Текст книги "Возмездие теленгера"

Пятнадцатиминутная готовность. Не выдержал, сбегал к ее дому. Благо два шага туда, два шага назад. Выскочила в одном платье. Господи! Она ждала меня! Я снова готов жить. Оказывается, она по-прежнему любит меня и готова уйти от капитана К. А в тот вечер он, скотина, оказывается, ее избил, но так иезуитски хитро, что не оставил на лице ни единого синяка. Убью гада! Застрелю как бешеную собаку. Пять минут мучительного прощания в слезах и обещаниях ждать друг друга. Она поклялась, что всеми правдами и неправдами уедет, проберется к родителям в Санкт-Петербург, и чтобы я при первой возможности приехал к ней. Конечно, я приеду, я дал слово. Но это уже будет после войны, которая еще не началась.

21.05. 2041

Я снова на крыльях любви. Теперь я ничего не боюсь и готов сразиться с любым врагом Отечества. Никто нас не провожает, даже гарнизонные собаки пропали. Никому мы не нужны. Женам и детям строго-настрого приказано сидеть дома. Им выдан двухмесячный паек. А что дальше, никто не знает. Скорее всего конец света.

Пока нет движения, пишу – для кого, неизвестно, прочитает тот, кто найдет дневник. Но я хочу выжить, и я выживу ради моей Сони. Немного трясет от волнения. Петров уже три раза выскакивал опорожнить мочевой пузырь. Пока ждем. Впереди нашей колонны батальон охранения. Очередь до нас доходит только через полчаса, потому что бригада даже тремя колоннами растянулась на пятнадцать километров. Сейчас нас «ведут» спутники – те, которые еще остались в космосе. Наша задача – следовать исключительно по маршруту, потому что вся информация о состоянии трассы и обстановке на ней передается в реальном масштабе и времени. С воздуха оперативное прикрытие осуществляют Ми-38А. А над ними истребительная авиация. Над авиацией – спутники, а уж над спутниками – один Бог.

Все! Петров завел двигатель. Вперед! Господи, неужели так начинается война?»

* * *

Солнце присело над сопками и стало ярко-рыжим. От длинного, узкого озера, которое бесконечно долго тянулось с правой стороны дороги, повеяло прохладой. Тайга за ним потемнела и насупилась.

Костя все смотрел и смотрел на пустынные берега, ожидая увидеть хотя бы одного рыбака, но то ли состав двигался слишком быстро, то ли по какой другой причине, еще до того, как он начал тихонько тормозить, Костя так никого и не обнаружил. Неужели мир действительно обезлюдел, как говорят в деревне? – думал он. – Неужели бывалые мужики правы? Куда же все делись, если построили такую длинную-длинную железную дорогу?

Состав наполнился еще более скрипучими и визгливыми звуками. В щели промелькнули полуразрушенные строения, потом во все стороны разбежались железные рельсы, и вдруг поезд резко дернулся и всех изрядно качнуло. Дрюндель испуганно ойкнул. Все переглянулись: Чебот – собранно, Телепень – немного растерянно, Дрюндель – ошалело, готовый к панике. Пахло чем-то незнакомым запахами и раздавленной картошкой. В отдалении, со стороны паровоза, раздались звуки льющейся воды, а через пару минут мимо беспечно прошел кто-то, насвистывал незнакомую мелодию, и спросил голосом Семена:

– Живы?..

– Живы, – коротко ответил Костя, на всякий случай взяв в руки «плазматрон» и проверив, активирован ли он.

Звякнул замок, двери отодвинулась, и в ярком проеме солнечного дня появилась радостная физиономия Семена:

– Страшно было?

Увидев «плазматрон», он понимающе улыбнулся.

– Ты бы быстрее гнал, – отозвался Костя, опуская оружие.

– Быстрее нельзя, – серьезно ответил Семен, словно не понял шутки. – Дорогу никто не ремонтировал лет двадцать.

– А что, быстрее можно? – удивился Костя, полагая, что и того, что они испытали, более чем достаточно.

– Когда-то ездили и быстрее.

– Святые угодники! – проворчал Чебот, выбираясь из своего угла. «Плазматрон» он тоже держал в боевом положении. – Нас и так укачало, как в лодке.

– У меня там, на водокачке, вода наливается, – деловито сказал Семен, оглядываясь по сторонам так, словно он украл мешок картошки. – Где-то часа через два мы еще раз притормозим, тихонечко так, и тогда ваше выступление.

– А где кайманы? – спросил Костя на всякий случай.

– Дрыхнут без задних ног. Привычные они к нашему транспорту, так что вы к ним вломитесь неожиданно.

– А сейчас нельзя? – спросил Чебот, высунув голову в щель и обозревая окрестности хмурым, подозрительным взглядом.

Костя тоже дивился на иной, странный мир. Был он огромен и беспощаден в своем железном естестве. Железа было так много, что они в жизни столько не видели. Казалось, что вместо деревьев железом было заполнено все-все вокруг. Какой-то железный мир! Это ж сколько его здесь? – думал каждый из них и каждый же хотел спросить: – Зачем столько путей и куда они все ведут? Неужели столько паровозов сразу бегает? Но Семен не стал с ними рассусоливать о мироздании и что-либо объяснять, а прикрыл двери и поспешно убежал.

– Ох ты! – очумело произнес Дрюндель, глядя на Костю безумно-пустыми глазами. С него вмиг слетела чванливость сына мельника, и он сделался таким, как все, то есть немного перепуганным и с мечущейся душой теленгера.

– Мудрено сотворено… – признался Телепень упавшим голосом.

Со стороны паровоза снова послышались незнакомые звуки: кто-то бил железом по железу. Вода перестала течь, и паровоз, дав короткий гудок, дернулся, гремя сцепками, и весело побежал дальше. В этот момент Костя и увидел человеческую фигуру, которая стояла у водокачки и махала рукой. Понятно, почему здесь нельзя расправиться с кайманами, сообразил он, свидетелей много, люди здесь живут точно так же, как и в нашей деревне, а как же иначе?

Вот когда пригодились часы Дрюнделя. Костя приказал ему засечь два часа и сам несколько раз смотрел на циферблат. Большая стрелка двигалась медленно, ее словно привязали к короткой стрелке.

– Они у тебя правильно идут? – спросил он несколько раз, пока Дрюндель не обиделся.

– Да я их даже не заводил, – признался он, – идут себе и идут, хренотень японская. Классный хронометр. А где Япония-то находится?

– Где-то рядом с Китаем, – ответил Костя. – Маленькая такая страна, на островах. На нашем поезде за сутки можно домчать. – А сам подумал: вру, наверное?

Чебот и сын рыбака Телепень скорчили презрительные морды: опять, мол, Костя проявляет ученость и Дрюндель туда же, но промолчали, потому что чувствовали, что на этот раз и Костя, и Дрюндель правы есть такая страна Япония.

По мере того как длинная стрелка отсчитывала время, Костю стала бить дрожь. Заныла нижняя челюсть и все подряд зубы. Он посмотрел на остальных и понял, что они тоже не в лучшей форме. Телепень ударился в чревоугодие и доедал последний кусок хлеба, а Чебот, как истинный сын попа, крестился не переставая. Дрюндель же поочередно то краснел, то бледнел и сидел, вцепившись в нары. Страшно было всем, но никто не хотел в этом признаться.

Озеро ушло куда-то в сторону, остались лишь каменистые ручьи, а слева на горизонте замаячили настоящие горы – голые и черные. Многочисленные железные пути, которые были на станции, куда-то пропали, и вокруг расстилалась пустошь. Поезд стал тормозить, вначале незаметно, потом все ощутимее и наконец замер, тяжело громыхнув сцепами перед каким-то ржавым болотом.

Костя распахнул дверь и выпрыгнул из вагона.

* * *

Сказать о том, что он страшно удивился, очутившись во втором вагоне, – значит ничего не сказать. Во-первых, вагон был купейным, и Костя, который, разумеется, видел такой лишь в глубоком детстве, не сразу сообразил, что к чему и как даже двери открываются, а во-вторых, на его ступенях сидел не кто иной, как Косой собственной персоной, и уныло взирал на низкорослую тайгу, залитую ржавой болотной водой. В его родной деревне, которая находилась в северном оазисе, таких жутких мест, как Мокрая Сыча, отродясь не было. Увидев Костю, он спросил, страшно удивясь:

– Привет! А ты как здесь?!.

В следующее мгновение Костя понял, что Косой встревожился – и от этого он еще больше стал косить: взгляд его ушел куда-то в небо, но Костя, у которого до предела обострились все чувства, не стал выяснять, как Косой умудрился оказаться среди врагов, а одним прыжком, почти не коснувшись ступеней, влетел в вагон. Сзади уже громыхал сапогами Чебот. Они побежали по коридору, заглядывая в каждое купе, и в пятом увидели тех, кого искали: человека со шрамом на лице и его напарника, того самого, которого в деревне приговорил Чебот. Оба пялились в окно.

– Всем лежать, руки на голову! – бешеным голосом заорал Чебот, потрясая «тулкой» двенадцатого калибра.

Костя потом был ему страшно благодарен за находчивость, потому что здоровенные кайманы, увидев вовсе не «плазматрон», а допотопную «тулку» с ее огромными черными зрачками, похожими на дорогу в преисподнюю, страшно перепугались. «Тулка», заряженная картечью, не давала им ни единого шанса, даже с их сверхспособностями к регенерации, потому что наносила такие увечья, которые были несовместимы с жизнью даже для кайманов.

В тот момент, когда заорал Чебот, Костя совершил грубую ошибку. Он схватил каймана за ногу и рывком сдернул с верхней полки. Не рассчитал он только одного – что вторая нога у каймана окажется «быстрее» его реакции. Все дело было в расстоянии – чем меньше оно до цели, тем опаснее. Если бы Костя боролся с кайманом, то ушел бы от такого удара чисто рефлекторно, потому что сработала бы его тактильная реакция. В этом отношении он был быстрее любого врага. А боксерский удар надо было «ловить» глазами, но как раз этого-то мгновения у Кости и не оказалось – слишком коротким было расстояние от ноги каймана до его лица. Поэтому он и получил жесткий удар стопой – разящий, как бросок змеи. Такой удар «ловят» только от профессионала, который отрабатывает его годами тренировок, а потом в мгновение ока выстреливает в противника. Когда Костю ударили, его тело онемело сверху донизу и он сбитой кеглей вылетел в коридор.

Чебот отступил на шаг и выстрелил почти одновременно из обоих стволов: «Бах! Бах!» Купе наполнилось клубами сизого дыма. А потом на Чебота прыгнуло что-то, жутко визжащее, орущее, и принялось остервенело кусать за уши и за шею – в общем, везде, куда могло достать. В узком пространстве коридора Чебот, обезумев от боли и ужаса, никак не мог справиться с этим существом. Не выпуская из рук «тулки», он шарахался из стороны в сторону, как слон в посудной лавке, мгновенно разломав и разбив все, что находилось рядом. И вдруг в одно мгновение эта тяжесть на плечах куда-то делась, он шарахнулся в очередной раз, и – бац! – приложился прикладом «тулки» к тому, кто на него напал, а тот теперь, визжа, как сто енотов, катался по полу и хватал, и кусал всех за ноги. Этим кем-то оказался Косой. А сбил его с плеч Чебота Телепень – сын рыбака.

Всего этого Костя, разумеется, не видел, он начал приходить в себя в ту секунду, когда из купе выскочил оглушенный кайман со шрамом на лице. Кровь хлестала у него из груди. Она-то и привела Костю в чувство, потому что Костя пребывал в приятных грезах и чудилось ему, что он моется в бане. Но тут отец плеснул на него вовсе не холодной водой, а кипятком, и от неожиданности Костя пришел в себя. Кровь каймана действительно показалась ему такой горячей, словно вода из кипящего чайника. В руках кайман сжимал огромный кухонный тесак, которым обычно шинкуют капусту. Ближайшим к нему был Чебот. Кайман уже замахнулся, чтобы ударить его в спину, но Костя приподнял ствол «плазматрона» и одним выстрелом сразил каймана. Тот ударился головой о косяк двери и рухнул головой в купе. Во все стороны брызнули зеленоватые искры, запахло озоном, и вагон на мгновение наполнился зеленоватой дымкой. После этого наступила тишина. Костя вскочил и сунулся в купе. Сквозь дым, который еще не рассеялся, он увидел, что кайман, которого он сдернул с полки и который так сильно пнул его ногой, мертв – мертвее не бывает, потому что львиная порция картечи из двух стволов превратила его в решето, а тот кайман, в которого выстрелил Костя, его враг со шрамом, тоже отдавал богу душу, если у кайманов есть душа. Костя подумал: «Вот как это выглядит» – и отвернулся.

Он потрогал разбитое ухо, оно распухло и стало огромным, не умещающимся в ладони. Костя не знал, что если бы кайман попал чуть ниже, в челюсть, то валяться бы ему, как убитому, не полминуты, а все полчаса. А это значило, что им еще повезло, потому что они остались живы и одновременно получили такой опыт, который ни на каких тренировках не получишь, – опыт реального боя. А это много стоит.

Чебот тоже заглянул в купе и спросил абсолютно деловым тоном:

– Головы резать будем?

И всё, будто бы они не пережили только что смертельную опасность и сам он не был расцарапан, словно кошкой, с макушки до шеи. В этом был весь Чебот – порой невозмутимый, а порой бешеный и рисковый.

– Обязательно, – ответил Костя, брезгливо вытирая с себя чужую кровь.

Косой снова завизжал, как заяц:

– Только не головы! Только не головы!

– Ты что, продался? – повернулся к нему Чебот. – Святые угодники!

– Да! Да! Да! – закричал Косой, в ярости ударяясь головой об пол. – Я теперь тоже кайман! Я теперь тоже кайман! Я теперь тоже кайман! Кайман! Кайман! Кайма-а-а-н!

Изо рта у него шла пена вперемешку с кровью, и зубы были красными от крови.

– Подумаешь, – невозмутимо возразил Телепень и как следует встряхнул Косого. – Ты на кого руку поднял?! Ты на своих руку поднял!

Но Косой, выказывая все признаки своей буйной натуры, не обращал внимания на тычки и оплеухи и продолжал орать:

– Гады! Подонки! Уроды! Не трогайте их! Только не головы! Только не головы!

Он орал, пока они вытаскивали кайманов из вагона, орал, пока их не затащили в болото, и продолжал орать, пока им с помощью все тех же «плазматронов» не отсекли буйные головы и не закинули их подальше в трясину. После этого Дрюнделя рвало минут пять. Костя же отмыл куртку, свитер и штаны и, развесив их сушиться на кустах, устало смотрел на ночное солнце. Я так и не узнал, почему они убили моих родителей, думал он. Это нечестно. Выходит, история не закончилась и мне придется ехать дальше, в центр. Не могу я все бросить, не узнав правды. Он так надеялся вернуться вместе со всеми в деревню, к Верке Пантюхиной, и получить свое, а вышло все наоборот. Уже невдалеке загорелся огонь, уже дядя Илья и Семен сварганили тройную уху и заварили настоящего чая, а он все сидел и сидел, отгоняя вялых комаров, которые прилетали из тайги. Подошел Чебот и как-то очень по-свойски, стараясь завести разговор, что-то произнес.

– Что? – переспросил Костя. – Прости, я не услышал.

– Я говорю, спасибо тебе, а то кайман покромсал бы меня на кусочки.

– Да ладно, – махнул рукой Костя. – Чего там.

– Отец в таких случаях советовал: «Убивай всех подряд. Бог на небе разберется».

– Ты думаешь, мне их жалко? – Костя оглянулся на болото.

Его поверхность блестела в лучах ночного солнца и казалась золотой. Ничто не напоминало, что на его дне лежат трупы кайманов.

– Нет, конечно, – ответил Чебот, давая понять, что даже в мыслях не подозревал Костю в слабости.

– А Косого мы тоже убьем? – спросил Костя и с любопытством посмотрел на Чебота.

Нравился он ему все больше и больше. Такой не подведет в бою. Странное чувство признательности друг к другу возникло между ними, словно они заключили тайный союз, но еще не знали об этом, а только догадывались.

– Нет, зачем?.. – смутился Чебот. – Косой свой, хотя и сделался кайманом, святые угодники.

– Я подозреваю, – сказал Костя, – что на Большой земле таких новообращенных кайманов видимо-невидимо, всех не перебьешь.

– А мы их поодиночке, – подмигнул ему Чебот и усмехнулся своей кривой ухмылкой, означающей одновременно и согласие с Костей, и презрение к сопливым разговорам.

– Как получится, – согласился Костя.

Хотел он рассказать о «сопротивлении», да вспомнил предостережение дяди Ильи и не осмелился. Может, не ко времени, а может, и не стоит вовсе? Может, я один поеду дальше? Кто знает, как все обернется?

Подошел Семен, поглядел на них как на героев, сказал, что уха готова, и заулыбался радостно и открыто, совсем как дядя Илья, и Косте показалось, что теперь он всех-всех понимает – и Семена, и Чебота, и даже Косого, который выбрал себе дурную судьбу. Словно с глаз упала пелена, и Костя увидел, каков мир на самом деле, вплоть до самых крохотных деталей. Такая ясность в нем была, только когда его мать вытолкнула из окна. Это маленькое открытие его слегка ошарашило. Он подумал, что надо самому хлебнуть приключений, чтобы научиться понимать других.

Он натянул еще мокрые джинсы и подошел к костру в тот момент, когда дядя Илья разливал уху по мискам.

– А где Косой? – спросил он так, словно только что вспомнил о нем.

Дрюндель и Телепень с удивлением уставились на него. Дрюндель на всякий случай жалобно шмыгнул носом:

– Так это… он того… валяется в купе.

– Не учи дедушку кашлять! – веско сказал Костя и велел: – Притащите. Накормить парня надо. Может, чего интересного расскажет, раз мы не смогли допросить кайманов.

Привели Косого. Вид у него был, как после изрядной трепки: синяк под глазом, разбитая губа. Правда, он уже не дергался и выглядел спокойным, но в глазах нет-нет да вспыхивал и медленно, как искра в костре, гас огонек безумия. Что нам с ним делать? – невольно подумал Костя, отгоняя мысль о том, чтобы отправить его вслед за кайманами. Нехорошая была мысль, подленькая, не для нормального человека, тем более не для теленгера. А вдруг безумие пройдет, – с надеждой подумал Костя, – и тогда Косой, счастливый, потопает к матери в деревню.

– Слушай, Паша, – сказал он, – мы сейчас тебя развяжем и вытащим кляп изо рта. Обещай, что орать не будешь, а главное, что не станешь на всех кидаться.

– Он мне ухо едва не откусил, – со слезой в голосе пожаловался Чебот и очень нехорошо поглядел на Косого. – Святые угодники!

Косой кивнул головой в знак того, что понял и принимает условие. Телепень, поворачивая Косого, как большую куклу, сказал:

– Не балуй мне! – И показал ему квадратный кулак.

Надо сказать, что Телепень, сложенный нелепо – чрезмерно развитый торс у него переходил в непропорционально короткие ноги, хотя и не обладал реакцией Кости, однако был силен, как медведь, и мог запросто закинуть огромный валун в болото. Собственно говоря, поэтому ему и поручили зашвырнуть головы кайманов подальше от тел – прямо в топь, туда, где со дна поднимался болотный газ, а ржавая вода была покрыта ядовито-буро-зеленой ряской. Что он и сделал играючи. Так вот, даже силач Телепень не мог справиться с Косым, когда тот входил в неистовство. А теперь Косой вообще потерял страх и не боялся ни Телепня, ни Кости, ни Чебота – вообще никого.

– Садись, Паша, – сказал Костя, освобождая ему место на бревне. – Сейчас ухи порубаем и домой поедем. Домой хочешь?

– Хочу… – Косой присел, разминая затекшие руки.

«Ну и славненько», – едва не похвалил его Костя, но промолчал, чтобы не сглазить.

– Что же тебе новые хозяева даже новой дошки не дали? – с презрением спросил Дрюндель.

– Я не знаю, – скромно пожал плечами Косой и принялся хлебать уху с такой поспешной жадностью, что во все стороны полетели брызги. Появились у него какие-то собачьи повадки.

С тех пор как его видели последний раз, он здорово изменился, словно превратившись в маленького взрослого мужичка, потертого жизнью. Не было у него в глазах прежнего щенячьего восторга, осталась лишь злость, которая легко переходила в агрессию. Косте даже показалось, что Косой прячет ее под маской покорности. Но он тут же отбросил эту мысль: Ведь не дурак же он. Нас здесь шестеро здоровенных лбов. Один дядя Илья чего стоит. Шансов у него никаких. А оружие мы ему, конечно же, не дадим. Костя на всякий случай переместил кобуру с пистолетом с левого бока на правый, подальше от Косого. А «плазматроны» и «тулка» лежат так, что он к ним ну никак добраться не сможет.

– Ты боишься кайманов? – спросил он.

Косой неопределенно мотнул головой.

– Нет их здесь, – весело сказал Костя. – Так что не бойся, Паша. Убили мы их, а головы отрезали и бросили в болото.

– А я и не боюсь, – ответил Косой, но зачем-то оглянулся на это самое болото, словно определяя место, где лежат кайманы.

– Рассказывай, что с тобой приключилось! – потребовал Чебот.

Он один продолжал недоверчиво смотреть на Косого. Дрюндель и Телепень – те уже расслабились и с жадностью поглощали вторую порцию, даже не прислушиваясь к разговору. После всех приключений у них открылся зверский аппетит. Вид у них был такой: пусть начальство, то бишь Костя с Чеботом, разбираются, а мы пожрем. Уха действительно была хороша – наваристая, с черным хлебом, она трещала за ушами не хуже русских пельменей под водочку.

– Ребята-а-а… – вдруг скорчил испуганную морду Косой и привычно заныл, – а бить не будете-е?

Что-то Косте не понравилось в нем: то ли его скоморошество, то ли писклявый голос, то ли собачьи повадки, он не сразу понял, что конкретно. Только потом сообразил, что Косой притворялся тем прежним, каким они его знали, и делал это весьма искусно.

– А зачем нам тебя бить, ты и так кем-то битый, – насмешливо заметил Телепень, усаживаясь напротив Косого.

Дрюндель же, осторожничая, стоял за костром. Семен и его отец дядя Илья, попивая янтарный чаек, смотрели на них с большим любопытством и ничего не понимали.

– Я же тебя побежал спасать. – Косой посмотрел на Костю. – Я ж ничего не сообразил.

– Паша, расскажи-ка лучше, как было на самом деле, – посоветовал ему Костя, давая понять, что он не верит ему ни на грош, – и мы от тебя отстанем.

Он выдал ему такой аванс, который в их компании в подобных ситуация никому и никогда не выдавался, аванс, которого с лихвой хватило бы на всю их компанию на десять лет вперед, как залог мужской дружбы.

– Ну… – Косой дернулся как-то странно и попросил еще раз: – Только чур не бить.

– Да кому ты нужен! – хлопнул его по плечу Дрюндель.

Хлопок был вовсе не дружеский, а предупреждающий, словно Дрюндель в их иерархии приподнялся над Косым. В былые времена Косой такого не потерпел бы и между ними произошла бы драка. Но только не теперь. Теперь Косой был под подозрением. Только этого никто не сообразил, даже сам Дрюндель, он только налился своим румянцем, как райское яблочко.

– Вот что я вам скажу, ребята, – начал Косой. – Они ведь меня сразу и схватили…

– Кто?! – уточнил Чебот. – Говори яснее.

– Я только по этой веревке пошел, а они из-за камня машут рукой, мол, иди сюда, иди…

– И ты пошел?! – ахнул Дрюндель.

– Попробуй не пойди… – вздохнул Косой.

От самих воспоминаний голос у него сделался взволнованным и хриплым. Лицо стало еще более нервным, а разбитая губа задергалась.

– Да кто же?! – вскричал в нетерпении Чебот.

Косой словно очнулся.

– Поверьте, – взмолился он – даже не знаю! – И так на всех посмотрел, что они невольно отступили на шаг.

И снова Костя не поверил Косому. Врал он мастерски, а зачем – непонятно.

– Как это так?! – не унимался Чебот. – Что же ты, ничего не видел?

– Только руки и эти, как их…

Все напряглись, готовые услышать самую жуткую тайну Девяти холмов красных дьяволов.

– Не было у них лиц… – загробным голосом поведал Косой. – Маски были, а лиц не было.

– Какие маски? – спросил Костя.

– Белые, резиновые, без рта и носа, одни глаза круглые. Вот такие. – Косой показал на своем лице.

– На себе не показывай, – заметил кто-то.

Косой в испуге отдернул руки:

– Изо рта шланги какие-то торчали.

– А потом что? – спросил Телепень, который от волнения встал и навис над щуплым Косым, как скала.

– А потом… потом… потом я пошел за ними, потому что они дали мне выпить какого-то чаю.

– Чаю? – спросили все хором и переглянулись: что бы это значило?

– Ага… – подтвердил Косой, – только чай тот необычный. От него мне сделалось так хорошо, так приятно, а главное, я тех людей сразу перестал бояться.

– Знаю я этот чай, – сказал Чебот, – из мухоморов делается.

– Нет, не из мухоморов, – помотал головой Косой. – Из мухоморов я пил, совсем другой чай.

– Кто добавку будет? – спросил дядя Илья.

– Я! – воскликнул Косой и протянул чашку.

– Ты ему веришь? – прошептал Чебот на ухо Косте.

– Не знаю, – так же тихо ответил Костя.

– А я ни капли не верю, – сказал Чебот и многозначительно посмотрел на Костю, мол, тебе решать.

Косой получил добавку и снова взялся за ложку. Он доел вторую порцию, вылизал, как собака, чашку и поднялся:

– Хорошо-то как!

Костя с тревогой следил за ним. Что-то должно было произойти.

– Говорят, у вас еще и чаек есть? – спросил Косой, присаживаясь к костру.

– В ведре, – беспечно отозвался Семен, отмахиваясь от комариков.

Косой снял крышку, потянулся за чашкой, искоса подмигнул Косте и вдруг прыгнул ласточкой. Нет, не за «плазматронами» и не за пистолетом в желтой кобуре, а за «тулкой», которая висела поодаль, на дереве. Костя и глазом не успел моргнуть, как Косой пролетел расстояние метров в пять, а потом кувыркнулся через голову и схватил ружье. Чебот от неожиданности выронил кружку с чаем, и лицо у него сделалось растерянным. Костя потянулся к «плазматрону» за бревно и никак не мог его нащупать, потому что боялся оторвать взгляд от Косого, который клацал курками, словно открывал калитку в преисподнюю.

– Ну что?! – заорал Косой. – Что?! Поговорим?! Я тоже сейчас оторву вам бошки и заброшу в болото. Вам еще бошки никто не отрывал?!

Он с какой-то почти животной тоской посмотрел в сторону болота, а потом задрал голову к низкому северному небу и завыл – страшно, жутко, по-волчьи. До того жутко, что Телепень, который хоть и считал себя храбрым и смелым, а как стоял, так и сел на бревно, а Дрюндель – тот вовсе упал на колени и спрятался за пень. Дядя Илья отстранил дернувшегося было Семена к себе за спину и сказал непререкаемым тоном:

– Ты, парень, поосторожней с оружием-то! А лучше брось его вообще.

– Вы ничего не понимаете! – закричал Косой, размахивая «тулкой». – Вы все, – он взмахнул руками так, словно хотел объять мир, – вы обречены! Следующее поколение людей вымрет. Вы уже вымираете! Час за часом. Только вы этого не понимаете!

Костя наконец схватил «плазматрон».

– Не надо! – тихо остановил его Чебот. – Пусть выскажется. Ружье не заряжено. Святые угодники!

– Вы думаете, что можете меня убить?! – закричал Косой. – Я Павел Косых, новый человек, и вам не понять, что я испытываю, когда оглядываюсь назад.

– Что же ты там видишь? – спросил дядя Илья.

– Мы изобрели новую историю! – орал Косой, как помешанный, на губах у него появилась пена. – Превратили прошлое в небылицу!

Вот когда все по-настоящему удивились, даже дядя Илья и его сын Семен, потому что никто и никогда не слышал таких умных речей от психованного Косого. Вот когда они поняли, что Косого действительно перекодировали и что с ним ничего уже нельзя поделать, разве что убить и бросить в болото. Но у кого из нас поднимется рука? – подумал Костя и взял «плазматрон» на изготовку.

– А-а-а! – дико заорал Косой и нажал на курки, раз-два. Курки сухо щелкнули.

Чебот тоже схватил «плазматрон» и тоже прицелился в Косого, от которого теперь можно было ожидать чего угодно.

Косой отшвырнул «тулку», и она еще не успела коснуться земли, как он развернулся, как может развернуться только зверь, – быстро, в один рывок, и кинулся в болото.

Все в каком-то странном оцепенении смотрели, как тщедушный Косой, не обращая внимания на то, что все глубже и глубже погружается в трясину, разгребает холодную грязь и ищет тела и головы своих хозяев – людей-кайманов, ныряет и ищет, ныряет и ищет и борется с этой самой грязью, захлебывается в ней. И вот уже, издав на прощание дикий вопль, он исчез в этом самом болоте на веки вечные.

– Фу… – выдохнул суеверный Чебот и перекрестился. – Прямо как демон…

Костя тоже готов был перекреститься, да не верил он в демонов. В деревне в них никто не верил, в черта и болотную кикимору – верили, а в демонов – не верили. Не водились у них демоны.

– У вас в Теленгеше все такие? – осуждающе покачал головой дядя Илья и пошел к костру.

За ним потянулись остальные, ошарашенные смертью Косого. Один Дрюндель остался у того места, где на поверхности болота булькали холодные пузыри.

– Идем! – крикнул Костя, чтобы отвлечь его от тягостной картины.

– А может, он еще выплывет?! – испуганно предположил Дрюндель, оглядываясь на Костю.

– Не выплывет, – сказал Костя, сам не понимая, откуда у него взялась такая уверенность. – Идем, чай стынет.

– Да какой там чай! – с возмущением отозвался Дрюндель, поднимая с земли «тулку» и с сожалением рассматривая поцарапанный ствол. – Теперь мне не до чая.

Однако уже через минуту он нерешительно хмыкнул, а через пять минут, как всегда, дрыгал ногами и заливался хохотом.

* * *

Правда, потом им стало не до веселья и не до чая, потому что, когда Костя объявил, что идет в областной центр, компания в горячке спора разделилась.

Во-первых, Телепень не то чтобы испугался, он всегда был готов поддаться страху, однако на этот раз он был категоричен:

– Я возвернусь в деревню!

Для него все произошедшее было уже чрезмерным, он уже и так слишком далеко забрался от дома, ему почему-то хотелось еще раз взглянуть на родной дом и только потом топать куда угодно, хоть к черту на кулички.

Дрюндель тоже струхнул. Ясно было, что опыт, полученный в результате общения с Костей и Чеботом, не прошел для него даром, но страх перед неизведанным все же оказался сильнее, чем страх с позором вернуться в отчий дом. Ведь наверняка спросят, думал Дрюндель, почему отпустил Костю в неведомую даль одного, а это негоже для теленгера.

Костя же с надеждой поглядывал на Чебота. Вот кого бы он взял с собой без всяких сомнений и условий. Но физиономия Чебота ничего не выражала: ни желания топать назад, ни желания навострить лыжи вперед. А еще Костю что-то мучило – неизбывное, таинственное, но он никак не мог понять, что именно, то ли память о погибших родителях, то ли тайна, связанная с ними. Одно было ясно, она лежала там, куда убегала железная дорога, и это было неоспоримым фактом и внутренним движением его души.

Они сидели в теплой кабине паровоза, с интересом разглядывали его внутренности, и это прибавляло толику страха к их извечным страхам. Кое-кто думал: «Ведь если здесь так много всего понатыкано непонятного и таинственного, так что же мы увидим там, в Большом мире, то бишь на Большой земле? Жуть какая!» Подобные мысли внушали оторопь. Не каждый из них готов был сделать этот последний шаг. Давно уже было выпито второе ведро чая, съедена вся уха, но никто не поднимался со своего места, словно не решаясь окончательно и бесповоротно отдаться на волю судьбы.

Дядя Илья наставлял их так, как если бы это делал Рябой: