Текст книги "Брюс Ли. Я никогда не сдамся"

Действие II
Золотая гора[31]31
  Во времена Золотой лихорадки китайские иммигранты называли так все западные регионы Северной Америки, включая территорию США и Канады.


[Закрыть]

 
«Папа отправился на Золотую Гору
Зарабатывать деньги.
Он добудет серебро и золото,
Десять тысяч лянов[32]32
  Мера веса, равная 50 г.


[Закрыть].
Когда он вернется,
Мы построим дом и купим большой участок».
 

Кантонская детская песенка, приблизительно 1850 год

Глава пятая
Истинный сын

После того как в 1848 году на лесопилке Саттера обнаружили золото, добывающие компании стали искать по свету подходящую рабочую силу. Из-за постепенной отмены рабского труда африканцев кули из Южного Китая, такие как прадед Брюса, предложили альтернативный источник. Используя лживые обещания быстрого обогащения и хитрый маркетинг – в Китае Калифорнию знали как Цзиньшань (Золотая гора) – они принуждали китайских крестьян подписывать контракты и переправляли их через Тихий океан. Всего за два года, в период с 1850-го по 1852-й, численность китайцев в Калифорнии возросла с пяти сотен до двадцати пяти тысяч.

Когда золото закончилось, эту дешевую рабочую силу наняли для постройки Центральной Тихоокеанской железной дороги. Работы начались в 1863 году. Китайцы стали на западе теми, кем на юге были негры, а на востоке – ирландцы. С точки зрения бизнесменов из Калифорнии, китайцы были идеальными сотрудниками: они были чужеземцами, не имеющими права на гражданство, работающими по эксплуататорским контрактам за копейки; там, где иммигранты из Европы уже устроили бы забастовку, китайцы молча работали. «Они смирны, миролюбивы, покладисты, трезвого поведения и работают с утра до вечера, – писал Марк Твен. – Буйный китаец – редкость, а ленивого китайца просто не существует в природе»[33]33
  М. Твен, «Налегке». – ФТМ, 1980.


[Закрыть].

Напротив, белые иммигранты, особенно ирландцы, видели в покладистых китайцах нежелательную конкуренцию и приступили к поиску путей устранения людей, которых они называли «нагурами», «жителями Небесной империи» и «лупоглазыми прокаженными». Вместо того чтобы искать точки соприкосновения, профсоюзное движение Америки сплотило рабочих-европейцев против китайцев, в 1870 г. заявив следующее: «Мы настроены категорически против всех попыток капиталистов удешевить и низвести американский труд путем ввоза услужливых рабочих из Китая».

Еще недавно китайцев восхваляли, теперь же они попали под поток оскорблений. Газета «Дэйли Альта Калифорния» прокомментировала заявление: «Очевидно, что с моральной точки зрения соседи-китайцы даже хуже соседей-негров. В своей религии китайцы поклоняются идолам, в их нраве заложены хитрость и коварство, а в привычках – распутство и оскорбления. Они никогда не смогут стать похожими на нас». Китайские кварталы стали изображаться как логова несправедливости, погрязшие в опиуме и проституции. В семидесятых годах XIX века американская экономика вошла в «Долгую депрессию». В это же время растущее на Западном побережье китайское население стало восприниматься как угроза. К началу 1880-х годов оно достигло отметки в 370 тысяч – четверть от всей трудоспособной рабочей силы. То здесь, то там стали возникать разговоры о «желтой опасности» – люди боялись, что азиатская орда хлынет в Новый Свет и подавит белое большинство.

В 1881 году гнев белых рабочих, направленный против китайцев, вынудил законодателей в Конгрессе выдвинуть на рассмотрение Акт об исключении китайцев. Это был первый случай, когда страна всерьез рассматривала возможность наложить запрет на целую группу иммигрантов по признаку расы, этнической принадлежности или страны происхождения. «Почему бы не дискриминировать? – спросил сенатор Калифорнии Джон Ф. Миллер. – Америка – это страна, звучащая голосами белокурых детей. Мы должны сохранить американскую англосаксонскую цивилизацию, не загрязнив и не смешав ее с гангреной восточной цивилизации». Президент Честер Артур наложил вето на закон, опасаясь возможных последствий в торговле с Китаем. Общественность разразилась гневом. На Западе вешали чучела президента, а его портреты сжигали на многочисленных демонстрациях. В следующем году был введен компромиссный законопроект, накладывающий запрет на иммиграцию китайских рабочих. Акт был подписан президентом Артуром.

Вместо того чтобы остудить страсти, Акт об исключении китайцев лишь подлил масла в огонь. Запрета на миграцию было недостаточно – все китайцы должны были быть выселены. Белые каратели подвергли китайские общины периоду геноцида и террора, известного как «Изгнание». В 1885 году в Сиэтле толпа вынудила большинство китайцев покинуть город. Шестьсот китайских торговцев, которые отказались бросить свой товар, были окружены, доставлены на станцию Северной Тихоокеанской железной дороги, которая была построена потом и кровью китайских рабочих, и отправлены в Портленд. Министр обороны вынужден был ввести войска в Сиэтл, чтобы остановить китайские погромы.

Следующие шестьдесят лет китайцы в Америке жили закрыто и отчужденно в своих гетто – чайнатаунах. Их презирали и дискриминировали, им не доверяли. Эту ситуацию переломила атака на Перл-Харбор. В один миг 120 тысяч японских американцев были согнаны в лагеря для военнопленных, а отношение к Китаю резко поменялось на позицию «враг моего врага – мой друг». Почти в одночасье отсталая и полуколониальная страна стала ценным союзником, а ее граждан чествовали как героических борцов за свободу. Чтобы воспрепятствовать сдаче Китая японским войскам и заставить их сражаться на стороне Америки, президент Франклин Рузвельт 11 октября 1943 года отправил письмо, в котором призвал Конгресс «быть достаточно смелым, чтобы исправить историческую ошибку» и «заставить замолчать искаженную японскую пропаганду». Для этого необходимо было отменить Акт об исключении китайцев.

После окончания войны потребность в большем количестве ученых, инженеров и врачей привела к дальнейшей либерализации иммиграционного законодательства и исключениям для квалифицированных рабочих. Результатом стала вторая великая волна китайских иммигрантов – в основном высокообразованных китайцев из Тайваня и Гонконга. В то время как первая волна привела к страху «желтой опасности», вторая волна показала белой Америке китайцев «образцовым меньшинством». В 1966 году в журнале «Ю Эс Ньюс энд Уорлд Рипорт» китайскую нацию охарактеризовали так: «зарабатывающая богатство и уважение благодаря упорному труду».

Брюс Ли, отплывший на пассажирском лайнере в 1959 году, был частью второй волны. Успех этого образованного, состоятельного гражданина США коренным образом изменит восприятие китайцев в Америке.

Как бы ни были родители Брюса разочарованы в своем сыне, они приложили все усилия, чтобы облегчить его путешествие на чужую землю. 4 мая 1959 года корабль Брюса сделал остановку в порту Осаки. Первым, кого Брюс увидел в доке, был его старший брат Питер, который учился в Токио. «На поезде из Осаки мы отправились в Токио, чтобы осмотреть местные достопримечательности, – писал Брюс другу. Он был поражен колоссальной разницей в развитии Токио и Гонконга. – Ты словно попал в какую-то западную страну. Я никогда не видел такого автомобильного движения. Город полон азарта и волнений. Гонконг невероятно отстал!» Это первое впечатление породило семя восторга и зависти, которые не покидали Брюса всю его жизнь.

В своей религии китайцы поклоняются идолам, в их нраве заложены хитрость и коварство, а в привычках – распутство и оскорбления. Они никогда не смогут стать похожими на нас.

В Гонолулу – корабль прибыл туда 17 мая – Брюса встречали два актера кантонской оперы, друзья отца. Они познакомили его с богатым китайским меценатом, господином Танем. «С ним мы сразу нашли общий язык, словно знали друг друга вечность, – писал Брюс. – Он изучает бокс в стиле хунг и любит национальное искусство. Он завидует моему мастерству в вин-чунь и надеется, что я смогу остаться на Гавайях дольше, чтобы научить его. Более того, он хочет найти школу, в которой я мог бы преподавать». В качестве приветственного жеста молодому человеку господин Тан пригласил всю компанию в лучший китайский ресторан Гонолулу. Брюс был изумлен: «Одна тарелка супа из акульих плавников стоит 25 американских долларов! Я попробовал это блюдо впервые и думаю, что вряд ли мне еще когда-нибудь удастся отведать такой деликатес за баснословные деньги».

Всегда общительный, Брюс даже на корабле завел нескольких друзей. «В нашей каюте жили два американца. Оба изучали право. Мы постоянно болтали, – писал он. – Еще я встретил старшего брата моего школьного друга, господина Чана. Большую часть времени мы проводили вместе. Он изучает чойлифут, а также проявляет определенный интерес к вин-чунь». Брюс даже завел дружбу с членами экипажа, на которых произвел впечатление. Они попросили его обучать пассажиров первого класса движениям ча-ча-ча. «Мое занятие длилось всего пятнадцать минут, после чего мы спускались на нижнюю палубу. Там нас учили надевать спасательные жилеты. Очень нудно!»

Несмотря на открытый характер Брюса и старания его семьи, его переполняли чувства одиночества, беспокойства и расставания. «Дражайшая Перл, с момента моего отъезда я очень скучаю по тебе, – писал своей возлюбленной павший духом молодой человек. – По ночам я не могу уснуть. Я достаю все фото, которые ты мне дала, и часами смотрю на них. Я люблю тебя».

17 мая 1959 года, спустя восемнадцать лет после того как покинул Америку, Брюс «Встряхнуть и взбудоражить Сан-Франциско» Ли вернулся в страну, где родился. Юношу, одетого в темный костюм, светлый галстук и солнцезащитные очки, в доках встретил Цюань Гин Хо, друг отца. Он работал в Мандаринском театре (с тех пор переименованном в Театр Сунь Сын), где Хой Чен выступал в Сан-Франциско в 1940 году. Брюс должен был на лето остаться у господина Цюаня, а затем переехать в Сиэтл, чтобы закончить среднюю школу.

Когда они вышли из доков, господин Цюань с возбуждением начал рассказывать о достопримечательностях местного китайского квартала – района, полного ярких красок и неоновых вывесок. Чайнатаун на юге граничил с деловым районом, на востоке – с домами докеров, растянувшимися вдоль залива, на севере – с итальянским кварталом и на западе – с элитными особняками Ноб Хилл. Можно только вообразить, насколько дезориентированным чувствовал себя Брюс в этой миниатюрной копии Гонконга. Китайские продуктовые магазины, рестораны, где подают китайское рагу, сувенирные лавки и богато украшенные театры – все казалось таким знакомым и в то же время немного отличалось.

В крошечной квартирке господина Цюаня, расположенной по адресу: Джексон-стрит, 654, Брюс обнаружил, что все удобства представляют собой односпальную кровать, втиснутую среди других предметов мебели. Ванная и кухня, расположенные дальше по коридору, были общими для всех жильцов. Несмотря на то что в Гонконге ему и другим тринадцати членам семьи приходилось тесниться, это пространство вгоняло в депрессию и навевало клаустрофобию. По крайней мере, дома у него были слуги. Брюс испытывал шок: после богатства Третьего мира он очутился в бедноте Первого.

Господин Цюань устроил Брюса официантом в ресторан «Кум Хом», который находился прямо через дорогу от их квартиры. Брюс, единственной работой которого до этого были съемки в кино, быстро доказал свою непригодность для индустрии услуг и едва продержался неделю. Для его характера лучше подходило преподавание – оно позволяло ему проявить обаяние и продемонстрировать весь свой талант. Однако китайскую публику Области залива Сан-Франциско интересовало не древнее искусство кунг-фу, а новейшие движения ча-ча-ча – танца, которым они повально увлекались.

Уроки танцев проходили в «КиЭмТи Билдинг», отелях «Клермонт» и «Лемингтон», а также в многочисленных залах Сан-Франциско и Окленда. «В группе нас было тридцать человек. За занятие мы платили по доллару, – вспоминает Хэрриет Ли, одна из его учениц. – Он показывал нам разнообразные движения. Они совершенно отличались от того, что мы уже знали. Все его обожали. Он постоянно шутил, был настоящим шоуменом».

В перерывах между занятиями он поражал учеников демонстрациями техники вин-чунь. Одним из тех, кто был просто ошеломлен его талантом, был Джордж Ли, сорокалетний машинист из Аламеды. «Я никогда не видел кого-то столь быстрого. Черт возьми, я никогда и подумать не мог, чтобы кто-то мог двигаться с такой скоростью».

После урока Джордж отвел Брюса в сторону и спросил, тяжело дыша:

– Что это был за стиль?

– Вин-чунь, – расплылся в улыбке Брюс.

– Я занимаюсь кунг-фу уже пятнадцать лет и никогда не видел ничего подобного. Какие у тебя планы?

– Я переезжаю в Сиэтл, чтобы окончить школу.

– Что ж, когда ты вернешься, я хотел бы собрать группу и пригласить тебя нашим инструктором.

Перед осенним семестром в Сан-Франциско прибыл Питер – он должен был помочь брату с переездом и убедиться, что с ним все в порядке. После этого Питер планировал отправиться на восток, в Университет Висконсина, куда он поступил. Это была большая честь – только лучших студентов из Гонконга принимали в американские университеты. В дальнейшем Питер получил докторскую степень по физике и стал уважаемым ученым Королевской обсерватории Гонконга.

Питер обнаружил, что Брюс – такой же внешне активный и уверенный, как и прежде. Со всех точек зрения лето в Области залива Сан-Франциско пошло ему на пользу. Он подтвердил легитимность своего американского гражданства, когда получил водительские права и встал на военный учет. Преподавание ча-ча-ча позволило отложить определенную сумму, а похвала, которой он удостоился за феноменальные навыки кунг-фу, натолкнули его на мысль о еще одном пути развития карьеры.

Под внешней бравадой подсознание Брюса пребывало в замешательстве. «Мы спали вместе на старой двуспальной кровати, – говорит Питер. – Время от времени он брыкался и кричал во сне, а однажды буквально разорвал на себе пижаму. Он пихался и сбрасывал одеяла весь остаток ночи, оставаясь напряженным даже во сне».

У Брюса были основания для беспокойства. В Сиэтле он столкнулся с двумя препятствиями, которые доставляли ему сложности и раньше: школа и строгая авторитетная личность.

Во время гастролей по Америке один из ближайших друзей Ли Хой Чена в оперной труппе, Пин Чоу, слег в Нью-Йорке с тяжелой болезнью. Во время выздоровления за ним ухаживала молодая американка китайского происхождения, Руби. Рожденная в доках для рыболовецких судов Сиэтла, Руби была старшей дочерью в семье из десяти детей. Семья была настолько бедна, что ее братья ходили по ресторанам и выпрашивали остатки еды. С детства волевая и неуступчивая, Руби развелась с первым мужем и переехала на Манхэттен, где влюбилась в Пина Чоу.

Они поженились, вернулись в Сиэтл и открыли первый китайский ресторан за пределами Чайнатауна. Под ресторан они выбрали большой трехэтажный дом на углу Бродвея и Джефферсона в районе Фест Хилл. Многие китайцы смеялись над Руби и говорили, что у нее ничего не получится, но вскоре ее ресторан стал постоянным местом встреч для белых директоров компаний, политиков и журналистов. Пин, который плохо говорил по-английски, был поваром, а болтливая Руби стала не просто приветливой хозяйкой, но и своего рода неофициальным глашатаем китайской общины. Когда у китайцев были трения с городской властью, полицией или миграционной службой, они шли к Руби. Полицейские приходили к ней, чтобы разрешить конфликты в Чайнатауне. Многие годы она предоставляла кров сотням китайских иммигрантов, размещая их в комнатах над рестораном.

Брюс был уверен, что к нему – сыну старого друга Пина Чоу – будут относиться как к почетному гостю и не будут нагружать делами сложнее, чем просто понянчиться с младшим сыном Руби, Марком. Вместо этого Руби определила его в крошечную спаленку площадью 4 квадратных метра – ранее это был гардероб под лестницей – с одной голой лампочкой, деревянным ящиком вместо стола и осыпающейся штукатуркой вместо обоев и сразу же поручила самую грязную работу: помощник официанта, мойщик посуды, уборщик и поваренок.

Это было именно то, чего хотел отец Брюса. Хой Чен отправил сына в Америку, чтобы тот «познал тягости». Сам выросший в нищете, Хой Чен верил, что лишения закаляют характер, а жена, росшая в богатом роде Гонконга, испортила мальчика. Его сын нуждался в холодном душе. Он должен был спуститься с небес на землю. Брюс писал Хокинсу: «Теперь я действительно стал самостоятельным. С того дня, как я ступил на берег этой страны, я не потратил ни цента из тех денег, что дал мне отец. Теперь я работаю официантом на неполный рабочий день после школы. Ну и тяжкий это труд, дружище!»

В то время как отец обрезал все связи с Брюсом, Грейс тайком присылала Руби деньги, чтобы помочь с содержанием, зарплатой Брюса и не дать Руби его выселить. Грейс хорошо знала своего сына. Его могли запереть в гардеробной и заставить мыть посуду, но ему это не обязательно должно было понравиться. Брюс выражал свое недовольство, отказываясь уважительно обращаться к Руби Чоу. В китайской культуре молодые люди должны обращаться к старшим людям официально или словно к родственникам – например, «дядюшка» или «тетушка». В знак протеста Брюс звал ее просто «Руби», что означало грубейшее нарушение этикета.

– Ты должен называть меня «госпожа Чоу» или «тетушка Чоу», – отчитывала она Брюса.

– Вы не моя тетушка, почему же я должен звать вас так?

Дерзкое отношение к старшим – в кантонском диалекте оно называлось «ни толстое, ни тонкое» – привело к тому, что один из поваров угрожал Брюсу большим мясницким ножом. «Ну же, – кричал ему Брюс. – Давай, попробуй. Я разрешаю тебе». Но другие работники вмешались и вынудили повара отступить.

Всем, кто слушал – в их числе была и Руби Чоу, – Брюс жаловался, что стал жертвой эксплуатации, прислугой в кабале. Он назвал свою ситуацию современным эквивалентом торговли кули. Руби не любила Брюса, ненавидела его критику. «Он был образцом тех качеств, которые вы не хотите видеть в своих детях, когда они вырастут, – позднее говорила она. – Он был диким и невоспитанным. Он не знал, что такое уважение».

Все три года, что Брюс мыл посуду и жил над рестораном Руби, их отношения носили характер открытой враждебности. Он называл ее «дракониха». Несмотря на все сопротивление от Брюса, Руби привнесла в его жизнь структуру. Когда он покинул службу, он превратился из испорченного уличного хулигана в человека, который намерен добиться успеха.

Каждое утро Брюс спускался по Бродвею в техническую школу Эдисона на Ист-олив-стрит, 811. Это заведение предлагало техническое образование для взрослых учащихся, в большинстве своем бывших военных двадцати-тридцати лет, которые хотели завершить обучение в средней школе или получить профессию. Полный желания и нацеленности, которых ему так не хватало в Гонконге, Брюс заставил себя продираться через уроки математики и других наук, попутно обнаружив, что на самом деле любит историю и философию. Он никогда не был отличником, как его брат, но добился среднего балла 2,6[34]34
  Соответствует 3+ (в некоторых штатах 4) по пятибалльной системе.


[Закрыть] и получил диплом об окончании средней школы за восемнадцать месяцев. Еще несколько лет назад его семья считала это свершение невозможным.

Единственным внеклассным занятием в первые несколько месяцев в Сиэтле было посещение Китайского клуба молодежи. Брюс вступил туда лишь потому, что главный инструктор, Фук Юн, был одним из друзей отца, и Брюс относился к нему как к дяде. Дядюшка Фук хорошо разбирался в нескольких стилях кунг-фу и учил Брюса основам стилей Богомола, Когтя орла и тайцзи. Когда Брюс покинул Гонконг, за его плечами было лишь три года тренировок вин-чунь, и он считал себя шестым среди лучших в школе Ип Мана, где учились несколько десятков юношей. Больше всего он мечтал о том, чтобы развить свои навыки и стать номером один по возвращении в Гонконг. Загвоздка была в том, что никто в Америке не занимался относительно неизвестным стилем вин-чунь. Пока он был в отъезде, его одноклассники становились все мастеровитее. Чтобы сократить их преимущество, он решил открыть секреты других стилей кунг-фу, чтобы объединить их в суперсистему. Он хотел стать лучшим мастером кунг-фу в мире.

Это было именно то, чего хотел отец Брюса. Хой Чен отправил сына в Америку, чтобы тот «познал тягости».

В Китайском клубе молодежи Брюс оттачивал мастерство и в другой своей страсти – танцах. Он был предан идеям кунг-фу, но часто признавал, что ча-ча-ча гораздо веселее. «В свободное время в основном учусь и оттачиваю вин-чунь, – писал он своему другу Хокинсу. – Время от времени один южноамериканец приходит и учит меня причудливым движениям, а я ему показываю свои. Его движения прекрасны и экзотичны!» Одержимость Брюса поединками становилась очевидна при первом же взгляде на его руки: правая была увеличена и вся покрыта мозолями от ударов по деревянным манекенам, а левая была худой и чистой. «Я берегу ее для танцев», – шутил Брюс.

Первое публичное выступление Брюса Ли в Америке состоялось в 1959 году на фестивале Сифейр. Выступление было заявлено как демонстрация навыков кунг-фу, но диктор объявил зрителям, что перед этим пройдет показ ча-ча-ча. На сцену величаво вышли Брюс и его молодая партнерша. Они изящно исполнили около двадцати комбинаций, пока толпа не стала волноваться. Затем последовали демонстрации приемов кунг-фу от Китайского клуба молодежи. Первым на сцену вышел парень весом около 90 килограммов, который показывал традиционные формы, в то время как диктор объяснял каждую технику и ее цель. Последним вышел Брюс Ли, которого диктор представил как только что прибывшего из Калифорнии. Брюс представил красивую форму из южного стиля Богомола, состоящую из запутанных движений рук, которые он подчеркивал еще больше, перебирая костяшками.

В толпе стоял юный афроамериканец Джесси Гловер, который пришел в восторг больше всех. Однажды мальчик, выросший в Сиэтле, попал под горячую руку пьяного полицейского, ненавидящего негров. Тот раздробил Гловеру челюсть своей дубинкой. После этого случая он стал одержим боевыми искусствами. Он хотел отомстить обидчику, но не нашел ни одного азиатского инструктора, который согласился бы учить черного подростка. Только во время службы в ВВС, на авиабазе Рамштайн в Германии, Джесси начал изучать дзюдо. После армии он присоединился к Клубу дзюдо в Сиэтле, где получил черный пояс и стал помощником инструктора. Впоследствии он увлекся кунг-фу, но он вновь не смог найти никого, кто согласился бы взять его в ученики. По счастливой случайности, Джесси жил всего в четырех кварталах от ресторана Руби Чоу и поступил в техническую школу Эдисона.

Когда Джесси узнал, кто такой Брюс и где он учился, то старался идти в школу прямо перед ним. Каждый раз, проходя мимо телефонного столба, он бил его руками и ногами, делая вид, что не замечает идущего прямо за ним Брюса. Несколько дней Джесси проворачивал эту сцену, не вызывая никакой реакции. Наконец он набрался храбрости и спросил:

– Ваше имя Брюс Ли?

– Брюс Ли – мое имя. Чего ты хочешь?

– Вы практикуете кунг-фу.

– Да.

– Не могли бы вы научить меня? – спросил Джесси, затаив дыхание. Брюс колебался, а Джесси продолжил. – Я очень хочу учиться. Я приехал в Калифорнию ради этого, но не нашел никого, кто согласился бы.

Брюс долго смотрел на Джесси, обдумывая его просьбу. Брюс мечтал о том, чтобы кто-то попросил его стать учителем, так как его друг Хокинс сомневался, что из планов преподавать вин-чунь может что-то получиться. Но он и представить не мог, что первая серьезная просьба поступит от афроамериканца. На протяжении столетий существовал неписаный запрет обучать лиц, не связанных с кунг-фу. Зачем делиться своим секретным оружием с потенциальными противниками? Брюса едва не выгнали из школы Ип Мана, когда узнали, что он не чистокровный китаец. Хотя отношения немного изменились (в нескольких студиях Сан-Франциско набирали белых учеников), но чернокожих не принимал никто. Брюс догадывался, что если он согласится взять Джесси в ученики, то нарвется на критику консервативных китайских шовинистов, таких как Руби Чоу. Разумеется, когда впоследствии она узнала, что Брюс обучает афроамериканца, то не преминула упрекнуть его: «Ты обучаешь черных парней тому и этому. А потом они будут использовать эти знания, чтобы избивать китайцев».

– Занятия должны проходить в месте, где мы сможем сохранить все в тайне, – наконец сказал Брюс.

– Мы можем заниматься в моей квартире, – предложил Джесси.

– Ты живешь один?

– С двумя соседями.

– Им придется уходить во время наших занятий.

– Я избавлюсь от них.

После школы они вместе возвращались к ресторану Руби Чоу. Во время прогулки Брюс дал короткую лекцию об истории кунг-фу. Когда они подошли к ресторану, Брюс не пригласил Джесси внутрь. «Некоторые из них не любят чернокожих, – объяснил Брюс. – Для всех будет лучше, если ты останешься снаружи. Мне нужно работать. Встретимся в твоей квартире в шесть».

Ровно в назначенный час Брюс прибыл в квартиру Джесси, которая располагалась на углу Седьмой и Джеймс. Как только он убедился, что в квартире нет никого постороннего, он спросил:

– Приступим к делу. Знаешь ли ты какие-нибудь боевые искусства?

– В армии я немного боксировал, а сейчас изучаю дзюдо.

– Я не очень разбираюсь в боксе или дзюдо. Покажешь мне несколько приемов из дзюдо?

Джесси начал с о-сото гари (бросок через бедро и подсечка). Он ожидал, что Брюс окажет хоть какое-то сопротивление. Когда этого не произошло, бросок оказался намного быстрее и сильнее, чем ожидал Джесси, и голова Брюса едва разминулась с острым металлическим углом кровати. Брюс, который мог умереть или остаться калекой, не проявил никакой реакции.

– Неплохо, – сказал Брюс, – но мне не нравится, что тебе нужно держаться за своего оппонента, чтобы бросить его. Теперь я покажу тебе вин-чунь. Попробуй ударить меня любым способом.

На протяжении столетий существовал неписаный запрет обучать лиц, не связанных с кунг-фу. Зачем делиться своим секретным оружием с потенциальными противниками?

Джесси наносил джебы, хуки и сильные удары так быстро, как только мог, но ни один из них не достиг цели. Брюс заблокировал каждый удар и контратаковал, останавливая свой кулак прямо перед лицом Джесси. Как только Брюс продемонстрировал, что может остановить любой удар с дальней дистанции, он показал Джесси технику близкого действия «чи сао» («липкие руки»). Каждый раз, когда Брюс касался рук Джесси, тот оказывался абсолютно беспомощным. Если он пытался податься вперед, Брюс отводил его в другую сторону. Когда он пытался отступить, у его лица оказывался кулак. «Он контролировал меня, как ему заблагорассудится, – вспоминает Джесси. – Он мог делать то, о чем я даже не думал».

Брюс Ли обратил свою первую душу в церковь кунг-фу.

С того вечера Брюс и Джесси стали неразлучны. Они тренировались каждый день: во время обеденного перерыва под металлической лестницей и после школы в квартире Джесси. Брюс нашел друга и партнера по обучению; Джеси, в свою очередь, – мастера. Через месяц Джесси уговорил Брюса взять в ученики и соседа по комнате, Эда Харта. Эд, в прошлом профессиональный боксер весом под сотню килограммов и ветеран потасовок в баре, мог любой рукой отправить человека в нокаут, но на первом занятии был не более эффективен, чем Джесси. Брюс в два счета скрутил его в баранку.

Джесси стал лучшим PR-агентом Брюса. Казалось, он не переставал рассказывать всем и каждому, насколько великолепен его новый учитель. Довольно скоро несколько учеников в Клубе дзюдо, где Джесси был помощником инструктора, стали интересоваться, могут ли они учиться у Брюса. Одним из них был Скип Эллсуорт, который рос единственным белым ребенком в резервации индейцев. Каждый день в условиях ужасной нищеты ему приходилось драться с молодыми коренными американцами. «Во время первой, очень короткой, демонстрации Брюс ударил меня ладонями в грудь так сильно, что мои ноги оторвались от земли, я пролетел метра три и врезался в стену, – вспоминает Скип. – Ничего подобного со мной никогда не случалось. Брюсу Ли потребовалось примерно две секунды, чтобы я стал истинно верующим».

Как и в школьные времена, Брюс собирал свою собственную банду друзей-последователей в школе Эдисона. Ли находил новобранцев среди участников ныне исчезнувшей сцены уличных боев, которая состояла из нескольких сотен обездоленных детей разных национальностей. Представители Лейк-сити, Рентона и других районов сражались за территорию и статус, пуская в ход кулаки, ножи, бритвы и время от времени – огнестрельное оружие. Чтобы увеличить число приспешников, Брюс начал устраивать свои бенефисы.

Во время Дня азиатской культуры в технической школе Эдисона Брюс представил показательное выступление «Кунг-фу» – постер, висящий на двери аудитории, услужливо объяснял, что это китайское боевое искусство. Около сорока учащихся пришло посмотреть на Брюса Ли, который появился на сцене в очках, костюме и галстуке. Он казался обычным китайским подростком. Говоря с гонконгским акцентом, из-за которого его «р» была похожа на «в», он начал с короткой истории кунг-фу: его скрывали от иностранцев, чтобы они не использовали его против китайцев, как было с порохом; буддийские монахи разработали смертоносные техники, наблюдая за тем, как дерутся и убивают животные и насекомые. Для демонстрации Брюс сначала стал в позу Орла, вытянув свою руку, словно когтистую лапу, затем превратился в Богомола, нанося предплечьями удары словно рояльными молоточками, затем был Журавль с распростертыми крыльями и поднятыми в оборонительной позиции ногами и, наконец, «Обезьяна, крадущая персики» – эвфемизм для отрывания яичек оппонента.

«Это было прекрасное выступление, нечто вроде балета и пантомимы, – вспоминает Джеймс Демиль. – Но оно совсем не походило на сражение, а Брюс выглядел так же опасно, как Дон Ноттс[35]35
  Американский комедийный актер. Наибольшее признание получил за роль второго плана в шоу Энди Гриффита – эта работа принесла ему 5 премий «Эмми».


[Закрыть]. Аудитория начала хихикать».

Брюс застыл, его лицо потемнело. Аудитория быстро затихла. Брюс посмотрел прямо на ухмылявшегося Демиля и произнес: «Ты выглядишь так, как будто умеешь драться. Как насчет выйти сюда на минутку?»

Словно новенький узник в тюрьме, Брюс выбрал самого плохого парня во дворе и бросил ему вызов. Демиль был стокилограммовым парнем двадцати лет от роду. Он действительно умел драться. Он был чемпион по боксу и уличным задирой, который редко выходил из дому без пистолета в кармане. В то время он находился на испытательном сроке.

Когда Демиль запрыгнул на сцену, Брюс сообщил присутствующим, что сейчас продемонстрирует его собственный стиль восточных единоборств, который носит название «вин-чунь». Стиль, который был разработан буддистской монахиней более четырех сотен лет назад и в котором особое внимание уделяется ближнему бою. Брюс повернулся к Демилю: