь обо мне думаете? Наверное, что я рехнулся или что-нибудь в том же роде. Просто передать не могу, как мне стыдно. Понимаете, я принял вас за одну свою знакомую.

– Об этом я уже догадалась, – сухо отозвалась я.

– Послушайте, пожалуйста, не сердитесь. Признаю, вы более чем вправе сердиться, но ей-богу… то есть это просто поразительно. Вы могли бы быть ею, действительно могли бы. Даже теперь, когда я вижу вас вблизи… о, наверное, как начинаешь выискивать, какие-то различия все же есть, но я все равно готов бы поклясться…

Он резко умолк, все еще тяжело дыша. Было совершенно очевидно, что он и вправду пережил огромное потрясение. И, несмотря на все извинения, по-прежнему смотрел на меня так, словно никак не мог поверить мне, а не собственным глазам.

– Я тоже могу поклясться, если хотите, – сказала я. – Я вас не знаю. И зовут меня не Аннабель, а Мэри. Мэри Грей. И я никогда раньше не была в этой части света.

– Так вы американка. Ваш голос. Акцент совсем слабый, но…

– Канадка.

– Она, – медленно произнес молодой человек, – уехала в Штаты…

– Послушайте, – разозлилась я, – вы опять…

– Нет, пожалуйста, простите, я не то имел в виду! – Он в первый раз улыбнулся. Сквозь слабую дымку недоверия начало просвечивать обаяние. – Я вам верю, честное слово, верю, хотя чем больше на вас гляжу, тем фантастичней мне все это кажется, несмотря даже на ваш иностранный акцент… – Он с видимым усилием оторвал от меня этот пристальный взгляд, под которым становилось так неуютно, и нагнулся почесать за ухом колли. – Прошу, не сердитесь! – В быстро вскинутых глазах читалось лишь очаровательное извинение. – Должно быть, я вас до смерти напугал, так неожиданно наскочив и набросившись, точно призрак из прошлого.

– Мое прошлое, – колко возразила я, – никогда не порождало ничего подобного. Так вот какая встреча готовилась вашему блудному сыну? Я, э-э, так поняла, вы отнюдь не стали бы закалывать упитанного тельца в честь Аннабель. Вы сказали – Аннабель?

– Аннабель. Да, пожалуй, не стал бы. – Он отвернулся от меня, глядя на расстилавшуюся внизу гладь озера, и, казалось, всецело увлекся созерцанием пары лебедей, плывущих вдоль полосы тростников у противоположного берега. – Вы догадались, что я хотел напугать ее.

Это было утверждение, а не вопрос, однако в нем звучала и какая-то забавная пробная нотка.

– Да, отчасти, – сухо подтвердила я.

– Надеюсь, вы не вообразили, будто я наговорил всю эту ерунду всерьез?

– Не зная обстоятельств, – хладнокровно ответила я, – не берусь судить. Но у меня определенно сложилось впечатление, что этот утес слишком высок, а до дороги слишком далеко.

– Неужели?

Наконец в его речи проскользнул слабейший налет ирландского говора. Мой собеседник повернул голову, и глаза наши встретились.

Я рассердилась, поймав себя на том, что снова затаила дыхание. Ведь было совершенно очевидно, что даже если сей весьма эффектный молодой человек и впрямь замышлял убийство пять минут назад, то теперь оставил эту мысль.

Он улыбался мне, включив на всю мощь пресловутое ирландское обаяние, и, как я раздраженно подумала, до того напоминал воплощение традиционной девичьей молитвы, что это просто не могло быть правдой. Он протянул мне портсигар, чуть приподняв одну бровь – тонко рассчитанным и неотразимым движением.

– Вы ведь простили меня? Больше не хотите бежать без оглядки?

Конечно, по-хорошему мне следовало просто развернуться и уйти. Но ситуация перестала быть – если вообще когда-то была – опасной. Я уже и без того выглядела и чувствовала себя более чем глупо для одного дня. А повернуться и сбежать было бы еще бесконечно глупее, не говоря уж о том, что это трудно исполнить, не теряя достоинства. И потом, когда первый испуг утих, во мне пробудилось любопытство. Я хотела узнать больше. Не каждый день в тебе узнают – и из-за этого накидываются с угрозами – двойника кого-то, умершего несколько лет назад.

Поэтому я улыбнулась в ответ на смущенно-извиняющуюся улыбку и взяла предложенную сигарету.

Я опустилась на прежнее место, а молодой человек присел на стену в ярде от меня, повернувшись так, чтобы видеть мое лицо, и обхватив руками одно колено. Из уголка его рта небрежно торчала сигарета, дым поднимался вверх мимо прищуренных глаз. Колли растянулся у ног хозяина.

– Вы остановились где-нибудь неподалеку? Нет, вряд ли, не то все только о том и судачили бы. Ваше лицо хорошо известно в этих краях. Значит, просто приехали на денек? На каникулы?

– В некотором роде. На самом деле я работаю в Ньюкасле, в кафе. Сегодня у меня выходной.

– В Ньюкасле? – повторил мой собеседник тоном полнейшего изумления. – Вы?

– Да. А что тут такого? Вполне славный городок.

– Разумеется. Только вот… ну, как подумаешь, немного странно, что вы приехали в эти края. Что вас сюда привело?