Текст книги "Первопонятия. Ключи к культурному коду"

Грусть

Грусть – это пониженное, угнетенное состояние души, упадок внутренних сил, когда жизнь предстает в мрачных или серых тонах.

Грусть вызывается двумя противоположными причинами: когда мы эмоционально переживаем нехватку чего-то – или переполнены чем-то и не в состоянии больше вобрать. Грусть – стеснение души: от нехватки или избытка.

Легче объяснить первую разновидность грусти, которая происходит от одиночества, недостатка любви, внимания. Понятно, почему душа не выносит чрезмерного горя или отчаяния – они ее убивают. После кончины близких порой часто наступает странное оцепенение, почти равнодушие. Человек может механически смотреть телевизор или перелистывать журнал, включаясь в поток новостей, фактов и отстраняясь от тяжелой утраты: для переживания горя не остается эмоциональных ресурсов.

Но особенно резко эта ограниченность души обнаруживается в ее счастливых состояниях, которые, казалось бы, душа не может исчерпать, потому что к ним же и стремится. Она чувствует свою ограниченность перед опытом слишком большой радости, любви, гармонии. Именно то, что наиболее желанно, оказывается и чрезмерным для нее. В такие минуты душа, даже «ублаженная», испытывает вторую разновидность грусти. Вот вы сидите в ресторане с близким человеком, тонко друг друга понимаете, тихая прекрасная музыка, вкусная, изысканная еда, полное растворение душ – и при этом грустно. Почему?

Такая грусть – следствие переполненности: не остается «задела» на более сильные эмоции. Это не «светлая печаль» в пушкинском смысле, то есть печаль разлуки, осветленная внутренней близостью, надеждой на встречу. Наоборот, это печаль полной близости, черту которой не дано переступить, – печаль, которая настигает нас именно на вершине счастья или наслаждения. Чем выше радость, тем сильнее ощущение ее двойной хрупкости: и во времени, и в самой душе.

Похожее возникает в любовной близости, которая достигает определенного предела – и не может перейти его, вызывая внутреннее оцепенение даже в момент самой бурной страсти. Не об этом ли у А. Ахматовой в одном из самых загадочных ее стихотворений?

 
Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти, —
Пусть в жуткой тишине сливаются уста,
И сердце рвется от любви на части.
 
 
И дружба здесь бессильна, и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.
 
 
Стремящиеся к ней безумны, а ее
Достигшие – поражены тоскою…
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.
 

Так тоскует душа, освободившаяся от всех порывов, уже бестрепетная, неспособная отдаваться переживаниям, поскольку они превышают ее вместимость.

У Игоря Северянина есть стихи с характерным заглавием «Бесстрастие достижения» – о той же заветной черте, когда любовь, одерживая победу, уже не может эмоционально освоить, сполна пережить ее: «Но сердце слишком быстро билось, / и я усталость ощутил»[114]114
  Интересно, что оба произведения созданы почти одновременно и, вероятно, независимо друг от друга. Стихотворение А. Ахматовой написано в 1915 г. и вошло в сборник «Белая стая» (1917). Стихотворение И. Северянина написано 2 января 1917 г.


[Закрыть].

Сходную грусть мы испытываем перед всем прекрасным, которое превышает нашу способность переживать и становится невыносимым. На берегу моря, при свете заката, распахнутого во всю небесную ширь… Лицо ребенка, с его сияющей улыбкой, может вызвать такую радость, что вместить ее не под силу, – хочется подтолкнуть случайного прохожего: да взгляни же! Остается либо отвести взгляд, либо привлечь взгляд других, чтобы действие этих чар распределилось поровну. Красота превышает отведенную нам меру восприятия. Об этом – в рассказе А. Чехова «Красавицы»:

Ощущал я красоту как-то странно. Не желания, не восторг и не наслаждение возбуждала во мне Маша, а тяжелую, хотя и приятную, грусть. Эта грусть была неопределенная, смутная, как сон. <…>…Быть может, моя грусть была тем особенным чувством, которое возбуждается в человеке созерцанием настоящей красоты, бог знает!

Грустью оборачивается и созерцание великих произведений искусства, чтение великих книг – не потому, что сами они печальны, а потому, что указывают душе на пределы ее способности воспринимать. Эта внезапная грусть может настигать нас и в созидании, при достижении итога, – как у А. Пушкина:

 
Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.
Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?
Или, свой подвиг свершив, я стою, как подёнщик ненужный,
Плату приявший свою, чуждый работе другой?
Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,
Друга Авроры златой, друга пенатов святых?
 

Tруд

Вопрос поставлен, но остается без ответа. «Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?» Причина грусти – в том, что на вершине воплощенного замысла душа осознает, что исполнила сужденное ей и пусть на время, но исчерпала себя. Значит, не только между любящими, но и в отношении творца и творения, в «миг вожделенный», тоже есть «заветная черта». В самом безудержном восторге душа вдруг ощущает, как растянуты ее мышцы, как устала она от своей переполненности.

В психологических справочниках грусть обычно объясняется нехваткой чего-то существенного для человека или отсутствием причин для положительных эмоций. Как видим, художественная словесность дополняет научное человековедение: при избытке положительных эмоций грусть – это нехватка самой способности переживания. Пушкин называет такую грусть «непонятной», Чехов – «неопределенной, смутной, как сон». И в самом деле, это чувство невыводимо из внешних обстоятельств и даже противоречит им. Эта парадоксальная грусть – чувство самой бесчувственности.

✓ Душа, Настроение, Обида, Тоска, Чувство

Дом

Форма дома… обладает такой же внутренней необходимостью, как раковина моллюска, как пчелиный улей, как птичьи гнезда… Душа людей и душа их дома – одно и то же.

Освальд Шпенглер. Закат Европы

Дом – здание как место проживания; отдельное строение, предназначенное для жилья.

Как тип обитания дом глубоко отличается от квартиры, даже если она частная, собственная, а не снятая внаем. Квартира – условная вырезка из дома, она подвешена в воздухе: коробка без крыши и фундамента, абстрактная ячейка жилья, тогда как дом – его конкретное целое. Ушел в прошлое век коммунальных квартир, когда единица семейного жилья была еще более абстрактной: отдельная комната. Но вряд ли уйдет в прошлое архитектура коммунальных домов, когда одна квартира громоздится на другую, как ячейки в многоэтажном улье.

Семьи с детьми стараются завести собственный дом: это вопрос не только престижа, но и правильных методов воспитания. Ребенку нужна земля, нужен простор, чтобы вволю кричать и бегать, не нарушая покоя чутких соседей, прильнувших в ужасе к тонкостенным перегородкам. «Дети должны родиться на земле, а не на мостовой… <…> – писал Ф. Достоевский. – Можно жить потом на мостовой, но родиться и всходить нация, в огромном большинстве своем, должна на земле, на почве, на которой хлеб и деревья растут»[115]115
  Достоевский Ф. М. Дневник писателя 1876 г. // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 23. Л.: Наука, 1981. С. 95, 96.


[Закрыть]. Дом – это не только строение, но и пространство, отделяющее его от других домов, то есть возможность полного уединения, privacy. Чтобы и гараж был свой, и подъездные пути, и двор, и деревья – весь мир в миниатюре. Есть какая-то мистическая связь между ребенком и таким вот отдельно стоящим домом – словно это увеличенное чрево, куда ребенок переселяется после рождения. Дому требуется отдельность и полнота самообеспечения, чтобы все нужное для жизни находилось внутри, в утробе самого жилища.

Собственный дом – не только покой и радость. Для взрослых его обитателей – это прежде всего забота и тревога. Потому что только в собственном доме начинаешь понимать, какой это хрупкий, напряженно работающий организм, со своими нервами и сосудами – электрическими, отопительными, охладительными, водопроводными системами. Квартира имеет жизненный центр где-то вовне – в котельной, в диспетчерском узле, о котором заботится кто-то другой, не сам жилец. Дом как живое существо: несет свое сердце и пульс в собственном теле. Хозяин постоянно ощущает в себе биение этого пульса, как не просто врач, но донор, тело которого подключено к телу пациента.

При этом, в отличие от квартирной ячейки, дом – это открытая система, рассчитанная на взаимодействие с водой, землей, воздухом и огнем (электричеством). Потоки этих стихий непрестанно омывают тело дома, и малейшая протечка или неслаженность коммуникаций угрожает его здоровью. Например, наклон земельного участка ведет к тому, что вода протекает в подвал и сырость съедает дом изнутри, – значит нужно прокладывать по двору специальные стоки, трубы. Листва заваливает крышу, забивает водосточные трубы – нужно регулярно их прочищать, иначе потолок даст протечку… Домовладелец прислушивается к дыханию дома, как к своему собственному: не произошла ли где-то закупорка легких или кровеносных сосудов, ритмично ли работает система отопления, не глухо ли звучит система очищения воздуха? А еще многочисленные живые твари, которые норовят нарушить целостность дома: муравьи, термиты, тараканы, мыши, крысы, а иногда и более крупное неизвестное животное, вдруг по ночам скребущее на чердаке или в подвале, – то ли белка, то ли скунс, то ли кто-то еще похуже… В общем, дом – это новый организм своего хозяина, второе тело, подключенное к первому всеми своими сосудами, проводящими воду, воздух, тепло. Трепетать за сохранность дома, отзываться на малейшие вибрации в его организме – это почти биологический инстинкт владельца.

Душа домохозяина уже меньше принадлежит себе, не носится так свободно по миру, поскольку знает свою обреченность на это место, на этот очаг. Ересью было бы утверждать, что если душа бессмертна, то человек воскреснет не только в своем теле, но и в своем доме. Но если дом пропитывается какими-то духовными излучениями, то, может быть, он не так уж чужд нашему посмертию: какие-то его формы навсегда остаются с нами?

Умирает ли дом, если после него остаются

только дым да объем, только запах бессмертный жилья?

Иван Жданов

Владение домом, или недвижимостью, – это не просто основная и самая распространенная форма частной собственности. Трудно обнаружить соприродность телу в нефтяных вышках, или золотых копях, или в пакетах акций… Но дом – ближе всего телу, той прирожденной форме, в которую предызбрана вселиться душа. Поэтому из всех видов собственности дом входит с душой в самые тесные отношения, почти телесно прилегает к ней, пронизывается ею. Домовладение есть духовное оправдание частной собственности, вытекающее из того, что само тело дано в сугубо частную собственность душе.

В результате продолжительного карантина и самоизоляции в эпоху пандемии мы научились по-новому воспринимать ценности домашней жизни и мудрость уединения (см. Мудрость). В библейской Книге Притчей Соломоновых весь мир представлен как дом, устроенный Премудростью Божией, как жилище самого Бога. «Господь имел меня началом пути Своего… <…> Премудрость построила себе дом… приготовила у себя трапезу; послала слуг своих провозгласить с возвышенностей городских: „Кто неразумен, обратись сюда!“» (Притч. 8: 22; 9: 1–4). Дом – место Премудрости, куда она созывает неразумных с открытых полей и площадей. Наш дом устроен по образу этого изначального жилища Премудрости, как сам человек сотворен «по образу и подобию» Бога. Дом – это мое второе «я», пространственный слепок личности.

Представление о святости домашней жизни уже возникало на моей памяти в позднесоветские десятилетия: дом и кухня воспринимались как единственно достойная альтернатива «общественности», то есть уличности и площадности. Если «оттепельные» годы были для интеллигенции временем пробного выхода на улицу, в народно-карнавальное и диссидентское пространство стадионов и площадей, то в 1970-е годы все уже расходятся по домам, вернее, сходятся в дома, и начинается домашний период российской культуры (продлившийся до середины 1980-х). Все ценное, духовное сосредоточивалось в доме, в круге хозяев и гостей.

Можно сказать, что вся философия делится на домашнюю, которая творится изнутри духа, в его уединении, и уличную, которая обращена к массам и живет «текущими» вопросами: заглядывает в чужие окна, призывает ломать чужие засовы. У этой последней философии есть две основные разновидности: площадная (митинговая, «идеология») и базарная (утилитарная, «прагматизм»). Но только в доме взгляд обретает глубину, которую теряет взгляд путешественника: ведь перед ним проносятся тысячи вещей, мелькая лишь своей поверхностью. Самое прекрасное – бродить по дому, уже зная наизусть все вещи и все-таки всматриваясь в них, находя нечто не замеченное раньше.

Неудивительно, что есть тип людей, для которых дом – не просто место обитания, но своего рода святилище, где они служат домовитой Премудрости Божией. Они не просто домоседы, но домоводы, домолюбы. Они не только содержат свои дома в безупречном порядке, но и стремятся сосредоточить в них множество жизненных и творческих функций, которые обычно распределяются между узкоспециализированными общественными зданиями. Там, на заводах и на полях, в театрах и казино, множество субъектов имеют один предикат: тысячи людей вытачивают детали, или нагружают конвейер, или танцуют, или преподают. Здесь, в доме, единичный субъект имеет множество предикатов: хозяин и слуга, сын и отец, работник и воспитатель, читатель и творец. Дом – это свернутая в себя бесконечность культуры, это синтез искусств, наук, ремесел, разбросанных по дальним уголкам цивилизации.

Домашнее тепло распространяется не только в пространстве, но и во времени, соединяя потомков с предками. Домолюбы почитают вещи, доставшиеся им в наследство, и порой создают для них особые пространства в интерьере, своего рода пенатотеки: от имени малых римских богов «пенатов», которые, в отличие от проказливых и беспокойных русских домовых, досаждавших хозяевам, считались надежными стражами дома. Здесь можно увидеть старинные часы, шкатулку или скрипку, на которой играл eще прадед… Так восстанавливается древняя традиция почитания «домашних божеств». Дом – это место схождения разных времен и пространств, место встречи близких и дальних, живых и мертвых.

Таким образом, дом становится прибежищем той культуры, которая политическим или биологическим вирусом изгоняется из внешнего, публичного пространства. Во многие эпохи глубинная культура творилась в тесных кружках, дворянских усадьбах, в гостиных и даже на кухнях. Перенос культуры на дачу, в квартирный быт, на кухню, в комнатную аудиторию – это целая эпоха Вторичного одомашнивания.

Известно, что примерно десять тысяч лет назад происходил великий процесс доместикации диких растений и животных, в результате чего и возникла цивилизация. Но постепенно эта цивилизация так разрослась и подчинила себе природу, что вопрос встал уже по-другому: как одомашнить саму цивилизацию? Как укротить ее хищные социальные инстинкты, деспотию, агрессию и милитаризм? И тогда новым значением наполняется мысль Б. Паскаля. «Я неоднократно размышлял о том, сколько беспокойств, опасностей и невзгод навлекают на себя люди, живя при дворе или сражаясь на войне… и пришел к выводу, что главная беда человека – в его неспособности к домоседству»[116]116
  Паскаль Б. Мысли, 139. URL: https://coollib.net/b/351923/read (дата обращения: 03.01.2022).


[Закрыть].

С тех пор как Адам был изгнан из рая, началась всемирная история – суровая и беспощадная к человеку. Но подобие Эдема было сохранено в тайне человеческого жилища. Дом, по древнейшему преданию, и есть райское древо жизни, в сердцевине которого ты пребываешь, пока не выходишь за порог, в круги общественного ада.

Не только религиозно-этические, но и социально-технические, футурологические концепции ставят дом во главу грядущего миропорядка. По мысли Элвина Тоффлера, высказанной еще в книге «Третья волна» (1980), «новая производственная система может перенести буквально миллионы рабочих мест с заводов и из офисов, куда они были занесены Второй волной, и вернуть их туда, где они были до того: в дом. <…>…Это вполне возможно при новом способе производства: при возвращении к домашнему производству на новой, более высокой, электронной основе и с новым отношением к дому как к центру общества»[117]117
  Тоффлер Э. Третья волна. Гл. 16. Электронное жилище. URL: https://gtmarket.ru/library/basis/4821/4838 (дата обращения: 05.01.2022).


[Закрыть]. Опережая историю на десятки лет, Тоффлер предсказывает, что «электронное жилище» – это ренессанс дома как центрального института будущего, который совместит в себе все больше экономических, медицинских, воспитательных и социальных функций.

Действительно, с развитием информационных систем дом становится не только семейной, но и общественной и производственной ячейкой, в него перемещаются те функции труда, распределения, управления и коммуникации, которые раньше требовали дальних передвижений. Дом принимает на себя роль школы, учреждения, кинотеатра, музея. Электронное жилище постепенно втягивает в себя всю систему городских и даже планетарных коммуникаций. Стены опрозрачниваются и, сохраняя комфортную обособленность для индивида, пропускают все необходимое ему, позволяют моделировать в интерьерах все мироздание.

Виртуальные миры свободно входят в пространство дома, приносят с собой лица и голоса всей планеты, сюжеты и зрелища всех времен и народов. По-новому, как провидческая фантасмагория, начинает звучать стихотворение Б. Пастернака (1930):

 
Мне хочется домой, в огромность
Квартиры, наводящей грусть.
Войду, сниму пальто, опомнюсь,
Огнями улиц озарюсь.
 
 
Перегородок тонкоребрость
Пройду насквозь, пройду, как свет,
Пройду, как образ входит в образ
И как предмет сечет предмет…
 

В современном доме времена и пространства входят друг в друга как образ в образ, а мы входим в них, как свет, через «тонкоребрость» компьютерных экранов. Дом распахивается до размеров мироздания – мир сжимается до дома, где все свое, все свои. Через домашнее уединение Бог вводит одиноких в дом всего человечества. Не так ли начинает осуществляться вековая мечта о конце всякого отчуждения? Не через социальную утопию, не через революцию, не через экспроприацию экспроприаторов, не через борьбу за мир, а через самое простое и надежное: «Премудрость построила себе дом».

✓ Вещь, Глубина, Душа, Жуткое, Оболочка, Тело

Душа

Добиться о душе чего-нибудь достоверного во всех отношениях и безусловно труднее всего.

Аристотель. О душе

Душа – внутренний мир человека, нематериальное начало жизни и разума, основа характера и своеобразия личности, ее волевой и мыслительной деятельности и, в религиозном мировоззрении, ее возможного бессмертия.

«Душа» – едва ли не самое запретное слово в современном научном обиходе. Даже в психологии начиная примерно с середины XIX века восторжествовал дух «научности» – естественно-научный, физиологический медицинский подход к душе как иллюзорному проявлению нервных или мозговых процессов. Возникнув как наука о душе, психология пришла к забвению своего начального, наукообразующего предмета, оказавшегося «вненаучным». На место души как центральные объяснительные понятия психологии попытались поставить «рефлекс», «реакцию», «гештальт», «ассоциацию», «сознание», «бессознательное», «установку», «действие», «мотивацию»… В англoязычной психологии «soul» (душа) вытеснилось понятием «mind», которое указывает на «ум» и на деятельность мозга. Но ни одно из них не может заменить целостного и по сути неразложимого понятия «душа».

По словам В. П. Зинченко, «психологи не отрицают существования души, но воздерживаются от ее изучения, стараются избегать щекотливых вопросов о ее природе, передают душу и дух по ведомству философии, религии и искусства. Утрата души для психологии не проходит бесследно, она расплачивается за нее перманентным кризисом, доминантой которого является неизбывная тоска по целостности душевной жизни»[118]118
  Большой психологический словарь / под ред. Б. Г. Мещерякова, В. П. Зинченко. СПб.; М.: ОЛМА-пресс, 2003. С. 150–151.


[Закрыть]. Может быть, понадобятся еще долгие годы аналитического развития психологии, чтобы наконец вернуть в нее понятие души как синтез всех других психологических понятий.

О душе проще всего судить по наглядной силе ее проявления – по душевности как человеческом свойстве, которое эмпирически знакомо и наблюдаемо почти всеми. Душевность – это не просто одушевленность, то есть наличие души, но мера ее деятельности, интенсивный способ ее проявления в характере и межличностном общении. По каким признакам мы ее выделяем? Прежде всего душевность обнажается в условиях житейской неустроенности, экзистенциальных тревог, социальных потрясений, когда индивид силой внешних или внутренних обстоятельств выбивается из ячейки своего замкнутого существования. Об этом говорит одна из самых душевных героинь русской литературы – Лара в «Докторе Живаго» Б. Пастернака:

Все бытовое опрокинуто и разрушено. Осталась одна небытовая, неприложенная сила голой, до нитки обобранной душевности, для которой ничего не изменилось, потому что она во все времена зябла, дрожала и тянулась к ближайшей рядом, такой же обнаженной и одинокой.

Душевность противоположна таким качествам, как сухость, холодность, жесткость. Это своего рода теплота, мягкость и текучесть внутреннего состава человека. В душевном человеке ощутима прежде всего его открытость душе другого, готовность вбирать ее состояния и делиться своими. Душевный человек переливается в других людей, в вещи, в природу. Береговую линию вокруг него трудно провести, она смывается приливом-отливом. Душе не сидится на месте. Душевные люди – это часто те, кто легко заговаривает с незнакомыми.

Но душевность никоим образом нельзя путать с общительностью, экстравертностью. Человек необщительный, замкнутый, погруженный в себя, интроверт тоже может быть душевным. Его часто посещают лирические состояния, которые уводят его далеко от реальности и даже от какой-то определенной внутренней темы. Он любит замечтаться, уплыть во все и в никуда. Это не работа ума, или памяти, или воображения, которая сосредоточена на определенных понятиях или образах. Это именно работа души, которая пытается вызвать в себе какие-то всеохватные состояния. Душевный интроверт часто входит во внутреннее общение с другим человеком, мысленно пребывает с ним в одном пространстве, носится с ним по волнам любви, дружбы, понимания, вдохновения.

Таким образом, душевность может быть экстравертной и интровертной, причем в одном и том же человеке. Душевность проявляется вовне как симпатия, способность сопереживать другим людям, принимать близко к сердцу их беды и радости и доверять им свои. А внутренне – как лиризм, способность сливаться с окружающей природой или искусством, выходить за границы своего «я», за пределы места и времени, уноситься к чему-то или кому-то дальнему. Душевность – это подвижность внутренней жизни, которая не ставит преграды между своим и чужим, между «я» и миром и склонна отвлекаться от дела, от истины и пользы и расплываться вольной волной, воздушным облаком. По словам Новалиса, «место души там, где соприкасаются внешний и внутренний миры, где они проникают друг в друга. Оно в каждой точке проникновения»[119]119
  Вайнштейн О. Язык романтической мысли: о философском стиле Новалиса и Фридриха Шлегеля. М.: РГГУ, 1994. С. 37.


[Закрыть]. О том же и Гегель: «Душа есть нечто всепроникающее, а не что-то существующее только в отдельном индивиде»[120]120
  Большой психологический словарь. С. 152.


[Закрыть].

Пожалуй, проще всего, без декларативности и рефлексивности, выразилась душевность у А. Пушкина в таком хрестоматийном его стихотворении, как «Зимний вечер»:

 
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
 

В одном этом четверостишии переданы все основные свойства душевности:

лиризм: «моя бедная юность»;

симпатия: «добрая подружка».

Соединение того и другого, общительное соединение двоих в надежде преодолеть уныние и скорбь, вместе обрести сердечное веселье: «выпьем с горя; где же кружка? сердцу будет веселей».