Текст книги "Возмездие теленгера"

Глава 9
Кронштадт

Города видно не было, он только угадывался в серой дымке, зато Стена, как и прежде, возвышалась над ним и даже отсюда, из Сестрорецка, казалась черной и неприступной, как символ той счастливой жизни, к которой нет возврата. «Если ты познал счастье, – часто говорил приемный отец Семен Тимофеевич, – то другого тебе не захочется до конца жизни».

Балтику штормило, она была белая-белая, словно зимой, только зеленые деревья на мысу, которые вовсю рвал ветер, свидетельствовали о том, что стоял конец месяца мая, когда погода неустойчива, когда с севера приходят холодные ветра, а солнце еще не способно согреть землю и лукавит, озаряя ее своими желтыми-желтыми лучами.

– Ну что, видно что-нибудь? – нетерпеливо спрашивал Дядин у Петра Сергеевича, который разглядывал Финский залив в бинокль.

На Костю они как будто не обращали внимания, словно его не было и в помине, словно они точно знали, куда плыть и что делать. А на самом деле, думал Костя, они всего лишь угадали пару-тройку пазлов, и ему казалось, что только он один знает, где и как найти хорошо засекреченный пункт связи. Не то чтобы он сопротивлялся их желанию, просто все еще хотел чувствовать себя центром событий.

– Там это должно быть, там, – довольным голосом говорил Дядин и приводил следующий аргумент: – На фотографии, на знамени была указана «Тридцать первая флотилия Специальных работ». А где ей было дислоцироваться? Конечно, только на острове Котлин, и дураку ясно, – при этом он делал вид, что не замечает Костю и что Костя не является «мстителем» номер пять тысяч сто.

Костю это обижало. Во-первых, если все было бы так просто, то не надо было вообще мудрить с «мстителями», а во-вторых, он действительно ничего не помнил: ни этого низкого берега, ни этой непогоды. Не было такой картины в его памяти. Оба считали, что Костя все забыл или напутал, и действовали по своему разумению. Ладно, думал Костя, посмотрим, чья возьмет, хотя, с другой стороны, возьмет ли вообще? Он уже и сам сомневаться в своих воспоминаниях. Какой от них толк? Вот на нем и поставили большой и жирный крест.

Чебот неутомимо блевал в кустах, а Телепень, как ни в чем не бывало знай себе цедил тихонько бражку и в ус не дул, только насмешливо поглядывал на больного Чебота. На его лице было написано многозначительное: «Меньше пить надо».

– Ну, скоро уже? – спрашивал Чебот, возвращаясь из прогулки в кусты. – А то мне здесь торчать невмоготу, полежать хочу где-нибудь. – И с тоской смотрел на стоящую за деревьями «росомаху».

Ветер дул беспрерывно, нагоняя на прибрежные валуны серую волну.

– Не будет его сегодня, – уверенно сказал Дядин. – Не будет… Погода вишь какая, чертополошная…

Чебот снова поспешно удалялся в ближайшие кусты, и оттуда доносились его мучительные стоны. Время бежало, как вода в Парашке, – стремительно и незаметно.

Наконец Петр Сергеевич разглядел:

– Идет! Ешкин кот!

– Дай-ка мне! – Дядин выхватил у него бинокль и приник к окулярам.

Но уже и невооруженным взглядом было видно, что к берегу, то и дело пропадая среди волн, чапает баркас. Кто, как и почему его вызвал, так и осталось для Кости тайной. После разговоров в «росомахе» со всякими намеками и недоговоренностями расспрашивать он не решился, а дал себе слово больше молчать и слушать. Да и кому понравится, когда тебе рога наставляют, думал Костя, с превосходством поглядывая на Петра Сергеевича. Казалось, они с Дядиным нашли общий язык и понимали друг друга с полуслова, а он, Костя, им не нужен.

Баркас скрылся за мысом, а когда вынырнул, то оказался уже совсем рядом, и Костя, который разочаровался в своей миссии, вдруг насторожился, как гончая, учуявшая верный след. За штурвалом в зюйдвестке и грубом дождевике сидел очень и очень знакомый человек. Костя еще даже не видел его лица, а всего лишь силуэт и вдруг сообразил: память к нему должна была прийти только при определенных обстоятельствах, в определенный день и определенный час, но атаман Рябой своим неуемным желанием заполучить вертолетную пушку ускорил события, и их цепочка раньше времени привела Костю на берег Финского залива, где он и узнал Большакова Андрея Павловича – северного куратора, к которому рано или поздно должен был явиться и сообщить, что делать. Эта его память была уже не ложной, а самой что ни на есть настоящей, которая открывала дорогу к засекреченному пункту связи.

Он уже открыл было рот, готовый поделиться своей радостной догадкой, как вдруг прикусил язык: а кто же тогда Дядин, который тоже назвался северным куратором? В памяти у Кости о нем ничего не было, совсем ничегошеньки. Странно, подумал он и посмотрел на Дядина, который тоже с нетерпением всматривался в море, но как будто прочитал Костины мысли, оглянулся, нехорошо прищурился, однако ничего не сказал, а снова обратил все свое внимание на человека в баркасе, то бишь на Большакова, словно Большаков был самой огромной радостью в его жизни.

Баркас зашел в бухту. Его меньше стало кидать, и Дядин с Петром Сергеевичем кинулись помогать Большакову пристать к причалу.

Баркас качало и било о сваи. Один раз волна ударила так, что окатила Большакова с головы до ног, и если бы не его экипировка, то он промок бы в одно мгновение. Однако он отряхнулся, как большая собака, шагнул на причал и предстал перед ними во всем своем естестве, большой во всех смыслах: большие руки, большое тело, большие ноги в огромных сапогах, чуть-чуть косолапый, чуть-чуть сутулый. Кроме всех его прочих достоинств – открытого мужественного лица, аккуратно подстриженной бородки и широченных, богатырских плеч, – Большаков обладал еще и густым басом. Он обнялся с Петром Сергеевичем, поздоровался за руку с Дядиным и молодецки спрыгнул на песок.

– А это наша молодая смена, – без капли иронии представил Петр Сергеевич Костю, Чебота и Телепня.

Большаков со всем поздоровался, как с равными, и Костя так и не понял, узнал он его или нет, или сделал вид, что не узнал, или по какой-то причине притворяется и решил ждать знака от него. Вдруг нужно скрывать ото всех наше заочное знакомство? – думал Костя, восхищенно взирая на Большакова глазами.

– Сегодня мы на остров не попадем, – сказал Большаков, глянув опытным глазом туда, откуда пришел. – Завтра, если, дай бог, погода позволит, ну а сегодня отсидимся, у меня здесь недалеко избушка, самогончику попьем. Вы не против, надеюсь?

– Не-е-е… – хором заверили его Петр Сергеевич, Дядин и шустрый Телепень.

Чебот убежал рыгать в кусты и по этой причине не имел собственного мнения.

– А то я все один да один, – посетовал, улыбаясь, Большаков. – Скучно!

И все пошли за ним следом какими-то буераками, лощинами, где деревья только-только начали распускать почки и где зеленая трава только-только лезла из-под бурой прошлогодней листвы. Минут черед двадцать они действительно вышли к избушке на берегу лимана, где дуло гораздо меньше и где волны не с таким шумом бились о песчаный берег.

* * *

Чебот, с равнодушием тяжелобольного, рухнул на ближайший лежак, а Большаков стал командовать. Он послал Костю за дровами, а Телепню приказал чистить печку. Телепень поворчал, мол, опять ему самая грязная работа досталась, но подчинился. Сам же Большаков стал хлопотать по хозяйству. Принес ведро воды, поставил варить картошку в мундире. Достал из погреба непочатую бутыль самогона, чистого как слеза, и налил всем в кружки на полпальца из-за особой крепости лечебного напитка, как выразился он. Костя, памятуя о бражных последствиях, а больше всего – об Аманде, пить не стал, а отдал свою порцию обрадованному Телепню. Потом натаскал дров, настрогал лучин, и вскоре печка уже гудела весело и ровно, а они впятером сели за стол и стали есть вареную картошку с салом, которое привез Большаков, пить самогон, закусывая солеными огурцами, маринованным чесноком и морским луком. Вскоре Костя стал кунять носом от сытной пищи и усталости и в конце концов отправился спать и долго еще слышал и наблюдал, как мужики за столом держат военный совет.

– А если сразу с Петровского форта начать?.. – спрашивал сиплым голосом Дядин и постукивал алюминиевой кружкой о стол, требуя продолжения банкета. – Хороший у тебя «наркоз»! Хороший! Давно я такого не пил. Градусов семьдесят?

– Если под каждым фортом будем искать, знаешь сколько времени уйдет? – отвечал Большаков, встряхивая кудлатой головой и охотно разливая самогон.

– Сколько? – уточнял Дядин.

– Посчитай, – предлагал Большаков, – двадцать фортов как минимум, дня по три на каждый, потому что под каждым лабиринтов, что волос на голове. – И для наглядности взъерошивал себе шевелюру.

Волосы действительно были у него густыми, да еще и завивались в кольца, правда с ранней сединой, но у кого ее в наше «время-марь» нет? Красавцем был Большаков. Настоящим русским богатырем. Недаром его выбрали в северные кураторы, сквозь сон думал Костя. Приятен он глазу и очень заметен, настоящая надежда России. Как такой выжил?

– Двадцать – это много, – соглашались все, в том числе и Телепень, и невольно оборачивались и смотрели на Костю как на последний шанс, чтобы он избавил их от тяжких трудов по обследованию фортов от подвалов до крыш.

По крайней мере, так ему казалось, и от этого у него на душе скребли кошки, а совесть требовала: «Расскажи им все, расскажи!»

– У нас столько времени нет, – объяснял Дядин. – Слухами земля полнится. Кайманы вот-вот прознают о чужаках в городе, тогда за нами начнется охота по всем правилам облавы на диких зверей. Да и к чему охотиться, если мы будем как на ладони? Прилетят черные вертолеты – и нам каюк!

Все помолчали, озабоченные этой мыслью. Потом Телепень даже издал какой-то звук, больше похожий на визг испуганного поросенка, а Большаков, как показалось Косте, охотно согласился:

– Это точно, прилетят. Как пить дать прилетят. Они постоянно прилетают, и весьма не вовремя.

Все оценили его предостережение, умно закивали головами, особенно Телепень, который вдруг расхрабрился и выдал на потеху всем:

– А я бы начал с форта Обручев!

Вот тогда-то и обратили внимание, что Телепень изрядно нагрузился и стал не бывало красноречив. Его слушали еще пару минут, потом культурно все втроем попросили:

– Иди-ка, детка, спать…

– Вы ничего не понимаете, – принялся выделываться Телепень. – Зачем в Кронштадт, если можно по пути заглянуть на Обручев?

И тогда Большаков сказал без гнева и очень спокойно, совсем как старший в деревне Теленгеш:

– Сынок, ты уже перебрал. Форты Обручев и Тотлебен находятся гораздо западнее, за КЗС.

– А что такое КЗС? – заплетающимся языком спросил Телепень.

– Когда-то город от наводнений защищал комплекс защитных сооружений, да американцы его в первую очередь разбомбили.

– А зачем? – снова спросил Телепень.

– А зачем они вообще начали войну? – спросил Большаков.

– Не знаю, но я… – начал Телепень, как обычно не слушая никого, кроме себя любимого.

Однако Дядин так на него взглянул, что он, хотя и был в изрядном подпитии, кое-что сообразил и предпочел убраться подобру-поздорову, а то можно было схлопотать пару горячих тумаков. Он доплелся до лежака и рухнул на него, проворчал что-то о том, что, мол, его не так поняли, что никто никогда не поймет широкую душу теленгера, и уснул мертвецким сном.

Костя, конечно же, был с ним солидарен. Деревня Теленгеш – это святое, это малая родина, за нее кровь проливали. Но, с другой стороны, хороший мужик Большаков, правильный, как все наши теленгешевские мужики, вместе взятые. И вид у него богатырский, и суждения верные. Другой бы на месте Большакова вытряхнул из Телепня всю его заячью душу, а он не вытряхнул, дал высказаться. Очень демократично. Наверное, и мой батя был таким же рассудительным и деликатным, если бы дожил до этих времен. Костя еще некоторое время слушал, о чем говорят за столом, и думал, что надо начинать не с Петровского, то есть не с форта Петр I, и тем более не с фортов Обручев, и не с Тотлебен, а с форта Милютин, где есть шахта, в которой удобно спрятать ретрансляционную ракету. И вообще, все форты, не имеющие связи с Кронштадтом, порядком разрушены, а форт Милютин – нет. Почему-то именно это название крепко застряло у него в голове. Так он и уснул с этой мыслью, и опять ему приснилась Верка Пантюхина и ее прекрасные карие глаза. Но теперь он пытался не просто ее поцеловать, но и соблазнить, как соблазняла его Аманда. Но самое странное, что ей нравилось, как он научился целоваться.

Ночью ему приспичило по малой нужде. Чебот, Телепень и еще кто-то, похоже Дядин, храпели на все лады. Телепень ко всему прочему еще и мучительно стонал и ворочался на жестком ложе. В крохотное оконце светила луна, на столе блестела пустая бутылка из-под самогона и стоял чугунок, в котором варили картошку. Ветер стих, небо было чистым и серым. За стеклом тревожно колыхались неясные тени. Костя обулся и, стараясь не шуметь, подошел к столу. Сунул в рот перо морского лука и вышел из избушки. Воздух был по-ночному свежим. Деревья стояли, как декорации в театре, – плоские, неживые. На помойной куче что-то шуршало. Костя пригляделся и обнаружил, что это пара ежей пришли за шкурками от сала. Он уже собрался было идти досыпать, как почуял крепкий запах табака, завернул за угол, к сараю, где брал дрова, и различил говор, особенно бас Большакова. Ну дают мужики, добродушно подумал он, литра полтора выдули, и хоть бы хрен по деревне. Здоровы по этой части. Здоровы. Он уже собрался было подойти и присоединиться к разговору, как услышал:

– Ты узнал его? – спросил Петр Сергеевич.

– Мальчишку-то? – переспросил Большаков своим густым басом.

– Ну да, – уточнил Петр Сергеевич. – Кого еще?

– Это он, – ответил Большаков. – Точно он. Жаль, что ничего не помнит. Он меня даже не узнал.

– Да-а-а… – задумчиво согласился Петр Сергеевич, – видать, наши с ним перемудрили. Думаешь, без него обойдемся? Ешкин кот…

– Не знаю, – прогудел Большаков, – пока он кое-что верно говорит. Видишь, привел же к Кронштадту.

– Привел, – согласился Петр Сергеевич. – А толку? Мы его уже раза три прошерстили. Нет, у него должна быть четкая программа: вот ориентир, вот остров, вот пусковая кнопка. Зачем тогда вообще нужен «мститель»?

Костя едва не подсказал: чтобы таких умников, как вы, за нос водить, я же не робот. Не понравился ему этот разговор.

– С одной стороны, все правильно, – согласился Большаков. – А с другой – у меня большие сомнения: ведь пиндосы не дураки, лет пять искали на этих островах и ничего не нашли. Значит, мальчишку могли запрограммировать на ложный поиск, и будет он вспоминать по кускам, и будет нас водить к каждой навозной куче.

– Хм… – высказал свои сомнения Петр Сергеевич. – А вдруг ракета не здесь и вообще не на Балтике, а где-нибудь в Заполярье и даже за Уралом?

– Да здесь она, здесь! – возразил Большаков. – Я ее чую! За Уралом ей делать нечего, потому что ракета должна быть запущена вдоль территории России, чтобы она пролетела до самого Сахалина и активизировала «мертвую руку-два», а может, и «мертвую руку-один», то, что от нее осталось. Пусть себе летят на Америку.

– Тогда точно не нашли, – почти восторженно согласился Петр Сергеевич. – Иначе раструбили бы всему свету, любят они хвалиться. Это у них называется пропагандой. Они даже на всякий случай взорвали часть фортов. Но и наши ведь не дураки. Должны были предугадать действия противника.

– Должны, – согласился Большаков. – Иначе как-то нелогично. Думаешь, мальчишка шельмоватый?

– Не думаю, – после некоторой паузы ответил Петр Сергеевич. – Не похож он на плута. Да таких и не брали в «мстители». Честный мальчишка и наивный. Моя-то обвела его вокруг пальца в два счета.

– Да ты что?! – удивился Большаков до такой степени, что несколько секунд молчал, пораженный щедрой натурой Петра Сергеевича. – Ну, мужик, даешь!

Это ж надо так родину любить, ехидно подумал Костя, и ему сделалось физически плохо. Он все еще испытывал к Аманде двоякие чувства. С одной стороны, она была его первой женщиной, а это не забывается, а с другой – предала, не моргнув глазом. Меньше всего он ожидал подлостей от соплеменников.

– Ну да! – почти с гордостью заявил Петр Сергеевич. – Он даже в момент соития ничего не разболтал, кроме слова Кронштадт. Но и мы не лыком шиты, сами догадались. Ешкин кот!

– Крепкий пацан, – одобрительно высказался Большаков. – Я бы не смог. Я с бабой в постели вмиг раскрепощаюсь до естества. Крепкий орешек, однако.

У Кости по спине еще раз пробежал озноб. Его покоробила криводушие Петра Сергеевича. Это ж надо таким лицемерным быть! А по виду не скажешь. По виду он наш, теленгешский. Значит, все было придумано и спланировано! А я, простой и доверчивый, втюрился в Аманду. Ему захотелось подойти и сказать, что он думает обо всем этом, Петру Сергеевичу, сказать прямо в глаза, что так порядочные люди не поступают, а потом развернуться и отправиться домой в деревню, где все ясно и понятно и где тебя не держат за дурака, где тебя любят, а главное, ждут. Его мысли перескочили на Верку Пантюхину, и некоторое время он думал только о ней. Потом словно очнулся, потому что услышал все тот же добродушный бас Большакова:

– А девку-то не жалко?

– А как его еще было раскрутить? – спросил Петр Сергеевич, намекая на свою азиатскую хитрость. – Ничего-ничего, покочевряжится и успокоится. Она девка умная. Знает, что родина требует жертв. Ешкин кот!

– С женщиной, конечно, ты здорово придумал, – степенно согласился Большаков. – Но можно было по-другому.

– По-другому я пробовал, не вышло. И на сознательность давил, и на то, что служил с его отцом. Парень – гранит. Или чего-то не понимает, или я дурак?

– А что, не служил?

– Конечно, нет. Откуда? – Петр Сергеевич нехорошо хихикнул, как будто еще раз обманул Костю.

В этот момент Костя не то чтобы разочаровался во всех взрослых мужиках, а понял, что они все такие – хитрые и себе на уме, а еще сплошь алкоголики.

– Скорее всего, он ничего не может вспомнить, – предположил Большаков, – а если и вспоминает, то нам это известно. А Дядина ты узнал?

– Дядина? – переспросил Петр Сергеевич таким тоном, что Костя невольно вздрогнул. – Да, понимаешь, никак не могу вспомнить, где я его видел. Но мужик вроде как дельный, только непонятный.

– Темная лошадка, – согласился с ним Большаков. – Ты давай вспоминай быстрее, кто он такой. Я тоже думаю, что он не тот, за кого себя выдает.

– Все может быть, – вздохнул Петр Сергеевич. – Хотя, может, еще один куратор?

– Откуда? – удивился Большаков с долей ревности. – Откуда?

– Вот это нам и предстоит выяснить.

– А может быть, его сразу того? – предложил Большаков и сделал языком такой щелчок, который, должно быть, означал удар в темечко.

Они помолчали. Где-то в чаще заухал филин, да в куче отбросов зашуршали ежи.

– А если он наш мужик? – настойчиво предположил Петр Сергеевич. – Если действительно северный куратор? Ешкин кот!

– Да-а-а?.. – ехидно вздохнул Большаков. – А кто я тогда такой?

– Ну да… – согласился Петр Сергеевич. – А вдруг их вдоль Мурманской дороги посадили на каждом полустанке? Мы же не знаем всех задумок военных. Может, они все продублировали по десять раз?

– Вот то-то и оно… – в задумчивости произнес Большаков. – С другой стороны, ставки так высоки, что ошибиться нельзя, – добавил он веско.

– Не-е-е-т… – открестился Петр Сергеевич. – Я такой грех на себя взять не могу. Убить человека ни за что ни про что… ешкин кот!

– Что ты, не убивал что ли? А мародеров в сороковые?

– Так то ж мародеры, – пояснил Петр Сергеевич. – Тех положено по уставу к стенке, без суда и следствия. А здесь нормальный мужик, свой, русский. Только не могу, хоть убей, вспомнить, где я его видел.

– Тебе решать, – согласился Большаков. – А повод всегда найдется.

– Давай-ка на всякий случай обговорим тайный план, – предложил Петр Сергеевич, и они, склонившись друг к другу, забубнили что-то чрезвычайно интересное.

Костя невольно сделал шаг вперед, снова заухал филин, ежи завозились пуще прежнего, и луна выглянула из-за облаков. Большаков вдруг высунулся из-за угла, грозно спросил:

– Кто там?!

Ежи затихли, филин бесшумно мелькнул на фоне лимана, а Костя за мгновение до этого успел нырнуть в черный проем сарая. Сердце у него билось, как у заговорщика. Конечно, ему хотелось узнать, о каком таком тайном плане договариваются Большаков и Петр Сергеевич, но еще больше захотелось поговорить с ними, чистосердечно рассказать, что он помнит и Большакова, и форт, на котором находится засекреченный пункт связи. Что еще надо для дела? Но вдруг его пронзила мысль: а вдруг это все специально подстроено? Ну, положим, Большаков действительно северный куратор. Тогда почему Петр Сергеевич в курсе дела, ведь дело-то чрезвычайной государственной важности? О таком не каждый должен знать. Не говоря уже о Дядине, который появился из ниоткуда. Самозванец. А какие речи говорил: о родине, о любви к ней, о том, что за нее надо бороться. Красиво говорил, но оказалось, что зря, раскусил я его. Правда, не до конца, не понял его роли в этом деле. Но то, что он враг, сообразил.

Внезапно вся картинка в отношении Дядина сложилась у него в голове. Как мы вообще доехали до города? – подумал он. А его пропуска? А склад с горючим? А лояльное отношение американцев на обрыве, то бишь на Стене? Казалось бы, чего проще: установить контроль в самом узком месте – и лови кого хочешь. Ленивым быть не надо! Опять же «росомаха», которая стояла наготове столько лет. А гранбот? Чем больше Костя думал об этом, тем понятнее ему становилось, что кто-то из троих работает на пиндосов. Недаром черные вертолеты нас не трогают, думал он, а гранбот и не думал убивать, а всего лишь игрался. Странно все это. Запутался я.

За стеной сарая все еще бубнили, строили коварные планы. Костя бесшумно вернулся в избушку и только успел улечься и накрыться курткой, как вошли Петр Сергеевич и Большаков. Петр Сергеевич наклонился над Костей, понюхал, как собака, и прошептал:

– Не-е-е… спит он, как сурок. Тепло от него идет, значит, не выходил, ешкин кот…

От Петра Сергеевича пахло самогоном и табаком, и Костя едва не рассмеялся.

Петр Сергеевич таким же образом обследовал каждого из спящих и был удовлетворен отрицательным результатом.

– Выходит, мне почудилось, – согласился Большаков, и они с кряхтеньем завалились на свои места, еще некоторое время шептались, а потом уснули.

* * *

Утро выдалось тихим и солнечным. Редкие перистые облака стояли в вышине. Низкие берега залива сливались с водой и казались черточками в белесом пространстве между небом и землей. И там, в этом пространстве, суетливо летали большие и малые чайки, а по берегу вальяжно расхаживали белые лебеди, суетливо бегали кулики, копаясь в песке, гуси уже разбились на пары, собираясь гнездиться, и Большаков погрозил кулаком Чеботу, который снял было с плеча «тулку» и даже прицелился в птиц. Чебот и в деревне бил все, что попадало в его поле зрения. Костя охотиться не любил, жалко ему было местное зверье, которое собиралось в оазисе вокруг деревни. Божьи твари, жалел он их и поэтому выходку Чебота воспринял негативно. Зачем зря убивать? Но Чебот обиделся и в течение всего утра ни с кем не разговаривал, только знай себе крутил своим приплюснутым носом, как заяц, нюхал воздух и был крайне недоволен, что ему не дали поохотиться. В наказание за строптивость Большаков заставил его вычерпывать из баркаса воду. Костя взялся помогать. Телепень, который вчера перебрал, понадеявшись на свои способности хорошо переносить алкоголь, сегодня мучительно страдал, то зеленея, то бледнея, и к работе способен не был. Петр Сергеевич и Дядин тоже, видать, перебрали и «лечились», сидя на прибрежных камнях, потягивая из фляжки самогон и закусывая салом с морским луком.

Пока вычерпали из баркаса воду, пока Большаков возился со свечами двигателя, прошло еще около часа. Вышли, когда уже основательно распогодилось. Перистые облака пропали, вместо них появились белые, веселые, кучевые. Волны стали плоскими, без пены на гребнях. Но как только выскочили за мыс, то появилась и пена, и волны стали повыше, и ветер задул с севера – холодный, пронизывающий, словно острыми иголками. Вот когда Косте пригодилась его «менингитка». Да и куртка, сшитая из добротной шинельной ткани, хорошо защищала от ветра и брызг.

Из-за того что дамбы и дорога над ними были взорваны, Большаков правил восточнее, обходя опасные места с водоворотами. Из-под белой пены торчали остатки бетонных опор, и было видно, как вода бурлит и бьется вокруг камней, словно там плещется рыба.

Справа один за другим вставали форты: Северный-семь, Северный-шесть, и так далее – до огромного и развернутого вширь Северного-три. Костя ожидал, что Большаков сразу же направит баркас к Северному-семь, а потом к Северному-шесть, дабы не терять времени, но Большаков выбрал маршрут вдоль бывших защитных сооружений и, похоже, нацелился прямиком на Кронштадт, над которым торчали тонкие, как иглы, трубы. Костя уже привык, что из этих труб не идет дым, и они наводили на него беспричинную тоску своим обреченным видом. Дядин то ли делал беспечный вид, то ли действительно вчера хорошо расслабился, но только смотрел он на Балтику во все глаза, и было ясно, что она ему нравится. Чебот пришел в себя и радостно скалился при каждом ударе волны, а Телепень, который давеча опрометчиво решил, что против алкоголя у него иммунитет, напротив, валялся на носу баркаса и то и дело хватал ртом воздух, как рыба на берегу, – укачало его и тошнило, и он украдкой смачивал себе лоб забортной водой.

Одному Большакову все было нипочем, словно он вчера не принял на широкую, богатырскую грудь изрядную дозу «наркоза».

Только тогда Костя кое-что стал понимать в тайном плане Большакова и Петра Сергеевича, потому что поймал на себе проницательный взгляд последнего. Ага, сообразил он, это и есть ваш замечательный план: провезти меня вдоль северных фортов, чтобы я вольно или невольно выдал местонахождение засекреченного пункта связи. Умно и хитро. Экономит массу времени. Но эти форты разрушены, там ничего нет. Ракету не спрячешь, а засекреченный пункт связи если и был, то давно засыпан. А ведь их несколько, вспомнил он то, что в него заложили ученые, и невольно заулыбался от чувства собственного превосходства. Такое же непонятное превосходство он испытывал над взрослыми и в деревне Теленгеш. Вот это откуда у меня, понял он и заулыбался пуще прежнего, не в силах сдержать веселья.

Петр Сергеевич отвернулся в тот момент, когда баркас взлетел на волне, и Костя заметил, как у него на лице заходили желваки, он даже не обратил внимания на брызги и опасность, потому что баркас кренился и готов был зачерпнуть бортом морскую воду. Злится, понял Костя, а чего злиться? Сами себя обхитрили. Хи-хи… Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться. Тут еще Дядин пристал, стал расспрашивать, не помнит ли он, на каком острове находится заветная кнопка. Нет, это не кнопка, снова вспомнил Костя. Это тумблер под красным колпачком, а найти его проще пареной репы. Да только шиш я вам все это подскажу! Потому что вы хитрите, и я буду хитрить тоже.

– Не помню, – ответил он. – Может, это вовсе не на этих островах.

– А где?! – грубо спросил Большаков, и его бас уже не казался Косте добродушным. – Где?! Ты чего нам, парень, голову морочишь?!

– Да не морочу я, – поспешно ответил Костя, и в носу у него от обиды защипало, не хватало еще слезу пустить, и он отвернулся.

И такое у него было открытое и наивное лицо, что никто не посмел усомниться, только Чебот, который знал Костю лучше, сказал:

– Расскажи им все, чего ты молчишь? Знает он, знает, – заверил он Дядина, которому доверял больше, чем самому себе. – Знает. Он и в деревне если что задумает, то ни за что не скажет, пока не реализует задуманное.

– Да? – удивился Дядин и посмотрел на Костю так, словно впервые его увидел.

– Учти, – предупредил вдруг почти враждебным тоном Большаков, – у нас есть средство, которое называется уколом правды. Все расскажешь, что знаешь и чего не знаешь. Так что думай, парень, думай!

После таких намеков Косте расхотелось что-либо вспоминать и он обиженно стал смотреть в море. Берега, откуда они ушли, уже почти не было видно, только серебрилась полоска на горизонте, а потом на фоне этой полоски промелькнула тень. Вертолет, понял Костя. А чего он там делает? Следит за нами? Значит, я прав, кто-то из троих служит кайманам, а это значит, что мне надо его угадать до того, как я пойму, на каком из островов находится засекреченный пункт связи. И действительно, вертолет почему-то не полетел вслед за баркасом, удалился в сторону Сестрорецка.

* * *

Дядин заступился за Костю:

– Андрей Павлович, что же ты такое говоришь? – Он повернулся и нехорошо посмотрел на Большакова, так нехорошо, что если бы кто-то посмотрел так на Костю, то он умер бы от страха.

А Большакову хоть бы хны, как с гуся вода, было ясно, что он ничего и никого не боится.

– Понимаешь, Захар Савельевич, миндальничать у нас нет времени, – спокойно и уверенно пробасил Большаков, правя на остров и глядя вперед поверх голов всех сидящих в баркасе.

Баркас бросало с волны на волну, в какой-то момент рука у Большакова случайно или преднамеренно дрогнула, и всех еще раз обдало холодными брызгами.

– А никто и не просит миндальничать. – Дядин смахнул с лица воду и подмигнул Косте, отчего у него в носу опять засвербело, а на глазах навернулись слезы благодарности к Дядину, которому он раньше не доверял, и он отвернулся, чтобы никто не заподозрил его в слабости. – Надо всего лишь спросить: Костя, ты узнаешь что-нибудь из пейзажа?

– Не узнаю, – буркнул расстроенный Костя. – Я его никогда не видел.

– Вот и все, – обрадовался Дядин. – Всего-то делов. А то: укол правды, укол правды! Зачем вообще угрожать?

– А еще что-нибудь можешь добавить? – спросил Петр Сергеевич таким невинным тоном, будто он не имеет никакого отношения к заговору против Кости.

– То узнаю. – Костя показал пальцем на остров Котлин, над которым возвышался и сиял бело-голубой купол Морского собора.

– Ха-а-а! – обрадовался Дядин. – Вот у него что в памяти есть! А мы гадаем!

– Ну и что? – скептически проворчал Большаков. – На собор каждый дурак внимание обратит. На то он и собор!

– Вот мы сейчас пойдем на него и залезем, – предложил Дядин. – Костя все и вспомнит. Правильно Костя?

– Правильно, – нехотя согласился Костя, и снова в носу у него подозрительно зачесалось, и он уже не подозревал Дядина во всех смертных грехах.

– Ладно, – буркнул Большаков. – На купол так на купол. Поглядим на Кронштадт с высоты птичьего полета, только я во все это не верю. Темнишь ты, парень, ох темнишь, – перевел Большаков на Костю тяжелый взгляд. – С таким же успехом можно на Створный маяк забраться, ближе топать.