Текст книги "Походы Александра Македонского"

В свете всего вышеизложенного предприятие Демосфена выглядит довольно сомнительной авантюрой, с предсказуемым исходом. То был скорее шаг отчаяния, продиктованный безысходностью. Понимали ли это фиванские и афинские гоплиты? Скорее всего, да. Поэтому мужество тех, кто пришёл на равнину к Херонее, сомнений не вызывает, эллины видели македонскую силу, с которой вот-вот вступят в бой, и тем не менее не дрогнули. Если боги помогут, то они остановят вражеское вторжение и не допустят, чтобы ноги завоевателей топтали священную землю Эллады. В битве всякое бывает, да и Филипп не бессмертен, точный удар копья или метко пущенная стрела – и Греция спасена!

Но пока это были всего лишь надежды. Противники строили войска в боевые порядки, и до начала битвы, которая решит судьбу Греции, оставалось совсем немного времени.

* * *

Свою армию Филипп выстроил по обычной схеме: фаланга в центре, кавалерия на флангах. Базилевс лично возглавил правое крыло, где по традиции всегда находится полководец, а сыну доверил командование левым флангом. Рядом с наследником находились опытные военачальники, которые могли в сложной ситуации подсказать правильное решение и уберечь от необдуманных действий, но тем не менее командовал Александр, а остальные подчинялись.

Готовились к битве и союзники. Напротив Филиппа встала афинская фаланга, афиняне горели желанием вступить в бой с заклятым врагом и поставить зарвавшихся македонцев на место. Александру предстояло сразиться с фиванцами, воинами опытными и умелыми. Фиванские гоплиты стояли тесным строем, плечом к плечу, а на правом фланге их боевого построения, на самом почётном и опасном месте, встал «Священный отряд», краса и гордость древних Фив.

Фиванский «Священный отряд» – это элита элит, свирепые и бесстрашные бойцы, лучшие не только в своём родном городе, но и во всей Элладе. Некоторые сведения об этом воинском подразделении сообщает Плутарх: «Священный отряд, как рассказывают, впервые был создан Горгидом: в него входили триста отборных мужей, получавших от города все необходимое для их обучения и содержания и стоявших лагерем в Кадмее; по этой причине они носили имя „городского отряда“, так как в ту пору крепость обычно называли „городом“. Некоторые утверждают, что отряд был составлен из любовников и возлюбленных… Вполне возможно, что отряд получил наименование „священного“ по той же причине, по какой Платон зовет любовника „боговдохновенным другом“»[14]14
  Плутарх. Пелопид, 18.


[Закрыть]. Трудно сказать, насколько правдива информация о том, что бойцы этого отряда были приверженцами нетрадиционной сексуальной ориентации. Даже такой автор, как Плутарх, который, по сути, историком не является и всегда с удовольствием пересказывает различные байки и сплетни, говорит об этом сугубо осторожно: «некоторые утверждают» и «вполне возможно». Что само по себе уже свидетельствует о многом. Поэтому делать на столь шатком основании какие-либо «открытия» и утверждать, что они являются истиной в последней инстанции, возможным не представляется. Тот же Плутарх приводит слова македонского о бойцах «Священного отряда»: «… когда же после битвы Филипп, осматривая трупы, оказался на том месте, где в полном вооружении, грудью встретив удары македонских копий, лежали все триста мужей и на его вопрос ему ответили, что это отряд любовников и возлюбленных, он заплакал и промолвил: „Да погибнут злою смертью подозревающие их в том, что они были виновниками или соучастниками чего бы то ни было позорного“»[15]15
  Плутарх. Пелопид. 18.


[Закрыть].

«Священный отряд» под командованием своего легендарного командира Пелопида в битве при Левктрах прорубил строй доселе непобедимой спартанской фаланги, и его бойцы убили в рукопашной схватке царя Спарты Клеомброта. Что и принесло фиванцам победу над врагом. «Священный отряд» ни разу не потерпел поражение в бою: «Существует рассказ, что вплоть до битвы при Херонее он оставался непобедимым»[16]16
  Там же.


[Закрыть]. «Ни шагу назад!» – такой мог бы быть девиз у трех сотен отборных воинов из Фив, для которых война и подготовка к ней были смыслом всей жизни.

Вот какой страшный противник противостоял молодому македонскому царевичу на поле боя. Возникает закономерный вопрос, а не логичнее было бы Филиппу самому встать против фиванцев, ведь по своим боевым качествам они значительно превосходили афинян. Зачем ему было рисковать сыном, для которого эта битва была первым большим сражением? Однако не просто так оказался Александр против лучших бойцов Эллады. Тот маневр, который задумал совершить на своем фланге базилевс, мог выполнить только он и никто другой, царевич был ещё молод и неопытен для таких дел.

Что же касается Александра, то судьба в лице отца дала ему прекрасный шанс заявить о себе. На равнине у города Херонея сыну Филиппа предстояло либо победить и заслужить у македонцев почет и уважение, либо погибнуть, потому что он наверняка предпочёл бы смерть бесславию.

Доблесть, сопротивляющаяся злу,

называется храбростью.

Цицерон

Современная деревня Херонея расположена в 10 км к северу от городка Ливадия и от былого величия в ней осталось очень немного. Сохранился лишь античный театр довольно странной прямоугольной формы, да жалкие остатки башен и стен древнего акрополя Херонеи. В этом местечке проживал один из самых известных писателей Античности Плутарх, автор знаменитой биографии Александра. Равнина, где произошла битва, находится справа от дороги, если ехать со стороны Фив, а на самом въезде в деревню сохранился обелиск, имеющий непосредственное отношение к событиям, произошедшим здесь в начале августа 338 года до н. э. Это огромный мраморный лев, поставленный на месте гибели фиванского «Священного отряда». О нем упоминает в своей «Географии» историк и географ Страбон: «Здесь показывают также памятник павшим в битве, воздвигнутый за общественный счет» (IX,II,37). Описание памятника оставил и Павсаний: «Когда подходишь к городу, то тут встречается братская могила фиванцев, погибших в битве с Филиппом. На этой могиле нет никакой надписи, но над ней поставлено изображение льва; это символ мужества этих людей; а надписи, думаю, нет потому, что судьба, посланная им божеством, не соответствовала их решимости» (IX,XL,5).

Когда на месте памятника проводили раскопки, то нашли останки 254 воинов «Священного отряда», павших в битве с армией Филиппа II. Внутри каменного исполина были замурованы остатки щитов и копий фиванских героев. Лев грозно смотрит на далекий могильный холм на берегу реки Кифисос, где захоронены погибшие в битве македонцы, и охраняет вечный покой последних защитников Эллады.

* * *

Планируя битву с греками, Филипп исходил из того, что первый натиск врага будет и самым страшным. Он не сомневался в том, что его ветераны выдержат неприятельскую атаку, но переживал за сына, который останется один на один с грозной фиванской фалангой. Сражение царь не начинал, изначально отдавая инициативу эллинам, надеясь, что выдвинувшись вперёд, противник смешает свои боевые порядки. Желая спровоцировать афинян на атаку, Филипп дал команду отступать, и правый фланг македонской армии начал медленно пятится назад. Сариссофоры отходили не спеша, сомкнутым строем, стараясь не расстроить ряды и не разорвать фронт. Это был очень сложный маневр, выполнить который могла только дисциплинированная и хорошо обученная армия.

Базилевс не ошибся в своих предположениях, афинские стратеги заглотили наживку. Строй афинян пришёл в движение, заколебался и двинулся вперёд. Чем ближе афинские гоплиты подходили к македонской линии, тем сильнее ускоряли шаг, а когда приблизились на расстояние броска копья, издали боевой клич и перешли на бег. Над македонским строем пропела труба, и фаланга остановилась: сариссофоры теснее сомкнули ряды, лес пик опустился навстречу врагу. Афинская фаланга врезалась в македонский строй и битва при Херонее началась. Но пока она проходила под диктовку Филиппа. Грамотное и аккуратное отступление македонцев достигло своей цели, царская армия сохранила единую линию фронта, а афиняне, вырвавшись вперёд, свою линию разорвали. Между афинской и фиванской фалангами образовалась брешь. Это заметил Александр. Царевич дал сигнал к наступлению, и македонское левое крыло пошло вперёд. Александр решил лично возглавить атаку и устремился в бой, ведя за собой ударный клин тяжелой кавалерии.

Навстречу македонской коннице двинулся «Священный отряд». Закрывшись большими щитами, фиванцы шли плотными рядами, их тяжёлые копья были нацелены в грудь вражеским лошадям. Элитные воины, не дрогнув, приняли на щиты и копья царских всадников, раненые и убитые кони падали перед их строем на землю. Македонцы один за другим перелетали через головы своих лошадей и катились под ноги вражеским гоплитам. Сбитых на землю наездников фиванцы пронзали копьями, рубили кривыми кописами, били краями окованных железом щитов. Стремительная кавалерийская атака не привела к прорыву боевых порядков «Священного отряда», командиру фиванцев Феагену удалось сплотить ряды, и битва перешла врукопашную. Здесь Александру действительно пришлось проявить всё своё мужество. Дрогни сын Филиппа хоть на миг, и македонская атака моментально бы захлебнулась, а всадники просто развернули коней и умчались назад. Но царевич отбросил в сторону сломанное копьё, рванул из ножен махайру и врубился во вражеский строй. Следом в фиванские ряды вломились его телохранители, за которыми шёл остальной конный клин. Своей плотной массой тяжелая македонская конница в буквальном смысле слова продавливала ряды «Священного отряда». В это время со страшным грохотом столкнулись фиванская и македонская фаланги, и рукопашная схватка закипела по всему фронту.

Александр наращивал мощь конной атаки, македонский клин упорно прорывался сквозь вражеские ряды, стремясь выйти во фланг и тыл фиванской фаланге. Но «Священный отряд» стоял насмерть! Его бойцы копьями сбрасывали македонских всадников на землю, страшными ударами кописов рубили и подсекали ноги лошадям. Искалеченные кони валились в пыль, увлекая за собой лихих наездников. Принимая на большие щиты удары македонских пик и мечей, оставшиеся в живых фиванцы сдерживали бешеный натиск царской конницы. Умирали, но не покидали своей позиции. Сейчас они сражались не за Фивы и даже не за Афины, они сражались и погибали за всю Элладу, последние герои свободной Греции. Их командир Феаген был убит, но никто из воинов не побежал, сдвигая изрубленные щиты, фиванцы вновь смыкали разорванные ряды и продолжали неравный бой. И лишь когда последний боец «Священного отряда» рухнул на истоптанную копытами и залитую кровью землю, македонская конная лавина обошла фалангу фиванских гоплитов и ринулась с фланга и тыла на их ряды. Тяжёлая пехота базилевса вклинилась в брешь между афинской и фиванской фалангами, и единый строй армии союзников был прорван. Фиванские воины рубились отчаянно, однако атакованные со всех сторон врагами дрогнули и начали отступать. В конце концов, уступив бешеному напору неприятеля, фиванцы обратились в бегство.

Видя полный успех на левом фланге, Филипп дал приказ идти в атаку своим войскам, и македонские ветераны железной стеной двинулись на врага, поражая афинян сариссами. Насколько стремительным было афинское наступление, настолько же стремительным оказалось и бегство. Бросая оружие и снаряжение, эллины побежали, преследуемые торжествующими победителями. Разгром был полный, афинян было убито более 1000 человек и 2000 взято в плен. По поводу потерь фиванцев Диодор Сицилийский лишь ограничился замечанием о том, что многие из них пали на поле боя и немалое количество угодило в плен. Точных цифр, как видим, нет.

* * *

С побеждёнными врагами Филипп обошёлся по-разному. Афинян, которые на протяжении многих лет являлись его злейшими врагами и постоянно мешали осуществлению планов базилевса, он просто взял и отпустил по домам без выкупа. Мало того, он предложил им собрать тела павших соотечественников и отвезти в Афины, чтобы их могли похоронить на родине. И дело здесь не в том, что царь испытывал к своим врагам жалость, скорее всего он просто восхищался Афинами, считая его самым славным городом в Элладе и украшением Ойкумены. Демонстрируя к афинянам своё дружелюбие, он отправил в Афины для заключения мира сына Александра и полководца Антипатра.

Зато с фиванцами царь обошёлся жестоко. Он вполне резонно посчитал, что они оскорбили его лично, презрев дружбу базилевса и хорошие отношения с царским домом Македонии, когда наслушались Демосфена и без всякого повода схватились за оружие. Для начала Филипп взял с граждан Фив выкуп не только за попавших в плен соотечественников, но и за тела павших на поле боя сограждан. После этого репрессии обрушились на правящую элиту Фив, где одним по приказу базилевса рубили головы, а других отправляли в изгнание. У казненных и изгнанников имущество было конфисковано. В дальнейшем, когда было проведено расследование и картина событий прояснилась, Филипп посчитал, что некоторых фиванцев изгнали несправедливо, и распорядился вернуть их на родину.

Закончив дела в Фивах, базилевс занялся наведением порядка в Греции. Для начала он велел эллинам именовать себя не царём, а гегемоном, и вообще действовал по отношению к Элладе крайне осторожно. На людях Филипп вёл себя скромно, победой при Херонее не хвастался, а ряду городов даже предоставил некоторые привилегии. Он выбрал очень правильную линию поведения и хотел, чтобы греки поскорее забыли о том, что Македония их враг. В сложившейся ситуации царь показывает себя их верным союзником, и выдвигает идею, которая, по его мнению, могла бы сплотить вокруг него эллинов. Предложил же Филипп войну против державы Ахеменидов. Причём хитрец обставил дело так, что данная война будет для греков «Войной возмездия», местью за нашествие Ксеркса на Элладу, за сожжённые Афины и оскверненные храмы. А что могло быть привлекательнее для страны, которая только что потерпела поражение в войне, как не победоносная война! Чтобы в союзе с победителем сполна рассчитаться с другим врагом. Причем с врагом извечным и постоянным, войны с которым происходили с завидной регулярностью. Недаром Страбон отметил, что «Персы стали у греков самыми знаменитыми из варваров, так как из прочих варварских народов, владевших Азией, ни один не властвовал над греками» (XV,III,23).

На общегреческом съезде в Коринфе Филипп говорил с посланцами эллинских городов о походе на восток и получил то, что хотел, поскольку его выбрали командующим вооружёнными силами Греции в войне с Персией. Все эллинские государства, кроме спартанцев решили принять участие в «Войне возмездия», и война с державой Ахеменидов стала лишь вопросом времени.

К этому моменту Филипп, величайший политический деятель своего времени и крупнейший полководец эпохи, стал личностью поистине легендарной. Диодор Сицилийский в очередной раз обратил внимание на то, что македонский царь для достижения своих целей с успехом использует как дипломатию, так и оружие. Что же касается Александра, то он получил то, к чему стремился: общегреческую славу как победитель фиванцев, любовь армии за мужество в бою и уважение отца. Царевичу даже удалось побывать в Афинах и увидеть знаменитый город, о котором столько рассказывал ему Аристотель.

Итог многолетней борьбы Филиппа II с эллинами подвел Юстин. По мнению историка, в том, что произошло, больше всех были виноваты сами греки и никто другой: «Вследствие всего этого и случилось так, что по вине такой распущенности греков возвысился из ничтожества презренный, никому неведомый народ – македоняне, а Филипп, который три года содержался в Фивах как заложник, воспитавшийся на примерах доблестей Эпаминонда и Пелопида, наложил на всю Грецию и Азию как ярмо рабства господство Македонии». С таким выводом невозможно не согласиться, поскольку он отражает реальное положение дел после битвы при Херонее. Своими раздорами и распрями эллины погубили свободу Греции.

* * *

В XIX веке был найден лев, установленный над могилой «Священного отряда» у Херонеи. По приказу султана его должны были вывести в Стамбул. Но турки не успели это сделать, поскольку в Греции вспыхнула война за независимость, и администрации султана стало не до культурных ценностей. Опасность подкралась к памятнику с другой стороны, когда по приказу командира одного из повстанческих отрядов его разбили на куски, думая, что внутри спрятаны сокровища. Сокровищ, естественно, не нашли, а льва чуть не сгубили, лишь в 1902 году он был восстановлен греческими археологами. Так и стоит каменный лев на своём историческом месте, напоминая о подвиге воинов, павших за свободу и независимость Эллады.

Владей своими страстями

или они овладеют тобою.

Эпиктет

Греческий историк Полибий пишет о том, что на саркофаге Филиппа II была выбита такая надпись: «Он ценил радости жизни». Действительно, что-что, а радоваться жизни македонский царь умел, причём радовался так, что слава об этом дошла до наших дней. Вся Эллада знала о том, как после победы при Херонее пьяный Филипп, как сатир, скакал среди убитых афинян, распевая во всю глотку первые слова законопроекта Демосфена: «Демосфен, сын Демосфена, предложил афинянам…»![17]17
  Плутарх. Демосфен, 20.


[Закрыть] Сказать, что базилевс любил погулять, значит, ничего не сказать. Проводя большую часть жизни в боях и походах, постоянно балансируя на грани жизни и смерти, Филипп, страшно изматывал себя. Поэтому нет ничего удивительного, что царю требовалась разрядка. Беда была в том, что базилевс не знал чувства меры, не мог вовремя остановиться и выражение «праздник каждый день» иногда весьма точно характеризовало положение дел при царском дворе. Но вряд ли попойки базилевса были столь ужасны, как о них рассказывают некоторые античные авторы. Если всё время пить, то когда же управлять государством?

Особенно усердствовал в описании царских оргий греческий историк Феопомп, современник Филиппа и Александра, побывавший при македонском дворе и впоследствии написавший «Историю Филиппа». Но уже Полибий подверг труд Феопомпа жесточайшей критике. В приведенном ниже отрывке присутствуют как фрагмент из «Истории» Феопомпа, так и критика Полибия: «…наибольшего порицания достоин Феопомп. Так, в начале своей истории Филиппа он говорит, что сильнейшим побуждением к составлению труда служило для него то, что никогда еще Европа не производила на свет такого человека, каков Филипп, сын Аминта, а вслед за сим и во введении, и во всей истории изображает его человеком необузданнейшим в отношениях к женщинам до такой даже степени, что и собственный дом свой он пошатнул излишествами в любострастии, насколько это от него зависело, выставляет его человеком беззаконнейшим и коварнейшим в обращении с друзьями и союзниками, поработителем множества городов, кои он захватывал обманом или насилием, человеком преданным неумеренному пьянству, так, что даже днем он не раз показывался среди друзей в пьяном виде. Если кто прочитает начало сорок девятой книги Феопомпа, безрассудство историка приведет его в изумление, ибо, не говоря уже о прочем, мы находим у него даже такие выражения: „Если обретался где-либо среди эллинов или варваров, – говорит он, – мы сочли нужным привести его собственные слова, – какой развратник или наглец, все они собирались в Македонию к Филиппу и там получали звание друзей царя. Да и вообще Филипп знать не хотел людей благонравных и бережливых, напротив, ценил и отличал расточительных или проводящих жизнь в пьянстве и игре. Он не только давал им средства для порочной жизни, но возбуждал их к соревнованию во всевозможных мерзостях и беспутствах. Каких только пороков или преступлений не было на этих людях? Зато они были далеки от всего честного и благородного. Одни из них, в возмужалом возрасте, ходили всегда бритыми, с выглаженной кожей, другие, хотя и носили бороду, предавались разврату друг с другом. Они водили за собою двух-трех любодеев, а другим предлагали те же услуги, что и любодеи. Поэтому правильнее было бы считать этих друзей не товарищами, но товарками, называть их не воинами, но потаскухами. По натуре человекоубийцы, по образу жизни они были любодеи. Во избежание многословия, – продолжает Феопомп, – тем паче, что передо мною столько важных дел, скажу вообще: мне думается, что люди, именовавшиеся друзьями и товарищами Филиппа, были на самом деле такими скотами и развратниками, что с ними не могли бы сравниться ни Кентавры, обитавшие на Пелии, ни Лестригоны, жившие на Леонтинской равнине, ни вообще какая бы то ни было тварь“.

Разве можно не возмущаться такою грубостью и непристойностью в речи историка? В самом деле, Феопомп заслуживает осуждения не за то только, что высказывает мнения, противоречащие задаче собственного его повествования, но и за то также, что он оболгал царя и друзей его, а наибольше за то, что эти лживые известия облекает в срамную и непристойную форму» (Полибий, VII,11–12). Примечательно, что некоторые древнегреческие писатели, в частности Афиней, принимали откровения Феопомпа за чистую монету и практически дословно переписывали его высказывания о Филиппе.

Но была у царя ещё одна страсть, которая в отличие от пьянства приводила к куда более серьёзным последствиям, – его необычайное женолюбие и распутство. Складывается такое впечатление, что Филипп мимо себя не пропускал ни одной юбки, ухлестывая за всеми приглянувшимися ему женщинами направо и налево. В принципе и здесь не было ничего страшного, если бы не навязчивое желание царя периодически связывать себя узами Гименея с новыми избранницами. Учитывая его статус, это было весьма чревато последствиями.

Ритор и грамматик Афиней привёл солидный список жён любвеобильного македонского царя: «Филипп вступал в новый брак при каждой новой войне. „За двадцать два года своего царствования, – пишет Сатир в его жизнеописании, – он был женат на Авдате из Иллирии и имел от нее дочь Кинну, и на Филе, сестре Дерды и Махаты; чтобы породниться с фессалийцами, он завел детей от двух фессалийских жен, одна из которых, Никесиполида Ферская, родила ему Фессалонику, а другая, Филинна Ларисейская, родила ему Арридея. А молосское царство он приобрел, женившись на Олимпиаде, принесшей ему Александра и Клеопатру. Когда он покорил Фракию, к нему пришел фракийский царь Кофела с дочерью Медой и большим приданым; и он ввел ее в дом второй женой, рядом с Олимпиадой. После всех этих женщин он влюбился и женился на Клеопатре, сестре Гиппострата и племяннице Аттала, и тоже ввел ее в дом рядом с Олимпиадой, и этим расстроил и погубил свою жизнь“» (XIII,5). Впечатляющий список, не правда ли? Да и вывод Афиней делает интересный…

Итоги подобной безответственности подводит Плутарх: «… неприятности в царской семье, вызванные браками и любовными похождениями Филиппа, перешагнули за пределы женской половины его дома и стали влиять на положение дел в государстве; это порождало многочисленные жалобы и жестокие раздоры…» (9).

Подобная ситуация вряд ли могла понравиться Александру, ведь пропорционально царским свадьбам могло увеличиваться и число претендентов на трон. Недаром сохранился его упрёк, который он адресовал отцу, по поводу расплодившихся побочных детей Филиппа. Но базилевс только ухмыльнулся в ответ и ответил в своем стиле: «Это чтобы ты, видя стольких соискателей царства, был хорош и добр и был обязан властью не мне, а себе самому»[18]18
  Плутарх. Изречения царей и полководцев, Филипп, 22.


[Закрыть]. Александр совет принял к сведению, и когда пришло время брать власть в руки, он действительно был хорош – но не по-доброму.

То, что государь-отец временами уходил в запой и устраивал многодневные пирушки, едва ли сильно огорчало царевича. Герои «Илиады», с которых Александр брал пример, тоже немало времени проводили за пиршественными столами. Другое дело, что Филипп мог бы вести себя на этих мероприятиях приличнее и сдержаннее, как великий царь великой державы. Скорее всего, воспитанника Аристотеля явно коробили те грубости и пошлости, что творились в залах царского дворца во время загулов базилевса. Но статус наследника обязывал его на этих мероприятиях присутствовать. Проблема лежала в иной плоскости.

Как уже отмечалось, Александра гораздо больше тревожила отцовская любвеобильность, ведь от этого напрямую зависело число конкурентов на царскую диадему. Олимпиада, взбешенная любовными похождениями супруга, постоянно настраивала сына против Филиппа, говоря о том, что царь при желании может передать трон любому из своих детей. Такой расклад был для Александра неприемлем – он был рождён царём, воспитан, как царь, и ни кем другим себя не видел. При этом никогда не надо забывать, что когда Филипп приглашал Аристотеля, он понимал, что учёный будет воспитывать его сына как будущего базилевса, со всеми вытекающими из этого последствиями. Аристотель со своей задачей справился блестяще, и Александр изначально воспринимал себя как будущего царя, который будет править после смерти отца. И никак иначе. Поэтому ко всем разговорам о том, кто же всё-таки будет наследником, он относился очень болезненно. Отсюда и стремление к излишней самостоятельности, а как следствие – первый конфликт с Филиппом.

Пиксодар, сатрап Карии и правитель Галикарнаса, одного из крупнейших городов на Эгейском побережье Малой Азии, в преддверии предстоящего похода Филиппа на Персию решил заключить военный союз с Македонией. Чтобы обозначить всю серьёзность намерений, он решил скрепить союз браком своей старшей дочери и сына базилевса Арридея, отправив в Пеллу доверенного человека обговорить все детали. В принципе шаг Пиксодора был логичен: он прекрасно понимал, что правитель такой могущественной державы, как Македония, никогда не согласится на брак старшего сына и наследника с его дочерью. Поэтому и принял, как ему казалось, вполне разумное решение – сосватать её за другого, пусть даже и слабоумного, но тоже сына македонского базилевса. В принципе эта свадьба устраивала всех, и Пиксодора, и Филиппа. Но как оказалось, она не устраивала человека, к которому не имела вообще никакого отношения, – Александра. Даже можно сказать, что не его лично, а его окружение, и само собой Олимпиаду.

В царском дворце зашушукались по углам о том, что Филипп сознательно предпочёл глупого Арридея Александру, поскольку старший сын стал не в меру строптив и своенравен. Мать и ближайшие друзья Александра открыто говорили царевичу, что этой женитьбой и крепкими связями с роднёй из Галикарнаса базилевс хочет обеспечить право Арридея на царскую власть. Разговоры, по сути своей, глупые и не имеющие под собой ни малейшего основания. Поскольку такой великий политик и реалист, как Филипп II, никогда бы не передал трон Македонии психически нездоровому человеку. Царь прекрасно понимал, чем подобное самодурство может закончиться для страны, и никогда бы такое решение не принял.

То, что Олимпиада повела такие речи, вполне понятно, будучи обиженной на мужа из-за его многочисленных любовных связей на стороне, она не упускала ни малейшего повода настроить сына против отца. Зато поведение друзей царевича, мягко говоря, удивляет, особенно таких здравомыслящих, как Гарпал и Птолемей. Хотя не исключено, что разговоры на столь щекотливую тему они вели с подачи Олимпиады. Вполне вероятно, что в другой ситуации Александр не поддался бы на провокацию, поскольку для него лично данная женитьба не являлась блестящей партией, а правитель Галикарнаса был не настолько влиятельной персоной, чтобы влиять на решение проблемы престолонаследия в Македонии.

Вся беда была в том, что тема наследования трона была для царевича очень больной, и поэтому, не разобравшись, что к чему, Александр сгоряча натворил таких дел, о которых впоследствии пожалел. Он не придумал ничего умнее, как послать в Галикарнас актёра Фессала, чтобы тот передал Пиксодору предложение царевича: отказать незаконнорожденному и слабоумному Арридею, а взять в зятья Александра. Правитель Галикарнаса от такой удачи пришел в совершенный восторг.

То, что инициатива старшего сына базилевса пришлась по душе Пиксодару, вполне понятно, ибо одно дело дурачок, без права на трон, и совсем другое – законный наследник. Но сатрапу, наверное, и в голову не могло прийти, что Александр занялся самодеятельностью и не согласовал этот вопрос со своим отцом. Зато Филиппу самоуправство сына не понравилось и вывело из состояния душевного равновесия. Базилевс бранил наследника на чём свет стоит, называя человеком низменным, поскольку тот пожелал стать родственником правителя Галикарнаса, который был в прямой зависимости от персидского царя. Властям Коринфа, где в это время находился актёр Фессал, посланец от Александра к Пиксодору, царь написал письмо, требуя, чтобы этого горе-дипломата заковали в цепи и отправили в Македонию.

Затем дошла очередь и до друзей Александра. Все непрошенные советчики – Птолемей, Гарпал, Неарх и Эригий, были изгнаны не только из окружения царевича, но и из Македонии вообще. Мера суровая, но вынужденная, поскольку при царском дворе безнаказанно язык распускать никому не позволено. Впрочем, Плутарх сообщает, что впоследствии Александр их вернул из изгнания и «осыпал величайшими почестями». Но это может свидетельствовать только о том, что будущий завоеватель в этом вопросе так до конца и не разобрался, осыпав тех, кто его подставил, «величайшими почестями». Александр пребывал в твёрдой уверенности, что это друзья пострадали из-за него, а не он из-за них, и в дальнейшем был к ним очень снисходителен. Судьба Гарпала тому яркий пример.

Филипп же поступил гуманно и вместо того, чтобы за подстрекательство сына к неповиновению царю-отцу смахнуть интриганам головы, просто выгнал их из страны. Но явно не по доброте душевной он пошел на такой шаг, а чтобы не обострять конфликт с Александром. Дело замяли, но тут разразился новый скандал, куда более серьёзный, чем предыдущий.

* * *

Многочисленные любовные увлечения базилевса создавали проблемы не только в царском дворце, но уже и в государственном масштабе. Филипп окончательно потерял чувство меры в своем распутстве, что вызывало гнев и ярость необузданной Олимпиады. Царица постоянно жаловалась сыну на недостойное поведение отца. Но дело было не только в Филиппе, значительную часть вины за разлад в царской семье несёт и сама Миртала – Олимпиада. Однажды македонский царь явился в покои к жене исполнить свой супружеский долг, но едва переступил порог, как был шокирован открывшимся перед ним зрелищем – рядом с женой на простыне лежала громадная змея. Филиппу не было никакого дела до поклонения Дионису и культа Кабиров, поскольку его это напрямую не касалось, но он испытал страшное отвращение к тому, что увидел. К царю пришло понимание того, какие отвратительные ритуалы творятся у него дома, да ещё на супружеском ложе. Это было для него очень неприятным открытием. Реакция же на происшедшее была вполне нормальной и предсказуемой, потому что дорогу на женскую половину дворца с этого дня базилевс забыл.