Текст книги "Возмездие теленгера"

22.05.2041

Четыре часа утра. Светает. Беларусь прошли без заминок, минуя крупные населенные пункты. Вокруг на много верст окрест ни единой души, только на горизонте пару раз видели огромные столбы огня. Что там горит, неизвестно. Никакого запаха мы не чувствуем, потому что мало того, что сидим в АЗК, но еще и под избыточным давлением в кабине. Белов накануне рассказывал, что самым действенным методом борьбы с распространением эпидемии является сжигание трупов. Но мы видим слишком большое пламя. Такое впечатление, что горят не трупы, а нефтеперегонные заводы. Может, натовцы нас опередили и уже бомбят Беларусь? Рация молчит. Полковник Тарасенко каждые полчаса требует докладывать о положении дел.

Пока никаких дел нет, движемся вперед к невидимой цели. Все, отключаюсь. Думаю только о моей Соне. Как она там?

22.05.2041

Пять часов утра. Светает. Сквозь туман стали заметны деревья на обочинах. Больше ничего не видно. Туман клочьями переползает через дорогу. Должно быть, его ставят специально вертолеты, которые всю ночь неустанно барражируют над нами. Стоим уже двадцать минут. Впереди кто-то с кем-то столкнулся. Слышны короткие автоматные очереди. Вот к ним присоединилась 30-мм пушка БТРа. Потом еще и еще одна. Шпарят куда-то в предрассветных сумерках. Прочерки трассеров разрезают туман. Затем туда устремляются вертолеты, слышны разрывы то ли ПТУРов[14]14
  ПТУР – противотанковая управляемая ракета.


[Закрыть], то ли НАРов[15]15
  НАР – неуправляемые авиационные ракеты.


[Закрыть], потом к их разрывам добавляется глухое стрекотание авиационных пушек. Трогаемся так же внезапно, как и встали. Проезжаем место боя. Из-за тумана ничего не видно. Но нет, на обочине подбитый БТР-105. Коптит, как керосинка. Кто его подбил, непонятно. Может быть, «щирые украинцы» сподобились, какие-нибудь из УНА-УПСО? Петров от волнения прибавляет скорость – проносимся мимо, как пуля. Судя по карте, мы примерно в полутора часах езды от точки стрельбы. Туман становится еще гуще. Страшно болят зубы. В желудке сосет так, словно я не ел неделю. Думаю о Соне.

Пять тридцать. На контрольных точках нас встречают специальные офицеры, подсвечивая дорогу синими фонарями. На последнем участке сворачиваем прямо в сад. Вокруг сотни, тысячи цветущих яблонь. Какой-то полоумный сторож со слезами на глазах бегает между машинами. На него никто не обращает внимания. Пишу урывками. Короткими фразами, чтобы ухватить исторический момент. Потом расшифрую. Разворачиваемся. Выставляем охранение. Носимся как ужаленные. Никто не паникует. Хочется побыстрее сделать дело и свалить отсюда – из-под носа у противника. Через пятнадцать минут докладываю в КШМ о готовности батареи. Но, видно, им до меня нет дела. Готов спорить, что доложился раньше капитана К. За неимением укрытия довольствуемся ровиком, который успели отрыть под яблонями. Лежим, ждем. Минутная готовность. Ракета номер один смотрит в светлеющее небо. Кто-то рядом со мной громко чавкает. Оказывается, Петров ест неспелые яблоки. Хотел его отругать, а потом решил, что раз сторож еще жив, то можно рискнуть. Снял маску и с удовольствием смолол три кислых-кислых яблока. В желудке благодарно забурчало. Прошло минуты три. Команды «на пуск» нет. Это всего лишь термин. На самом деле мы отстреливаемся в автоматическом режиме по команде из КШМ. Стрелять надо всем одновременно, чтобы нанести наибольшее поражение противнику и чтобы нас не накрыли. А там, дай бог, успеем выстрелить еще по одной. Что будет потом, никому не известно. Может, нас сразу накроют, а может, дадут уйти? Кроме того, мы одновременно должны стрелять по всему фронту, и в том числе и в Калининградской области. Подозреваю, что, кроме нас, стреляют все носители ядерного оружия: и дальнобойная артиллерия, и специальные минометы, бьющие на пятьдесят километров, и ракеты малого радиуса действия, и еще бог весть кто – в общем, все, кому положено по уставу.

Залп! Он всегда неожидан. Видел его десятки раз, но никак не привыкну. Земля качнулась и встала на дыбы. На голову посыпались яблоки. Третья ракета батареи номер один ушла в утренний туман. В полутора километрах севернее «ударила» вторая батарея, а за ней – третья. Ракеты еще рокотали в облаках, а мы «заряжаем» новые. И снова я доложил о готовности раньше всех. На этот раз мы не выходим из кабин. Залп! СПУ трясет, как на ухабах. Ракета прочерчивает в облаках огненный след. Через пять минут над позициями повисла тишина. Даже не верится, что началась Третья мировая. Такое ощущение, что мы всего-навсего отстреливаемся на полигоне в Ашулуке. Томительно тянутся минуты. Должно быть, полковник Тарасенко докладывает вышестоящему начальству об успешном пуске и ждет нового приказа. Подъезжает заправщик. Ура! Нас никто не «видит». Кажется, полдела сделано! Солдаты работают без обычных шуток, быстро и слаженно. Все друг друга подгоняют. Все понимают, что чем быстрее опустошим заправщики, тем быстрее уберемся отсюда – из-под самого носа врага. Я даже не представляю, что там делается – за двести, триста километров. Вся Польша и большая часть Чехии в огне. Плавится вражеская ПРО, горят города, узлы связи и аэродромы. Мы даже не в курсе дела, что заложено в память ракеты. Наше дело отстреляться.

И опять, похоже, я докладываю о готовности раньше других батарей. Но теперь нам разрешено стрелять автономно, потому что мы уже демаскированы и десятки, если не тысячи радаров выискивают нас в утреннем тумане, и десятки, если не сотни ракет готовы устремиться на наши головы, на нашу территорию. Главное, опередить их. Отстреливаемся еще по две ракеты. Это значит, что бригада выпустила по противнику всю сотню ракет! Они падают где-то там, за горизонтом. Мы пусты. Сворачиваемся с невиданной скоростью. Солдат даже подгонять не надо. Откуда взялась дисциплина? Даже те оболтусы, которые не поддавались армейской муштре, покорны и кротки, как ягнята. Через пятнадцать минут готовы к маршу. А где-то в пятистах километрах от нас горит и плавится земля наших врагов. Господи! Упокой их душу.

Выскакиваем из садов. В спину нам сторож грозит суковатой палкой. На случай удачных стрельб у нас определены пути отхода. Мы рассредоточиваемся в радиусе пятидесяти километров от КШМ. Наши координаты знает только Тарасенко, который сидит в КШМ. Теперь мы одни, я имею в виду первую батарею. Три СПУ и два БТР-105 с двадцатью бойцами, вертолеты над нами уже не летают. И вообще, стоит странная тишина, будто мы и не пуляли по врагам нашим мощным оружием. Двигаемся в сторону Ковеля, туда, где непроходимые леса и болота. На обочинах брошенные машины и трупы, трупы, трупы. Пока ехали по шоссе, насчитал около трех сотен машин. Чахомотка.

Нам по-прежнему везет: никто не преследует и никто не обстреливает. Семь часов утра. По-майски тепло, так и хочется снять АЗК. Минуем какие-то маленькие городки. Кое-где заметны люди, пугливо прячущиеся при нашем появлении. Думаю, что они еще ничего не знают и не понимают, что началась война. И тут прямо над нашими головами в небе происходит сражение. Кто в кого стреляет и что там рвется, мы не знаем. Наше дело – сохранить технику и ударить хотя бы еще один раз.

Загоняем СПУ в овраги и накрываем сетками. Эти овраги мне снятся по ночам, потому что еще полгода назад нас учили находить их по карте и даже снабдили подробными фотографиями местности. Обычные овраги в лесу. В склонах заранее вырыты землянки. Отделение, которое охраняло их, встретило нас со слезами. Оказывается, бандеровцы обложили их по всем правилам осады и две недели не давали житья. Наш взвод охраны быстренько обследовал прилегающую территорию. Нашли два целеуказателя для авиации. А бандеровцев и след простыл. Или подохли, или, видать, сообразили, что дело движется к войне, ну и разбежались помирать по селам.

22.05.2041

Полдень. Наконец-то на западе встает огненная заря. Слышно, как громыхает не далее чем в ста километрах. Счетчик Гейгера показывает повышение радиации. Земля ходит ходуном. С потолка сыплется песок. Выхожу из землянки. Что это, наши последние конвульсии? Или враг подыхает? Приказываю принять таблетки йодида калия, только, думаю, в нашем положении они вряд ли помогут. Все смотрят на меня ошалелыми глазами. Снаружи творится черт знает что. Нашу землянку трясет как в лихорадке.

Петров хватает саперную лопатку и начинает рыть стенку землянки. Несколько минут мы смотрим на него, как на полного придурка. Ведь всем ясно, что если рванет чуть ближе, то нас похоронит вместе с землянкой под этим самым холмом. Но через мгновение с ужасом обнаруживаю, что помогаю Петрову руками отгребать землю. Кто-то сует мне штыковую лопатку, и мы роем, роем, роем, чуть ли не зубами скребем эту чертову землю, как кроты, приближаясь с каждым выбранным метром породы к нашему спасению. Я очнулся, когда с потолка рукотворной пещеры стала осыпаться земля. Но кто-то уже тащил доски и бревна, и мы, задыхаясь, все дальше углубляемся в стенку оврага. Копаем по очереди. Маски и АЗК давно сняты, и мы похожи на огромных червей. Если не убьет радиация, то прикончит чахомотка. Делаем два ответвления по обе стороны от туннеля. Заползаем внутрь и валимся без сил. Над нами метров тридцать глинистой породы. От радиации она, конечно, защитит, но если даже в Ковеле упадет хоть одна атомная бомба, нам всем крышка. Шикарная общая могила. Петров и рядовой Агеев смастерили из гильзы коптилку. При мерцающем свете мы выглядим как шахтеры – потные, грязные. Зато счетчик показывает, что радиация почти в норме. Мы радуемся, как малые дети. При такой радиации мы умрем от рака всего лишь лет через семь. Но это теоретически, в Чернобыле люди начали болеть раком через два-три года. Кто-то высказывается в том смысле, что так можно дождаться конца войны.

Переносим в пещеру воду в баклагах и еду. Со мной пять человек – весь расчет СПУ-3. Все перепуганы, но держатся молодцом. Приказываю выдавать на человека в день не больше двух кружек воды. Ответственным назначаю Петрова. А еще приказываю снова надеть АЗК и маски.

В рации сплошные разряды. Затем, после особенно крупного, она вообще вышла из строя.

23.05.2041

К нам заглядывает Леонтьев. Посмотреть, как мы устроились. Оказывается, он тоже зарылся в склон оврага.

Выходим наружу. У него плохие новости. Время прибытия заправщиков давно вышло. Надо принимать решение: то ли здесь отсиживаться в ожидании ракет, то ли двигать на восток, в надежде встретить по пути заправщик. Тарасенко на позывные не отвечает. Ждать больше нельзя. Мы можем оказаться в глубоком тылу противника, а у нас боевая техника, которую нам предписано уничтожить даже ценой собственных жизней. Леонтьев приказывает мне произвести разведку местности и по возможности отыскать командира бригады. Если не найдем, то вечером уходим к своим. Если, конечно, доберемся, думаю я, но молчу. К чему говорить вслух о том, что и так ясно: если нас не убьет радиация, то рано или поздно прикончит чахомотка.

Я, вообще-то, против того, чтобы покидать наш уютный овраг. Если командование бригады накрыли, то мы мало чем им поможем, только демаскируем себя. Но кого волнует мое мнение? Лезу в БТР. Со мной пять человек: сержант с подразделением, наводчик и водитель. У наводчика знаменитая фамилия Сухов, а водителя зовут Петром Петровичем, он немолодой, с седыми усами. Больше я о них ничего не знаю.

Усаживаюсь на командирское место. Экран СУО[16]16
  СУО – система управления огнем.


[Закрыть] мертв. Запускаю опрос по частотам. В радиусе пятнадцати километров или нет наших сил, или все системы связи подавлены, чего и стоило ожидать. Движемся в сторону села Засуличи. По карте грунтовая дорога. Все пятнадцать километров прошли по лесу. Леса в этой части Украины – одно название, это не наши чащи, а в основном акация и дуб. Встречается осина. Периодические осматриваюсь вокруг в активном режиме. Слышно, как над башенкой БТРа вращается антенна.

Хотя в бою не рекомендуется выключать станцию, я боюсь, что нас засекут прежде, чем мы успеем отреагировать. На экране голубого цвета ни одной цели.

Первое, что видим при подъезде к селу: на поле мирно пасется бесхозный скот. Знакомая картина. Мы уже давно подметили, что на животных чахомотка не действует. Лишнее подтверждение тому, что этот вирус придуман, чтобы убивать только людей.

Объезжаем село по нижней дороге. Поднимаемся на холм, но на самую вершину не лезем, обходим ее справа. Два глаза хорошо, а четыре лучше: вижу в прицел, что местность по ту сторону холма выжжена. Кое-где в небо поднимаются столбы дыма. Не похоже, что пожар произошел вследствие атомного удара, потому что излучение чуть-чуть выше нормы. Потом соображаем, что видим разбомбленный узел связи, уничтоженный скорее всего обычным «томагавком». Вот почему этот район молчит – ретранслировать некому, а спутники, на которые все так надеялись, приказали долго жить в первую очередь. Послал сержанта осмотреться. Вернулся через полчаса. Выживших нет, и, судя по всему, пункт связи погиб еще до удара, от чахомотки. Мы совсем забыли, что можно подцепить эту болезнь, думали, что мы в самом деле везунчики. Проехали еще километров десять, по железнодорожному мосту пересекли реку Гурья, за которой в таком-то квадрате должен находиться командный пункт Тарасенко.

В очередной раз включаю СУО по частотам, и сразу на нас обрушивается лавина запросов. Нас ищут! О нас помнят! Нам повезло – должно быть, над нами пролетает спутник, один из тех, что уцелел. Отвечаю стандартной фразой, которые есть в шифрованном виде в памяти СУО: кто мы такие и куда движемся. В ответ молчат, видно, пораженные услышанным, похожи, нас уже списали, как боевую единицу. Совершенно неожиданно приходит запрос от Тарасенко. Я слышу в наушниках его голос, измененный шифратором: «Доложите обстановку». Докладываю, что мы находимся в обусловленном планом месте. В ответ: ждите груз шесть. Это значит, что к нам, несмотря ни на что, движутся заправщики с ракетами. Может, уже и Москвы нет, думаю я, одна армия держится. Потом Тарасенко открытым текстом говорит: «Все, ребятки, прощайте, не поминайте нас лихом». Стрелок-радист смотрит на меня выпученными глазами, в них плавает животный страх. «Почему снял маску?» – спрашиваю я. Оказалось, что существует мнение, будто из-за избыточного давления внутри БТР чахомотка нам не страшна.

В этот момент вижу на экране цель – красную галку с черточкой, которая обозначает вражеский танк. Дистанция меньше полукилометра. Нам несказанно везет: мы работали в активном режиме, но танк бы нас не засек. Выключаю всю аппаратуру, кроме тепловизора, и осматриваюсь. Сержант предлагает взять парочку «корнетов» и двигаться в пешем порядке. Так нас труднее будет засечь. А с другой стороны, если произойдет боестолкновение, то они окажутся без огневой поддержки. Уйти же по мосту назад не получится, нас обязательно увидят, и тогда мы со своей пушечкой и тонкой броней будем отличной мишенью. Приказываю сержанту разбиться на две группы и двигаться по обе стороны железнодорожной насыпи. Сидим, ждем. Я ломаю голову, как здесь мог очутиться противник. Ответа нет до тех пор, пока не звучат два выстрела из «корнетов», которые ни с чем нельзя перепутать. Делаем рывок вперед, из-за изгиба дороги видим освещенный ярким пламенем полустанок, даем в ту сторону несколько очередей из нашей автоматической пушки. В ответ молчание. То ли нам везет, то ли мы полные идиоты: ударили по своим. Наш десант заскакивает в машину. Противник все еще молчит. Очень странно. Так странно, что я даю приказ обследовать местность.

Петр Петрович, матюгаясь в своей маске, разворачивает БТР так резко, что мы едва не летим с насыпи через голову. То, что мы обнаружили, оказалось страшнее всего. То там, то здесь в самых неожиданных местах застыли немецкие «леопарды», а вокруг сплошным ковром лежали мертвые немцы в новенькой, с иголочки форме. Сотни «леопардов» и тысячи людей. Не меньше дивизии. Я попытался связаться хоть с кем-нибудь и сообщить об этом, но связи не было.

25.05.2041

Благополучно возвращаемся к своим. Оказывается, их обстреляли из вертолетов и они один сбили. Повреждена моя СПУ номер один. Ночь прошла в тревожном ожидании. Бомбили где-то в отдалении, кого, непонятно.

Утром заправщиков еще нет. Идем смотреть на вертолет. Он упал в пяти-шести километрах в болото. Леонтьев сказал, что из него никто не выпрыгнул. Вертолет нашли на поляне. Он садился на авторотации, но все равно удар был слишком сильным, вокруг разбросало какие-то емкости. Вертолетчики погибли, правак выбрался из кабины и умер от ран на земле. Подобрали оружие и вернулись к своим. Догадываюсь, чем занимался вертолет – распылял чахомотку.

Плохие вести: через полчаса заработало радио и Тарасенко слабым голосом сообщил, что весь штаб погибает от чахомотки, что американцы интенсивно заражают территорию Украины и Белоруссии. Он повторил приказ действовать автономно. Я побежал к Леонтьеву, но тот был уже мертв. Погибло все его подразделение. Побежал в свой овраг. Новая напасть: умер боец, у которого был порван АЗК. Землянку, в которой он жил, засыпали землей. Нас осталось пять человек. Приказываю ни при каких обстоятельствах не снимать маски и АЗК, даже по большой или малой нужде. Мне нужны люди, чтобы установить ракету. Наконец около пятнадцати тридцати прибыли два заправщика с ракетами. Водитель открыл дверь кабины и выпал из нее замертво. Пока я сбегал к заправщику, пока вернулся назад, все мое подразделение, за исключением Петрова, лежало мертвым.

В живых нашел только Петра Петровича – он прятался в БТРе. Втроем мы зарядили последние ракеты и, не выезжая из оврага, дали последний залп в Третьей мировой».

* * *

Позже всех проснулся Чебот и, мучимый страшной жаждой, осушил полведра воды, но даже после этого выглядел так, словно его всю ночь заставляли таскать мешки с картошкой. Телепень сказал мечтательно, как бывалый алкоголик:

– Пивка бы… мать моя женщина…

– Уйди!.. – со стоном отозвался Чебот. – Меня тошнит.

– Меньше пить надо… – назидательно произнес Телепень и тут же вылетел в сени, потирая зад. – Чего дерешься-то?!

– Сейчас добавлю, – угрюмо пообещал Чебот и, схватившись за живот, побежал в сортир за огородом. – Святые угодники…

– А мне понравилось, – признался Телепень, выглядывая в окошко и наливая чай в большую эмалированную кружку со щербатым краем.

– Чего понравилось? – с подозрением спросил Костя.

С утра город ему казался хорошим, а главное, удобным местом, если бы только здесь не стреляли. «Сопротивление», однако, неприязненно подумал он, вспомнив вчерашний бой.

– Цивилизация… – мечтательно произнес Телепень. – Я бы остался, ей-богу! – заверил он. – Отремонтировал бы квартиру, их здесь много брошено, и стал бы рыбку ловить. Озеро вон какое! Можно пивную открыть. Ну, что-нибудь такое… – стал он путано объяснять под ироничным взглядом Кости. – Видел, как народ пьет? Это же Клондайк!

– Не знал, что ты такой предприимчивый, – удивился Костя.

– Почему я предприимчивый? – обиделся Телепень, для которого это слово означало быть жадным.

– Не знаю, – ответил Костя. – Тебе видней. А кайманы?

Чай помогал только отчасти. Правда, головой до сих пор нельзя было шевелить, но она уже не готова была лопнуть при первом же удобном случае.

– А чего кайманы? – показушно удивился Телепень, со смаком отхлебывая чай. – Они тоже люди, тоже есть хотят, а пьют наверняка не меньше нашего брата.

Рассудительность Телепня удивила Костю. Раньше он не замечал за ним подобных наклонностей. Телепень, скорее, был молодым бычком, которому старшие товарищи не давали разгуляться. Он никогда глубоко не судил о вещах, а здесь его прорвало. Вот что делает с человеком город, удивился Костя.

– Только нашего брата здесь убивают, – иронично заметил Костя, что стоило ему прострела в голове с правой стороны. – По мне, лучше живым в тайге сидеть, чем быть убитым в городе, – добавил он, морщась от боли.

– Оно, может, и так, – согласился Телепень. – Хотя кто его знает? Но город дает много возможностей. Сам посуди, в деревне ты кто?

– Кто? – не понял Костя.

– Пацан.

– Ну и что?

– А здесь враз можешь стать хозяином своей судьбы.

Было видно, что он не доверяет суждениям Кости, отчасти из-за вчерашних разговоров Дядина, и ему хотелось утереть Косте нос. Завидует, понял Костя, думает, что мне легче, чем ему. А мне, может, совсем и не легче, может, у меня тоже голова болит.

– Давай лучше бабки разделим поровну, – вспомнил Телепень о деньгах, и по лицу его пробежала тень жадности.

– Давай, – нехотя согласился Костя и стал искать в карманах эти самые деньги.

Он четко помнил, что денег была целая куча. Он вывернул все карманы, заглянул даже в «менингитку», потому что имел дурную привычку прятать деньги в шапку, но, кроме смятой трешки, ничего не нашел.

Телепень глядел на него со все большим подозрением.

– Не может быть… – покрутил он своей зверской мордой. – Потерял… или…

– Что «или»?.. – с угрозой переспросил Костя. – Ты говори-говори, да не заговаривайся! – Не любил он грязных намеков.

– Или… – не испугался Телепень, потому что там была и доля Чебота, а вдвоем против Кости они уже были силой, – или украли.

– Кто платил за поросенка? – терпеливо спросил Костя.

– Какого поросенка?

Стали что-то припоминать. Вспомнили Малаху и пельмени с капустой, потом – пиво и соленые сухарики.

– Вкусно было… – плотоядно облизнулся Телепень.

– А кто вообще предложил платить? – ехидно осведомился Костя.

– Не знаю… – пожал бабскими плечами Телепень. – Не помню! Не я! Меня вообще там не было!

– А мне кажется, ты.

– А когда кажется, надо креститься! – отрезал Телепень и со зла вытаращил свои медвежьи глазки.

В горницу со стоном ввалился Чебот и, ни на кого не глядя, как зомби, по дуге, задевая плечами за стены, порулил в спальню.

В другое время Телепень хмыкнул бы, состроил бы жалостливую рожу и кивнул вслед Чеботу, мол, перебрал, браток, вчера. «Пить надо уметь!» – гордо изрек бы ему в спину. Но на этот раз он не прокомментировал состояние Чебота, а сказал Косте:

– Где деньги?!

– Не учи дедушку кашлять!.. – отозвался Костя и направился во двор подышать свежим воздухом, но в сенях столкнулся с Дядиным, который, отдуваясь, тащил здоровенный бидон с пивом.

Подмигнув Косте, он вошел в горницу и через пару минут вынес ему литровую кружку, полную пива.

– Прими! – потребовал он. – Сразу легче станет!

– Не могу… – простонал Костя, отпрянув от одного запаха.

– Пей! – сунул кружку в руку Косте Дядин. – Пей!

Костю едва не вывернуло наизнанку. Холодный напиток у него стойко ассоциировался с чувством опьянения. Желудок волной подступил к горлу, а во рту появился кислый привкус.

– Пей! Пей! Легче будет! – Дядин подтолкнул Костю под локоть, и Костя ткнулся носом в пену. – А то, как кутенка… – насмешливо пригрозил Дядин.

Костя с мольбой посмотрел на него. Первый глоток был труден примерно так, как ложка касторки, которой ты готов подавиться, со вторым было уже проще, потому что желудок перестал бунтовать, а третий вообще пошел на ура, и Костя незаметно для себя выцедил всю кружку. Пиво было чистым как слеза, со слабым привкусом железа. В животе сделалось приятно и тепло, а кирпич, который сидел там, пропал. Но самое главное – отпустило голову. Она если не сделалась легкой, то по крайней мере ею уже можно было крутить без опасения выплеснуть содержимое.

– О-о-о!.. – сказал Дядин, внимательно, как врач, вглядываясь в его лицо. – Больной пришел в себя, сдувает пену с лекарства.

– А еще есть? – стеснительно спросил Костя.

У него вдруг проснулся аппетит.

– Ха-а-а… – засмеялся довольный Дядин и подмигнул Телепню, который вышел посмотреть на эксперимент. – Можно, дорогой, можно, тебе все можно.

В глазах Телепня промелькнула плохо скрываемая зависть.

– Спасибо, Захар Савельевич… – поблагодарил Костя. – Теперь всегда буду опохмеляться.

Через пять минут он уже ел яичницу с зеленым луком и запивал ее пивом. Потом отправился спать, а проснувшись глубоким вечером, почувствовал себя совершенно здоровым.

* * *

Кто-то, кого он спросонья принял за врага, теребил его самым бесцеремонным образом:

– Вставай! Пора! Пора! Вставай!

Костя схватился за пистолет, который лежал у него под подушкой, и едва не пальнул в черную, страшную рожу, только в последний момент сообразил, что это не жуткий кайман со шрамом, а Телепень собственной персоной, и с облегчением рухнул на постель:

– Пошел к черту!

– Ну ты и псих! – высказался Телепень. – Мать моя женщина! Вставай, мы тебя одного ждем. Где наши деньги?

– Пошел вон! – отозвался Костя, швырнув в него подушкой. – Мне и здесь хорошо.

Но Телепень не собирался сдаваться:

– Захар Савельевич велел…

– Я проснусь утром, – ответил Костя, погружаясь в сон, в котором он вовсю целовался с Веркой Пантюхиной.

Он уже успел ее обнять, нежно и с большим чувством, которое шло откуда-то из живота, но кто-то бесцеремонно влез между ними и закричал в ухо:

– Подъем!!!

Костя снова вскочил, сна как не бывало, но на этот раз благоразумно не схватился за пистолет, а только сунул кулаком в черную, зверскую физиономию. Телепень, отлетев в угол, принялся ныть:

– Чего ты дерешься?.. Чего?..

– А-а-а… это ты. – Костя сделал вид, что с трудом узнал его. – Чего тебе надо?

– Велели тебя будить… – Телепень держался за левый глаз и всхлипывал.

– Зачем? – Костя с хрустом потянулся.

– Едем… – со страдальческим видом ответил он, – по делам…

– Куда? – спросил Костя, нащупывая одежду.

Он все вспомнил. Ясно было, что Телепень просто так не отвяжется, что он все равно не даст дообниматься с Веркой Пантюхиной и при каждом удобном случае будет орать в ухо: «Подъем!!!»

– На юг. – Телепень с кряхтением поднялся.

Под левым глазом у него наливался багровый синяк.

– Куда?! – удивился Костя, влезая в штаны и зевая во весь рот.

На синяк Телепня он не обращал внимания. Синяк был как бы делом привычным – синяком меньше, синяком больше, какая разница?

– Ты же у нас «мститель» номер пять тысяч сто? – расхрабрился Телепень.

– Ну?.. – угрожающе спросил Костя, которому совсем не понравился тон Телепня.

При иных обстоятельствах Телепень рисковал получить в морду еще раз, но тут в горнице появился Дядин:

– Это взяли… это взяли… А соль? Соль забыли. Соль в дороге первое дело!

Сунув пистолет в карман куртки, Костя отстранил Телепня и вышел из спальни.

– Ага, – одобрительно посмотрел на него Дядин. – Отоспался?

– Да вроде, – пожал плечами Костя.

Он чувствовал, что Дядин благоволит к нему больше, чем к остальным. Это было приятно, но в то же время настораживало. Как бы чего не вышло? – на всякий случай думал Костя. Не люблю я быть любимчиком, хотя даже Рябой ко мне хорошо относится.

– Едем!

– Куда? – еще раз удивился Костя, решив, что Телепень просто нашел предлог, чтобы разбудить его и не дать крепко обнять Верку Пантюхину.

На полу горницы стояли три рюкзака, а его сидор казался подозрительно толстым, куда толще обычного. «Тулка» висела на гвозде у двери в сени.

– Как куда? – удивился Дядин. Седые волосы у него были заплетены в непривычную косичку, в деревне таких косичек мужики не носили, а на лице у Дядина лежала печать озабоченности. – На юг, друг мой, на юг, туда, где ты вспомнишь свое предназначение. Слушай, а спички?.. Спички взяли?

– Да взяли, взяли, – терпеливо ответил Чебот. – Вы же сами в карман положили.

– Ах да… точно. – Дядин суетливо, как наседка, похлопал себя по бокам. – Точно, здесь. – И добавил, взглянув на Костю: – Будем искать места, которые ты помнишь.

Костя подумал, что это злая шутка. Вспомнить то, чего он не знал, это идиотизм на грани кретинизма, решил он. Сам он не ощущал в себе никаких способностей на этот счет. Вот если бы с Веркой пообниматься, вспомнил он сон, это пожалуйста, но разве дадут?

– Так ночь же на носу, – сказал он и выглянул в окно.

На фоне деревьев серело небо. Какая-то запоздалая птица летела домой. Над озером плыли серебристые облака.

– А ты хочешь, чтобы весь город узнал, что мы уехали? – иронично спросил Дядин. – И снарядил за нами погоню?

– Нет, – признался Костя, – не хочу. Я же не враг самому себе.

Захар Савельевич, как всегда, оказался прав. Спорить было глупо. Назвался груздем, полезай в кузов. Костя печально вздохнул: давши слово, держись, а не давши, крепись.

Чебот в предвкушении приключений вовсю помогал собираться, на груди у него болтался бинокль. Видок у него был чрезвычайно деловым. Увидев на физиономии Телепня синяк, он одобрительно крякнул, что означало: не доставай старших, и Костя был благодарен ему за поддержку.

– Тогда в чем дело? – Дядин взглянул на него своими холодными глазами, и Костя окончательно присмирел.

– Да ни в чем, – объяснил он, – спать охота…

– В машине отоспишься, – пообещал Дядин, взваливая на себя рюкзак.

– В какой машине? – выпучил глаза Костя.

– Увидишь, – пообещал Дядин.

– А далеко идти? – спросил Костя, подхватывая сидор, который оказался тяжеленным, как снаряд от пушки, который они как-то откопали в Лесу предков. Тот снаряд не мог поднять даже силач Телепень.

Насчет машины он удивился только для вида. Он давно понял, что началась полоса приключений, когда можно ожидать всего, чего угодно. Сидел бы я в деревне, ковырялся бы в носу, подумал он, и горя не знал. Верка, Верка! Сохну я по тебе!

– Увидишь, увидишь, – еще раз пообещал Дядин, надевая на голову выцветшее армейское кепи.

И они пошли. А когда очутились за калиткой и Захар Савельевич закрыл ее на большую щеколду, Костя все и вспомнил в своей ложной памяти: бревенчатый дом, Захара Савельевича с огромным рюкзаком на плечах и сумерки белой ночи. «Не учите дедушку кашлять», – хотел по привычке сказать он, но сказать было некому, потому что Чебот и Телепень вовсю трусили за северным куратором.

* * *

Город лежал в светлых сумерках, которые вовсе не походили на те по-настоящему белые ночи, к которым привыкли они у себя в деревне. Белые ночи у них были солнечными, яркими, а здесь солнце упало ниже горизонта и светило оттуда исподволь. Воздух был по-ночному свежим и бодрящим. Пахло озерной водой и лесом. Костя пожалел, что не надел «менингитку», но снимать сидор и лезть в карман не хотелось. Вначале ему было зябко, но потом он приноровился к движению и согрелся.

Шли долго. По крайней мере, так показалось Косте – то ли потому, что сидор оказался тяжеленным, то ли потому, что город был им незнаком и они петляли по окраинам. Раза три замирали по знаку Дядина – по улицам дефилировал патруль, и Костя удивлялся звериному чутью Захара Савельевича. Как волк чует, думал он. Сам он ощущал себя здесь неуютно. Насколько он понимал лес, настолько же не понимал город. Он ему нравился, но это было что-то другое, похожее на отголоски старых, забытых воспоминаний, связанных, должно быть, с родителями и с его детством. Но говорить об этом Захару Савельевичу, конечно же, глупо. Что я ему скажу, что я помню, как меня маленького кормили в ресторане? С таким же успехом это могло быть и в Москве, и в Санкт-Петербурге. Зря он, что ли, меня туда тащит – на Большую землю?