Текст книги "Избранное. Мудрость Пушкина"

I

27 марта 1820 года Н. И. Тургенев, тогда уже автор «Опыта теории налогов»{201}201
  Политико-экономический трактат Н. И. Тургенева вышел в 1818 г.


[Закрыть], в Петербурге, из дома в дом, послал письмо молодому гвардейскому офицеру Чаадаеву. Накануне у них был разговор о предмете, неотступно занимавшем мысль Тургенева уже десять лет, – о способах к освобождению крестьян, – и Чаадаев высказал при этом соображения, которые поразили Тургенева своею новизною и верностью: он указал на те условия, вследствие которых уничтожение крепостного права представляло для французских королей дело несравненно более трудное и опасное, нежели каким оно может явиться для русского правительства. Этим разговором и было вызвано письмо Тургенева. «Единая мысль одушевляет меня», писал он, «единую цель предполагаю себе в жизни, одна надежда еще не умерла в моем сердце: освобождение крестьян. По сему вы можете судить, могу ли я быть равнодушным к каждому умному слову, к каждой справедливой идее, до сего предмета относящимся. Вчерашний разговор утвердил еще более во мне то мнение, что вы много можете споспешествовать распространению здравых идей об освобождении крестьян. Сделайте, почтеннейший, из сего святого дела главный предмет ваших занятий, ваших размышлений. Вспомните, что ничто справедливое не умирает: зло, чтоб не погибнуть, должно, так сказать, быть осуществлено, в одной мысли оно жить не может; добро же, напротив того, живет, не умирая, даже и в одной свободной идее, независимой от власти человеческой… Но есть и у нас люди, чувствующие все несчастие и даже всю непристойность крепостного состояния. Обратите их к первой цели всего в России! Доказав возможность освобождения, доказав первенство оного между всеми благими начинаниями, будем богаты. Итак, действуйте, обогащайте нас сокровищами гражданственности»[280]280
  Русский Архив. 1872. № 6. С. 1205–1207.


[Закрыть].

Этот язык и самый предмет интереса не представляли в 1820 году ничего исключительного; нимало не был исключением и блестящий гвардейский офицер, серьезно и с знанием дела обсуждающий подобные вопросы. В то время из Петербурга на юг и обратно посылалось с оказией много таких писем, где офицер или полковник в пламенных выражениях доказывал товарищу необходимость сплотиться ради служения благу родины, и еще больше было таких разговоров. С 1816 года{202}202
  К 1816 году относится возникновение первой декабристской организации – Союза спасения.


[Закрыть], то есть по возвращении из французского похода, столичное офицерство стало неузнаваемо. И замечательно: это умственное движение увлекло не только лучшие элементы гвардейской молодежи – будущих декабристов, – но и стало модою среди заурядной части ее. В той компании богатых кутил-гусаров{203}203
  Характеристика этих офицеров, даваемая Гершензоном, является несколько односторонней. Подробнее об этом кружке см.: Щербачев Ю. Н. Приятели Пушкина Михаил Андреевич Щербинин и Петр Павлович Каверин. М., 1913; Мандрыкина Л. А., Цявловская Т. Г. Распространение вольнолюбивых стихов Пушкина Кавериным и Щербининым // Литературное наследство. М., 1956. Т. 60. Кн. 1.


[Закрыть] (Каверин, Молоствов, Саломирский, Сабуров и др.), где так много вращался Пушкин до своей высылки из Петербурга в 1820 году, предметом бесед служили не только веселые гусарские похождения, судя по тому, как характеризует ее Пушкин:

 
Младых повес счастливая семья,
Где ум кипит, где в мыслях волен я,
Где спорю вслух, где чувствую сильнее,
И где мы все – прекрасного друзья{204}204
  Из «Послания к кн. Горчакову» А. С. Пушкина (1819). Третья (из приведенных) строк ныне читается так: «Где спорю вслух, где чувствую живее…»


[Закрыть].
 

И самый удалой из них, П. П. Каверин, прославившийся кутежами на обе столицы, был в то же время геттингенским студентом, и серьезно обиделся, когда Пушкин в одном шутливом стихотворении упомянул о его пьянстве, так что поэт поспешил угостить его комплиментом,

 
что дружно можно жить
С Киферой, с Портиком, и с книгой, и с бокалом,
Что ум высокий можно скрыть
Безумной шалости под легким покрывалом{205}205
  Из стихотворения Пушкина «К Каверину» (1817). Стихи объяснены самим Кавериным: «Пушкин в Noël на лейб-гусарский полк, не прочтя мне, поместил и на мой счет порядочный куплет и, чтоб извиниться, прислал через несколько дней следующее послание – оригинал у меня: «Забудь, любезный мой Каверин…» (Щербачев Ю. Н. Приятели Пушкина Михаил Андреевич Щербинин и Петр Павлович Каверин. С. 60 и 80). Упомянутая Кавериным строфа неизвестна.


[Закрыть].
 

Но если для Кавериных умственные и нравственные интересы являлись предметом щегольства или поверхностного увлечения, то будущие декабристы были всецело поглощены этим движением. К этой-то сравнительно небольшой группе принадлежал Чаадаев, как по образованности и умонастроению, так и по другим связям, – и при всем его личном своеобразии, около 1818-20 г. в нем нельзя найти ничего что бы сколько-нибудь заметно отличало его от членов «Союза благоденствия» и что давало бы повод предчувствовать, как далеко он в своем дальнейшем развитии уклонялся от этого типа.

Да и жизнь его доныне складывалась в чертах, вполне типичных для его круга и его поколения. Он родился в Москве 27 мая 1794 года[281]281
  Год и место рождения Чаадаева до сих пор не были достоверно известны; эти точные указания заимствуем из старинного рукописного «Реестра роду Чаадаевых», ведущего счет от самого начала XVIII века и кончающегося П. Я. Чаадаевым и его братом, Михаилом Яковлевичем (время и место их смерти приписаны позднейшими почерками).


[Закрыть]. Об его отце, Якове Петровиче Чаадаеве, мы почти ничего не знаем[282]282
  См. Лонгинов – Современник. Т. LVIII (1856 г.). Отд. V. С. 1–5.


[Закрыть]{206}206
  Отец П. Я. Чаадаева принимал участие в шведской кампании, в составе лейб-гвардии Семеновского полка, за что был награжден Георгиевским крестом. Вышел в отставку в чине подполковника, служил советником Нижегородской уголовной палаты. Ему принадлежит сатирическая комедия «Дон Педро Прокодуранте, или Наказанный бездельник» (1794).


[Закрыть]; его мать, Наталья Михайловна, была дочерью историка кн. Щербатова. Родители умерли рано: отец уже в 1795 г., мать в 1797[283]283
  Та же родословная.


[Закрыть], и трехлетний Чаадаев, вместе со своим на полтора года старшим братом Михаилом, был взят на воспитание старшей сестрою своей матери, княжной Анной Михайловной Щербатовой. Анна Михайловна, на всю жизнь оставшаяся девицей и умершая только в 1852 году в глубокой старости, была, по словам Жихарева, «разума чрезвычайно простого и довольно смешная, но, как видно из ее жизни, исполненная благости и самоотвержения». Перевезя сирот из Нижегородской губернии, где умерли родители, к себе в Москву, она окружила их трепетной любовью и заботливостью; отныне ее жизнь была всецело наполнена ими, и до конца, спустя много лет после того, как они вышли из-под ее опеки, она с тем же трепетом следила за их шагами и все звала к себе, чтобы обогреть и самой отогреться их присутствием и чтобы им не тратиться напрасно, «живя на всем купленном». Старческим почерком, не связывая букв, на сером почтовом листке с золотым обрезом, писала она в 1834 году Михаилу Яковлевичу: «Благодарю Всевышнего, что избрал меня служить вам матерью в вашем детстве, и в вас нахожу не племянников, но любезных сыновей; ваше благорасположение доказывает мне вашу дружбу, но и я, будьте уверены, что я вас люблю паче всего; нет для меня ничего любезнее вас, и тогда только себя счастливою нахожу, когда могу делить время с вами»[284]284
  Рукоп. письмо от 26 авг. 1834 г.


[Закрыть].

Легко понять, как пестовала эта тетка своих питомцев. Чаадаев рос балованным и своевольным ребенком, а замечательная красота, бойкость, острый ум и необыкновенные способности, обнаружившиеся в нем очень рано, сделали его в родственном кругу общим баловнем. Опекуном юных Чаадаевых, унаследовавших крупное состояние, был их дядя, кн. Д. М. Щербатов, пышный вельможа екатерининской школы; они и воспитывались в его доме, вместе с его единственным сыном, своим сверстником. Щербатов был умный и по-своему образованный человек; он позаботился дать мальчикам блестящее образование. Сначала их воспитание было вверено иностранцам-гувернерам, а затем, когда наступило время учения, к преподаванию были приглашены лучшие профессора московского университета, снабженного тогда, благодаря заботам М. Н. Муравьева, первоклассными учеными силами. Знаменитый Буле и Шлецер-сын, по-видимому, занимались с ними на дому у Щербатова. Словом, это был тот самый род образования, с которым знакомят нас биографии Грибоедова.

Подобно Грибоедову же и, вероятно, в одно время с ним, то есть около 1809 года, Чаадаев вместе с братом и молодым Щербатовым поступил в университет, вероятно по словесному отделению{207}207
  П. и М. Чаадаевы вместе с молодым И.Д. Щербатовым поступили в Московский университет в 1808 г.


[Закрыть]. Его товарищами здесь были, кроме Грибоедова, И. М. Снегирев, Н. И. Тургенев, И. Д. Якушкин{208}208
  Будущий декабрист Якушкин был близким другом Чаадаева. Бок-о-бок они проходят всю военную кампанию 1812 г. Об их отношениях см.: Шаховской Дм. Якушкин и Чаадаев // Декабристы и их время. М., 1932. Т. II.


[Закрыть], братья Л. и В. Перовские[285]285
  Для Грибоедова см.: Русский Архив. 1888. II. С. 305, для Снегирева – Русский Архив. 1904. № 5.С.43 и пр., для Тургенева и Якушкина – собственное показание Чаадаева: Русская Старина. 1900. № 12. С. 584, для Перовских – Шевырев. История московского университета. С. 399.


[Закрыть], и со всеми ими он сохранил потом дружеские отношения до своей или их смерти. Это был один из самых блестящих периодов в истории московского университета. За короткий срок своего попечительства Муравьев сумел обновить университетскую жизнь; достаточно сказать, что из 37 профессоров только одиннадцать начали службу при Екатерине и Павле, все остальные вступили на кафедры уже по введении университетского устава 1804 года[286]286
  Нил Попов. Восстановление московского университета после французского нашествия 1812 года. Русский Архив. 1881. I (2). С. 386.


[Закрыть]. Как раз на философском факультете многие отрасли знания были поставлены на уровень европейской науки; здесь рядом с иностранными учеными, как Баузе, Буле и Шлецер, появляются в это время свежие русские силы, как талантливый Мерзляков и Каченовский.

В то время и в том кругу юноши вообще созревали рано, но Чаадаев и среди своих сверстников представлял, по-видимому, не совсем заурядное явление. «Только что вышедши из детского возраста, – рассказывает Жихарев, – он уже начал собирать книги и сделался известен всем московским букинистам[287]287
  Его библиотека уже в 1812 году была известна библиографам: на нее дважды указывает Сопиков в первом томе своего «Опыта российской библиографии», изданном в 1813 году (С. 10 и 43).{283}283
  Первая библиотека Чаадаева содержала около 1026 названий. Ее он продал перед заграничным путешествием. Вторая библиотека, переданная Чаадаевым племяннику, М. И. Жихареву, содержала более трех тысяч единиц. Ныне хранится в ГБЛ (см.: Каталог библиотеки П. Я. Чаадаева. М., 1980).


[Закрыть]


[Закрыть], вошел в сношения с Дидотом в Париже, четырнадцати лет от роду писал к незнакомому ему тогда князю Сергею Михайловичу Голицыну о каком-то нуждающемся, толковал со знаменитостями о предметах религии, науки и искусства». Лет 16-ти, по словам того же биографа, он был одним из самых блестящих молодых людей московского большого света и одним из лучших танцоров. Он уже тогда отличался тем аристократизмом внешнего вида, той светски-непринужденной изящностью костюма, манер и поведения, который не утратил до самой смерти. Как-то естественно он завоевал себе полную свободу действий, ездил куда хотел, никому не отдавал отчета, держался смело и независимо; он уже тогда импонировал окружающим своей гордой самостоятельностью. Но этот блестящий молодой аристократ был уже и удивительно начитан, и поражал резкой своеобразностью ума. Это был ум строгий и дисциплинированный как бы от природы, почти не русский ум: в нем не было и следа той распущенности и задушевной мечтательности, которые характеризуют славянское мышление.

С окончанием университетского курса, по исконному дворянскому обычаю, молодых Чаадаевых ждала военная служба, и разумеется, при их связях и богатстве – в Петербурге, в гвардии. 12 мая 1812 года оба они вступили подпрапорщиками лейб-гвардии в Семеновский полк, где когда-то служил их дядя-опекун и где они уже застали кое-кого из университетских товарищей, например Якушкина[288]288
  Для дальнейшего см. указ об отставке П. Я. Чаадаева в «Русской Мысли» 1896 г. № 4. С. 143, и рукописный указ об отставке Михаила Яковлевича Чаадаева. – Предположение проф. Кирпичникова («Русская Мысль». Там же), что Чаадаев вступил в военную службу не по традиционному обыкновению дворянской молодежи, а для того, «чтобы защищать родину» в виду грозившего французского нашествия, ни на чем не основано. В таком случае он, подобно Грибоедову, вступил бы вероятно в московский гусарский полк кн. Салтыкова. Якушкин, как и большинство будущих декабристов, вступил на службу до 1812 года.


[Закрыть]. До взятия Парижа оба брата проходили службу неразлучно; оба участвовали в сражениях под Бородином, Тарутином и Малым Ярославцем, при Люцене, Бауцене, Пирне, под Кульмом и Лейпцигом; оба почти в те же дни производились в следующие чины и получили те же знаки отличия. Михаил дольше оставался в Семеновском полку, Петр уже в 1813 г. перешел в Ахтырский гусарский полк, затем в гусарский лейб-гвардии, и в 1817 г. был назначен адъютантом к командиру гвардейского корпуса, генерал-адъютанту Васильчикову. Весною 1816 года мы застаем Петра Чаадаева в Царском Селе, где стоял тогда его полк, – и здесь, в доме Карамзина, он познакомился с лицеистом последнего курса Пушкиным, о котором уже раньше слышал от Грибоедова, как о многообещающем юном поэте[289]289
  Из рассказов кн. П.А. и княгини В. Ф. Вяземских. – Русский Архив. 1888. II. С. 305.


[Закрыть].

Ближайшие четыре года, проведенные Чаадаевым в Петербурге, то есть до его выхода в отставку в 1821 году, были самым счастливым временем его жизни. Он был очень красив: белый, с нежным румянцем, стройный, тонкий, изящный, он заслужил среди товарищей прозвание «le beau Tchadaef»[290]290
  Красавец Чадаев (франц.).


[Закрыть]; безукоризненная светскость манер, гордая независимость[291]291
  В одном шуточном стихотворении (»Молитва лейб-гусарских офицеров» 1816 года), где Пушкин характеризует каждого из своих приятелей-гусаров одним признаком, Чаадаеву присвоена «гордость».


[Закрыть], соединенная с любезностью в обращении, невольно привлекали к нему взоры во всяком обществе. Его положение в свете было вполне упрочено, а близость к Васильчикову, обширные связи и личное знакомство с великими князьями сулили ему блистательную карьеру по службе; его знал и государь, прочивший его, как говорили, к себе в адъютанты. Вместе с тем он был несомненно одним из образованнейших людей в Петербурге; отнюдь не пренебрегая своими светскими отношениями, он много и серьезно читал и уже в это время приобрел репутацию молодого мудреца. Его редко видали на балах, он не ухаживал за женщинами; в его строгой серьезности была, вероятно, и доля аффектации, не покидавшей его никогда, но Карамзин ласкал его, и люди замечательного ума, лучшие из его сверстников, как Пушкин, Якушкин и др., высоко ценили свою близость с ним[292]292
  О петербургской жизни Чаадаева см. Жихарев. – Вестник Европы г. 1871, июль. С. 188 и сл.; Лонгинов. Русский Вестник. 1862, ноябрь. С. 124 и сл.; Вигель. Записки. Нов. изд. Ч. VI. С. 19.


[Закрыть].

У нас есть достаточно данных, чтобы представить себе воззрения Чаадаева в эту эпоху. Как уже сказано, они были совершенно типичны для его приятельского круга. Влияние, оказанное на нашу военную молодежь полуторагодичным пребыванием в Германии и Франции во время войны с Наполеоном, слишком известно, чтобы нужно было подробно говорить о нем. Известно, какой горечью наполнились сердца этих офицеров, когда по возвращении они новыми глазами взглянули вокруг себя и увидели порабощенный народ, погрязшее в материализме общество, невежество, грубость и произвол повсюду; известно, как все, что было живого среди этой молодежи, постепенно, под влиянием правительственной реакции, все сильнее охватывала жажда пожертвовать собою для блага родины, как стали возникать тайные кружки под характерными названиями «Союза спасения» или «Истинных и верных сынов отечества», «Общества благомыслящих», «Союза благоденствия», которым суждено было привести к катастрофе 14 декабря{209}209
  Союз Спасения, или Истинных и верных сынов отечества – тайное декабристское общество, организованное в 1816 г., преобразовано в Союз Благоденствия.


[Закрыть]. На почве пламенного идеализма здесь вырабатывались несокрушимые гражданские убеждения и, вместе, удивительная нравственная чистота. В одной неоконченной повести Пушкина о петербургских офицерах 1818 года говорится, что в то время среди них были в моде «строгость правил и политическая экономия»{210}210
  Далее приводится цитата из «Романа в письмах» А. С. Пушкина (1829).


[Закрыть].

Такова характеристика круга – и она всецело приложима к Чаадаеву. В 1818—20 гг. он был, как известно, очень близок с Пушкиным. Старше годами и несравненно более образованный, он сразу занял по отношению к молодому поэту положение друга-ментора. О чем же говорили они в долгих дружеских беседах, что проповедовал гусар-философ гениальному юноше? Три послания Пушкина к Чаадаеву, 1818—21 г., живо изображают предмет и характер этих бесед. Здесь говорилось о том же, чем были полны мысли всей передовой молодежи, – о «строгости правил», а всего больше о «политической экономии», то есть благе родины и деспотическом гнете.

«Ты был целителем моих душевных сил», говорит Пушкин Чаадаеву, —

 
В минуту гибели над бездной потаенной
Ты поддержал меня недремлющей рукой;
Ты другу заменил надежду и покой;
Во глубину души вникая строгим взором,
Ты оживлял ее советом иль укором;
Твой жар воспламенял к высокому любовь:
Терпенье смелое во мне рождалось вновь;
Уж голос клеветы не мог меня обидеть:
Умел я презирать, умея ненавидеть.
 

Но главным предметом разговоров и совместных чтений[293]293
  «Поспорим, перечтем»… (Чаадаеву, 1821 г.); «Как я с Кавериным гулял… С моим Чаадаевым читал…» (Русская Старина. 1884, июль. С. 15, Рукописи Пушкина).


[Закрыть] были «вольнолюбивые надежды»: только о них и говорит Пушкин в первых двух посланиях.

 
Любви, надежды, гордой славы
Недолго тешил нас обман:
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман.
Но в нас кипят еще желанья:
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванья.
Мы ждем, с томленьем упованья,
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты сладкого свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы.
Товарищ, верь: взойдет она,
Заря пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна
И на обломках самовластья
Напишет наши имена{211}211
  Стихотворение Пушкина «К Чаадаеву» (1818) цитируется Гершензоном по принятому в его время варианту (см., напр., изд.: Сочинения и письма А. С. Пушкина. Под ред. П. О. Морозова. СПб., 1903. Т. I. С. 232).


[Закрыть].
 

Очевидно, в глазах Пушкина Чаадаев был прежде всего борцом за гражданскую свободу, представителем либерального движения; чему учил Пушкина Чаадаев, то самое мог внушать молодому поэту любой из старших его возрастом декабристов – М. Ф. Орлов, Якушкин, даже его ровесник Пущин или Рылеев, – и о любом из них он мог бы сказать те же слова, которыми в 1816 году характеризовал Чаадаева: «Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес»{212}212
  Стихотворение Пушкина «К портрету Чаадаева» (1816).


[Закрыть].

Итак, около 1820 года воззрения Чаадаева, по-видимому, ничем не отличались от воззрений большинства развитой молодежи. К тому же, и его ближайший дружеский круг состоял преимущественно из будущих декабристов. Он поддерживал близкие отношения с Н. И. Тургеневым, вернувшимся в 1816 г. из-за границы, а старый университетский товарищ Якушкин, кн. Трубецкой, Матвей и Сергей Муравьевы-Апостолы и Никита Муравьев были его интимными друзьями[294]294
  Русская Старина. 1900, декабрь. С. 584–585.


[Закрыть]. Из записок Якушкина мы знаем, какие интересы господствовали в этом кружке. «В это время, – рассказывает Якушкин[295]295
  Записки И. Д. Якушкина. Москва. 1905. С. 6.


[Закрыть], – Сергей Трубецкой, Матвей и Сергей Муравьевы и я – жили в казармах и очень часто бывали вместе с тремя братьями Муравьевыми: Александром, Михаилом и Николаем. Никита Муравьев также часто видался с нами. В беседах наших обыкновенно разговор был о положении России. Тут разбирались главные язвы нашего отечества: закоснелость народа, крепостное состояние, жестокое обращение с солдатами, которых служба в течение 25 лет почти была каторга; повсеместное лихоимство, грабительство и наконец явное неуважение к человеку вообще». В этих разговорах, конечно, многократно участвовал и Чаадаев; на одну из таких бесед намекает приведенное выше письмо Н. И. Тургенева. Больше того: Чаадаев не был чужд и самому революционному движению, зародившемуся в этом кругу. Когда в «Союзе благоденствия» Н. И. Тургенев задумал основать журнал для пропаганды, этому делу брался помогать, вместе с Кюхельбекером, и Чаадаев, «воспитывавшийся еще для общества», как сказано в Записке о тайных обществах, поданной в 1821 году Александру I Бенкендорфом[296]296
  Шильдер. Имп. Александр I. Т. IV. С. 211; Русский Архив. 1875. XII. С. 427.


[Закрыть]. Позднее, на знаменитом московском съезде в начале 1821 года, Якушкину поручено было принять Чаадаева в члены нового тайного общества; когда вскоре после этого Чаадаев, получив отставку, приехал в Москву, Якушкин передал ему это предложение{213}213
  Факт принятия Чаадаева в тайное общество подтверждается и письмом И. Д. Якушкина к Чаадаеву (1821), где тот называет Чаадаева своим «учеником» и требует от него «повиновения» (Шаховской Дм. Якушкин и Чаадаев. С. 168).


[Закрыть], и Чаадаев согласился, прибавив, что напрасно его не приняли раньше: тогда он остался бы на службе и постарался бы попасть в адъютанты к великому князю Николаю Павловичу, который, может быть, из эгоистических видов оказал бы поддержку тайному обществу[297]297
  Записки И. Д. Якушкина. С.56. Показанию Чаадаева на жандармском допросе 1826 года, что он не имел никакого понятия о существовавших в России тайных обществах, и ни к какому тайному обществу никогда не принадлежал (Русская Старина. 1900, дек. С. 588), разумеется, нельзя придавать значения. Свидетельство Якушкина подтверждается и другими данными, о которых ниже.


[Закрыть].

Само собой разумеется, что Чаадаев был и масоном: такова была тогдашняя мода, и большинство будущих декабристов отдали ей дань. В 1816 году он числился уже по пятой степени в ложе Amis Réunis[298]298
  Соединенные друзья (франц.).


[Закрыть]{214}214
  Масонская ложа, существовавшая в Петербурге в начале XIX в., работавшая на французском языке и по французским актам. В 1816–1818 гг. Чаадаев был в этой ложе в степени мастера.


[Закрыть], где вместе с ним или до него состояли членами Грибоедов, Пестель, Волконский, Матвей Муравьев-Апостол и др.[299]299
  Пыпин А. Н. Материалы для истории масонских лож. – Вестник Европы. 1872. II. С. 600–601.


[Закрыть]; он достиг здесь восьмой степени (тайных белых братьев), но, по-видимому, уже в 1818 году фактически оставил масонство, убедившись, как он показывал позднее на допросе, «что в оном ничего не заключается могущего удовлетворить честного и рассудительного человека[300]300
  Русская Старина. 1900, дек. С. 587; Чаадаев показал между прочим, что в 1818 году написал речь о масонстве, «где ясно и сильно выразил мысль свою о безумстве и вредном действии тайных обществ вообще».


[Закрыть]. Как известно, к такому же убеждению пришли и многие декабристы: новое русское масонство, возрожденное при Александре I, настолько было загромождено странной и смешной обрядностью, что его первоначальная задача, мистическая и филантропическая, совершенно стушевалась; в том же 1818 году вышли из масонства Илья Долгорукий, Никита и Сергей Муравьевы, еще раньше Пестель и т. д.[301]301
  Русская Старина. 1904, апрель. С. 19–20; Пытин. Ibid.; Об обрядности в ложе «Соединенных друзей» см. любопытную записку А. П. Степанова. Принятие в масоны в 1815 году. – Русская Старина. 1870. Т. I. С. 223 и сл.


[Закрыть]

Разумеется, трудно судить о том, принял ли бы Чаадаев при нормальных условиях прямое участие в декабрьском мятеже. Он был по натуре человек кабинетный, лишенный активности; его ум, созерцательный по преимуществу, едва ли был способен всецело отдаться во власть физическому убеждению, направленному на достижение какой-нибудь, хотя бы и самой широкой практической цели. Пушкин характеризует его словами:

 
всегда мудрец, а иногда мечтатель
И ветреной толпы бесстрастный наблюдатель{215}215
  Из послания Пушкина «Чаадаеву» (1821).


[Закрыть];
 

такие люди не идут на площадь с оружием в руках, даже если сабля случайно висит у них сбоку. Именно этой умозрительной складкой его характера можно объяснить, почему Чаадаев, при своих дружеских связях с виднейшими членами «Союза благоденствия» и при уважении, которое питали к нему такие убежденные революционеры, как Якушкин или Матвей Муравьев-Апостол, так долго оставался в стороне от их подпольной работы. Но вместе с тем нет никакого сомнения, что они считали его своим, и это мнение было столь прочно, что, как увидим, его не сумели поколебать ни отъезд Чаадаева заграницу как раз в момент наибольшего разгара пропаганды, ни его практический индифферентизм в ближайшие годы, ни даже его окончательное уклонение в мистицизм. С полною уверенностью можно сказать, что в этот период (1816–1820 гг.) центральным пунктом его мировоззрения был общественный интерес и что единственным достойным приложением сил для патриота он считал то самое, в чем видели свой долг декабристы и что Н. Тургенев выразил словами: «обогащать Россию сокровищами гражданственности». До нас дошло письмо Чаадаева к брату от 25 мая 1820 г., где есть несколько удивительно характерных строк. «Еще одна большая новость – этой новостью полн весь мир: испанская революция кончена, король принужден подписать конституционный акт 1812 г. Целый народ восстал, в три месяца разыгрывается до конца революция, – и ни капли крови пролитой, никакой резни, ни потрясений, ни излишеств, вообще ничего, что могло бы осквернить это прекрасное дело, – что ты об этом скажешь? Вот разительный аргумент в деле революций, осуществленный на практике! Но во всем этом есть нечто, касающееся нас особенно близко, – сказать ли это? Могу ли довериться этому нескромному листку? Нет, лучше помолчу. Уже и без того меня называют демагогом. Глупцы! они не понимают, что кто презирает свет, не станет заботиться о его исправлении»[302]302
  Рукоп. письмо (по франц.) от 25 мая 1820 г. Оно вероятно было взято при каком-нибудь обыске; на нем надпись: «Письмо Чаадаева, бывшего адъютантом у г. Васильчикова, к брату, отставному Бородинского полка майору Чаадаеву».


[Закрыть]. – Здесь весь Чаадаев тех лет – гвардеец-либерал, но с перевесом в сторону умозрения: «ветреной толпы бесстрастный наблюдатель», и не без аффектации.