Текст книги "Возмездие теленгера"

– На какой маяк? – нервно спросил Дядин. – Ты нас не путай! Мы тертые калачи.

– А на тот, что находится между Купеческой и Средней гаванью.

– Тебе виднее, – согласился Дядин, вольно или невольно сжимая в руках «плазматрон». – Ты здесь хозяин. Если надо, полезем и на маяк.

– Ясное дело, – пробурчал в бороду Большаков, как человек, который одержал победу в маленьком, но важном споре.

Костя посмотрел ему в глаза и понял, что они у Большакова странные, вроде бы пустые, но вместе с тем и очень опасные. Если у Дядина взгляд усталого человека, а у Петра Сергеевича – как у вчерашней шпаны, то у Большакова – непонятный, почти нечеловеческий, такой взгляд бывает только у зверя в чаще, который не знаком с человеком и не боится его. Ух, ты подумал Костя, вот это да! Но ничего не понял. От таких глаз берет оторопь, а если они еще и ночью приснятся, бр-р-р… Не должно быть таких глаз у куратора. Кураторы должны быть в доску своими парнями. Они должны располагать к себе, а не вызывать страх. Но, с другой стороны, если разобраться, я точно помню, что Большаков – это северный куратор. Так мне сказал человек в белом халате. А я ему верю. Помню, как меня сажали на колени к какой-то тетке, которая держала меня крепко-крепко. На голову мне надевали сетку и пускали по ней ток. После этого голова у меня сильно болела. С тех пор я помню именно этого Большакова, и никого другого. Я его когда хочешь узнаю, и со спины, и в баркасе, и даже за три километра, даже на Луне, если бы у меня был телескоп. Но в моей памяти он добрый, а в реальности – злой. Странно все это, непонятно, а доверять ему не хочется из принципа. Вот он и злится.

Больше Костя на эту тему решил не думать, потому что, как и в случае с Дядиным, только запутался окончательно и бесповоротно. Не хватало ему жизненного опыта, не понимал он еще взрослых мужиков, и это была основная проблема «мстителей». Жизненный опыт они должны были приобрести по мере взросления. А на это нужно время. А времени у них как раз и не было. Вот они, должно быть, и погибали из-за собственной неосторожности и доверчивости. Поэтому я буду хитрить, другого выхода у меня нет, подумал он. Как только Костя пришел в такому умозаключению, на душе у него стало легче и он словно увидел мир в другом свете – яснее и понятнее, но это не решало его основные проблемы: как незаметно подобраться к заветному тумблеру под красным колпачком?

Между тем баркас проскользнул мимо причала, далеко выдающегося в море, и пошел, прижимаясь к берегу, мимо разрушенной башни циклопического вида, мимо равелина, где в стародавние времена стояли грозные пушки, вдоль городского пляжа с покосившимися, оборванными зонтиками и густыми зарослями деревьев, за которыми виднелись плоские крыши городских кварталов. Потом из блеска волн вынырнула длинная полоска пирса, и Дядин стал забирать левее, чтобы его обойти. Благо волны за островом сделались ниже и не так сильно били в корму. За пирсом они увидели длинную аллею, уходящую в глубь города, а по ходу баркаса открылся низкий южный берег Котлина. И чем дальше правил Большаков, тем больше разворачивался порт с молами, причалами, маяками и древними бастионами буро-красного цвета, с глазницами бойниц, которые еще со стародавних времен взирали на главный фарватер Финского залива.

Вовсю светило солнце, блестела бескрайняя вода, и Костя на какое-то мгновение забыл о своих тревогах и с восторгом глядел на открывшийся город. Он показался ему даже красивее, чем Санкт-Петербург, потому что его можно было охватить одним взглядом и понять его планиду, которая заключалась в обороне Санкт-Петербурга, а теперь уже и всей державы, раскинувшейся за ним аж до самого Владивостока. Эк я ухватил, с восторгом думал Костя, далеко гляжу.

За гранитными набережными зеленели деревья и вставали дома, улицы и площади с памятниками, мемориалами и большими черными якорями, которые символизировали славные боевые традиции Кронштадта.

Костя решил, что Большаков правит на форт Кроншлот и что они еще сегодня осмотрят этот самый большой из всех фортов, которые окружали остров Котлин, однако Большаков вдруг резко повернул вправо. Костя испугался, что они сейчас врежутся в мол, но вдруг открылся проход, и Большаков, радостно хмыкнув, так, словно ему приятно было возвращаться в родные места, направил баркас прямиком в него. Ветер стих, волны пропали, блестящая гладь пролива осталась позади, город надвинулся и занял все пространство – так основательно и так величественно, что Костя на какой-то момент усомнился в том, что была война и что время-то сейчас, как ни крути, «марь», что город, как и везде, – мертв и пуст, как оболочка от выеденного яйца, и что в нем нет людей, нет жизни, кроме разве что странного и непонятного Большакова, который обитает в этой каменной пустыне только потому, что он северный куратор и не может добровольно покинуть пост. Должно быть, от этого он и злится, решил Костя, и мучается, а следует, наоборот, радоваться, потому что с появлением его, Кости Марсова, все проблемы решатся чисто автоматически. Запустим ракету, подумал Костя, и Большаков может топать на все четыре стороны. Однако, похоже, у Большакова было свое мнение на этот счет, потому что он, не изменяя враждебного выражения на лице, направил баркас к «зимней» пристани, рядом с которой стояла парочка поржавевших судов, и виртуозно причалил к стенке, накинув веревку на сваю.

Телепень, зеленый, как ряска в пруду, выполз на сушу и со стоном распластался на камнях. Вид у него был еще тот – хуже, чем у подстреленных в деревне кайманов.

– Вот и маяк! – обрадовался Дядин, показывая на высокое белое здание, вознесенное к чистым небесам и украшенное на самом верху красной башенкой.

– На этот маяк мы не полезем, – веско сказал Большаков, возясь с баркасом и выказывая всем своим видом презрение к дилетантам, которые не понимают очевидные вещи.

– Почему? – удивился Петр Сергеевич, разминая поясницу, и похоже, тоже был рад ощутить под ногами твердую почву и снова обрести крепость духа. – Почему? Почему же?!

Костя вспомнил Аманду и подумал, что женщины – народ странный: отдать предпочтение старику вместо молодого парня, казалось ему диким и глупым поступком, лишенным естественного человеческого стремления предпочесть лучшее. Но женщины на то и женщины, чтобы меньше всего понимать их, решил он с легким сердцем. Должно быть, они народ особый, не привычный к мужчинам.

– А ты погляди, – пробасил Большаков, – погляди!

Косте тоже стало интересно. Он посмотрел внимательнее и действительно обнаружил, что маяк несколько покосился и того гляди рухнет в воды Купеческой гавани. А еще Косте показалось, что в ближайших кустах как будто бы мелькнул рыбак с удочкой.

– Ну-ну-ну… – удовлетворенно произнес Дядин. – Значит, Костя и в этом прав. Все-таки наши предки не были дураками. Они знали, что рано или поздно маяк упадет, и поэтому закодировали «мстителя» на Морской собор.

– Это все теория и совпадения, – прогудел Большаков. – Сейчас залезем и увидим, а вот если не увидим… – И опять нехорошо посмотрел на Костю, не обещая ему ничего хорошего ни сейчас, ни позже.

– А куда идти-то? – нетерпеливо спросил Дядин, чтобы как-то отвлечь Большакова от Кости, дать парню вздохнуть свободно.

Несмотря на то что Костя подозревал Дядина в измене, сейчас он ему был благодарен, хотя и подумал, что Дядин мягко стелет, да жестко спать.

– А вот по этой Красной улице и пойдем, – сказал Большаков, показав в сторону суши, где среди деревьев, покрывающихся нежной листвой, проглядывал торец красного здания.

Точно, с облегчением вспомнил Костя, есть в моей памяти это здание. Значит, все идет по плану, который записан у меня в голове. Правда, он не был в этом уверен, потому что успел убедиться, что его память иногда ошибалась.

Они прошествовали мимо этого древнего здания из красного кирпича со следами пуль и осколков на стенах, с выбитыми дверьми и разбитыми стеклами.

– Это арсенал, – снизошел до объяснения Большаков. – Напротив морской вокзал, а слева – Петровский парк.

Город был тих и печален. Только вороны да чайки кружили над ним. А в остальном он был неподвижен и безмолвен, словно хотел сказать этим, что переживает не лучшие времена и что только рад будет, когда парки, гавани и улицы наполнятся человеческими голосами.

– В городе кто-нибудь есть? – пристал к Большакову Чебот. – Есть или нет? Боязно… Мне кажется, что за нами кто-то наблюдает…

– Не боись… – добродушно гудел Большаков, – никого здесь нет, кроме пары таких же несчастных, как и я.

– Я и не боюсь… – в тон ему отзывался Чебот, но все равно озирался испуганно и то и дело шептал: – Святые угодники, – тащил свою «тулку» и крутил лохматой башкой по сторонам, разинув рот. А потом – пропал.

Костя этот момент пропустил и обнаружил отсутствие Чебота лишь спустя некоторое время, в течение которого сам таращился на чудный город, потому что никогда не видел древнюю военную крепость с ее оборонительными каналами, доками и равелинами изнутри. За это время они успели миновать Красную улицу, застроенную невысокими домами с выбитыми стеклами, Петровский овраг, в котором почило от чахомотки все население города, и подступиться к Морскому собору. Здесь Костю впервые кольнуло беспокойство. Он огляделся в поисках друга, но Большаков со свирепым видом уже махал ему рукой, мол, думать надо было раньше, а теперь поздно, надо ответ держать, поэтому Костя решил, что Чебот, то бишь Ремка Дьяконов, от испуга первым нырнул в собор или… или сбежал?

Если снаружи собор был просто массивен, с куполом, плывущим в небе, то внутри он был и огромен, и величествен одновременно. Костя почувствовал себя здесь муравьем. На полу были изображены якорь, краб, барабулька и медуза. Ряд арок с колоннадами, золоченые фризы, цветастый орнамент с неведомыми птицами и растениями. Костя загляделся на всю эту красоту и вовсе забыл о Чеботе. Потом его окликнули чуть ли не хором, и он обнаружил, что Петр Сергеевич грозно смотрит на него из-под арок на втором этаже, а Большаков – так тот вообще гневно машет рукой, стоя в дверном проеме: давай, парень, давай, не тяни резину, все равно перед смертью не надышишься! Пришлось заканчивать лирическую часть экскурсии и топать по узкой винтовой лестнице все выше и выше, под самый купол, парящий в вышине. По периметру купола были расположены окна и смотровая площадка.

– Ну что, узнаешь, что-нибудь? – нетерпеливо спросил Большаков и ткнул рукой в стекло, будто Костя обязан был подчиняться малейшему его приказу.

– Мать моя женщина… – произнес Телепень, глядя на Балтику и город с высоты птичьего полета.

Вот тогда Костя и забеспокоился второй раз, потому что вслед за глупой фразой Телепня Чебот должен был, как обычно, произнести: «Святые угодники», но не произнес, потому что отсутствовал. Костя завертел головой в поисках Чебота, почему-то увидел внимательные глаза Дядина, следящие за ним, а Большаков сказал полным презрения голосом:

– Ну чего ты как вошь на блюде?! – и сунул ему в руки бинокль. – Смотри, «мститель» номер пять тысяч сто, и скажи, где этот чертов засекреченный пункт связи? Может быть, ты даже знаешь, где ракета спрятана?!

Косте это страшно не понравилось, но деваться было некуда, и он стал разглядывать город, и акваторию порта, и дальше, вплоть до Мартышкино, Петергофа и Ораниенбаума, которые располагались на другом берегу залива.

Балтика блестела в косых лучах солнца. Над ней ходили белые облака, и Костя мог поклясться, что не ошибся относительно форта Милютин, который находился как раз посередине между островом Котлин и южным берегом залива. Ему, конечно, приглянулся и форт Александр I, который походил по форме на семя фасоли. Он подумал, что заветная кнопка может быть и там. В памяти почему-то всплыла крутая железная лестница, ведущая на самый верх полубашни. Но он до конца не был уверен, что заветная кнопка именно там, а, например, не на Милютине. Говорить об этом в присутствии Большакова не хотелось по одной причине: пропал Чебот, а это могло означать все что угодно, даже еще один заговор, теперь уже Дядина, потому что Дядин имел влияние на Чебота. А еще Костя почувствовал, что Петр Сергеевич и Большаков с той минуты, как он ступил на остров, неотрывно следят за каждым его шагом, и избавиться от них – самая сложная задача. Для этого надо выиграть время, и не было у Кости ни союзника, ни учителя – вообще никого, кто бы ему подсказал, как поступить.

– Надо попасть в форт Милютин, – сказал Костя неожиданно для самого себя.

Был в этой неожиданности какой-то смысл, но Костя его еще не понял, не уловил, да и кто бы уловил в условиях минимума информации? Разве что сам Бог, беспокойно думал Костя, разглядывая акваторию Котлина, в которой лежали на боку, или стояли, или ржавели перевернутые вверх килем десятки, сотни судов всех назначений – и военные, и гражданские, выброшенные зимними штормами на берег и тихо умирающие в доках Кронштадта.

– Ты уверен? – спросил Большаков. – Его же обыскали раз сто.

– В Милютине есть ракета, – уверенно сказал Костя, не отрывая бинокля от глаз.

– Нет там никакой ракеты! – как будто лениво отозвался Большаков. – Нет и никогда не было! Понимаешь? Ты думаешь, я зря здесь сижу, жду вас, «мстителей», как манны небесной?! Да на фига вы мне сдались! Я эти острова все облазил, от клотика до самых глубоких твиндеков. Темнишь ты, парень, ох темнишь! Может, ты засланный казачок?

– Какой казачок? – удивился Костя, отрываясь от бинокля, и так это у него прямодушно вышло, что Большаков на мгновение успокоился.

– Оставь парня в покое, – встрял Дядин. – Видишь, ему тяжело вспомнить, а ты одно талдычишь: «Темнишь да темнишь».

– Нет там ничего! – уверенно сказал Большаков. – Мне ли не знать?!

– Хорошо, – разозлился Костя, – если я вам сегодня не найду ракету, то будем считать, что я ошибся и ничего не помню. Это будет проверка.

– Поехали! – забрал у него бинокль Большаков. – Поехали! Чего рассусоливать, через час во всем разберемся, и тогда мы поймем, кто ты такой. Может, ты подставной «мститель»?

– А что, бывают и такие? – с иронией спросил Дядин.

– Представь себе, – ответил Большаков, – бывают. Ко всему надо быть готовым.

– Ну, если с такой меркой ко всем подходить… – начал Дядин.

И они заспорили – долго и нудно, но Костя не стал слушать и вникать в суть их перепалки, которая сводилась к тому, что подставных «мстителей» априори не существует, а первым стал спускаться по узкой винтовой лестнице в надежде найти Чебота и расспросить, где он шлялся все это время.

* * *

Трудно было сказать, заметил ли кто-либо, кроме Кости, отсутствие Чебота или нет, но когда они выскочили из Морского собора, злые и наэлектризованные разговорами Дядина, Чебот, как ни в чем не бывало, торчал на Якорной площади. Однако только один Костя обратил внимание, как они с Дядиным обменялись заговорщическими взглядами. Странно это все было и таинственно, и Костя опять ничего не понял, но промолчал, памятуя, что на этот раз длинный язык до Киева не доведет. Зато Петр Сергеевич тут же спросил:

– А ты где шлялся?

Оказалось, что Чеботу поплохело и он отлеживался в ближайших кустах. Для придания своим словам большей достоверности, он покрутил боксерским носом и даже тряхнул головой, отчего его черные вихры разлетелись во все стороны и легли назад, словно копна сена. Костя ему ни капли не поверил, потому что Чебот был свежим, как огурчик.

– А что, я вам нужен был? – невинным голосом осведомился он.

– Да нет… – сказал Дядин довольным тоном. – Мы и без тебя обошлись. – И предостерегающе посмотрел на Костю, мол, если даже о чем-то догадываешься, то держи язык за зубами.

– А у меня голова с детства от высоты кружится, – добродушно сообщил Чебот, и в его глазах мелькнула знакомая деревенская хитрость.

Костя готов был биться об заклад, что Чебот безбожно врет, потому что даже больной Телепень, который имел заячью душу, и тот влез под купол, чтобы поглазеть на город. Однако на вранье Чебота никто не обратил внимания – кружится голова, ну и пусть себе кружится, нам-то какое дело, читалось на лице Большакова и Петра Сергеевича. Костя же решил промолчать, хотя при других обстоятельствах ради спортивного интереса обязательно вывел бы Чебота на чистую воду.

Большаков прямиком направился в порт, и через пятнадцать минут баркас уже лихо разбивал волны, идущие вдоль берега в сторону Санкт-Петербурга. Погода ухудшилась, и вал за валом, накатывающие на правый борт баркаса, заставляли Большакова идти галсами, резко меняя курс, и в результате он не выигрывал, а больше терял время при движении вперед.

Вначале прошли мимо форта Александр I, и его черные стены вставали из воды, чрезвычайно похожие на форт, о котором Костя читал в энциклопедии, он был похож на форт Байярд, который находился рядом с нормандским побережьем Франции. Тоже три этажа бойниц, тот же эллипс в сечении и такие же камни, обрушенные штормами в воду.

Как хотелось Косте крикнуть: «Мы пришли, и никуда не надо больше плыть!» Но он сам же первый не поверил бы своим словам, поэтому промолчал. Они миновали форт Александр I, чтобы устремиться дальше – к форту Милютин, до которого надо было покрыть такое же расстояние, которое они прошли до форта Александр I. Впрочем, если бы Петр Сергеевич в эти минуты наблюдал за Костей, то вся его хитрость открылась бы сразу: не умел Костя хитрить. Однако Петр Сергеевич был занят разговором с Дядиным. Чебот же, хитрющий Чебот с невинным видом взирал на надвигающийся форт. Телепню ни до чего не было дела, он все еще страдал, зеленый, как лягушка. А Большаков усердно боролся с волнами. В общем, Косте удалось скрыть факт своего интереса к форту Александр I.

Он улучил момент и спросил шепотом:

– Где ты был?

Чебот с невинным лицом ответил:

– В кустиках сидел… – На его губах мелькнула знакомая ухмылка, означающая: не лезь, все равно не скажу!

Ну да, понял Костя, хоть режь. Таким уж уродился Чебот – упрямым и своенравным, но глупым, ведь получалось, что он во всем помогает Дядину, а это плохо, очень плохо, и Костя почувствовал себя одиноким, не на кого ему было опереться и не с кем ему посоветоваться, чтобы принять правильное решение.

– Врешь! – убежденно произнес он. – Говори! – потребовал он.

Может быть, Чебот и разоткровенничался бы и рассказал или хотя бы намекнул, что у них с Дядиным на уме, но рядом, как дух, возник этот самый Дядин и сурово посмотрел на Чебота. Чебот поморщился и заткнулся, а у Кости возникло стойкое ощущение, что они в сговоре. Потом его отвлекли, и он на время забыл возникшую мысль, потому что Большаков с Петром Сергеевичем налетели на него, как коршуны, с двух сторон.

– Ну и где твоя ракета? – ядовито спросил Большаков, после того как они втянули баркас на песчаный пляж. – Где? – Он демонстративно из-под руки обозрел развалины форта, который больше походил на недопеченный пирог с оплывшими краями, чем на боевую крепость, призванную охранять Кронштадт с юга.

– Я тоже ничего не вижу! – авторитетно подтвердил Петр Сергеевич и посмотрел на Костю точно так же, как тогда, в спальне у Аманды, – зло и одновременно презрительно.

Интересно, ехидно подумал Костя, а если у меня ничего не выйдет, если я ошибся, что они со мной сделают? Бросят в море или убьют из «плазматрона»?

Все долго смотрели на развалины форта Милютин, густо заросшие травой и осинами от первого яруса до второго. Действительно, ракету здесь спрятать было негде, разве что схоронить в невысоких башнях по обе стороны крепости. Но башни эти были слишком узки для ракеты.

Костя с огорчением «вспомнил», что одна шахта-башня предназначалась для прожектора, а вторая – для корректировщиков огня. На первый взгляд, ни в той и ни в другой ракета поместиться не могла – даже самая маленькая. Но ноги сами несли его к одинокой шахте-башне справа от позиций, где когда-то находился прожектор. Большаков, как тень, следовал за ним, сохраняя на лице выражение крайнего недовольства, за ним семенил невысокий Петр Сергеевич, и на лице у него была написана тайная надежда раз и навсегда разрешить его спор с америкосами. Дядин почему-то приотстал и беседовал с Чеботом. Чебот яростно жестикулировал и даже перекрестился. По его лицу было видно, что он отчаянно врет. Телепень, пораженный в печень алкоголем и укачанный волнами Балтики, безучастно сидел на берегу.

– Я же тебе говорю, – в сотый раз напоминал Большаков, – что я лично исследовал эти развалины. Здесь пусто!

Костя в сердцах едва ему не ответил: «Не учите дедушку кашлять!» Но, учитывая габариты Большакова, это могла быть его последняя реплика, поэтому он молча подошел и заглянул в прожекторную шахту. Петр Сергеевич опередил длинноногого Большакова и тоже сунул морду в шахту, а потом недовольно пошевелил своими вислыми усами, что выражало одну-единственную мысль: «А я так на тебя надеялся…»

– Ну и что?.. – спросил он ехидно, разглядывая далеко внизу пол каземата и остатки подъемного механизма, с помощью которого на поверхность поднимался прожектор. – Где твоя ракета? А?

– Накрылась медным тазиком! – насмешливо высказался Большаков своим густым басом и едва не расхохотался.

– Здесь ракета, – со знанием дела ответил Костя, хотя вовсе не был в этом убежден. – Здесь она!

– Ты уверен?.. – поднял на него свои светлые глаза Петр Сергеевич и с хитрецой прищурился, совсем так, как тогда, в квартире у Аманды.

– Уверен, – твердо ответил Костя, хотя коленки у него предательски дрогнули.

Убьют, подумал он, ей-богу убьют.

– Да врет он все! – недовольно загудел Большаков. – Сбросим его вниз, делов-то! – Он даже протянул руки, похожие на две грабарки, чтобы схватить Костю и сунуть головой во чрево крепости, разрешив таким образом раз и навсегда прения о всяких там ракетах и красных кнопках.

Тогда Костя не выдержал и действительно выдал им обоим со всем жаром юности:

– Не учите дедушку кашлять!

Петр Сергеевич от такой наглости опешил и поперхнулся, потому что все же хотел защитить Костю от Большакова. А Большаков в свою очередь густо покраснел, потому что привык, что все и вся его уважают за габариты и громоподобный голос. На своем острове он царь и бог. Они переглянулись и только собрались с душевными силами, чтобы схватить Костю и разделаться с ним по законам «времени-марь», но не успели, потому что Костя ловко увернулся от их могучих объятий и, перепрыгивая через камни и валуны, помчался к главному входу в форт, железная дверь которого была пробита пулями и осколками еще с лихих времен, которые промчались над Кронштадтом и его фортами.

– Стой! – как буйнопомешанный, закричал Большаков, заподозрив, что Костя просто хочет спрятаться внутри форта. – Стой! – И затопал своими сапогами «сорок большого» размера. – Держите его!

Ему вторил Петр Сергеевич:

– Держи подлеца, уйдет! Ешкин кот! – И бросился за Костей, суетливо обегая большие и маленькие камни, не решаясь прыгать через них, чтобы ненароком не расквасить нос.

Костя и сам не знал, зачем и почему побежал в крепость. Разумеется, он понимал, что иначе его сбросят в ее чрево и он погибнет, как неразумный кутенок, однако еще одно непонятное стремление, словно нить Ариадны, указывало ему путь – туда, за распахнутую настежь дверь форта, в его темный, мрачный сумрак, в его казематы, больше похожие на катакомбы, дальше, дальше к подъемному механизму – элеватору снарядов и картузов.

Из центрального помещения, темного, как нутро печи, он сунулся вправо на едва различимый свет, который вывел его в ряд комнат, где, должно быть, когда-то были казармы, через окна которых он увидел мечущихся в панике Большакова и Петра Сергеевича.

– Сбежал, сволочь! Сбежал! Ешкин кот!

В ответ слышались возмущенные голоса Дядина, Чебота и даже Телепня, которого настолько воодушевил смелый поступок Кости, что он ожил и тоже орал как резаный:

– Приемыш, беги!!! Приемыш, спасайся!!!

Костя и побежал по мрачному коридору, потолок которого был оплавлен и усеян сосульками, потом – через кухню с двумя округлыми окнами, выходящими на залив, дальше – через пустые казематы непонятного назначения, где на полу были проложены рельсы, ведущие в низкие арки, и еще дальше, где должен был находиться подъемный механизм, о котором он вспомнил в самый последний момент, утвердившись тем самым в мысли, что он таки запрограммирован вспоминать все шаг за шагом, а не наоборот, как того требовали Большаков, Петр Сергеевич и Дядин.

Большаков, должно быть, несмотря на свои габариты, все же решился проникнуть внутрь форта. Он оказался чрезвычайно резвым, и Костя услышал, как Петр Сергеевич взмолился:

– Да не беги ты так, окаянный!..

А потом Большаков, должно быть, все же врезался или в арку, или в сосульки, потому что заорал благим матом:

– А-а-а! Мать твою перемать!

Больше Костя отвлекаться не стал, хотя и испытал удовольствие от этих криков и с радостью услышал бы их еще раз сто, но вместо этого вынужден был завернуть за угол, где находилась металлическая лестница, ведущая на второй этаж. Он взлетел по ней наверх и оказался рядом с элеватором для снарядов.

– Стой! – гудел неутомимый Большаков, и было слышно, как он в гневе пинает сапожищами кирпичи, попадающиеся ему на пути.

– Стой, подлец! Стой! Ешкин кот! – вторил ему Петр Сергеевич, преисполненный праведного гнева.

Почему Костя повернул ручку элеватора не три и не пять, а ровно четыре с половиной раза, известно одному Богу да еще тем людям, которые его запрограммировали на эти действия. Механизм поддался его усилию, прокрутился со скрипом и натужным вздохом, тележки элеватора с одной стороны зарядной шахты стали подниматься, а с другой – опускаться, и казалось, что древняя крепость ожила и готова стрелять по всем-всем врагам Отечества.

Большаков и Петр Сергеевич, напуганные этим движением, в ярости орали:

– Не трогай! Взорвемся! Ешкин кот!

Но Костя их не слушал. Справа от оконного проема открылась ниша, на ее поверхности зеленым светом засветился контур ладони. Косте только и осталось, что приложить к нему руку.

В этот момент неугомонные Большаков и Петр Сергеевич преодолели крутую лестницу и тоже влетели в зарядное помещение. Большаков едва не дотянулся, чтобы схватить Костю за шиворот, как вдруг раздался страшный скрежещущий звук, и все трое замерли, словно парализованные. Форт вздрогнул от основания до самой крыши, в воздухе повисла пыль, в потолке образовалась огромная трещина, и мелкие камни посыпались на головы. После этого в той стороне, где была прожекторная шахта, раздался еще более ужасный скрежет, словно кто-то царапал железом по стеклу. Загудели странные механизмы, заработали непонятные двигатели, спрятанные в чреве форта. Форт задрожал, будто живой, будто хотел высказать все свои претензии к людям, потревожившим его. Костя на всякий случай еще сильнее вдавил руку в нишу. Большаков и Петр Сергеевич от испуга рухнули на древнюю клепаную кровать, которая стояла в углу помещения. Кровать под их весом прогнулась, оба очутились на полу, но даже не пробовали подняться.

– Что это?! – вскричал Большаков, глядя на Костю с мольбой и страхом.

– Мы больше не будем! – непонятно почему орал Петр Сергеевич, закрыв голову руками.

– Спаси нас! – вторил ему Большаков, бас которого сорвался в фальцет.

– Вы хотели, чтобы была ракета? – невинно и даже чуть ехидно спросил Костя. – Хотели?! Вы ее получили!

Он убрал руку, ниша закрылась, и стена снова стала ровной и гладкой, как хорошо залеченный шрам. Кто бы рассказал, ни за что не поверил бы, подумал Костя, с восторгом рассматривая ее.

Большаков и Петр Сергеевич еще целое мгновение тупо пялились на него, соображая, что к чему, но ничего сообразить так и не смогли.

– Не может быть! – в один голос вскричали они хором. – Мы так не договаривались! Мы боимся!!! У нас поджилки трясутся!!!

Но если в голосе Большакова слышались нотки злобы и отчаяния человека, который дал маху, то Петр Сергеевич, кроме чувства страха, испытывал еще и несказанную радость. Наконец-то свершилось то, к чему он стремился всю жизнь, и теперь пиндосы поплатятся за Третью мировую и за разоренную Россию. «Так им всем!» – сквозь страх читалось у него на лице, глаза у него расширились от восторга. По идее, Большаков тоже должен был радоваться: запустили ракеты и все такое, однако на его огромной физиономии было написано одно огромное разочарование, словно он совершил непростительную ошибку и теперь не знает, что ему делать – убить ли Костю одним махом или подождать еще немного.

Костя оставил их сидящими на полу в сомнениях и муках и выбежал наружу. Телепень, который уже излечился, несся вслед за Дядиным и Чеботом к шахте-башне, восторженно размахивая руками и вопя нечто невразумительное.

Сама башня разительно изменилась. Она стала гораздо шире и мощнее, а главное – выше, словно поднялась на два или три этажа, а из каменной сделалась стальной. По крайней мере, так показалось Косте, потому что поверхность башни сверкала металлическим блеском. А еще над ее верхушкой торчала ракета с носовым оперением.

– Вот это да!!! – восхищенно орали Дядин, Чебот и Телепень и, как малые дети, плясали вокруг башни, поглаживая ее, как любимого коня. – Вот это махина! Вот это монстр!

– А я ведь до конца в тебя не верил, – со счастливым лицом признался Дядин. – Ай да Костя! Ай да сукин сын! Приговорил-таки пиндосов!

Чебот и Телепень – те вообще потеряли дар речи и только и могли, что бестолково орать и прыгать как сумасшедшие. А потом они бросились обниматься с Костей, хотя сам виновник торжества не был уверен, что совершил какой-то подвиг. Что-то ему подсказывало, что не все так просто, что у него еще будет повод к разочарованию, и он не ошибся.

Только через целых пять, а то и десять минут из форта вымелись ругающиеся Большаков и Петр Сергеевич.

– Стойте! – кричали они со знанием дела. – Стойте! В укрытие! Ракета сейчас взлетит!

Первым опомнился Дядин. Он в испуге отскочил от башни. За ним последовал верный и преданный Чебот, а уж Телепню сам бог велел уносить ноги, потому что у него была заячья душа.

Все вшестером побежали на левый фланг и спрятались там, где лестница и гранитная аппарель вели на вершину крепости. Они сидели, уставившись на друг друга, дрожа и ежесекундно ожидая рева двигателей. Однако ничего подобного не происходило. Напротив, было тихо, сонно и печально, как было тихо, сонно и печально до их появлении в форте Милютин, и этому не было никакого объяснения.

– Почему же?.. – первым опомнился Телепень. – Почему она не взлетает?

Вопрос, конечно, был риторическим, и Большаков с Петром Сергеевичем зашикали на него, мол, ты ничего не понимаешь по младости лет, а ракета сейчас как взлетит и все окутается ядовитыми и горячими, как лава, газами. Они ждали-ждали, ждали-ждали, прислушиваясь к звукам форта, однако ничего, кроме посвиста ветра и короткого дождя, не дождались.