Текст книги "Преемник. История Бориса Немцова и страны, в которой он не стал президентом"

Хасбулатов ответил Ельцину широким жестом: объявил, что подает в отставку – лишь затем, чтобы депутаты ее не приняли и попросили его остаться. В воздухе снова повис вопрос: опасность, исходящая от съезда и, главным образом, от его спикера, очевидна, но что будет, если президент его просто разгонит? “Как ни плох нынешний парламент, – писал в эти дни публицист «Известий» Отто Лацис, – отстранение его от власти любым способом остается крайне нежелательным и потенциально опасным для судеб демократии. Потери на таком пути будут почти наверняка больше приобретений – тому учит горький опыт нашей истории. Не дай бог дожить до такого положения дел, когда безудержный диктат части высших органов представительной власти (читай: Хасбулатова. – М. Ф.) отрежет иные пути” ²¹.

Декабрьский кризис был разрешен при помощи главы Конституционного суда Валерия Зорькина. Компромисс выглядел так: действие антипрезидентских поправок к Конституции приостанавливается, в апреле проводится референдум по новой Конституции. Взамен президент соглашался предложить съезду одну из первых трех кандидатур премьер-министра из списка, в котором фамилии кандидатов будут расставлены по итогам мягкого рейтингового голосования. “Нам казалось, что удалось превратить поражение по меньшей мере в почетную ничью, – вспоминал потом Гайдар. – Оставалось решить вопрос о кандидатуре премьера” ²². Но размен есть размен, и уже в этот момент Ельцин понимал: он сдает Гайдара. Он рассчитывал провести в премьеры директора АвтоВАЗа Владимира Каданникова, сторонника реформ и либерально мыслящего человека. Но в своем выступлении Каданников слишком явно поддержал Ельцина и по итогам голосования не попал в первую тройку. Выглядела первая тройка так:

– Юрий Скоков, секретарь Совета безопасности и один из лидеров консервативного крыла в окружении президента (637 голосов);

– Виктор Черномырдин, бывший министр газовой промышленности, а теперь глава концерна “Газпром”, в который было преобразовано министерство (621 голос);

– Егор Гайдар (400 голосов).

Ельцин позвал Гайдара, сказал, что отставание слишком велико – придется выбирать между Скоковым и Черномырдиным, и попросил Гайдара взять самоотвод. Гайдар посоветовал президенту остановить выбор на Черномырдине, но уходить сам отказался. “На Бориса Николаевича было больно смотреть, было видно, что решение далось ему нелегко” – так он описывал потом реакцию Ельцина ²³. Пообещавший аплодирующим депутатам “рынок без базара” Черномырдин был утвержден премьер-министром, а Гайдар поехал сдавать дела. Так завершилась его вахта на посту руководителя российских реформ – вахта, которая длилась чуть больше года. В борьбе со съездом Ельцин жертвовал ферзя, но, как уже очень скоро станет понятно, эта жертва была бесплодной.

Предчувствие гражданской войны

В субботу, 20 марта 1993 года, около часа дня глава администрации Бориса Ельцина Сергей Филатов вошел в кабинет вице-президента Александра Руцкого. В руках Филатов держал проект президентского указа “О деятельности исполнительных органов до преодоления кризиса власти” – в историю он войдет как ОПУС: указ об особом порядке управления страной. Открытым текстом про разгон съезда в указе не говорилось, но смысл был ясен: в России вводится прямое президентское правление. Руцкой уже давно воевал с правительством, но еще числился в президентском лагере – вице-президент все-таки. Прочитав текст указа, он сначала рассердился и сказал, что такие глупости визировать не станет, но затем взял в руку карандаш и принялся править текст. Филатов взял указ с пометками Руцкого и пошел вносить правки. Когда примерно через час он снова вошел в кабинет вице-президента, того как будто подменили. “Руцкой почему-то взял черновик, который сам правил, и резинкой начал стирать написанное им ранее, – вспоминает Филатов. – Когда закончил, обратился к нам: «Я визировать не буду и вам не советую этим делом заниматься»” ²⁴.

К этому времени достигнутый в декабре прошлого года компромисс уже был дезавуирован: от своих обязательств депутаты отказались. “Бес попутал нас всех” – так Хасбулатов объяснял теперь, почему депутаты согласились разменять премьера на референдум. В начале марта очередной съезд с помощью новых поправок в Конституцию наделил законодателей новыми правами – в частности, правом отменять президентские указы, – а на всех предложениях Ельцина, от референдума до досрочных выборов, был снова поставлен крест. Советники объясняли Ельцину: депутаты наступают, на следующем съезде велика вероятность новой попытки импичмента. Ельцин терял терпение. Как устранить двоевластие, которое угрожает уже ему лично? На президентском столе лежала подготовленная силовиками аналитическая записка с тремя сценариями ²⁵.

Первый сценарий, самый мягкий, предполагал, что с руководством Верховного совета все же удастся договориться о новых выборах. Но придется снова жертвовать реформаторами в правительстве, а состав будущего парламента опять будет антиельцинским. Второй: договориться не удастся, и тогда, заручившись поддержкой большинства регионов, президент издает указ о разгоне съезда и новых выборах; съезд в ответ голосует за импичмент, успешный исход этого голосования маловероятен, однако, если депутатам это удастся, дело может дойти до гражданской войны. “В худшем случае (при попытке силового разрешения ситуации), – писали авторы записки, – возникает угроза полного краха России”. Третий сценарий описывал силовой блицкриг, по сути переворот: издать указ о разгоне съезда, затем быстро перехватить инициативу – заблокировать депутатов, закрыть здание Верховного совета, с тем чтобы съезду негде было потом собраться. “В целом, – продолжали авторы записки, – данный вариант устранения назревшего кризиса власти при надлежащем исполнении обеспечивает возможность быстрого и надежного выхода к досрочным выборам [нового] законодательного органа” ²⁶.

Ельцин колебался. Его разрывали два противоположных импульса. С одной стороны, он искренне стремился войти в историю отцом-основателем демократии в России. На его столе лежала и другая аналитическая записка, рассказывающая об учреждении Пятой республики во Франции ²⁷. Он, Ельцин, мог стать русским Шарлем де Голлем и принять новую российскую конституцию – но для этого ему нужно договориться с Верховным советом. С другой стороны, он испытывал подспудное желание, в целом свойственное его натуре: не разматывать по ниточке, а резким ударом раз и навсегда разрубить туго затянувшийся узел противоречий.

И это желание победило. Именно так появился проект указа о введении прямого президентского правления, с которым Филатов отправился к Руцкому. К тому моменту уже было записано телевизионное обращение президента к нации, в котором он говорил, что подписал пресловутый указ и берет на себя ответственность за судьбу страны. Оно должно было прозвучать в эфире после вечерних новостей. А вслед за ним в эфире должны были зачитать и сам текст указа, отправленный на телевидение – пока без подписи – с фельдъегерской почтой. Но за пять минут до эфира из Кремля пришла команда: обращение в эфир идет, указ – нет. Указ Ельцин так и не подписал ²⁸. Он замахнулся – и не ударил. Он продолжал колебаться. Хотя сам потом объяснял это так: “Может быть, впервые в жизни я так резко затормозил уже принятое решение. Нет, не заколебался. А именно сделал паузу. Можно сказать и так: остановился” ²⁹. Зато ближе к ночи того же дня 20 марта Александр Руцкой и Валерий Зорькин уже возмущались в телеэфире только что прозвучавшим на всю страну обращением президента. Оба они перешли в стан Хасбулатова (в начале апреля Руцкой и вовсе скажет: примирение с президентом невозможно), а тот уже знал, что делать дальше – созывать съезд и идти в атаку на давшего слабину президента.

Дальше события разворачивались стремительно. Ельцин внезапно появился перед съездом с очередной примирительной речью. Но зачем мириться, едва не объявив войну? Да и выглядел президент странно: “Растрепанная шевелюра, заплетающийся язык… Никто не доказал, конечно, что Ельцин был действительно пьян, – так потом описывал его выступление перед депутатами историк Олег Мороз, – но зачем давать повод для подозрений? Ведь это было почти равносильно политическому самоубийству: дело-то происходило как раз накануне голосования по импичменту” ³⁰. Как потом пояснил пресс-секретарь Ельцина Вячеслав Костиков, президент ехал в лимузине с теннисного корта и вдруг решил сделать дружеский шаг навстречу депутатам. В общем, Ельцин только усугубил положение. Его выступление привело депутатов в ярость. Первый в истории России импичмент стал почти неизбежным.

В тот же день Хасбулатов уже собирался идти домой, как вдруг у него в кабинете появились Зорькин и Черномырдин. Они пообещали уговорить Ельцина на одновременные перевыборы президента и парламента. И Хасбулатов стал склоняться к этому варианту ³¹. Понятно почему. Во-первых, Хасбулатов осознавал, что вот так запросто перехватить власть у Ельцина не получится и импичмент только спровоцирует его на контратаку. (Действительно, к голосованию по импичменту Ельцин уже будет вооружен указом о роспуске съезда, а его служба безопасности – инструкциями по блокированию депутатов в здании, а также отключению электричества и канализации в зале заседаний.) Во-вторых, импичмент стал бы победой не Хасбулатова, а набиравшей силу непримиримой оппозиции, которая шла в атаку на Ельцина под радикальными лозунгами советского имперского реванша. Хасбулатов хотел не низложить Ельцина, а постепенно, шаг за шагом, откусывать у него власть. Поэтому накануне голосования спикер даже признался журналистам, что лично он против импичмента. Можно сказать, сработало взаимное сдерживание: обе стороны испугались перспективы перехода конфликта в открытую – и острую – фазу. Ночью Ельцин и Хасбулатов договорились. К утру 28 марта был готов проект постановления, которое давало шанс на мирный выход из двоевластия путем одновременных выборов президента и парламента в ноябре того же 1993 года.

Как только компромиссное постановление “ко всеобщему удовольствию”, по выражению Хасбулатова, было оглашено с трибуны, депутаты вошли в раж: вместо импичмента президенту, который, как им казалось, у них в кармане, им предлагают досрочные выборы! Да это же сговор за спиной съезда, пора гнать обоих – и Ельцина, и Хасбулатова, – закричали депутаты и тут же поставили на голосование и импичмент, и вопрос о досрочной отставке спикера. Ни то ни другое предложение не прошло – импичмент недобрал несколько десятков голосов! – зато перепуганный неожиданным поворотом Хасбулатов этот урок выучил хорошо. Впервые депутаты явно указали спикеру на его место. И это был последний раз, когда он пошел Ельцину навстречу. “[С этого момента] Хасбулатов перестал быть самостоятельным, – писал потом журналист Олег Попцов, который тогда работал председателем ВГТРК. – Спикеру «погрозили пальцем», спикера строго предупредили. То, что замысел удался, показали все следующие месяцы” ³².

Голосование по импичменту Ельцин встречал на улице, на митинге демократов на Васильевском спуске у храма Василия Блаженного. “По-бе-да!” – скандировал президент. “По-бе-да!” – отвечала ему толпа. На самом деле это была не победа, а короткая передышка в ожесточенной борьбе за власть, во время которой была упущена последняя возможность заключить мир и которая уже очень скоро начнет приобретать черты гражданской войны.

Да-да-нет-да

Провал импичмента означал, что придется как-то договариваться. Съезд наконец согласился на референдум. Для назначенного на 26 апреля голосования были сформулированы четыре вопроса:

– Доверяете ли вы президенту Ельцину?

– Одобряете ли вы социальную политику, осуществляемую президентом и правительством с 1992 года?

– Считаете ли вы необходимым проведение досрочных выборов президента?

– Считаете ли вы необходимым проведение досрочных выборов народных депутатов?

Депутаты сформулировали вопросы хитрым образом. Во-первых, вопрос о доверии реформам был поставлен так, что, как потом писал Гайдар, даже ему “на такой вопрос честно поставить в бюллетене коротенькое однозначное «да» было бы непросто: ведь не было единого курса экономической политики в тот период – была борьба, удачи, отступления…” ³³. Чего же требовать от обычных людей, которые не обязаны принимать во внимание, что тяжелые реформы были неизбежны после семидесяти лет тупиковой экономической политики в СССР, а потом еще пяти упущенных для экономики перестроечных лет. Во-вторых, как решили депутаты и Конституционный суд, ответы на третий и четвертый вопросы считались положительными – и обязательными для исполнения – при поддержке абсолютного большинства избирателей, а не только большинства тех, кто примет участие в голосовании. Это было недостижимо.

Пришли на референдум 64 % избирателей. Формула “да-да-нет-да”, за которую агитировали и штаб Ельцина, и демократические силы, в целом выиграла. 58,7 % голосовавших заявили о поддержке президента; 53 % – и это был неожиданный результат – поддержали реформы; 31,7 % высказались за досрочные выборы президента; 43,1 %, то есть заметно больше, за досрочные выборы депутатов. Моральная победа Ельцина была налицо: только что ему едва не был объявлен импичмент, а теперь у него в руках было официальное подтверждение: он популярнее съезда, а курс на реформы одобряется народом – о каком импичменте в принципе может идти речь? Но формально такие итоги референдума никого ни к чему не обязывали. И, как писала на следующий день “Независимая газета”, “результаты референдума, как и предсказывалось ранее, открывают широкий простор для всевозможных интерпретаций обеими сторонами” ³⁴.

Немцов проголосовал за досрочные выборы президента, несмотря на то, что Ельцин агитировал отвечать “нет”. (И до самого указа № 1400 о роспуске Верховного совета в сентябре 1993 года Немцов будет выступать за досрочные выборы и президента, и парламента – по формуле, которая обсуждалась в марте.) Тогда уже не только фаворит Ельцина, но и популярный губернатор, Немцов хотя и оставил в бюллетене без ответа вопрос о поддержке экономической политики, увидел в итогах референдума подтверждение: народ за реформы и за Ельцина. Следовательно, для начала нужно убрать “из правительства противников реформ, осевших в нем за последний год”. “Президент, – предлагал Немцов, – должен немедленно сформировать правительство если не единомышленников, то людей, объединенных конкретной целью, а не общими разговорами о том, что надо накормить страну… А следующим шагом должна быть новая конституция” ³⁵.

На принятие новой конституции команда президента нацелилась еще в марте, когда Ельцин почти решился на разгон съезда. Речь шла о президентском – и пропрезидентском – варианте конституции. Продвигать конституцию, разработанную конституционной комиссией при съезде, Ельцин не хотел. “Проект конституционной комиссии как более или менее удовлетворительная форма исторического компромисса не был нужен никому, – писал Виктор Шейнис – Поэтому и появился «президентский» проект – секира, призванная пробить путь к выходу из конституционно-политического кризиса” ³⁶. Но с этим проектом была одна большая проблема – время. Теоретически деморализованный съезд принял бы и пропрезидентскую конституцию, но это надо было делать быстро, на волне победы на референдуме. Предварительный проект президентского варианта был опубликован в конце апреля. Однако затем его должно было доработать специально созванное конституционное совещание – и хотя Ельцин рассчитывал успеть до конца мая, эта работа в любом случае требовала как минимум пары месяцев.

Время работало против Ельцина. Руководители регионов заняли привычную позицию – сидеть и ждать, пока ветви власти разберутся между собой в Москве. Кое-где двоевластие перешло на местный уровень. В Челябинской области, например, весной 1993 года областной Совет выразил недоверие назначенному Ельциным губернатору-демократу. Немцов, впрочем, мог не волноваться, что конфликт между съездом и президентом перекинется на нижегородскую землю: он был уже слишком популярен и влиятелен, в том числе и среди депутатов областного Совета, чтобы те задумали пойти на него войной.

В Москве тем временем двоевластие выплеснулось на улицы. Ряды умеренной оппозиции Ельцину в стенах парламента поредели – часть перешла на его сторону. Но референдум усилил общественный раскол. Компромисс не устраивал непримиримую оппозицию (этот термин прижился уже тогда), ту самую, которая задавала тон на съезде, осадила Хасбулатова и политически опиралась на самую обездоленную и отчаявшуюся за минувший год часть общества. Ядро этой радикальной антиельцинской коалиции составляли ортодоксальные коммунисты, которые с Ельциным (и Горбачевым) боролись давно – в том числе в рядах ГКЧП – и уже оправились от поражения в августе 1991-го. Именно в эти месяцы взошла звезда бессменного с тех пор лидера российской компартии Геннадия Зюганова, который лично в ГКЧП не состоял, но подписал манифест путчистов – знаменитое “Слово к народу” в газете “Советская Россия” в июле 1991 года. К весне 1993 года ультралевые, коммунистические, и ультраправые, националистические, взгляды сплелись воедино, красные флаги соседствовали с черно-желто-белыми имперскими, коммунистические лозунги – с антисемитскими, и в обиход вошел термин “красно-коричневые”. С Ельциным воевал уже не Хасбулатов – на обострение в борьбе с оккупационным, как она формулировала, режимом Ельцина шла непримиримая оппозиция. Она объединилась под брендом Фронт национального спасения, и Хасбулатов теперь был игрушкой в ее руках.

Утром 1 мая коммунистическая демонстрация быстро переросла в беспорядки. Городские власти не пустили манифестантов в центр города. Возглавляемые наиболее активными членами Верховного совета, несколько тысяч человек двинулись в другую сторону и у площади Гагарина на Ленинском проспекте тоже уперлись в грузовики и ряды милиции, которая оказалась совершенно не готова к нападению нескольких сот мужиков с древками от флагов и арматурой наперевес. Началась массовая драка. В милицию полетели палки и камни. Два грузовика были сожжены. “Организаторы бросили толпу на цепи ОМОНа. Власти и силы правопорядка продемонстрировали непростительный непрофессионализм” – под таким заголовком выйдет через два дня “Независимая газета” ³⁷. Один из демонстрантов – его потом не найдут – прорвался через разбитый строй ОМОНа и залез в пустую кабину грузовика. Ключи были на месте, в замке зажигания. Он включил мотор и направил его задним ходом на милицейское оцепление. 25-летнего сержанта милиции Владимира Толокнеева раздавило – прижало грузовиком к другой машине. Когда толпа расступилась, он остался лежать с проломленным черепом в луже крови. Спасти его не удастся, и Ельцин придет на церемонию прощания. Так пролилась первая кровь в Москве.

Глава 7
Выход из тупика. Лето – осень 1993

Как принять новую конституцию?

Прошло два года с тех пор, как путчисты были побеждены и темный призрак коммунистической реставрации, как тогда казалось, навсегда рассеялся над страной. Свобода действительно победила – самая настоящая, полная свобода, такая, какой, наверное, в России не было никогда, если не считать короткого промежутка между февралем и октябрем 1917 года. (Забежим вперед: такая свобода, какой потом уже и не будет.) Но оказалось, что свобода есть, а демократии нет – вместо нее борьба во власти и туман в головах у людей. Общество ждало чуда, а чуда не произошло. Как писал о причинах кровавых событий октября 1993 года политолог Кирилл Рогов, сыграло свою роковую роль “прежде всего отсутствие общих и поддержанных избирателями институциональных целей, общего понимания того социального порядка, который должен прийти на смену советскому” ¹. Люди не строили новую жизнь, а скорее приспосабливались к новой реальности и новым правилам: к рыночной экономике, к свободным ценам, к приватизации и частной собственности, к свободе слова – в то время практически абсолютной, – к свободе частной жизни, к самой идее, что государство больше им не начальник, и в то же время, конечно, к бедности и потере социального статуса: врачи и учителя шли в челноки, а инженеры и ученые пытались заняться бизнесом.

К середине лета доверие к Ельцину снова упало, но он по-прежнему был заметно популярнее и Хасбулатова лично, и депутатов в целом. Бунтовать народ не хотел. “Ворчат на президента, но альтернативы пока нет, – рассказывал летом 1993 года Ельцину его советник Леонид Смирнягин. – Общество продемонстрировало способность жить самостоятельно” ². Социологические опросы показывали, что люди устали от двоевластия, тем более не хотят насилия и гражданской войны, но эта воля выражалась слишком пассивно, чтобы команда Ельцина могла ее преобразовать в полноценный мандат доверия. В итоге маховик кризиса раскручивался все сильнее, призывы к борьбе с ельцинским режимом звучали все громче и агрессивнее.

В конце июля депутат-демократ Лев Пономарев понял: как и в сентябре 1991-го, он должен идти к президенту. Как и в сентябре 1991-го, Ельцин опять исчез – уехал в одну из своих резиденций (на этот раз не в Сочи, а на озере Валдай), и опять в тот момент, когда промедление смерти подобно. У Пономарева сомнений не было: грядет катастрофа. Верховный совет сводит на нет реформы, пытается отменить президентские указы – в частности, важнейший и уже действующий указ о ваучерной приватизации, – принимает заведомо неисполнимый дефицитный бюджет, и этот “ГКЧП-2”, как выразились Пономарев и его соратники на пресс-конференции, надо срочно остановить. Остановить государственный переворот можно только одним путем – выборами в новый парламент страны.

Но как же эти выборы провести? Конституционное совещание доработало предложенный Ельциным проект конституции, и теперь это был достойный проект, который нельзя было назвать чисто президентским. Да, это была конституция для президентской республики, но демократическая, построенная на балансе властей и выборных процедурах. Противовесом президенту должен был стать современный двухпалатный парламент. “Некоторый перекос в пользу исполнительной власти сохранился, – писал Виктор Шейнис, – но это не может идти ни в какое сравнение с ее гипертрофией в [первоначальном] проекте… По новому проекту парламент может отправить в отставку правительство, но и президент при определенных, четко оговоренных условиях и ограничениях может распустить парламент и назначить досрочные выборы” ³.

Увы, разработав новую конституцию, Ельцин и его сторонники уперлись в неразрешимую проблему: как ее принять? Полностью легитимный путь один – на съезде, – но депутаты этого не допустят. И когда президентская администрация обратилась за одобрением проекта конституции в областные советы – первый шаг перед голосованием на съезде, – Хасбулатов просто отправил всех областных депутатов в отпуск ⁴. Легальный путь к выборам снова был перекрыт.

И это было еще не все. “У нас нет выбора: или мы переходим в решительное наступление и сменяем преступный режим, или мы потеряем Россию” – такой декларацией закончилось совещание Фронта национального спасения в конце июля ⁵. Оппозиция постановила ликвидировать пост президента и передать всю власть советам. Эти лозунги звучали столь радикально, что даже коммунисты от них дистанцировались. По сути, непримиримая оппозиция объявила о переходе к вооруженному сопротивлению. “Все названо открыто, – писала газета «Известия», – борьба за средства массовой информации, массовые акции на улицах, усилия по организации массового рабочего движения, работа в воинских частях, правоохранительных органах и органах безопасности. И как вершина готовности к наступлению – создание «отрядов самообороны»”. И с сожалением добавляла: “Чувствовать себя на коне противникам президента и правительства помогает бездействие президентских структур. Если бы президент после референдума выполнил волю народа, всякое «летне-осеннее наступление» было бы невозможно” ⁶. В начале августа директор парламентского центра на Трубной площади, где заседали радикальные оппозиционеры, придет к Ельцину и расскажет, что подвал его здания превращен в полноценный оружейный арсенал ⁷. Тогда же станет известно, что депутаты снова готовятся объявить Ельцину импичмент на ближайшем съезде.

На фоне всех этих событий Лев Пономарев с соратниками и поехали к президенту. Главу его охраны Коржакова они решили предупредить в самый последний момент, чтобы тот не развернул депутатов обратно.

“Коржаков, как и в прошлый мой приезд, заговорил в своем обычном развязном тоне, – вспоминает Пономарев. – «Что ты все воду мутишь? Делать тебе нечего?» Мне опять пришлось напомнить, что в его обязанности входит только сообщить о нашем приезде. Стоял июль, было жарко. Нам, троим депутатам, пришлось часа три ждать аудиенции” ⁸.

Потом Пономарева и его товарищей провели в помещение, похожее на предбанник, где к ним вышел Ельцин, только с теннисного корта и после душа – в спортивных шортах, мокрый, с полотенцем через плечо. (“В такие моменты азарт, физическое напряжение, активная борьба заставляют забыть неприятности, даже политические”, – напишет Ельцин в своих мемуарах ⁹.) Отношения между президентом и “Демократической Россией” уже были не те, что в 1991 году, и ультиматумов Пономарев Ельцину не ставил – просто рассказал ему, что происходит, и призвал вернуться в Москву. Ельцин внимательно выслушал визитеров и сказал: “Через неделю вернусь” ¹⁰. Так и произошло. 10 августа, вернувшись в Москву, Ельцин сказал своим советникам: “Нерешенность вопроса о конституции и о выборах выводит нас на силовые методы. В целом мы определились по времени: август – предстартовый, сентябрь – политическое наступление. Что конкретно? Что делать с Верховным советом? Горлом его не возьмешь! Меня со всех сторон подталкивают на силовые методы. Уже и из толпы кричат: распустить!” ¹¹

Затем Ельцин выступил открыто. Он не случайно выбрал для своей программной речи годовщину путча – 19 августа. Он переходил в наступление под лозунгами августа-91: свобода и демократия для России. “Я перед выбором, – сказал Ельцин, – либо реализовать волю народа в поддержку реформ, либо позволить Верховному совету игнорировать эту волю и разрушать российскую государственность” ¹².

Ельцин огласил план преодоления двоевластия в стране: “Он охватывает два с половиной месяца. Часть августа – артподготовка, сентябрь – боевой главный месяц, затем октябрь и выборы в конце ноября” ¹³. Да, говорил Ельцин, два года назад он совершил свою главную ошибку: не назначил сразу после провала путча новые выборы. Пора ее исправить. Нет, речь идет не о разгоне Верховного совета, а о создании федерального парламента. Нет, его высказывания о боевом сентябре не следует связывать с деятельностью армии.

Мог ли Ельцин провести новые выборы, не разогнав Верховный совет? Оставался ли у него выбор?

Многие его сторонники и тогда, и потом считали, что да. Указу № 1400, которым президент скоро разгонит парламент, были две альтернативы:

Путь первый. Ничего не делать. Оставить все как есть. Конечно, это значило бы жить на пороховой бочке в течение еще почти двух лет, но можно было попробовать. Виктор Шейнис описывал этот вариант так: “Противостояние властей сохраняется вплоть до весны 1995 года (когда должны были пройти выборы и президента, и съезда. – М. Ф.) или до того, как сам съезд решит, что час его пробил. Это означает, что общество будет жить в условиях постоянного напряжения, постоянных конфликтов, постоянного одергивания исполнительной власти со стороны законодательной, той войны и с президентом, и с собственным меньшинством, которую фактически ведет сейчас большинство в Верховном совете, совершенно потерявшее всякое чувство реальности” ¹⁴.

Путь второй. Принять новую конституцию (или, как вариант, провести выборы в новый парламент) в обход съезда. Сделать вид, что съезда и Верховного совета просто нет. Скорее всего, общество с этим согласилось бы. “Мало кто вступится за депутатский корпус, большинство которого немало сделало, чтобы дискредитировать и парламент, и, увы, парламентаризм”, – предполагал, описывая этот сценарий, Шейнис ¹⁵. Проблема была в том, что национальный референдум по действующей конституции мог объявить только съезд, оставался, правда, плебисцит, голосование без конституционного статуса. Да, это не безупречно с правовой точки зрения – но что делать, если легальные возможности заблокированы? (Именно этот путь в итоге и будет избран, но уже после событий октября: новая конституция России будет принята на плебисците, а не на референдуме.)

Однако президент провел летний отпуск в компании своего верного телохранителя Коржакова, всегда готового рубить шашкой, и вдали от тех своих советников, которые искали мирный выход из ситуации. Из отпуска он вернулся убежденным, что разматывать этот гордиев узел у него больше нет ни желания, ни терпения. “Начало сентября, – вспоминал потом Ельцин. – Я принял решение. О нем не знает никто. Даже сотрудники из моего ближайшего окружения не догадываются, что принципиальный выбор мною сделан. Больше такого парламента у России не будет” ¹⁶.

Указ № 1400

К семи часам вечера 21 сентября весь городской бомонд собрался в зале Нижегородской государственной филармонии. Это была важная, торжественная минута: Немцов уже очень много сделал, чтобы увековечить имя Андрея Сахарова в Нижнем Новгороде; теперь он открывал международный музыкальный фестиваль его имени. По этому случаю в город приехал легендарный музыкант Мстислав Ростропович, еще один защитник российской демократии (фотография Ростроповича, сидящего в дни путча на стуле в Белом доме с автоматом Калашникова в руках, стала одним из символов победы над ГКЧП). Немцов вышел на сцену, чтобы зачитать приветственную речь. Тут он краем глаза увидел, как Нина Зверева, его хорошая знакомая с телевидения (она ему помогала на выборах в 1990 году), подает ему отчаянные знаки руками. Случилось что-то из ряда вон выходящее, иначе бы она не дергала его в такую минуту. Скомкав речь, Немцов быстро спустился к ней.

– Что случилось?

– Через час Ельцин объявит о роспуске Верховного совета. Мне позвонили из Москвы, с телевидения.

– Этого не может быть, – воскликнул Немцов, – я бы знал! ¹⁷

“Он злился страшно. Как это – я знаю что-то, чего он не знает, Ельцин ему не сказал”, – вспоминает Зверева ¹⁸. Недовольство Немцова можно было понять: фаворит Ельцина, он мог рассчитывать на то, что о принятом решении ему сообщат заранее. (До публикации текст Указа № 1400 видели и даже вносили в него правки несколько близких к Ельцину чиновников, и один из советников президента даже полагал потом, что Немцов мог оказаться в их числе – настолько он уже тогда был приближен к президенту.)