Текст книги "Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Белая гвардия. Записки на манжетах. Рассказы"

 
Хожу ли я,
Брожу ли я,
Плюю ли я!
Все Юлия, да Юлия!!
 

и грозит пистолетом. Но что значит не стреляющий пистолет! И отступает Турбин в дверь, дверь проваливается в черную мрачную дыру – сарай, а в конце его загорается свет – с фонарями идут – ищут Турбина. И ужаснее всего то, что среди чекистов один в сером, в папахе. И это тот самый, которого Турбин ранил в декабре на Мало-Провальной улице. Турбин в диком ужасе. Турбин ничего не понимает. Да, ведь тот был петлюровец, а эти чекисты-большевики?! Ведь они же враги? Враги, черт их возьми! Неужели же теперь они соединились? О, если так, Турбин пропал!

– Берите его, товарищи! – рычит кто-то. Бросаются на Турбина. – Хватай его! Хватай! – орет недостреленный окровавленный оборотень, – тримай його! Тримай!

Все мешается. В кольце событий, сменяющих друг друга, одно ясно – Турбин всегда при пиковом интересе – Турбин всегда и всем враг. Турбин холодеет.

Просыпается. Пот. Нету! Какое счастье. Нет ни этого недостреленного, ни чекистов, никого нет.

На стуле у постели мирно и ровно горит лампочка, выстукивают часики, лежит портсигар. Тепло в комнате. А на столе в тени стоит на блестящем подрамнике в лакированной раме Юлия. В тени.

– Во-первых… во-первых, – бормочет Турбин, – что же это я сплю… а как же петлюровцы? А вдруг придут за мной?

Он тянется к часикам. На них без четверти пять. Ночь совершенно спокойна, и сонную дрему не колышет ничто. Плывет слоистый дым от папирос Турбина. Папироса потухла сама собой во рту. Выронил ее Турбин, она упала и прожгла дыру в пятак в простыне. Потом края, потлев немного, угасли. Турбин оказался в глубоком сне. Портрет же Юлии бессонной все стоял в резкой тени и глубокими подведенными глазами глядел на спящего любовника.

* * *

Ночь расцветала и расцветала. Тянуло к утру, и погребенный под мохнатым снегом спал дом. Истерзанный Василиса спал в холодных простынях, согревая их своим похудевшим телом. Видел Василиса сон нелепый и круглый. Будто бы никакой революции не было, все это была чепуха и вздор. Во сне. Сомнительное, зыбкое счастье наплывало на Василису. Будто бы лето и, вот, Василиса купил огород. Моментально выросли на нем огурцы. Грядки покрылись веселыми зелеными завитками и зелеными шишами в них выглядывали огурцы. Василиса в парусиновых брюках стоял и глядел на милое заходящее солнышко, почесывая живот, и бормотал:

– Так-то оно лучше… А то революции. Нет, знаете ли, с такими свиньями никаких революций производить нельзя…

Часы… а?..

Тут Василисе приснились взятые круглые глобусом часы: Василисе хотелось, чтобы ему стало жалко, но солнышко так приятно сияло, что жалости не получилось.

И вот, в этот хороший миг какие-то розовые круглые поросята влетели на огород и тотчас пятачковыми своими мордами взрыли грядки. Фонтанами полетела земля. Василиса подхватил с земли палку и собирался гнать поросят, но тут же выяснилось, что поросята страшные – у них острые клыки. Они стали наскакивать на Василису, причем подпрыгивали на аршин от земли, потому что внутри у них были пружины. Василиса взвыл во сне. Черным боковым косяком накрыло поросят, они провалились в землю и перед Василисой всплыла черная, сыроватая его спальня…

* * *

Ночь расцветала. Сонная дрема прошла над Городом, мутной белой птицей пронеслась, минуя сторонкой сияющий крест Владимира, упала за Днепром в самую гущу ночи и поплыла вдоль железной дуги. Доплыла до станции Дарницы и задержалась на ней. На третьем пути стоял бронепоезд. Наглухо до колес были зажаты вагоны в серую броню. Паровоз чернел многогранной глыбой, из брюха его вывалился огненный плат, разлегся на рельсах и со стороны казалось, что утроба паровоза набита раскаленными углями. Он сипел тихонько и злобно, сочилось что-то в боковых стенках, тупое рыло его молчало и щурилось в приднепровские леса. Закрытые площадки, где сквозь щели-амбразуры торчали пулеметы и острые иглы света, переходили в последнюю тяжкую открытую площадку. С нее в высь, черную и синюю, широченное дуло в глухом наморднике целилось верст на двенадцать прямо в полночный крест.

Станция в ужасе замерла. На лоб надвинула тьму, и светились в ней осовевшие от вечернего грохота глазки желтых огней. Суета на ее платформах была непрерывная, несмотря на предутренний час. В низком желтом бараке телеграфа три окна горели ярко, и слышался сквозь стекла непрекращающийся стук трех аппаратов. По платформе бегали взад и вперед, несмотря на жгучий мороз, фигуры людей в полушубках по колено, в шинелях и черных бушлатах[27]27
  В машинописи бушметах.


[Закрыть]. В стороне от бронепоезда и сзади растянувшись не спал, перекликался и гремел дверями теплушек эшелон. Били снопы света на черные рельсы и шпалы, усеянные по снегу разноцветным шлаком. Торчали пистолетные дула из кобур, мотались сумки.

А у бронепоезда, рядом с паровозом и первым железным корпусом вагона ходил, как маятник, человек в длинной шинели, в рваных валенках и остроконечном куколе-башлыке. Винтовку он нежно лелеял на руке, как уставшая мать ребенка, и рядом с ним ходила меж рельсами под скупым фонарем по снегу острая щепка черной тени и теневой беззвучный штык. Человек очень сильно устал и зверски, нечеловечески озяб. Руки его синие и холодные тщетно рылись деревянными пальцами в рвани рукавов, ища убежища. Из окаймленной белой накипью и бахромой неровной пасти башлыка, открывавшей мохнатый обмороженный рот, в верхней части глядели глаза над снежными космами ресниц. Глаза эти были голубые, страдальческие, сонные, томные.

Человек ходил методически, свесив штык, и думал только об одном, когда же истечет, наконец, морозный час пытки и он уйдет с озверевшей от мороза земли во внутрь, где божественным жаром пышут трубы, греющие теплушки бронепоезда, где в тесной конуре он может свалиться на узкую койку, прильнуть к ней и на ней распластаться. Человек и тень ходили от огненного выплеска броневого брюха к темной стене первого боевого ящика до того места, где чернела надпись:

Бронепоезд «Пролетарий».

Тень, то вырастая, то уродливо горбатясь, но неизменно остроголовая, рыла снег своим черным штыком. Голубоватые лучи фонаря висели в тылу человека. Две голубоватые луны не грея и дразня горели на платформе. Человек искал хоть какого-нибудь огня и нигде не находил его, стиснув зубы, потеряв надежду согреть пальцы ног, шевеля ими, неуклонно рвался взором к звездам. Удобнее всего ему было смотреть на звезду Венеру, сияющую в небе впереди над Слободкой. И он смотрел на нее. От его глаз шел на миллионы верст взгляд и не упускал ни на минуту красноватой живой звезды. Она сжималась и расширялась, явно жила и была пятиконечная. Изредка, истомившись, человек опускал винтовку прикладом в снег, остановившись, мгновенно и прозрачно засыпал. Черная стена бронепоезда не уходила из этого сна, и не уходили и некоторые звуки со станции. Но к ним присоединились новые. Вырастал во сне небосвод невиданный… Весь красный, сверкающий и весь одетый Венерами в их живом сверкании. Душа человека мгновенно наполнялась счастьем. Выходил неизвестный непонятный всадник в кольчуге и братски наплывал на человека. Кажется, совсем собирался провалиться во сне черный бронепоезд и вместо него вырастала в снегах зарытая деревня Малые Чугры, и почему-то настойчиво. Он, человек, у околицы Чугров, а навстречу ему идет сосед и земляк.

– Жили, – говорил беззвучно, без губ, мозг человека, и тотчас грозный сторожевой голос в груди выстукивал три слова:

Пост… часовой… замерзнешь…

Человек уже совершенно нечеловеческими усилиями отрывал винтовку, вскидывал на руку, шатнувшись, отдирал ноги и шел опять.

Вперед – назад. Вперед – назад. Исчезал небосвод, исчезал, опять одевало весь морозный мир шелком неба, продырявленного черным и губительным хоботом орудия. Играла Венера красноватая, а от голубой луны фонаря временами поблескивала на груди человека ответная звезда. Она была маленькая и тоже пятиконечная.

* * *

Металась и металась потревоженная дрема. Лётом вдоль Днепра. Пролетела мертвые пристани и понеслась над Подолом. На нем давно уже, очень давно погасли все окна. Все спали. Только на углу Волынской в трехэтажном каменном здании в квартире библиотекаря, в узенькой, как дешевый номер дешевенькой гостиницы, ‹комнате› сидел голубоглазый Русаков у лампы под стеклянным горбом колпака. Пред Русаковым лежала тяжелая книга в желтом кожаном переплете. Глаза шли по строкам медленно и торжественно.

«И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих перед Богом, и Книги раскрыты были, и иная Книга раскрыта, которая есть Книга Жизни; и судимы были мертвые по написанному в Книгах, сообразно с делами своими.

Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим.

…………………………………………………………………………………………………….

И кто не был записан в Книге Жизни, тот был брошен в озеро огненное.

И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет».

По мере того, как он читал потрясающую книгу, ум его становился как сверкающий меч, углубляющийся в тьму.

Болезни и страдания казались ему неважными, несущественными. Недуг отпадал, как короста с забытой в лесу, отсохшей ветви. Он видел синюю бездонную мглу веков, коридор тысячелетий. И страха не испытывал, а мудрую покорность и благоговение. Мир становился в душе и в мире он дошел до слов:

«…слезу с очей их, и смерти не будет

уже; ни плача, ни вопля, ни болезни

уже не будет, ибо прежнее прошло».

* * *

Смутная мгла расступилась и пропустила к Елене поручика Шервинского. Размасленные волосы стояли дыбом. Выпуклые глаза развязно улыбались.

– Честь имею, – сказал он, щелкнув каблуками, – командир стрелковой школы – товарищ Шервинский.

Он вынул из кармана огромную сусальную звезду и нацепил ее на грудь с левой стороны. Туманы сна ползли вокруг него, его лицо из клуба входило ярко-кукольным.

– Это ложь, – вскрикнула во сне Елена. – Вас стоит повесить.

– Не угодно ли, – ответил кошмар, – рискните, мадам.

Он свистнул нахально и раздвоился. Левый рукав покрылся ромбом, и в ромбе запылала вторая звезда – золотая. От нее брызгали лучи, а с правой стороны на плече родился бледный уланский погон. Правая стала ‹синей›[28]28
  Пропущено слово в машинописи.


[Закрыть], левая в рыжем френче. Правая нога в синей тонкого сукна рейтузе с кантами, левая в черной. И лишь сапоги были одинаковые блестящие, неподражаемые тонные…

 
Сапоги фасонные, —
 

Запел Николка под гитару.

На голове был убор двусторонний.

Левая его половина, защитно зеленая, с половиной красной звезды, правая ослепительно блестящая с ‹кокардой›[29]29
  Пропущено слово в машинописи.


[Закрыть].

– Поеду[30]30
  Явная опечатка машинистки. По смыслу более подходит слово: предал.


[Закрыть], – во сне сказала Елена с презрением и ужасом.

– Искусник, – ответил Шервинский.

– Кондотьер! Кондотьер, – кричала Елена.

– Простите, – ответил двуцветный кошмар, – всего по два, всего у меня по два, но шея-то у меня одна и та не казенная, а моя собственная. Жить будем.

 
А смерть придет,
Помирать будем… —
 

пропел Николка и вышел.

В руках у него была гитара, но вся шея в крови, а на лбу желтый венчик с иконками. Елена мгновенно поняла, что он умрет, и горько зарыдала и проснулась с криком в ночи.

И ночь все плыла да плыла.

* * *

И, наконец, Петька видел сон.

Петька был маленький, поэтому он не интересовался ни большевиками, ни Петлюрой, ни любовью взрослых. Поэтому и сон привиделся ему простой и радостный, как солнечный шар.

Будто бы шел Петька по зеленому большому лугу, а на том лугу лежал сверкающий алмазный шар больше Петьки. Во сне взрослые, когда им нужно бежать, прилипают к земле, стонут и мучатся, пытаясь оторвать ноги от трясины. Детские же ноги и резвы и свободны. Петька добежал до алмазного шара и, всхлипнув от радостного смеха, охватил его руками. Шар обдал Петьку дождем сверкающих брызг. Вот и весь сон Петьки. От удовольствия Петька расхохотался в ночи. И ему весело стрекотал сверчок за печкой. Петька стал видеть иные, но тоже легкие и радостные сны, а сверчок пел и пел свою песню, где-то в щели в белом углу и за ведром, ‹всю›[31]31
  В машинописи пропущено слово.


[Закрыть] бормочущую ночь в семье во флигеле.

Снаружи ночь расцветала и расцветала. Во второй половине ее вся тяжелая синева, занавесь Бога, облекающего мир, покрылась звездами. Похоже было, что в неизмерной высоте за этим синим пологом у царских врат служили всенощную. В алтаре зажигали и зажигали огоньки, и они проступали на занавесе отдельными трепещущими огнями, и целыми крестами, кустами и квадратами. Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в черную мрачную высь полночный крест Владимира. Издали казалось, что поперечная перекладина исчезла – слилась с вертикалью, и от этого крест превратился в угрожающий острый меч.

Но он не страшен. Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Звезды будут также неизменны, также трепетны и прекрасны. Нет ни одного человека на земле, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим мира, не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?

Конец.

КОММЕНТАРИИ

АВТОБИОГРАФИЯ

Автобиография написана Булгаковым в октябре 1924 г.

Печатается по: Н и к и т и н а Е. Ф. Русская литература от символизма до наших дней. М., 1926.

С. Как-то ночью, в 1919 году ‹…› отнес рассказ в редакцию газеты. Там его напечатали. – Видимо, подразумевается статья «Грядущие перспективы.

С. Жил в далекой провинции и поставил на местной сцене три пьесы. – В 1920–1921 гг. во Владикавказском театре были поставлены написанные Булгаковым пьесы «Самооборона», «Братья Турбины», «Сыновья муллы».

С. …служил репортером и фельетонистом в газетах… – В 1922–1926 гг. Булгаков публиковал репортажи, очерки и фельетоны в газетах. «Рабочий» («Рабочая газета»), «Гудок», «Бакинский рабочий», «Красная газета», «Заря Востока» (Тифлис).

С. В берлинской газете «Накануне» в течение двух лет писал большие сатирические и юмористические фельетоны. – В «Накануне» Булгаков печатался в 1922–1924 гг.

БЕЛАЯ ГВАРДИЯ

Центральной темой творчества Булгакова первой половины 1920-х гг. стала история испытаний, пережитых интеллигентной семьей в условиях гражданской войны. Косвенное подтверждение тому, что работа над романом, который впоследствии получит заглавие «Белая гвардия», началась не позже 1920 г., содержится в романе «Столовая гора» (опубликован в 1925 г. под названием «Девушка с гор»), написанном приятелем Булгакова Юрием Слезкиным (1885–1947). Действие этого произведения происходит в 1920 г. во Владикавказе, а главный герой с «турбинским» именем Алексей Васильевич – «журналист, кой-что маракующий в медицине» – пишет роман «Дезертир». Прототипом этого персонажа послужил Булгаков. Трудно с уверенностью сказать, отразился ли здесь действительный факт владикавказского периода булгаковской биографии или же Слезкин перенес в обстановку 1920 г. реалии уже московской жизни Булгакова 1921–1922 гг. Но как бы то ни было, еще до переезда в Москву будущий автор «Белой гвардии» действительно работал над неким крупным прозаическим произведением – например, в письме двоюродному брату Константину Булгакову 1 февраля 1921 г. сообщал: «Пишу роман, единственная за все это время продуманная вещь»; в письме к матери 16 февраля Булгаков тоже упоминает о работе над романом.

К тому же 26 апреля 1921 г. он присылает родным в Киев «три обрывочка из рассказа с подзаголовком “Дань восхищения”» – вырезки из текста, опубликованного в феврале 1920 г. (еще при белых) в какой-то северокавказской газете. Один из персонажей рассказа поет юнкерскую песню «Съемки», а кроме того, речь идет об октябрьских боях 1917 г. в Киеве. На сегодняшний день это наиболее ранние дошедшие до нас наброски будущего романа.

Бесспорно и то, что именно во Владикавказе у писателя возник образ семьи Турбиных: Булгаков пишет четырехактную пьесу «Братья Турбины», которая была поставлена во владикавказском театре (премьера состоялась 21 октября 1920 г.) – программу спектакля автор тоже прислал в Киев. Текст пьесы не сохранился, но судя по воспоминаниям, она не имела почти ничего общего ни с романом «Белая гвардия», ни с драмой «Дни Турбиных». Хотя постановка имела успех, Булгаков не был удовлетворен своим произведением и намеревался радикально его переработать – так, 2 июня 1921 г. писал сестре Надежде: «“Турбиных” переделываю в большую драму» (по-видимому, работа не была доведена до конца).

В сентябре 1921 г. Булгаков приезжает в Москву. Интересно, что всего через несколько дней он в одном из писем сообщает о том, что намерен сделать инсценировку «Войны и мира». Замысел остался нереализованным (к инсценировке эпопеи писатель вернется лишь в 1931 г.), но можно предположить, что влияние Л. Толстого было велико уже на раннем этапе работы над романом, в 1920–1921 гг.; не менее важным останется оно и в дальнейшем. Через несколько лет, 28 марта 1930 г., Булгаков в письме «Правительству СССР» скажет, что одной из важнейших черт романа «Белая гвардия» и пьесы «Дни Турбиных» является «изображение интеллигентско-дворянской семьи, волею непреложной исторической судьбы брошенной в годы гражданской войны в лагерь белой гвардии, в традициях “Войны и мира”».

Новый этап работы начнется уже в 1922 г. (одним из важных для Булгакова стимулов стала смерть матери, ознаменовавшая окончание «киевской» эпохи в его биографии). Появляются рассказы, тематически и текстуально связанные с романом: «Необыкновенные приключения доктора» и «Красная корона (Historia morbi)». Кроме того, в конце 1922 г. увидел свет отрывок «В ночь на 3-е число» с подзаголовком «Из романа “Алый мах”» – фактически финальный фрагмент «Белой гвардии». В марте 1923 г. в журнале «Россия» говорилось: «Булгаков заканчивает роман “Белая гвардия”, охватывающий эпоху борьбы с белыми на юге», – видимо, в то время в нем присутствовали и кавказские эпизоды (ср., например, рассказ «Красная корона»).

31 августа 1923 г. Булгаков сообщает писателю Ю. Слезкину: «Роман я кончил, но он еще не переписан, лежит грудой, над которой я много думаю. Кое-что исправляю». Весной 1924 г. газета «Накануне» информирует, что Булгаков «закончил первую часть трилогии “Белая гвардия” – роман “Полночный крест”». Машинистка И. Раабен, которая до весны 1924 г. печатала булгаковские произведения, утверждала, что роман перепечатывался от начала до конца не менее четырех раз: «Работа была очень большая… В первой редакции Алексей погибал в гимназии. Погибал и Николка – не помню, в первой или во второй редакции. Алексей был военным, а не врачом, а потом все это исчезло».

В конце 1923 – середине 1924 г. Булгаков публикует в газетах и журналах несколько рассказов и отрывков, связанных с завершенным (хотя бы вчерне) романом («Петлюра идет на парад», «Вечерок у Василисы», «Конец Петлюры»). 9 марта 1924 г. в газете «Накануне» появилась небольшая рецензия Слезкина – первый печатный отклик на еще не опубликованную книгу: «Роман “Белая гвардия” является первой частью трилогии и прочитан был автором в течение четырех вечеров в литературном кружке “Зеленая лампа”. ‹…› Вещь эта признана всеми слушателями исключительной по широте замысла, четкости, яркости выполнения, динамичности построения, уверенной лепке героев. ‹…› Мелкие недочеты, отмеченные некоторыми, бледнеют перед несомненными достоинствами этого романа, являющегося первой попыткой создания великой эпопеи современности».

В апреле 1924 г. автор заключил договор на печатание романа с редактором журнала «Россия» И. Лежневым. В четвертом и пятом номерах «России» за 1925 г. было напечатано 13 глав (примерно 60 % текста). Однако шестой номер так и не вышел (летом 1925 г. издатель «России» Каганский покинул СССР, в 1926 г. был выслан за границу и Лежнев). Однако неопубликованный роман не остался незамеченным. Так, М. Волошин 25 марта 1925 г. писал редактору альманаха «Недра» Н. Ангарскому: «…Эта вещь представилась мне очень крупной и оригинальной; как дебют начинающего писателя ее можно сравнить только с дебютами Достоевского и Толстого». Через Ангарского Волошин передал Булгакову приглашение приехать в Коктебель, и летом 1925 г. Булгаков с женой провели три недели в гостях в доме Волошина. При прощании Волошин подарил Булгакову сборник своих стихов «Иверни» с наказом: «Дорогой Михаил Афанасьевич, доведите до конца трилогию “Белой гвардии”», – а на одной из подаренных акварелей написал: «Дорогому Михаилу Афанасьевичу, первому, кто запечатлел душу русской усобицы, с любовью».

С начала 1925 г. началась работа Булгакова над пьесой по мотивам «Белой гвардии» и под тем же названием; в конце концов она получит заглавие «Дни Турбиных». Премьера спектакля состоялась во МХАТе 5 октября 1926 г. Что касается попыток Булгакова издать роман в СССР отдельной книгой, они ни к чему не привели. Вместе с тем в 1927 г. в Риге появилось «пиратское» издание, в котором заключительные главы романа, не вышедшие в журнале «Россия», были кем-то дописаны по последнему действию «Дней Турбиных».

В этот же период начинаются контакты Булгакова с парижским издательством «Concorde», намеревавшимся выпустить роман в авторской редакции. Это издание было осуществлено, причем финал «Белой гвардии» подвергся изменению. Печатая ее в журнале «Россия», автор предполагал, что окончил лишь первую часть трилогии, – теперь же перед ним встала задача превратить книгу «с продолжением» в завершенное произведение. Для этого Булгаков воспользовался не только текстом собственно романа, но и некоторыми мотивами своих рассказов и отрывков, опубликованных в 1922–1924 гг. Две заключительных главы «журнальной» редакции 1925 г. были переработаны и превратились в одну.

В 1927 и 1929 гг. в издательстве «Concorde» роман был издан двумя книгами; вторая из них (под заголовком «Конец белой гвардии») вышла в 1929 г. и в Риге – после истории с изданием 1927 г. ее появление здесь имело значение как акт восстановления авторской воли.

Не завершенный публикацией роман остался в СССР практически незамеченным и почти не вызвал откликов – особенно на фоне бури, вскоре разразившейся вокруг «Дней Турбиных». Вполне характерным представляется суждение критика М. Майзеля (недаром он послужил одним из прототипов барона Майгеля в «Мастере и Маргарите»), писавшего про «Белую гвардию» через несколько лет после ее неудавшегося явления: «Это была удивительная попытка оправдать белое движение путем введения в роман субъективно честных белогвардейцев ‹…› Из “Белой гвардии” можно сделать тот единственный вывод, что монархическое движение было обречено на гибель благодаря измене вождей. Самая же белая идея рисуется Булгаковым как идея высокого пафоса. / Апология чистой белогвардейщины – таков внутренний смысл романа Булгакова» (М а й з е л ь М. Новобуржуазное течение в советской литературе. Л., 1929. С. 45–46).

Что касается парижского издания романа, оно вышло уже в ту пору, когда передача произведений за границу стала считаться предосудительным для советского автора поступком. Таким образом, рецензии на полный текст «Белой гвардии» могли появиться лишь в зарубежных изданиях – отношение эмигрантской критики к книге Булгакова было в основном позитивным (см.: Я н г и р о в Р. Русская эмиграция о романе «Белая гвардия»: 1920-1930-е гг. // Михаил Булгаков на исходе XX века. СПб., 1999.).

На родине автора роман впервые был полностью опубликован лишь в 1966 г. По словам Е. Булгаковой, вдовы писателя, сам он настаивал на том, чтобы печатать «Белую гвардию» по «парижской» редакции; однако для исправления ряда ошибок, имевшихся в том издании, потребовалось обращение и к публикации в журнале «Россия».

Текст романа печатается по: Б у л г а к о в М. А. Собр. соч.: В 5 т. М., 1991. Т. 1.

При составлении комментариев был использован ряд мемуарных изданий и специальных работ (в большинстве случаев они цитируются без ссылок):

Б у р м и с т р е н к о С., Р о г о з о в с к а я Т. Сорок семь дней из жизни Города: Хроника конца 1918 – начала 1919 года // Collegium (Киев). 1995. № 1–2.

Весь Булгаков в воспоминаниях и фотографиях. Киев, 2006.

Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 1998.

Г у л ь Р. Киевская эпопея (ноябрь-декабрь 1918 г.) // Архив русской революции, издаваемый И. В. Гессеном. Берлин, 1921. Т. 2.

З е м с к а я Е. А. Михаил Булгаков и его родные: Семейный портрет. М., 2004.

Из семейной хроники Михаила Булгакова [32]32
  Воспоминания Т. Кисельгоф


[Закрыть] // Паршин Л. Чертовщина в Американском посольстве в Москве, или 13 загадок Михаила Булгакова. М., 1991.

К и с е л ь г о ф Т. Годы молодости // Литературная газета. 1991. № 20. 13 мая.

Л а к ш и н В. Я. Мир Михаила Булгакова // Булгаков М. А. Собр. соч.: В 5 т. М., 1989. Т. 1.

Л а к ш и н В. Я. О прозе Михаила Булгакова и о нем самом // Булгаков М. Избранная проза. М., 1966.

Л е с с к и с Г. А. Триптих М. Булгакова о русской революции: «Белая гвардия», «Записки покойника», «Мастер и Маргарита». Комментарии. М., 1999.

Л у р ь е Я. С. «Белая гвардия» // Булгаков М. А. Собр. соч.: В 5 т. М., 1989. Т. 1.

Л у р ь е Я. С., Р о г и н с к и й А. В. «Белая гвардия» // Булгаков М. А. Собр. соч.: В 5 т. М., 1989. Т. 1.

М я г к о в Б. Родословия Михаила Булгакова. М., 2003.

П е т р о в с к и й М. Мастер и Город: Киевские контексты Михаила Булгакова. Киев, 2001.

Р о г о з о в с к а я Т. А. В поисках компаса: Из «Дома Турбиных» к «Белой гвардии» // Булгаковский сб. Таллинн, 2001. Вып. 4.

Страницы молодости: из воспоминаний Т. Н. Кисельгоф // Булгаков М. Записки юного врача. Киев, 1995.

Т и н ч е н к о Я. Белая гвардия Михаила Булгакова. Киев; Львов, 1997.

Ч у д а к о в а М. О. Жизнеописание Михаила Булгакова. 2-е изд. М., 1988.

Ш к л о в с к и й В. Сентиментальное путешествие. М., 1990.

Я н о в с к а я Л. Творческий путь Михаила Булгакова. М., 1983.

Я б л о к о в Е. А. Роман Михаила Булгакова «Белая гвардия». М., 1997.

M i l n e L. Mikhail Bulgakov: A Critical Biography. Cambrige, 1990.

С. Белая гвардия – В ходе работы над романом заглавие несколько раз менялось – из разных источников известны варианты «Белый крест», «Алый мах», «Желтый прапор», «Полночный крест».

Название «Белая гвардия» было взято студенческими боевыми дружинами в Москве, который 27 октября 1917 г. вместе с юнкерскими и кадетскими отрядами выступили на защиту власти Временного правительства.

«Цветовые» обозначения вооруженных отрядов разных политических лагерей в России появились еще в 1905 г. (красная гвардия, черная сотня); «белой гвардией» в то время иногда называли боевую дружину Союза русского народа в Одессе. Однако аналогичное название, возникшее в 1917 г., никак с этим не связано – в данном случае белый цвет воспринимался прежде всего как цвет монархии (традиция, восходящая к французской истории: лилия – символ королевского дома Бурбонов). К тому же в романе Булгакова важны сакральные, «небесные» ассоциации: белая гвардия призвана сыграть роль святого войска, дать отпор адским силам (в этом сказывается и ирония автора).

Словосочетание «белая гвардия» вызывает ассоциации, в частности, со стихотворным триптихом М. Цветаевой «Дон» (1918) из цикла «Лебединый стан»:

 
Белая гвардия, путь твой высок:
Черному дулу – грудь и висок.
Божье да белое твое дело:
Белое тело твое – в песок.
Не лебедей это в небе стая:
Белогвардейская рать святая
Белым видением тает, тает…
 

(Ц в е т а е в а М. Собрание стихотворений, поэм и драматических произведений: В 3 т. М., 1990. Т. 1. С. 374)

Посвящается Любови Евгеньевне Белозерской. – Л. Е. Белозерская (1895–1987) – жена Булгакова в 1924–1932 гг. Первая жена писателя Татьяна (впоследствии носила фамилию Кисельгоф) вспоминала о ее жизни после развода с Булгаковым (они разошлись в 1924 г., и вскоре писатель женился на Любови Белозерской): «Булгаков присылал мне деньги или сам приносил. Он довольно часто заходил. Однажды принес “Белую гвардию”, когда напечатали. И вдруг я вижу – там посвящение Белозерской. Так я ему бросила эту книгу обратно. Столько ночей я с ним сидела, кормила, ухаживала… он сестрам говорил, что мне посвятит… Он же когда писал, то даже знаком с ней не был».

Кстати, в 1918–1919 гг. Белозерская тоже находилась в Киеве. В начале 1980-х гг. она вспоминала, что обстановка в городе периода гражданской войны отразилась в булгаковском романе в существенно смягченном виде: «Там ведь было что-то ужасное! Тогда я ничего не боялась – а теперь я вспоминаю то, что видела, – мне даже иногда это снится – вспоминаю, и меня охватывает страх!»

В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. – Цитата из гл. 2 «Капитанской дочки» (1833) А. Пушкина (П у ш к и н А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М., 1995. Т. 8. Кн. 1. С. 287). Этот эпиграф вводит в роман образ «потопа» – вышедшего из берегов «моря житейского». В начале 1920-х годов В. Ходасевич писал о Пушкине: «С дурной погодой, с бурею, с ураганом сравнивает он все, что лежит вне поля воздействия отдельной личности. Злое правительство, народный мятеж, война, государственная необходимость, насилие массы над личностью, все, что сковывает индивидуальную свободу, все, что за стенами дома, – все это – дурная погода. Она – судьба» (Х о д а с е в и ч В. Поэтическое хозяйство Пушкина. Л., 1924. С. 59).

И судимы были мертвые по написанному в Книгах сообразно с делами своими… – Цитата из Апокалипсиса (Откр 20: 12).

С. 179. Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. – В. Лакшин отмечает перекличку с начальными строками романа Г. Сенкевича «Огнем и мечом»: «Год 1647 был год особенный, ибо многоразличные знамения в небесах и на земле грозили неведомыми напастями и небывалыми событиями. ‹…› Летом случилось великое затмение солнца, а вскоре и комета запылала в небесах» (С е н к е в и ч Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1982. Т. 2. С. 7).

С. …звезда пастушеская – вечерняя Венера… – Эпитет «пастушеская» заставляет вспомнить, что Венера унаследовала от греческой Афродиты функции богини плодородия, вечной весны и жизни, а потому может быть представлена как покровительница крестьян; такая трактовка имеет проекцию на политическую ситуацию в романе, поскольку Городу противостоит именно крестьянская Украина. Как отмечает М. Чудакова, в «Белой гвардии» актуализируется образ звезды скорее утренней, чем вечерней: «…Предрассветное появление Венеры на небосклоне было знаком для пастухов, чтобы выпускать овец из овчарни на пастбище» (Ч у д а к о в а М. О. Антихристианская мифология советского времени: Появление и закрепление в государственном и общественном быту красной пятиконечной звезды как символа нового мира. Випперовские чтения – 1995: Библия в культуре и искусстве. М., 1996. Вып. 28. С. 355). Венера может быть воспринята и как путеводная (пастух = пастырь) звезда – начало романа вызывает в памяти евангельский мотив поклонения пастухов (Лк 2: 8-20).