Текст книги "Пляска дервиша (сборник)"

Я уже и сам сообразил. Париж! Ей-богу, я не имел ничего против.

– У вас имеется фотография Козираги? – спросил я у Черемухина.

– Нет, только картины, они в другой комнате.

– Среди них есть автопортрет?

– По-моему, есть картина с таким названием. Но ведь он – абстракционист… Хотя «Портрет инженера Ерофеева» – тоже его работа.

– Принесите «Автопортрет», – распорядился я.

– Показать могу, но отдать – нет. Он же мне не принадлежит.

– Законно, – процедил сквозь зубы Голдблюм.

– Хорошо, покажите.

Он поднялся из кресла и исчез. Из открытой двери послышался кашель. Минут через пять он появился со свернутым в трубочку холстом.

– Пожалуйста.

На холсте были изображены несколько разноцветных треугольников и что-то, похожее на паука.

– Все ясно, – проговорил я.

– Я же предупреждал.

– А почему картину Веньковецкому вы сдали от своего имени?

– Это на случай, если бы она была продана. Узнай об этом Шидловский, он бы отобрал все деньги. А ему нужно было на что-то жить, ведь я не в состоянии содержать его. Когда он уезжал в Париж, у него в кармане было восемнадцать марок. Еще у него была бумага и краски. Он мог рассчитывать только на попутную машину, и, честно говоря, я был уверен, что он вернется. Но он не вернулся.

– Только подумать, – простонал Голдблюм. – Его ждут миллионы и миллионы, а он отправляется в путь с восемнадцатью марками в кармане.

– Ну, господа призраки, в Париж!

Сказав это, я поднялся с чемоданом в одной руке, кейсом – в другой, и вышел из номера. Свою машину я оставил на платной автостоянке. Возле парадного подъезда меня поджидал роллс-ройс.

– К Голдблюму, – скомандовал я.

Мы договорились, что перед отбытием я должен получить последние наставления.

Голдблюм, как обычно, что-то наговаривал на диктофон. На сей раз – на английском языке. Продолжая свое занятие, он ткнул пальцем в кресло. Потом палец постучал меня по колену и вытянулся в направлении письменного стола. Там лежали подробная карта Парижа и несколько путеводителей.

– Можешь взять это с собой.

Я сложил материалы в кейс, и, не будучи в состоянии остановить поток красноречия босса, попытался по крайней мере понять, о чем идет речь. Мне это не удалось. По моим представлениям, у Голдблюма было ужасное английское произношение.

Наконец, он закончил и уставился на меня.

– Готов?

– В Париж – всегда готов, – отрапортовал я.

– Да, необыкновенный город… – На лице Голдблюма появилось сентиментальное выражение. – Первый раз я там побывал, когда мне только исполнилось девятнадцать. Было это в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году. И первое впечатление знаешь какое? Второй Ленинград. Только значительно позже я начал по-настоящему его понимать. Вот так-то, мой мальчик.

– Где посоветуете остановиться?

Он пожал плечами.

– Не знаю, выбирай сам. Я оплачу любой трехзвездочный отель.

– Можно отправляться?

– Погоди… – Он внимательно посмотрел на меня. – Как ты собираешься его искать?

– Пойду на Монмартр, послоняюсь. Почти наверняка он там.

– А если нет?

– Ну, что-нибудь придумаю. Смотря по обстоятельствам.

– Гм… Наверное, нужно еще раз сходить к Черемухину, составить как можно более подробный словесный портрет. А то эти цветные треугольники, мягко говоря…

– Я и сам об этом подумывал. И не только словесный портрет, нужно втянуть из него все, что представится возможным. А потом уж – Париж!

– Действуй, мой мальчик!

Роллс-ройс занял уже привычное для него место в подворотне рядом с турецкой прачечной. Я сообщил шоферу, что буду отсутствовать минут пятнадцать-двадцать, и начал восхождение.

На площадке четвертого этажа стоял огромный негр и своими большущими, на выкате, глазами смотрел на меня.

– Ха-ха! – произнес он гортанно.

Мне сделалось не по себе. Нащупав вспотевшими пальцами свой газовый пистолет, я – бочком-бочком – протиснулся мимо него.

Негр нехорошо улыбнулся, еще раз издал: «ха-ха!» и направился вниз. Послышался такой топот, будто спускался слон.

«Ария „Ха-ха!“ из оперы „Непризнанный гений“», почему-то подумалось мне.

Дверь в квартиру Черемухина висела на одной петле. Я осторожно заглянул внутрь, но ничего настораживающего не увидел. Резиновые сапоги все так же стояли на тумбочке для обуви. Я подошел к ним и запустил руку сначала в один сапог, затем в другой. Газовый баллончик отсутствовал. Здесь из комнаты послышался кашель.

– Это Крайский, – громко проговорил я и вошел.

Над Черемухиным основательно поработали. Вся левая сторона его лица представляла собой месиво и по цвету мало чем отличалась от лилового халата. Правая сторона пострадала меньше, однако и по ней словно провели куриной ножкой, оставив несколько глубоких параллельных царапин.

– Привет, – бодро проговорил я.

– Вы с ним не встретились? – поинтересовался Черемухин безо всяких вступлений.

– Отчего же не встретились? Очень милый марабу.

– Это и есть Абу Бабу.

– Я уже догадался. Что он хотел?

– Он следил за мной и видел, как вы приезжали в прошлый раз. Его заинтересовал роллс-ройс. Пришлось выложить ему все.

– Понятно… А на каком языке вы общались?

– На русском. Когда-то он учился в университете имени Патриса Лумумбы.

– Ничего себе, дикарь! Ну и как вы считаете, что теперь предпримет Шидловский?

– Я думаю, постарается заграбастать Козираги в свои лапы.

– М-да, ситуация усложняется.

– Пришла беда, откуда не ждали, – проговорил Черемухин.

– Что? – Я весь внутренне сжался. – Что вы сказали?

– Между прочим, любимая фраза Ленчика. Последнее время он часто ее повторял…

– Мне кажется, вы – честный человек, – сказал мне Черемухин на прощание. Мы с ним проговорили около часа, он выложил все, что знал, а я дал ему еще пятьсот марок. На свой страх и риск. Уж очень больно было на него смотреть.

– Спасибо, – отозвался я.

– Знаете, возьмите картины на сохранение, а то мало ли что.

Он отправился в другую комнату и вернулся с большим рулоном в руках. Я дал ему телефон Голдблюма. На всякий случай.

Стоило видеть, как Голдблюм дрожащими руками разворачивает полотна.

– Да, это несомненно он, – словно зомби приговаривал при этом босс, – несомненно он… – Потом посмотрел на меня. – Можешь остановиться в четырехзвездочной гостинице, мой мальчик. Но помни, ты должен опередить Шидловского! Опередить этого Абу Бабу! Во что бы то ни стало!

Я выбрал небольшую гостиницу под названием «Сент-Шарль». Номер на первом этаже без балкона. До площади Италии – минут семь ходьбы.

Я прибыл в Париж около двенадцати ночи. Город еще был залит огнями, желтой стрелой вонзалась в небо Эйфелева башня. «И у ног твоих весь пламенный Париж», вспомнилось мне. Таксист промчался по Елисейским полям, потом по бульвару Распай. У входа в гостиницу я на какое-то время задержался и вдохнул прохладного ночного воздуха. «Я в Париже!» Не верилось в реальность происходящего.

В номере я первым делом поднял жалюзи и распахнул окно. Комната наполнилась обрывками французской речи. Включил телевизор. Пел Шарль Азнавур. Шарль Азнавур пел в гостинице «Сент-Шарль». Его сменил Жильбер Беко. Того – Джо Дассен…

На следующее утро мне захотелось купить себе что-нибудь в память о Париже. Я зашел в небольшой магазинчик на улице Гобеленов и приобрел берет. Он был темно-серым, из роскошной ткани и стоил целое состояние. И все же я его купил.

В обнове я и отправился на Монмартр.

Я выбрался из метро, прошел по узкой улочке, сплошь занятой магазинчиками дешевой одежды, и поднялся вверх на фуникулере. Откровенно говоря, я ожидал, что художники начнут попадаться уже рядом с Сакрэ Кер. Но на церковных ступенях обнаружил лишь негров, торговавших искусственными голубями. Они пускали их в воздух и голуби довольно неплохо летали. Возле самого собора расположился экзотического вида шарманщик. Туристы бросали ему монетки и проходили внутрь.

Я обошел Сакрэ Кер и побродил по кривым улочкам. И, наконец, вышел на небольшую уютную площадь, облюбованную художниками. Ко мне тут же бросились несколько из них, предлагая свои услуги. Я сказал: «Но», и принялся изучать обстановку.

Все художники делились на две основные группы: те, кто ходил с небольшими планшетами в руках, выискивая заказчиков, и те, кто расположился стационарно, расставив образцы своих работ, и предлагал потенциальным заказчикам присесть на маленький стульчик.

Если честно, я был разочарован. В Москве на Арбате сидели интересные ребята, а здесь обитали в основном халтурщики. В Париже! На Монмартре! К тому же цены тут были фантастические! Зато появилась надежда, что Козираги я выявлю без особых хлопот, и не столько по описанию, сколько по манере письма. Уж его-то техника отличалась богатством по сравнению с безликой техникой местных мазил. Судя по «Инженеру Ерофееву».

Я принялся шарить глазами по портретам, однако ничего обнадеживающего не обнаружил. Перешел на противоположную сторону и обмер. С одного из портретов на меня глядел не кто иной, как… берлинский детектив Мюнхаузен. Впрочем, смотрел – пожалуй, не то слово. Нагло пялился. Его рыжая шевелюра была выписана особенно любовно на фоне виднеющегося вдали Сакре Кер.

Я еще раз настороженно огляделся, однако живого Мюнхаузена поблизости не было. Тогда я принялся за художника, сидящего рядом. При этом пришлось раз десять ткнуть в портрет указательным пальцем, прежде чем до него дошло, что именно меня интересует. Из его ответа я понял не больше, чем он из моего вопроса. А именно, два слова: monsieur[14]14
  Господин (франц.)


[Закрыть] и Allemagne[15]15
  Германия (франц.)


[Закрыть]. В отчаянии художник перешел на мимику, и сразу же стало ясно, что «месье из Германии отказался платить». На художнике был такой же берет, как и у меня. Возможно, он тоже приобрел его на улице Гобеленов.

Я еще раз ткнул в портрет пальцем и проговорил:

– Барон Мюнхаузен.

Однако француз не понял, что я хочу этим сказать.

Я посидел на террасе за белым пластмассовым столиком, попивая кофе. Небо было синее и краски вокруг сочные. Не то, что на портретах обитающих вокруг мазил. Однако, нужно было форсировать поиски Козираги. Появление на горизонте Мюнхаузена не сделало меня счастливее.

Я вновь принялся бродить вдоль рядов, но если и достиг какого-то положительного результата, то только в том, что не обнаружил нигде портрета Абу Бабу. Пришлось пойти на крайние меры. Я извлек из кармана разговорник и тараном двинулся на мазил.

– Russe peintre[16]16
  Русский художник (франц.)


[Закрыть]… – твердил я, для солидности добавляя: – Интерпол. Je cherche russe peintre[17]17
  Я ищу русского художника (ломанный франц.)


[Закрыть]… Интерпол.

Мазилы всполошились, беспокойно завертели головами. Те, кто ходил с планшетами, разбежались в разные стороны.

Наконец, меня взял за плечо пожилой мужчина с длинной черной бородой. Отвел в сторону.

– Если ваш приятель и был здесь, то местная братия его уже давно отшила, – проговорил он на чистом русском. – Они это умеют.

– Но где же тогда его искать? – в отчаянии пролепетал я. – Мне точно известно, что он в Париже.

– Ну, не знаю, не знаю… Где-нибудь в более спокойном месте, и не таком денежном.

Дойдя по бульвару Сен-Жермен до Сен-Жермен-де-Прэ, я остановился. Бесцельное гулянье по Парижу начинало действовать мне на нервы. В третий раз набрал номер Изабель Демонжо[18]18
  Одна из героинь романа о Мише Крайском «Злой волшебник из Маргиба».


[Закрыть] – своей единственной парижской знакомой, – но подключился вновь автоответчик. Он что-то ласково и нежно ворковал по-французски. Я бросил трубку.

Итак, Мюнхаузен в Париже. Я старался избегать мыслей о том, каким образом это произошло. Потому что вывод напрашивался один: он снова – и достаточно эффективно – сел мне на хвост. Увидев, как я уезжаю на парижском поезде, дал денег и номер своего радиотелефона проводнику, а сам вылетел самолетом. Впрочем, он мог подкупить и Черемухина. Ведь Голдблюм так торопился залучить того в свои объятия, что мы мчались на роллс-ройсе ни от кого не хоронясь. Скорее всего так и было, поскольку Мюнхаузен оказался на Монмартре даже раньше меня.

Учитывая обстоятельство, что Абу Бабу также удалось выколотить из Черемухина нужную информацию, можно было предположить, что и он не замедлит сюда явиться. Да, собирается хорошая «компаньеро».

Я возвратился в гостиницу, чтобы проиграть ситуацию с фантомами.

– Сейчас главная задача: наметить принципиальную схему поисков Козираги, – пыхтя трубкой, проговорил Тролль. – Конечно, в Париже найдется много мест, где художники пытаются заработать себе на пропитание, но придется обойти их все.

– А если он вообще не добрался до Парижа, – возразил я. – У него всего-то было восемнадцать немецких марок, на такие деньги не разбежишься.

– Тогда, где он? – покачал головой Тролль. – В Берлине-то его нет.

– Тоже не факт. Да, он не вернулся к Черемухину, но это еще не означает, что он исчез из Берлина. Он мог просто создать видимость, чтобы Шидловский и K° оставили его в покое.

– Черемухин ведь говорил, что в Берлине ему больше негде остановиться.

– В Париже ему тоже негде остановиться.

– Однако, где-то же он есть, – вступила в разговор Малышка.

– Согласен, – я чмокнул ее в щечку.

На сей раз она пахла морем и Багамскими островами.

Тролль недовольно поморщился.

– И, коль скоро, мы уже здесь, имеет смысл попытаться начать поиски в Париже, – продолжала Малышка.

– Согласен. – Еще один поцелуй в щеку.

– А я, между прочим, с этого и начинал, – обиженно произнес Тролль. – Нужно обойти все места, где художники предлагают свои услуги туристам.

– Есть и альтернативная возможность, – возразила Малышка. – Мне кажется, что проще обойти места, где, предположительно, он бы мог остановиться на ночь.

– Но это – весь Париж, – развел руками Троль.

– Не совсем. К примеру, в «Савое» его искать не стоит. Можно оставить в покое и другие гостиницы любого ранга, поскольку больше или меньше, но платить нужно везде. А ему и без того требуется собрать довольно-таки круглую сумму.

– А где можно ночевать бесплатно? – поинтересовался Тролль. – В мусорном баке? Может Мише стоит устроиться на работу клошаром, и по ночам перебирать отбросы в поисках нашего гения?

– Помнится, Черемухин говорил, что Козираги захватил с собой спальный мешок…

– Да, говорил, – подтвердил я.

– Ну, вот… Если не выбираться каждый день из Парижа, а на это ведь тоже нужны деньги, он может ночевать лишь в одном из парков, там его и стоит искать.

– М-м-м… – звучало это не совсем убедительно. – А что ты скажешь по поводу набережных?

– Набережные здесь не такие уютные. К тому же по ночам возле воды прохладно.

– Миша, не слушай ее, – воскликнул Тролль.

– Нет, почему же… – Я задумчиво потер рукой подбородок. – Между прочим, можно попытаться объединить ваши предложения. Ведь в парках, по крайней мере в некоторых из них, художники тоже предлагают свои услуги.

– Но есть и более интересные места, – возразил Тролль.

– Да, к примеру, Монмартр. Подобные точки местные мазилы держат плотно в своих руках. И хорошо, если Мюнхаузен еще до этого не додумался.

– А Абу Бабу до этого вообще никогда не додумается.

– Не нужно недооценивать Абу Бабу.

– Ну, да, – ехидно заметил Тролль, – он ведь учился в университете имени Патриса Лумумбы…

Поздно вечером я попытался еще раз дозвониться до Изабель. Все тот же результат. Тогда я, наконец, догадался оставить для нее сообщение. Дождавшись, когда автоответчик проворкует свой текст, я рассказал, что нахожусь сейчас в Париже и сообщил свои координаты. Рано утром в моем номере зазвонил телефон.

– Алло, Миша?

Голос принадлежал ей.

– Ты где пропадаешь? – спросонья прокричал я.

– Я сейчас в Тулоне, никак не могу отсюда вырваться.

– И сколько ты там еще намереваешься пробыть?

– Один Б-г знает. Чем я могу тебе помочь?

Я вкратце описал ситуацию. Сказал, что должен разыскать русского художника, обитающего где-то в Париже.

– Да, нелегкая задачка… – Она помолчала. – Деньги тебе зря не платят.

– Именно, – согласился я.

– Попробуй посетить… – она назвала несколько наиболее вероятных мест, и я зафиксировал их на листе бумаги с фирменным штампом «Сент-Шарль».

– И все же… Мы увидимся?

– Не знаю, дорогой. Целую.

Она повесила трубку.

– Ну вот, получил хоть какую-то информацию, – извиняющимся тоном проговорил я, глядя на Малышку.

С непроницаемым видом та заглянула в список.

– Центр Жоржа Помпиду, – прочла она. – Но ведь там нет парка!

– Откуда ты знаешь?

– Я изучила всю карту Парижа.

– Я тоже, – не преминул вставить Тролль.

– Мне бы ваши способности, – завистливо вздохнул я.

– А зачем? – возразил Тролль. – Мы ведь, в конечном итоге, это тоже ты. И мы всегда к твоим услугам.

Я посетил центр Жоржа Помпиду. Рядом обреталось несколько художников, однако Леонида Козираги среди них не было. Один ноль в пользу Малышки. И в пользу Мюнхаузена.

Затем я побывал в нескольких парках, но тоже безрезультатно. Я постоянно, оглядывался по сторонам, однако рыжей шевелюры нигде видно не было. Это внушало беспокойство. Возможно, Мюнхаузен уже достиг цели?

Наконец, в небольшом парке неподалеку от музея д'Орсэ мне, вроде бы, улыбнулась удача. Часть парка была отгорожена: повсюду велись ремонтные работы. Оставался лишь узкий проход. И вот в этом проходе, совсем уж в маленьком закутке, сидел патлатый мазила в драных джинсах и предлагал свои услуги. Портреты, выставленные им в качестве образцов, выглядели достаточно убого, зато привлекало внимание сидение, на которое он взгромоздился: обыкновенное велосипедное седло, прикрученное к треноге. У мазилы был тонкий голос и с десяток сережек в одном из ушей.

Поняв, что меня интересует, он сразу же оживился, вскочил с места и затараторил.

Я сказал:

– Je ne parle pas francais[19]19
  Я не говорю по-французски (франц.)


[Закрыть].

И развел руками.

Тогда он схватил один из своих чистых листов, намалевал на нем огромные цифры «15–00» и ткнул пальцем в землю.

– В три часа дня он придет сюда? – уточнил я по-русски.

– Oui[20]20
  Да (франц.)


[Закрыть], – отозвался он и вновь прыгнул в седло.

– Вы в этом уверены? – Я испытывающе посмотрел на него.

– Si[21]21
  Да (в ответ на выражающий сомнение вопрос) (франц.)


[Закрыть].

Я взглянул на часы. Было без пятнадцати два.

– Если он действительно придет сюда, вы получите сто франков, – пообещал я и показал ему купюру.

Он протянул руку, но я отрицательно покачал головой и кивнул в направлении листа бумаги с цифрами «15–00».

Это дополнение его слегка разочаровало, однако он все же улыбнулся.

– Merci bien[22]22
  Большое спасибо (франц.)


[Закрыть]!

Оставшееся до трех часов время я решил использовать, чтобы перекусить. В одном из ближайших бистро заказал омлет, копченые колбаски, пиво и принялся обдумывать, что скажу Козираги.

«Повсюду рыщет свора галерейщиков, желающих представлять ваши интересы. Однако я отведу вас к лучшему из них, господину Голдблюму из Соединенных Штатов Америки. Так что с этой минуты можете считать себя миллионером. Или даже – мультимиллионером. А о Шидловском забудьте, все это – пустое, мамочка моя…»

Готовую тираду я посвятил Голдблюму и без пятнадцати три уже был на месте. Завидев меня, мазила покинул седло и протянул записку. Едва сдерживая волнение, я развернул ее и прочел: «Поезжайте в Лувр, возьмите автогида и в 17–00 стойте у Моны Лизы. Л. Козираги.»

– Это все? – удивленно проговорил я и добавил почему-то по-английски: – That's all?

– Oui, – он закивал.

– Он приходил сюда в течение этого часа?

– Oui.

– Почему он меня не дождался?

– Oui.

– А! – Я в отчаянии махнул рукой.

Нужно было сидеть здесь и ждать! А не ходить по бистро! Я принялся выяснять у мазилы, что значит «автогид», но тут же понял всю тщетность этой затеи. Интересно, говорит ли по-французски Мюнхаузен?

Я посмотрел на часы и бросился к метро. Неизвестно, сколько займет ожидание в очереди у Лувра. Уже оказавшись в вагоне, я вспомнил, что не дал мазиле ни сантима.

Стояние в очереди у музея заняло около сорока минут. Все это время я ломал себе голову над смыслом слов «взять автогида». Робот, что ли, это такой, который сопровождает тебя по музею?

Наконец, я спустился по эскалатору в огромное фойе и остановился в нерешительности.

Входов в музей было несколько, и располагались они с разных сторон от гудящего, словно улей, заполненного народом зала. Посреди стояла мебель, напоминающая барменскую стойку, над которой завис гигантский куб с жирной буквой i на всех гранях. Я пробрался туда и ухватил справочную брошюрку с немецким флагом: иностранный язык, который я знал наиболее хорошо. Пожилой мужчина, восседающий по ту сторону, заметив мое состояние, скользнул взглядом по немецкому флагу и обратился ко мне:

– Месье из Германии?

Я утвердительно кивнул.

Тогда он заговорил по-немецки:

– Быть может, возьмете автогида? Очень полезная вещь у нас в музее. Всего двадцать франков.

Если бы не разделяющая нас стойка, я бы наверняка вцепился в него.

– О, да, да! – возбужденно воскликнул я.

Перед ним лежала груда телефонных трубок, напоминающих радиотелефоны, только более вытянутых и увесистых. Он выбрал одну из тех, на которых красовался немецкий флаг. Чтобы ею воспользоваться, достаточно подойти к вызывающей любопытство картине, набрать нужный код и поднести трубку к уху. До гениальности просто. Я расплатился, отошел в сторону и принялся изучать брошюру.

Входов в музей было три и вели они в помещения, никак не сообщающиеся друг с другом. Одно из них называлось «Denon», другое – «Sully», третье – «Richelieu». Для того, чтобы попасть, скажем, из «Sully» в «Richelieu» требовалось вернуться сначала назад в фойе. Дабы не морочить себе голову, я приобрел универсальный билет.

«Мона Лиза» находилась на первом этаже в помещениях «Denon». Найти ее не составляло труда, поскольку основной поток посетителей двигался именно в ту сторону. У меня оставалось еще немного времени, и я внимательно рассмотрел знаменитый шедевр. Почему Козираги выбрал это место? Хотел заполнить пробел в моем эстетическом воспитании?

Ровно в 17–00 я включил автогид и набрал нужный код. Женский голос на стерильном немецком языке принялся знакомить меня с краткой биографией Леонардо да Винчи и историей создания «Моны Лизы». Это было любопытно. Подчиняемый воле голоса, я обращал внимание то на одну деталь, то на другую, но вдруг лекция оказалась прервана на полуслове.

– Привет, – сказал по-русски слегка хрипловатый голос. – Меня зовут Козираги. Не пытайся ответить, трубка не предназначена для двусторонней связи. Если хочешь встретиться, тебе придется совершить небольшое путешествие по Лувру. Не удивляйся, за мной идет настоящая охота, и я просто вынужден быть осторожным.

– О'кэй, – сказал я и осекся.

– Возвращайся в фойе, – приказал голос.

Руководимый Козираги, я перебрался из «Denon» в «Sully», долго бродил среди различных скульптур и, наконец, спустился по лифту в так называемый партер: совершенно изолированную от других помещений небольшую часть музея, в которой только благодаря лифту и можно было оказаться. Посетителей здесь практически не было. Пробравшись мимо экспозиции творчества этрусков, я достиг зала античных греков. Голос замолк в тот момент, когда я оказался рядом с огромной белой скульптурой кентавра. Между кентавром и ступенями лестницы лежал Дитер Мюнхаузен с перерезанным горлом. Нож валялся рядом: небольшой красный ножик с эмблемой фирмы «Мерседес». Такие продаются во всех уголках Германии.

Обуреваемый животным страхом, я ринулся прочь. Прыгнул в лифт и, когда двери закрывались, успел заметить полицейских, выскочивших из соседней кабины.

С перепугу я забрался на второй этаж и долго бродил в залах французской живописи. Сердце оглушительно колотилось. Я не в состоянии был дать разумную оценку событий, да и вообще был не в состоянии думать. А тут еще натолкнулся на очень странного служителя музея. Казалось, он внимательно за мной наблюдает. К тому же в его облике было что-то настораживающее. Впрочем, в тот момент я не мог доверяться своим ощущениям. И потом, за другими он наблюдал так же внимательно, как и за мной.

В одном из залов на полу сидели несколько детей и что-то старательно срисовывали с висящей напротив картины. Одна симпатичная девочка-мулатка даже высунула от усердия язык.

Наконец, с грехом пополам взяв себя в руки, я устремился прочь из Лувра. Вернул пожилому месье злосчастного автогида и отправился вверх на эскалаторе. Наверху, в стеклянном треугольнике входа, стояло несколько полицейских, внимательно разглядывавших всех кто покидает здание. К счастью, меня не тронули.

Неизвестный, управлявший мною с помощью автогида, а был это, как теперь стало ясно, безусловно не Козираги, очевидно рассчитывал, что полиция схватит меня на месте преступления. Видно, с его точки зрения, я являлся тютей, не способным проявить подобную прыть и столь молниеносно покинуть партер. Операция была проведена на удивление профессионально. Бедный Мюнхаузен!

Немного придя в себя, я решил вернуться к коварному мазиле, выломать в заборе, отделявшем ремонтируемую часть парка, дрын и с его помощью выяснить отношения.

Однако задуманное не было доведено до конца. Я уже приблизился к забору и наметил соответствующую случаю палку, когда неожиданно заметил Абу Бабу в компании модно одетого парня. Они двигались по парку в направлении выхода. У парня в руке был радиотелефон. На некотором расстоянии я последовал за ними. Впрочем, слежка не получилась долгой. Покинув парк, они уселись в новенький БМВ цвета мокрого асфальта и тут же сорвались с места. Машина имела берлинские номера.

Значит это, все-таки, Абу Бабу! Сделал Мюнхаузену «ха-ха!» А спутник его, очевидно, – Шидловский.

Я решил не возвращаться сегодня к мазиле. Дрын дрыном, но объясниться с ним я все равно не смогу. Вместо этого, я позвонил Изабель – утром я записал номер ее телефона в Тулоне – и упросил, чтобы она все же приехала. Вопрос жизни и смерти, в прямом смысле слова. Конечно, я мог бы обратиться за помощью к Лили Лидок и получить под начало пару-тройку боевиков и в придачу переводчика, но это бы заняло слишком много времени, а оно, как говорится, не ждет. Мы договорились, что завтра в двенадцать Изабель заедет за мной.

Вечером мне захотелось прогуляться по набережной Орфевр. Может, стены криминальной полиции и тень комиссара Мегрэ вдохновят на какую-нибудь удивительную идею.

Глядя с набережной на Сену, я пытался воссоздать цельную картину происшедших сегодня событий. По реке двигались пароходики, залитые огнями. Мощными прожекторами они шарили по фасадам возвышающихся над рекой зданий. С палуб доносились музыка и смех.

…Очевидно, Абу Бабу с Шидловским также прибыли в Париж на поиски незадачливого гения Козираги. Каким-то образом в процессе своих поисков они натолкнулись на Мюнхаузена. К тому же они знали, что я тоже здесь. И они задумали дьявольскую операцию. Подкупили в разных местах нескольких художников – в частности, мазилу с велосипедным седлом – и оставили им соответствующие указания и свой телефонный номер. Видимо, первым клюнул на удочку Мюнхаузен, это меня и спасло. В противном случае мы бы с ним поменялись местами. Не знаю уж как, они получили ориентировку по Лувру, мало того, непостижимым образом умудрились решить техническую головоломку с автогидами. Несомненно лишь, что связь с Мюнхаузеном тоже осуществлялась с помощью автогида. Сопровождаемый подробными инструкциями, он выбрался, наконец, к кентавру, где его поджидала смерть. Но кентавр здесь, разумеется, ни при чем. Просто Абу Бабу исполнил арию «Ха-ха!», после чего дал сигнал Шидловскому. А тот в это время уже вел меня. Не ожидали они лишь одного: что я сбегу оттуда так оперативно.

Безусловно, в данной версии имелись огрехи. Каким, образом, к примеру, им удалось так быстро изучить галереи огромного Лувра. И уж совсем необъяснимыми с технической точки зрения являлись эти манипуляции с автогидом.

Ладно, утро вечера мудренее. Вздохнув, я отправился в отель.

Изабель опоздала на пол часа. К тому моменту, когда она появилась, я был уже одет, готов к выходу и нетерпеливо прохаживался по комнате. Рано утром я позвонил Голдблюму и подробно описал ему происшедшее. Тот пришел в неописуемую ярость. Потребовалось приложить немало усилий, чтобы внушить ему, что игра-то еще не проиграна. Ведь Козираги Шидловский еще не нашел, иначе зачем было устраивать весь этот кровавый спектакль? В дополнение я попросил его предпринять кое-какие шаги, чего он поначалу делать не хотел, но все же мне удалось убедить его, что это – железная необходимость.

…Видимо, французский город Тулон влиял на женщин положительно. По крайней мере мадемуазель Демонжо выглядела посвежевшей. И можете представить себе мое состояние, если я признаюсь, что даже не попытался задержаться с ней в номере.

С Изабель мы прямым ходом направились на встречу с мазилой. Однако в парке я пустил ее вперед, предварительно описав внешность Абу Бабу и Шидловского. Она вернулась и сообщила, что путь свободен.

Увидев меня, мазила улыбнулся как старому знакомому, и что-то залопотал.

– Что он говорит? – поинтересовался я у Изабель.

– Выражает радость по поводу того, что ты оказался честным человеком и принес сто франков, которые забыл оставить вчера.

– Ага! – Я почесал нос, обдумывая, с чего лучше начать. – Прежде, чем заплатить, мне бы хотелось выяснить, сколько он получил уже с господ, передавших для меня вчера записку.

Выслушав Изабель, мазила отрицательно покачал головой.

– Те господа сказали, что заплатишь ты. – Изабель улыбнулась. – По-моему, редкая наглость со стороны господ, – добавила она от себя.

– Ты думаешь, он говорит правду?

– Несомненно.

– А на каком языке они общались?

– Он говорит, что негр хорошо владеет французским. По-моему, он из Сомали?

– Да.

– Тогда ничего удивительного. Ведь большинство жителей Сомали знают французский.

Тут мне в голову пришла одна мысль.

– Прежде чем заплатить, я желал бы получить номер радиотелефона, который те двое оставили ему.

Между Изабель и мазилой завязался довольно продолжительный диалог.

– Он не возражает, – сообщила, наконец, Изабель, – однако настаивает на том, чтобы ты заплатил вперед. И не сто франков, как вы договаривались вчера, а двести.

Я мрачно посмотрел на него.

– Ничто нас в жизни не может вышибить из седла, – проговорил я и отсчитал деньги.

Взамен он протянул мне бумажку с телефоном.

Я пригласил Изабель в ресторан. Мы уже заканчивали трапезу, когда меня осенило.

– Сейчас мы с тобой отправимся в Лувр, – сообщил я.

– С удовольствием. А зачем?

– Появилась одна идея.

Оказавшись в фойе Лувра, я уверенно направился в «Sully». Однако не стал спускаться к кентавру, а, напротив, поднялся на второй этаж.

Вчерашний служитель был на месте. Наконец, до меня дошло, что насторожило меня в нем – цвет кожи. Он был точно такого же оттенка, как у Абу Бабу. К тому же не покидало ощущение, что когда я вчера стоял напротив «Моны Лизы» на первом этаже в «Dеnon», он тоже был там.

Я постарался не попадаться ему на глаза. Лишь показал издали Изабель и попросил навести о нем необходимые справки.

– Ну, не знаю, получится ли, – уклончиво произнесла Изабель.