Текст книги "Александр Галич. Полная биография"

Что же касается мотива отравленного зелья, то он появится еще в одном стихотворении Галича («Кошачьими лапами вербы…», 1971), хотя и имеет другое смысловое наполнение: «А я и пригу´бить не смею / Смертельное это вино. / Подобно лукавому змею, / Меня искушает оно!»

Скорее всего, здесь перед нами – мотив чаши, которую должен испить лирический герой, но не может на это решиться. Этот мотив подробно разрабатывается и Высоцким: «Ох, приходится до дна ее испить – / Чашу с ядом вместо кубка я беру…», «Только чашу испить не успеть на бегу…», «И лучше мне молча допить / Бокал».

Говоря о теме «Правда и Ложь», нельзя обойти вниманием тесно связанный с ней мотив дальтонизма. Мы уже цитировали строку из «Заклинания Добра и Зла»: «И назначить при случае черное белым». Власть не только произвела «переоценку ценностей», но и установила эти новые «ценности» в качестве канона для всех людей. Рассмотрим в этой связи «Песню о синей птице» (1966) Галича и сопоставим ее с произведениями Высоцкого: «Был я глупый тогда и сильный, / Все мечтал я о птице синей. / А нашел ее синий цвет – / Заработал пятнадцать лет. / Было время, за синий цвет / Получали пятнадцать лет! <…> Было время, за красный цвет / Добавляли по десять лет! <…> Ох, сгубил ты нас, желтый цвет: / Мы на свет глядим, а света нет!»

Мотив дальтонизма вкупе с его вариациями – мотивами слепоты (сравним с написанной чуть позже «Колыбельной» Галича: «Незрячим к чему приметы?!») и слабого зрения («А как желтый блеск стал белеть, / Стали глазоньки столбенеть!») – подробно разрабатывается Высоцким: «…Потому что мы жили в бараках без окон, / Потому что отвыкли от света глаза!», «Я от белого света отвык», «Бродят толпы людей, на людей не похожих: / Равнодушных, слепых», «Сколько я, сколько я видел на свете их – / Странных людей, равнодушных, слепых», «Мы ослепли – темно от такой белизны, / Но прозреем от черной полоски земли», «И обязательное жертвоприношенье, / Отцами нашими воспетое не раз, / Поставило печать на наше поколенье, / Лишило разума и памяти, и глаз», «Куда идешь ты, темное зверье? / “Иду на Вы, иду на Вы!” / Или ослабло зрение твое? / “Как у совы, как у совы!”»

Этот мотив будет развит Высоцким и в стихотворении «Про глупцов» (1977), где советская власть представлена в образе трех глупцов, которые «спор вели <…> кто из них, из великих, глупее»: «…Встрял второй: “Полно вам, загалдели! / Я способен все видеть не так, / Как оно существует на деле!” / “Эх, нашел, чем хвалиться, простак, / Недостатком всего поколенья! / И к тому же все видеть не так – / Доказательство слабого зренья!”»

Привив другим людям способность «все видеть не так», власть сама от нее страдает. Этот «недостаток всего поколенья» упоминается также в полностью посвященном цветовой тематике стихотворении Высоцкого «Представьте, черный цвет невидим глазу…» (1972): «Есть, правда, отклоненье в дальтонизме, / Но дальтонизм – порок и недостаток», и в той же «Песне о синей птице» Галича: «Покалечены наши жизни!.. / А может, дело все в дальтонизме? / Может, цвету цвет не чета, / И мы не смыслим в том ни черта? / Так подчаль меня, друг, за столик. / Ты – дальтоник, и я – дальтоник. / Разберемся ж на склоне лет, / За какой мы погибли цвет…»

Слово «подчаль» говорит о том, что главный герой этой песни – безногий инвалид, проведший много лет в лагерях. В более ранней песне Галича – «Облака» (1962) – мы находим похожего героя, который провел в заключении двадцать лет и также сидит в пивной: «Я в пивной сижу, словно лорд, / И даже зубы есть у меня». Сходную тему разрабатывает Высоцкий в «Песне про снайпера, который через пятнадцать лет после войны спился и сидит в ресторане. Делать ему уже нечего» (1965). Причем в этой песне косвенно упоминаются вызов в суд и тюремное заключение главного героя (процитируем черновик): «И кляксой мерзкой / На белый лист / Легла повестка / На твою жизнь».

У главного героя «Песни о синей птице» есть реальный прототип. Слово Александру Галичу: «…на инвалидной коляске, вместо протезов было четыре колеса. Он сказал: “Подсадите-ка меня, братцы”. Мы выпили. Когда мы выпили, он рассказал нам такую историю» (Переделкино, на даче Пастернаков, 1974). Эту же трагическую для страны тему воспроизводит Высоцкий в стихотворении «Забыли», также написанном в 1966 году: «“Желаю удачи!” – сказал я ему. / “Какая там на хрен удача!” / Мы выпили с ним, посидели в дыму, / И начал он сразу, и начал: / “А что, – говорит, – мне дала эта власть / За зубы мои и за ноги? / А дел до черта – напиваешься всласть / И роешь культями дороги”».

В «Поэме о Сталине» Галича (конец 60-х) также встречается мотив физической искалеченности главного героя: «Я седой не по годам / И с ногою высохшей. / Ты слыхал про Магадан? / Не слыхал? Так выслушай!» Сравним с «Песней про Магадан» Высоцкого (1968): «Ты думаешь, что мне не по годам, / Я очень редко раскрываю душу, – / Я расскажу тебе про Магадан / – Слушай!».

Между тем содержание этих произведений, несмотря на внешнее сходство, различно: главный герой песни Галича рассказывает о своем лагерном прошлом, а лирический герой Высоцкого, как и в более ранней его песне «Мой друг уехал в Магадан», – о своей поездке к другу, «не по этапу».

Вместе с тем и Высоцкий, и Галич говорят о «заклейменности» всех советских людей: «Но мы-то знаем, какая власть / Нам в руки дала кайло. / И все мы – подданные ее / И носим ее клеймо» (Королева материка, 1971). Сравним в «Баньке по-белому» Высоцкого, где власть персонифицирована в образе Сталина, «въевшегося» в плоть и кровь главного героя: «Застучали мне мысли под темечком: / Получилось, я зря им клеймен. / И хлещу я березовым веничком / По наследию мрачных времен».

7

Еще одна интересная тема – власть-бог и власть-дьявол.

В галичевской «Поэме о Сталине» есть глава, которая называется «Клятва вождя». В ней Сталин напрямую называет себя богом и при этом ехидно пародирует Евангелие: «Если ж я умру (что может статься), / Вечным будет царствие мое» (ср.: «Царство Мое не от мира сего», Ин. 18: 36). Таким образом, происходит наделение советской власти божественными свойствами. Подобное сатирическое совмещение советских и христианских реалий встречается и в ряде других произведений Галича: «В ДК идет заутреня / В защиту мира!»884884
  Примечательно, что эти слова произносятся от лица ролевого героя – Клима Петровича Коломийцева, «кавалера многих орденов, депутата горсовета, мастера цеха, знатного человека». Это говорит о том, что сам Клим Петрович относится к заседаниям обкома партии с иронией, воспринимая их как некий традиционный ритуал сродни религиозному – заутрене.


[Закрыть], «Навсегда крестом над Млечным Путем / Протянется Вшивый Путь!», «По улице черной за вороном черным, / За этой каретой, где окна крестом…».

У Высоцкого этот прием представлен гораздо более обширно, но вместе с тем в более скрытой форме. Например, в «Побеге на рывок» (1977) действия стрелков, отстреливающих беглецов с вышки, приравниваются к «свыше», то есть «от Бога»: «Но свыше – с вышек – все предрешено», а убийство одного из беглецов саркастически приравнивается к крещению: «Но поздно: зачеркнули его пули – / Крестом: в затылок, пояс, два плеча…». А в «Райских яблоках» (1978) в образе ангелов представлены вологодские охранники, находящиеся на тюремных вышках: «Херувимы кружат, ангел окает с вышки – занятно!» (вариант: «…ангел выстрелил в лоб аккуратно»).

Подобно Богу, советская власть вездесуща, и от ее присутствия невозможно скрыться. Как сказано в песне Высоцкого «Про личность в штатском» (1965): «Со мной он завтракал, обедал, / Он везде за мною следом, / Будто у него нет дел». А в другой его песне – «Невидимка» (1967) – демонстрируется высшая степень «вездесущности» власти: «Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай, / Приходит ли знакомая блондинка – / Я чувствую, что на меня глядит соглядатай, / Но только не простой, а невидимка».

Сравним это с саркастическим комментарием Галича к «Песне про майора Чистова» (1966): «Посвящается нашим доблестным органам Комитета государственной безопасности в благодарность за их вечные опеку и внимание».

В песне Высоцкого «Таможенный досмотр» (1974) олицетворением всемогущества власти становится таможня, тщательно обыскивающая всех людей и даже влезающая к ним в душу, чтобы те – не дай Бог! – даже в мыслях не увезли с собой ничего недозволенного (процитируем черновик): «Зря ли у них рентген стоит: / Просветят поясницу, – / А там с похмелья все горит, / Не пустят в заграницу! / Что на душе? – Просверлят грудь, / А голову – так вдвое: / И всё – ведь каждый что-нибудь / Да думает такое!»

Похожий мотив встречается в только что упомянутой «Песне про майора Чистова»: «Я спросонья вскочил, патлат, / Я проснулся, а сон – со мной: / Мне приснилось, что я – Атлант, / На плечах моих – шар земной!», и все это кончилось так: «И открыл он мое досье, / И на чистом листе – педант! – / Написал он, что мне во сне / Нынче снилось, что я – Атлант!»

В этой песне упоминается досье, которое майор завел на главного героя, а в «Невидимке» Высоцкого говорится о невидимой книжке: «Я чувствую: сидит, подлец, и выпитому счет / Ведет в свою невидимую книжку», которая в различных вариациях упоминается и в других его произведениях: «Я однажды для порядка / Заглянул в его тетрадку – / Обалдел!» («Про личность в штатском»); «И особист Суэтин, / Неутомимый наш, / Еще тогда приметил / И взял на карандаш. / Он выволок на свет и приволок / Подколотый, подшитый матерьял» («Тот, который не стрелял»); «А самый главный сел за стол, / Вздохнул осатанело / И что-то на меня завел, / Похожее на дело» («Ошибка вышла»); «Халат закончил опись / И взвился, бел, крылат: / “Да что же вы смеетесь?” – / Спросил меня халат» («Общаюсь с тишиной я…»).

Партийные чиновники считают себя и свой режим «вечными». Вот как этот мотив реализован Высоцким в «Песне о несчастных сказочных персонажах» (1967), где происходит диалог между «добрым молодцем Иваном», в образе которого выступает лирический герой Высоцкого, и Кащеем Бессмертным, который является олицетворением власти: «И грозит он старику двухтыщелетнему: / “Щас, – грит, – бороду-то мигом обстригу! / Так умри ты, сгинь, Кащей!” А тот в ответ ему: / “Я бы – рад, но я бессмертный – не могу!” / “Я докончу дело, взявши обязательство!..” / И от этих-то неслыханных речей / Умер сам Кащей, без всякого вмешательства, – / Он неграмотный, отсталый был Кащей».

Сравним эту ситуацию с «Вечерними прогулками» Галича, в которой хмырь умирает, услышав смелые, обличительные речи, которые произносит в его адрес лирический герой Галича, выступающий в образе «работяги»885885
  «А вы нас вели / От победы к победе / И тосты кричали / Во славу победы: / “Ну пусть не сегодня, / Так – завтра, так – в среду! / Достройте!.. Добейте!.. / Дожмем!.. Приурочим!..” / А мы, между прочим, / А мы, между прочим, / Давно положили / На ВАШУ победу!..» Сравним в двух песнях 1972 года: «Я б на головы всех правительств / Положил бы тогда с прибором», «Так вот она, ВАША победа, / “Заря долгожданного дня?!”». И здесь, и в «Вечерних прогулках» слово ВАША выделено Галичем.


[Закрыть]: «Хмырь зажал рукою печень, / Хмырь смертельно побледнел. / Даже хмырь и тот не вечен – / Есть у каждого предел».

Хмырь в творчестве Галича – одно из повторяющихся олицетворений власти. Сравним, например, с поэмой «Королева материка» (1971): «А еще говорят, что какой-то хмырь, / Начальничек из Москвы, / Решил объявить Королеве войну – / Пошел, так сказать, “на вы”», – и с «Историей одной любви…» (1968): «Приходили два хмыря из Минздрава, / До обеда проторчали у зава…»

Также власть зачастую бывает представлена в образе дьявола или сравнивается с ним. Этот прием используется во многих произведениях Высоцкого: в черновиках песни «Приговоренные к жизни»: «Мы в дьявольской игре – тупые пешки», в черновиках стихотворения «Пятна на Солнце»: «Всем нам известные уроды / (Уродам имя – легион) / С доисторических племен / Уроки брали у природы. / Им власть и слава не претили, / Они и с дьяволом на “ты”, / Они искали на светиле / Себе подобные черты». Также в ранней редакции стихотворения «Вооружен и очень опасен»: «Он, видно, с дьяволом “на ты” <…> В аду с чертовкой обручась, / Он потешается сейчас», в черновиках «Разбойничьей»: «Знать, отборной голытьбой / Верховодят черти. / Вся губерния в разбой / Подалась от смерти». А в песне «Переворот в мозгах из края в край…» власть (Ленин) прямо представлена в образе дьявола: «Тем временем в аду сам Вельзевул / Потребовал военного парада, / Влез на трибуну, плакал и загнул: / “Рай, только рай спасение для ада!”». Сравним это с «Поэмой о Сталине» Галича: «Не бойтесь золы, не бойтесь хулы, / Не бойтесь пекла и ада, / А бойтесь единственно только того, / Кто скажет: “Я знаю, как надо!” / Кто скажет: “Всем, кто пойдет за мной, / Рай на земле – награда”». Совпадает даже рифма в обоих текстах. Сходство это, очевидно, не случайное: поэма Галича закончена, по-видимому, в 1969 году, а песня Высоцкого написана в 1970-м (год столетия со дня рождения Ленина, который и пообещал всем «рай на земле»). Процитируем в этой связи еще стихотворение Пастернака «Русская революция» (1918): «Он, – “С Богом, – кинул, сев; и стал горланить: – К черту! – / Отчизну увидав, – черт с ней, чего глядеть! / Мы у себя, эй жги, здесь Русь да будет стерта! / Еще не все сплылось; лей рельсы из людей!» А у Высоцкого: «Ну что ж, вперед, а я вас поведу! – / Закончил Дьявол. – С богом, побежали!».

В песне Галича «Еще раз о чёрте» (1968886886
  Самое первое известное нам исполнение этой песни – на домашнем концерте 5 декабря 1968 года (запись Михаила Баранова).


[Закрыть]) лирического героя во время бессонницы посещает черт, являющийся олицетворением власти, и уговаривает его «продаться» – подписать договор. Ночью происходит действие и в песне Высоцкого «Про черта» (1965): «У меня запой от одиночества, / По ночам я слышу голоса. / Слышу вдруг: зовут меня по отчеству. / Глянул – черт. Вот это чудеса!» Сравним с другими произведениями Высоцкого: «Ночью снятся черти мне, / Убежав из ада», «Мне снятся крысы, хоботы и черти…», «Сон мне снится <…> На мои похорона / Съехались вампиры». Все эти переклички говорят о том, что данные произведения объединены сознанием лирического героя, а в свете рассматриваемого приема отождествления власти с дьяволом логично предположить, что и здесь нечисть является олицетворением власти.

Вспомним также, что ночью появляются мародеры в «Марше мародеров», памятники Сталину (парад уродов) в «Ночном дозоре», уроды в стихотворении Высоцкого «Схлынули вешние воды…», манекены в его же «Балладе о манекенах»; ночью появляется палач в одноименном стихотворении Высоцкого, и, кстати, наблюдается перекличка с песней «Про черта». Сравним: «Все кончилось, светлее стало в комнате», «Уже светало – наше время истекло». Различие, правда, состоит в том, что черт под утро исчезает, а в стихотворении «Палач», написанном через 12 лет, палач уже казнит лирического героя.

Важно еще отметить, что в «Разговоре с чертом» Галича присутствует отождествление XX века с веком каменным. Правда, дается оно от лица власти (черта), которая сама все прекрасно понимает: «И что душа – прошлогодний снег! / А глядишь – пронесет и так. / В наш атомный век, в наш каменный век / На совесть цена – пятак». Сравним у Высоцкого («Расскажи, дорогой», 1976): «Всё богатство души / Нынче стоит гроши». Отождествление современности с каменным веком встречается также в песне Высоцкого «Про любовь в каменном веке» (1969): «В век каменный и не достать камней?! / Мне стыдно перед племенем моим», – и в его же стихотворении «Много во мне маминого…» (1978): «Я – из века каменного, / Из палеолита <…> За камнями очереди, / За костями тоже».

В продолжение темы всемогущества власти обратимся к песне Галича «Колыбельная» (1966) и сопоставим ее с произведениями Высоцкого. Сразу же бросается в глаза саркастичность названия песни – оно резко диссонирует с содержанием: «Баю-баю-баю-бай! / Ходи в петлю, ходи в рай, / Гаркнет ворон на краю: / “Хорошо ль тебе в раю? / Засыпая – засыпай! / Баю-баю-баю-бай!”» Сравним с аналогичной ситуацией в «Балладе о манекенах» Высоцкого: «Вон тот кретин в халате / Смеется над тобой: / Мол, жив еще приятель? / Доволен ли судьбой?»

Что же касается образа ворона, то и в поэзии Галича, и в поэзии Высоцкого он является олицетворением власти и ее приспешников. Причем в трилогии «История болезни» ворон ведет себя точно так же, как его собрат в «Колыбельной»: «И ворон крикнул: “Nevermore!”, / Проворен он и прыток, / Напоминает: прямо в морг / Выходит зал для пыток» (у Высоцкого – пытки, у Галича — петля).

В песне Галича неспроста упомянут рай – дальнейшее развитие сюжета как раз и связано с разработкой этой темы. А раем так же, как и земной жизнью, распоряжается власть: «Но в рай мы не верим, нехристи, – / Незрячим к чему приметы! / А утром пропавших без вести / Выводят на берег Леты. / Сидят пропавшие, греются, / Следят за речным приливом. / А что им, счастливым, грезится? – / Не грезится им, счастливым».

Этот берег Леты, который, как оказалось, контролируется «конвойным», упомянут в сходном контексте и в «Кумачовом вальсе» (1973) Галича, целиком посвященном образу кумача, то есть красного знамени: «Так неужто и с берега Леты / Мы увидим, как в звездный простор, / Будут плыть кумачовые буквы…». Этот последний образ (кумач, или красный флаг) в творчестве Высоцкого встречается довольно редко – причем все случаи относятся к 1978—1979 годам (хотя в начале 60-х он исполнял песню Юза Алешковского «Товарищ Сталин» с некоторыми изменениями: «Вчера мы хоронили двух марксистов – / Мы их не накрывали кумачом»):

1) в черновиках «Райских яблок»: «Мне не надо речей, кумачей и свечей в канделябрах»;

2) в песне «Аэрофлот»: «Хотя бы сплюнул: всё же люди – братья, / И мы вдвоем и не под кумачом»;

3) в политическом стихотворении 1978 года: «Новые левые – мальчики бравые, / С красными флагами буйной оравою, / Чем вас так манят серпы да молоты? / Может, подкурены вы и подколоты?»

Здесь можно также упомянуть заграничный дневник 1975 года, где Высоцкий описывал свое впечатление от фильма «Айседора»: «Портреты Ленина во всех ракурсах, и все красно от кумача. Господи, как противна эта клюква. Стыдно».

Теперь сопоставим «Колыбельную» Галича со стихотворением Высоцкого «Я прожил целый день в миру / Потустороннем» (1975). Здесь лирический герой, вернувшийся «с того света»887887
  Возможно, переживший клиническую смерть – тогда это еще и сугубо автобиографический момент; вспомним также песню «Вот это да!» (1973): «Он повидал печальный край, / В аду – бардак и лабуда, / И он опять – в наш грешный рай».


[Закрыть],начинает расхваливать потусторонний мир и призывать людей умереть. А поскольку тот свет в творчестве Высоцкого также контролируется властью888888
  Как сказано в стихотворении «День без единой смерти» (1974): «Вход в рай забили впопыхах, / Ворота ада на засове, / И все улажено в верхах / Без оговорок и условий».


[Закрыть], то лирический герой, расхваливающий царящее там изобилие, предстает в сатирических тонах – мотив авторского самобичевания (вероятно, чтобы не стать таким).

Высоцкий: «Там, кстати, выпить-закусить – / Всего навалом».

Галич: «Идут им харчи казенные, / Завозят вино – погуливают».

Высоцкий в своем стихотворении упоминает намеком и Сталина: «Там этот, с трубкой… Как его? / Забыл… Вот память!» «Этот с трубкой» встречается и в «Ночном дозоре» Галича: «То он в бронзе, а то он в мраморе, / То он с трубкой, а то без трубки». Наблюдаются и другие сходства.

Высоцкий: «Там встретились кто и кого / Тогда забрали».

Галич: «Сидят палачи и казненные, / Поплевывают, покуривают».

В обоих случаях представлен «единый» загробный мир – в нем нет разделения на ад и рай: скорее даже воссоздается некое подобие царства Аида в греческой мифологии. И в этом «царстве» встретились палачи и жертвы, уже побратавшиеся и не таящие друг на друга обиду и вражду. Однако в «Колыбельной» Галича власть распоряжается не только загробной жизнью, но и «прошлым» советской истории: «Придавят бычок подошвою… / И в лени от ветра вольного / Пропавшее наше прошлое / Спит под присмотром конвойного». Сравним с песней Высоцкого «Зарыты в нашу память на века…» (1971): «Одни его лениво ворошат, / Другие неохотно вспоминают, / А третьи даже помнить не хотят, / И прошлое лежит, как старый клад, / Который никогда не раскопают», и со стихотворением 1979 года: «Мы бдительны – мы тайн не разболтаем, / Они в надежных, жилистых руках. / К тому же этих тайн мы не знаем, / Мы умникам секреты доверяем, / А мы, даст бог, походим в дураках».

Эти надежные, жилистые руки напоминают галичевских престарелых вождей, которые «в сведенных подагрой пальцах / Крепко держат бразды правленья», что в свою очередь перекликается с мотивом гнилости представителей власти в ряде произведений Высоцкого: «А урод – на уроде, / Уродом погоняет. / Лужи высохли вроде, / А гнилью воняет» («Схлынули вешние воды», 1966), «Гнилье / Ваше сердце и предсердие!» («Мистерия хиппи», 1973). Стоит упомянуть также образы гнили и трясины, в которые погружается страна: «Но рано нас равнять с болотной слизью, / Мы гнезд себе на гнили не совьем» («Приговоренные к жизни», 1973).

Кроме того, власть сама всех гноит.

Галич: «А маршала сгноили в Соловках» («У лошади была грудная жаба…», 1961), «Сгнило в вошебойке платье узника…» («Засыпая и просыпаясь», 1966).

Высоцкий: «…А не то я, матерь вашу, всех сгною!» («Песня о нечисти», 1966). Сравним также с замыслами отставного чекиста в песне Галича «Заклинание» (1963): «Волны катятся, чертовы бестии, / Не желают режим понимать! / Если б не был он нынче на пенсии, / Показал бы им кузькину мать!» А в песне Высоцкого, также написанной при Хрущеве – в 1963 году, читаем: «Но сам Хрущев сказал еще в ООНе, / Что мы покажем кузькину им мать!»

В песне Галича «Занялись пожары», как и в «Набате» Высоцкого (обе – 1972) встречается образ всемирного пожара: «А мы утешаем своих Маргарит, / Что просто земля под ногами горит, / Горят и дымятся болота – / И это не наша забота! <…> Вот так же, за чаем, сидела семья, / Вот так же дымилась и тлела земля, / И гость, опьяненный пожаром, / Пророчил, что это недаром!»

Нетрудно догадаться, что гость, опьяненный пожаром, – это один из рьяных приверженцев советской власти, который поддался «обаянию» надвигающейся катастрофы. Родственный образ встречается в «Русских плачах» Галича: «О Россия-Расея, / Чем пожар не веселье?!» и «Набате» Высоцкого: «Но у кого-то желанье окрепло / Выпить на празднике пыли и пепла, / Понаблюдать, как хоронят сегодня, / Быть приглашенным на пир в преисподней».

Еще в одном стихотворении 1972 года («Памяти Живаго») Галич использует образ пожара как символ разрушительной деятельности советской власти: «Опять над Москвою пожары, / И грязная наледь в крови… / И это уже не татары, / Похуже Мамая – свои!», что перекликается с песней Высоцкого «Пожары» (1978): «Пожары над страной – всё выше, злее, веселей».

Предупреждение о катастрофе, к которой должно привести правление советской власти, обещавшей людям «рай на земле», встречается и в последней главе «Размышлений о бегунах на длинные дистанции» (1969), где идет речь о «том, кто знает, как надо»: «И рассыпавшись мелким бесом, / И поклявшись вам всем в любви, / Он пройдет по земле железом / И затопит ее в крови, / И наврет он такие враки, / И такой наплетет рассказ, / Что не раз тот рассказ в бараке / Вы помянете в горький час». Сравним со стихотворением Высоцкого «Слева – бесы, справа – бесы…» (1976): «И куда, в какие дали, / На какой еще маршрут / Нас с тобою эти врали / По этапу поведут?»

8

Теперь обратимся к военно-лагерной тематике.

Мы намеренно объединили эти две темы, поскольку в произведениях Высоцкого и Галича они нередко соседствуют друг с другом. Например, оба поэта говорят о том, что во время Второй мировой войны советским зэкам давали в руки оружие.

Галич: «А нас из лагеря – да на фронт» («Песня о синей птице», 1966).

Высоцкий: «А у лагерных ворот <…> Надпись: “Все ушли на фронт”» («Все срока уже закончены», 1964).

Примерно в одно время (1963 год) оба поэта пишут песни о штрафниках: Высоцкий – «Штрафные батальоны», Галич – «Левый марш» (вариант названия – «Марш штрафников»). Правда, Галич лишь сравнивает лирическое мы, к которому относит и себя, со штрафниками, а в песне Высоцкого лирическое мы непосредственно выступает в образе штрафников.

Сравнение со штрафниками, то есть с людьми, находящимися в ситуации смертельного риска, присутствует также в стихотворном посвящении Высоцкого «К 50-летию К. Симонова» (1965): «…И со штрафной Таганки в этот день / Мы поздравляем с вашим юбилеем».

Разберем еще одну строфу из «Левого марша»: «И не странно ли, братья серые, / Что по-волчьи мы, на лету, / Рвали горло за милосердие, / Били морду за доброту?»

Обращение к соотечественникам братья серые является эвфемизмом слова «волки» и встречается у Галича, кажется, только в «Левом марше». Ирония, с которой употребляется это словосочетание, подчеркивается последующим негативным сравнением с волками, которые «рвали горло за милосердие, / Били морду за доброту» (мотив междоусобной войны встречается и в песне «Бессмертный Кузьмин»: «На брата брат идет войной…»). Это объясняется тем, что образ волков Галич использует лишь в отрицательном смысле – как олицетворение власти: «Обкомы, горкомы, райкомы <…> В их залах прокуренных волки / Пинают людей, как собак. / А после те самые волки / Усядутся в черные “Волги”, / Закурят вирджинский табак», или ее прислужников: «И ты будешь волков на земле плодить / И учить их вилять хвостом!» У Высоцкого же волки могут выступать как олицетворение обыкновенных, «нормальных» людей («Охота на волков», «Конец охоты на волков») – власть в таких произведениях, соответственно, представлена в образе егерей и стрелков, – так и в качестве олицетворения власти («Погоня», «Песенка про Козла отпущения»).

Рассмотрим еще две параллели на военную тему. В галичевском «Вальсе, посвященном уставу караульной службы» (1965) рядовой солдат попадает под трибунал из-за того, что «не помер, как надо, / Как положено <…> по ранжиру» (такую претензию к нему предъявляет «прокурор-дезертир»), и робко пытается оправдаться: «Еле слышно отвечает солдат: / “Ну не вышло помереть, виноват”».

Напрашивается параллель с «Песней о погибшем летчике» Высоцкого (1975): «Мне ответ подвернулся: / “Извините, что цел!”».

В песне «Ошибка» (1964) Галич констатирует: «Если зовет своих мертвых Россия – / Так, значит, беда». А в песне Высоцкого «Он не вернулся из боя» (1970) также говорится, хотя и в несколько ином ключе, о павших как о помощниках живых: «Наши мертвые нас не оставят в беде, / Наши павшие – как часовые».

Мы уже затрагивали «Поэму о Сталине» Галича. Теперь обратимся к ней вновь, но остановимся теперь на лагерной тематике.

В этой поэме «столетья, лихолетья и мгновенья сомкнулись в безначальное кольцо», то есть происходит совмещение двух эпох – древнеримской и советской: «Но тут в вертеп ворвались два подпаска / И крикнули, что вышла неувязка, / Что праздник отменяется (увы!), / Что римляне не понимают шуток, / И загремели на пятнадцать суток / Поддавшие на радостях волхвы».

Подчеркнутые слова представляют собой одну из реалий советской жизни. Встречается она и в некоторых произведениях Высоцкого, например в «Лекции о международном положении, прочитанной заключенным, посаженным на пятнадцать суток за мелкое хулиганство» (1979), или в повести «Жизнь без сна» (1968): «<…> Нет, это один свидетель в протоколе написал, а его – на пятнадцать суток за политическое хулиганство».

А использование Римской империи в качестве аллегории Советского Союза – достаточно характерный для Высоцкого прием: достаточно назвать песню «Про семейные дела в Древнем Риме» (1969) и «Песенку-представление Робин Гуся» (1973), написанную к дискоспектаклю «Алиса в Стране чудес»: «Я вам клянусь, я вам клянусь, / Что я из тех гусей, что Рим спасли». Этот гусь, в образе которого выступает здесь сам поэт (и еще будет выступать в одном из последних стихотворений «В стае диких гусей был второй…», 1980), выполняет здесь ту же функцию, что пророчица Кассандра в «Песне о Вещей Кассандре»: «Без умолку безумная девица / Кричала: “Ясно вижу Трою павшей в прах”, / Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, / Во все века сжигали люди на кострах», – и волхвы в «Песне о вещем Олеге» (обе – 1967). Соответственно, и Рим и Троя являются олицетворением Советского Союза (как, кстати, и в стихотворении Окуджавы «Римская империя времени упадка…»).

Вернемся к «Поэме о Сталине»: «Уже светало, розовело небо, / Но тут раздались гулко у вертепа / Намеренно тяжелые шаги, / И Матерь Божья замерла в тревоге, / Когда открылась дверь – и на пороге / Кавказские явились сапоги».

Подчеркнем: намеренно тяжелые шаги. Именно так действовали представители КГБ, когда приходили арестовывать людей.

И у Высоцкого, и у Галича сапоги являются непременным атрибутом власти, воплощением которой в поэме Галича является Сталин. Сравним также в его «Ночном дозоре»: «Вот сапог громыхает маршево, / Вот обломанный ус топорщится». Кстати, в этой песне говорится о «марше», который совершают памятники Сталину.

Вот еще несколько цитат из произведений Галича: «И Добро прокричало, стуча сапогами, / Что во всем виновато беспечное Зло!», «<…> Я слышу, как гудят грузовики / И сапоги охранников грохочут – / И топчут каблуками тишину! <…> Грохочут сапоги на всю страну!», «Сгинул мой кораблик <…> Попросту при обыске / Смяли сапогами», «О чем он думает теперь, / Теперь, потом, всегда, / Когда стучит ногою в дверь / Чугунная беда?!» Слово чугунная говорит о том, что у тех, кто пришел арестовывать главного героя, были подкованные сапоги. Этот атрибут подробно представлен и в творчестве Высоцкого. Достаточно процитировать песни «Побег на рывок», «Гололед», «Люди середины» и «Песню о Волге»: «Взвод вспотел раза три, / Пока я куковал. / Он по мне до зари / Сапогами ковал», «Не один, так другой упадет – / Гололед на земле, гололед… / И затопчут его сапогами», «Сегодня каждый третий – без сапог, / Но после битвы – заживут, как крезы. / Прекрасный полк, надежный, верный полк – / Отборные в полку головорезы!», «Долго в воды пресные / Лили слезы строгие / Берега отвесные, / Берега пологие, / Плакали, измызганы / Острыми подковами, / Но уже зализаны / Злые раны волнами».

И в «Поэме о Сталине» Галича, и в «Песне о вещем Олеге» Высоцкого встречается похожий мотив избиения: «И, понимая, чем грозит опала, / Пошли волхвы молоть что ни попало, / Припоминали даты, имена… / И полетели головы. И это / Была вполне весомая примета, / Что новые настали времена»; «Ну, в общем, они не сносили голов – / Шутить не могите с князьями. / И долго дружина топтала волхвов / Своими гнедыми конями».

Правда, у Галича «полетели головы» не волхвов, а тех людей, чьи «даты, имена» волхвы под воздействием пыток («Их в карантине быстро укротили – / Лупили и под вздох, и по челу») «припоминали», то есть речь идет о массовых репрессиях в СССР. У Высоцкого же волхвы являются образом инакомыслящих – тех, кто предупреждает власти о близящемся развале страны, и за это власть уничтожила самих волхвов. (Причем и в «Песне о вещем Олеге», и в «Поэме о Сталине» волхвы «навеселе» – характерная примета эпохи: «Как вдруг прибежали седые волхвы, / К тому же разя перегаром», «И загремели на пятнадцать суток / Поддавшие на радостях волхвы».)

В песне «Русские плачи» (1974) Галич также будет использовать образ князя Олега и его войска как олицетворение советской власти: «На степные урочища, / На лесные берлоги / Шли Олеговы полчища / По немирной дороге. / И, на марш этот глядючи, / В окаянном бессилье, / В голос плакали вятичи, / Что не стало России!», причем марш здесь – это тот же марш мародеров и парад уродов из других его произведений. Сравним также с полчищами, представленными в черновиках «Баллады о ненависти» (1975) Высоцкого: «Косые, недобрые взгляды / Ловя на себе в деревнях, / Повсюду сновали отряды / На сытых, тяжелых конях. / Коварство и злобу несли на мечах, / Чтоб жесткий порядок в стране навести, / Но ненависть глухо бурлила в ручьях, / Роса закипала от ненависти».