Текст книги "Звезды. Неизвестные истории про известных людей"

4

Мама была женщина строгая. У нас в семье был матриархат, как это ни странно. Мама была красивая, отец тоже был красивый и безумно ее любил, для него слово мамы было закон. Она следила за тем, чтобы улица меня не воспитывала. Следила, с кем я дружу. Мы трудно жили.

Помню, как мама у нас дома устроила вечеринку для моих одноклассников и девочек, которые с нами раньше учились. В это время нас разлучили с девчонками, а до этого мы были в одной школе. И вот устраивали вечера – то у них в школе, то у нас. Наш 8 «А» класс дружил с 8-м классом из школы № 17.

Мы были плохо одеты. Я ходил в батькиных валенках с галошами. Это было стыдно для мальчика, который уже понимает, что есть любовь, что можно ухаживать. И мы каждый вечер собирались на берегу Волги, почему-то зимой. Может, потому что летом разъезжались. А зимой все собирались, закутанные, я ходил в шинели, перекрашенной в черный цвет, чтобы не был такой уж очень военный. Я носил галифе, носил все, что было возможно достать. И девчонки нас учили танцевать без музыки. Напевали мелодии и танцевали. Я полюбил танцы и стал заядлым танцором только благодаря тому, что мы начали очень рано. И конечно, мы влюблялись. Я влюблялся рано, еще в 5-м классе. Люся Боярская была красивая девочка. Я не знал, как привлечь ее внимание. Я влюблялся и в 10-м классе, и в институте. Я дружил с девочкой из 8-го класса – ее звали Лиза. Мы с ней ходили на танцы, в кино – так положено. В 19 лет я на ней женился. Моя мама была в шоке. Жениться в 19 лет было не принято.

5

Отец был от природы человек одаренный – он вышел из бедных крестьян. Сначала был гримером в театре, потом дамским парикмахером. А потом родился я, и он решил поменять профессию, поскольку очень любил землю. Окончил Тимирязевскую академию с отличием и стал агрономом. С малых лет он приучал меня к хорошей литературе. Каждый вечер отец читал мне Пушкина, Лермонтова, Майна Рида…

Когда мы учились в школе, то таскали бревна из Волги, чтобы потом наколоть, напилить. Сами отапливали школу. В классе, случалось, сидели в пальто. Не было ничего, все своими силами делали учителя и мы. В детстве я хотел уехать учиться на Кавказ. Я уже начал писать стихи в 10-м классе, а прозу в 7-м классе. Моим идеалом был Грибоедов. Романтика Кавказа, Пушкин – такой ореол, и я хотел поехать в Тбилиси. Это было тяжелое время, отец еще был в тюрьме, и мама мне говорит: «Ты что, с ума сошел? А как я? Как ты будешь жить, на что? На стипендию – невозможно». Она меня отговорила. И тогда я подал документы в Ленинградскую военно-медицинскую академию. Я не хотел быть врачом, просто пожалел мать. Я знал, что в это время ей материально меня не вытащить. А Ленинградская военно-медицинская академия обеспечивала. Поскольку отец меня учил не врать и быть честным человеком, в анкете, которую я послал вместе с документами, я написал всю правду: отец – в тюрьме, дед погиб, дядька – сидит, другой – сидит. Все сидят. И мне вернули документы. Может, и к лучшему, что я не пошел по этой специальности. И вот тогда с другом Володей мы решили поступать в Институт востоковедения, где была по тем временам большая стипендия. Я поступил.

Алла Духова

Алла Духова родилась в Коми-Пермяцком автономном округе, в селе Коса. Через год семья переехала в Ригу. В 11 лет Алла поступила в коллектив народного танца «Ивушка», в 16 лет пошла работать в цирк. После серьезной травмы цирк пришлось бросить. Работала в Доме культуры руководителем самодеятельного коллектива «Эксперимент». С 1986 г. – балетмейстер, хореограф и бессменный руководитель балета «Тодес». Балет дважды становился лауреатом Национальной российской музыкальной премии «Овация» в номинации «Шоу года».

1

Рига. Мой любимый город. Как я давно там не была… А родилась я в Коми-Пермяцком округе, Пермская область, село Коса. Там мои родители работали по распределению после института. Когда мне исполнился год, меня привезли в Ригу, потому что там жили папины родители. Наш дом был в центре города, до старой Риги – 10 минут пешком. У нас был огромный двор, в котором было бомбоубежище, мы играли там в казаки-разбойники. Прыгали вниз с двухметровой высоты, кто-то ломал ноги – ужас!

Родители у меня чудесные люди, очень творческие. Хотя они не были связаны с искусством. Мама у меня пела, великолепно танцевала. Она из Питера. Ее вывезли в четыре года из блокадного Ленинграда в детский дом. Папа у меня из Риги. Когда папа служил в армии на Кубани, они познакомились. Папа у меня тоже великолепно пел и стучал степ.

Родители работали на заводе, у них были средние зарплаты. Мы очень экономно жили. Я была маленькая, мы заходили в продуктовый магазин. Я: «Мама, купи мне, я хочу то-то!» И мама мне говорила: «Нет денег». Помню, мы пришли с мамой в «Детский мир» одежду покупать, а я торчала возле витрин с красивыми немецкими куклами. И я безумно мечтала о такой, я ее выпрашивала. Но мне ни в какую не покупали. Она очень дорого стоила. По тем временам – безумных денег, 25 рублей. У меня был мишка черный, я его называла «пидедь». Когда мне его купили, я расплакалась, потому что он был черный. Но потом привыкла к нему – это была моя любимая игрушка. А куклу мне купили на день рождения. Счастью моему не было границ. Я ее причесывала, косички заплетала. В итоге мы с сестрой ее испортили – накрасили ей глаза и стали снимать грим ацетоном. Глаза потускнели, мы стерли ей глаза вообще. Боже, какое это было горе! Я вам передать не могу.

2

Я думала, когда у меня будет сестра, мы сразу побежим играть, моя жизнь изменится в лучшую сторону. И какое я испытала разочарование, когда принесли этот кулечек! Она плакала днем и ночью. Мама говорила: «Иди во двор, возьми с собой Дину, посмотри за ней». А нам хотелось играть, носиться. И я, как правило, говорила: «Дина, иди домой, тебя мама зовет». Не хотели мы брать ее в наши игры. Шебутная она была, и мы дрались. Однажды мы повздорили, она подбежала ко мне и ножницами отрезала мне косу. Мама рассердилась, взяла ножницы и ей тоже клок сзади вырезала. Вот такое воспитание было.

Каждым летом мы выезжали с семьей на дачу. Это на реке Гауя, рядом был Рижский залив и озеро – Зырновникс. На берегу озера располагался наш дачный поселок. На горках стояли деревянные домики. Папа наш домик сам сделал, своими руками. А мы хозяйством занимались. Мы терпеть не могли вечером мыть посуду. Мама вручала нам тазик с грязной посудой, и это для нас было самое большое несчастье. Вода холодная, мы же в озере мыли эту посуду. Мои жирные руки с песком – это кошмар!

3

Я была очень спокойная. Меня обижали и в садике, и в первых классах. Я приходила домой и плакала. Мама говорила: «Аленка, ты должна за себя постоять, что же это такое! Ты должна дать сдачи!» А я не могла дать сдачи. Потом – научилась. Мы ходили зимой на каток. А так как каток был рядом с домом, надевали коньки дома, сверху – чехлы и шли на каток. Покатались – возвращались домой. В моем дворе жил одноклассник Женька. Я шла как-то на коньках, и он меня в сугроб толкнул. Три раза толкал, три раза падала. Потом я со всей злостью дала ему коньком по ноге. Он взвыл от боли и убежал. На следующий день не успела я войти в школу, как он на меня налетел ураганом, портфель в одну сторону, я – в другую. Мы вцепились друг в друга и покатились по полу. Я его за волосы, он – меня. Заходит учитель, нас – по углам. Целый день стояли в углу. За это родители меня не взяли в цирк.

Компания у нас была дружная. Учиться не очень хотелось, мы записками перебрасывались, книги читали или фотографии смотрели. Классная руководительница говорила нам: «Духова и компания – вон из класса!» Вставала я и все наши мальчишки, и мы уходили. Класс пустел. В начальных классах я очень хорошо училась, а потом «съехала», как говорят: мимо школы ходила. Были бесконечные концерты, мы куда-то уезжали. Учителя снисходительно ко мне относились, кроме моей классной руководительницы. Она была принципиальная, строгая женщина.

4

Я занималась музыкой и однажды попросила маму: «Я очень хочу танцевать». Мама говорит: «Выбирай: музыка или хореография». Я говорю: «Хореография». В 11 лет я попала в народный хореографический коллектив «Ивушка». Я заранее подглядывала за ними из-за двери, приходила домой и повторяла все, что они делали. И когда я пришла на первый урок, ассистент преподавателя не поверил, что я на первом занятии. А для меня было удивительно, что меня уже на следующий год перевели в старшую группу. Они меня пестовали, я была самая младшая: мне было 12 лет, а всем ребятам 18–19. Мне хотелось с ними куда-нибудь сходить вечером, и я шла. Врала, что мне 16 лет, и я выглядела так, что мне можно было дать 15 точно. Дома меня нещадно ругали, стояли у дверей чуть ли не с ремнем. Я помню, мы как-то поздно вернулись, и мама говорит: «Что же вы делаете, ей же всего 13 лет! Посмотрите на время, уже 12 часов». Они: «Как 13 лет?» Как мне было стыдно!

Первая любовь у меня случилась в пионерском лагере – аккордеонист Вася. Мы к концертам готовились, я ставила номер с девочками – польку. И Вася уже тогда мне предвещал успех на этом поприще. А я была в него влюблена. Ему тогда лет 16 было, а мне 8. А в школе, уже в старших классах, был такой Арсен. Мы встречались с ним, целовались на переменках, учителя ужасно возмущались, говорили: «Безобразие, да что же это такое?» А мы ни на кого внимания не обращали. Такая была любовь.

Виктор Ерофеев

Виктор Владимирович Ерофеев родился 19 сентября 1947 года в Москве, в семье дипломата. В детстве жил с родителями в Париже. Окончил филологический факультет МГУ, аспирантуру Института мировой литературы. Известность приобрел благодаря публикации эссе о творчестве маркиза де Сада в журнале «Вопросы литературы». Был исключен из Союза писателей СССР за участие в организации самиздатовского альманаха «Метрополь». Роман Ерофеева «Русская красавица» переведен на двадцать языков. В России, Европе и США, где он выступает с лекциями, вышли его книги рассказов, сборник литературно-философских эссе, роман «Страшный суд». Среди его книг – «Русские цветы зла», «Мужчины», «Пять рек жизни».

1

В нашей семье я первый коренной москвич. Родился 19 сентября 1947 года. Меня назвали Виктором в честь победы над Германией. Родители были под впечатлением от победы, и вот перед вами победитель.

Самое первое впечатление связано со страхом смерти. Мы жили под Москвой, в том месте, где сейчас живет наша самая богатая суперэлита, это Барвиха, Рублевка. И мы жили на даче в месте, которое называется Раздоры. А там был электрический столб, и на нем был нарисован череп и кости. «Не влезай – убьет!» Я читать не мог, я лишь видел череп и кости и боялся даже дотронуться до этого деревянного столба. Идея творчества рождается вместе с переживанием смерти. Мне кажется, что этот столб – моя основная муза в жизни.

Много связано с дачей. Первое – смерть, а второе – молнии. У нас было два шофера. Папа занимал крупную должность – помощника премьер-министра, если переводить на европейские понятия. Он был помощником Молотова. Однажды мы ехали по дороге рядом с Барвихой, и в дерево попала молния – божественный огонь. Это было очень красиво и очень страшно.

Потом были романтическо-буколические впечатления. В то время крестьяне не держали коров, потому что был очень большой налог. Вместо коров у каждого были козы. Козье молоко – предел счастья. Я с козами общался, давал им что-то есть. Лето, трава, блеющие козы и козлы – вот Подмосковье моего раннего детства.

2

Весьма символично, что в нашем подъезде, где жили сталинские вельможи, лифтером был повар, который работал у князя Юсупова. Он был старенький. Все у нас было знаковым. В этом подъезде все квартиры были шикарными, но наша квартира была коммунальной. Когда мы въехали, одна комната еще была чужой, хотя там не жили. Я помню, как эта комната стала нашей, как оттуда все вынесли и меня туда заселили, она стала детской.

У меня было невероятно счастливое сталинское детство. Все у нас было – дача, машины: сначала «Победа», потом «ЗиМ». Удивительная по тем временам московская квартира, ни у кого такой не было – роскошь. И это важно, потому что мне в жизни не нужно было карабкаться наверх, верх был заложен в детстве. Скорее улица перенимала какие-то мои привычки, потому что было общее убеждение, что у меня что-то есть, но это «что-то» у меня не отнимешь и лучше ко мне примкнуть. Объясняю на простом примере: тогда дороже всего была жвачка, а у меня жвачка была. Дружить со мной было «правильно». И со мной дружили бандиты, хулиганы… Иначе – раз они меня побьют, два – а потом-то что? Ну я не буду с ними ходить, а так я доставал им американскую жвачку. Но я, честно говоря, с этими бандитами не строил младенческую преступную группировку, просто они меня не били, скорее – уважали.

Был замечательный случай. В этом – вся Россия. Мальчик, одноклассник и бандит Коля Максимов – потом он стал убийцей, убил хозяина голубятни, – он пришел ко мне домой. Ему очень хотелось жвачки, а у нас дома было все французское, родители недавно побывали во Франции. Он увидел на кухне такие подушечки, которые были похожи на жвачки. И он схватил эту подушечку и стал есть. А это был французский клей для обоев. И он не мог ни открыть рот, ни закрыть. Разлилось огромное количество клея, который тут же зацементировался у него во рту. Его юная испуганная бандитская физиономия до сих пор стоит у меня перед глазами.

3

Школа у меня была хорошая, с углубленным изучением английского. Она находилась в странном месте. Палашовский переулок – из названия следует, что там когда-то жили палачи. И видимо, там были казни, и там же хоронили. Там было кладбище. Мы в детстве играли черепами в футбол. Эта школа соединяла в себе несоединимое. С одной стороны от нее были переулочки, в которых жили очень бедно – в подвалах, топили дровами, бедствовали чудовищно. И тут же, через дом, жили советские сановники, жили похуже, чем сейчас миллиардеры, но по крайней мере, как миллионеры. С прекрасной мебелью, картинами. У нас в доме жил Лактионов, который тут же написал нам портрет «Письмо с фронта». Нашим соседом по черной лестнице был Фадеев, известный писатель. Мы жили в довольно любопытном мирке.

И в школе происходило такое кровосмешение: с одной стороны сверху люди падали, с другой стороны снизу поднимались. Одни дети приходили с телохранителями, а других детей телохранители отгоняли, потому что эти дети были бандитами. У некоторых не хватало денег, чтобы купить школьную форму, а другие ее специально шили на заказ. У меня была одна хлопчатобумажная форма, а другая – шерстяная. Но все равно времена были убогие, в «Детском мире» мы никак не могли найти мне шапку нужного размера, поэтому бабушка обшивала шапку ватой, чтобы она не сползала мне на физиономию. Много было смешного.

1954-й – это был первый год совместного обучения в школе, когда слили не только верх и низ, но и два пола. Тогда в школе появились туалеты для девочек и для мальчиков. Это был первый год после смерти Сталина, когда из нас перестали делать солдат и стали делать по крайней мере граждан. Все мы были бритоголовые. А девочки – с большими коричневыми бантами и праздничными – белыми. С передничками. И нас сажали с девочками, в первый раз после Сталина соединили полы. Искали решение полового вопроса через посадку за одну парту. Я влюблялся каждый год в ученицу старшего класса: в первом классе я влюблялся в ученицу второго класса. Во втором – я уже был в Париже – любил ученицу третьего класса, в третьем – четвертого, и так продолжалось долго. Самое интересное, что моя первая жена тоже на год старше меня. А вторая – на 34 года младше.

4

Няня моя носила хорошую фамилию – Маруся Пушкина из Волоколамска. Она смотрела на меня как на икону. И воспитывала меня почти как Арина Родионовна. Она мне передала русский дух. Я вообще редкий писатель, у которого стопроцентная русская кровь. И папа русский, и мама, причем в поколениях. У Достоевского в корнях Литва, у всех есть какая-то примесь. А у меня русская кровь. Поэтому я совершенно свободно могу быть и западным, и восточным, у меня нет никаких комплексов, я свободный.

Моя няня, как каждая деревенская няня, считала, что надо есть много. У меня есть замечательное воспоминание, как она кормила меня яйцами и не соизмеряла количество соли с яйцом. Мне потом казалось, что так же нас перекормили марксизмом – это похоже на ощущение от сильно соленого яйца. У меня много интересных впечатлений детства. Это выросло в книгу «Хороший Сталин». Я показал там совершенно удивительный мир высшего московского общества, который совмещал в себе коммунизм и послевоенную разруху.

Мои родители обладали исключительной порядочностью. Они и мне показали, что лучше всего быть порядочным человеком. Думаю, что мне очень многое разрешалось в детстве и я жил как в раю. Нет ощущения, что чего-то мне не доставало. Под Новый год дети получают от родителей два вида игрушек. Есть настоящие игрушки, это мечта – пожарная машина с лестницами. Я достану подарок, мама подойдет сзади, а елка пахнет хвоей… А есть игрушки на скорую руку, когда она купит что-нибудь – лото или другую какую-то дрянь. Еще в детстве я понял, что надо всегда делать хорошие подарки.

5

Интересно, что в других городах мира центр – это ратуша и площадь, которая называется рынком. А у нас центр – это Кремль, где никогда никакой торговли не было, а только церковь и администрация. У них – рынок и администрация, а у нас – божественная власть и городская.

После смерти Сталина папа продолжал быть помощником Молотова до 1955 года. Потом мы уехали в Париж. Папе немало везло в жизни. Мы успели уехать в Париж в 1955 году, а в 1957 году Молотова объявили членом антипартийной группы и разогнали весь его секретариат. Папа попал бы куда-то на плохое место, а так он уехал в Париж.

Если в Москве после школы очень хотелось пойти на Патриаршие пруды, то в Париже в начале Елисейских Полей по воскресеньям строили «рыночный марок». Я не случайно так говорю, потому что на самом деле это марочный рынок. Но я так волновался, когда туда несся! Там были марки всех стран, такого не было в Советском Союзе! Я перепутал и называл его не марочный рынок, а «рыночный марок». Мне давали на это один франк в неделю. Честно говоря – мало давали, но раз в месяц я мог пойти покупать марки тех стран, в которые мне потом хотелось съездить именно потому, что марки там красивые. Там были гениальные индейцы и ковбои, которые дрались, – такие маленькие игрушки. Балаганы, тиры на площади инвалидов. Мы жили прямо перед посольством, и первое, что меня научили говорить по-французски: «Это улица Гранель, 69». Если я потеряюсь в Париже, то скажу полицейскому свой адрес не по-русски, а по-французски. Потом я выучил язык.

Когда мне было 12 лет, меня привезли обратно в Москву. Все вокруг говорят: «Мы строим коммунизм!» Мне стало страшно: они же просто нищие, почти из леса вышедшие. И Париж меня взял не капитализмом. Париж – это был не только Пикассо, это были еще танцевальные народные балы, длинные юбки. Париж, который возродился после войны, – это было счастье. И вдруг я приезжаю сюда – все серое, убогое, без машин. Я говорю: «Что вы тут делаете, ребята, как так можно?» У многих на меня пошла реакция отторжения. Я не высокомерный человек и никого ни в чем не упрекал. Мне было не то чтобы себя жалко, я не сентиментальный, а довольно жесткий человек, мне просто казалось: «Ну как же так, почему там люди могут жить нормально, а вы живете как сволочи?»

Слава Зайцев

Вячеслав Михайлович Зайцев родился 2 марта 1938 года в Иваново. Окончил Ивановский химико-технологический техникум, Московский текстильный институт. Художник Общесоюзного дома моделей одежды в Москве. Создавал костюмы для театра, кино, телевидения, эстрады, фигурного катания. Ушел из Всесоюзного дома моделей в небольшое ателье и превратил его в Московский дом моды. Российский модельер, живописец, график, художник театрального костюма. Член-корреспондент Российской академии художеств, профессор кафедры моделирования одежды и обуви Московского технологического института.

1

Река Увыдь была у нас в центре города. Я с детства помню стихи: «Как на Увыди вонючей стоит город наш могучий – Иваново!»

Помню тяжелое время войны: жуткие холода, ощущение страха и одиночества, страшный голод. Ночные бдения в магазинах. Мы выстаивали огромные очереди. На руке рисовали твой номер в очереди и боялись, чтобы никто не влез вперед. Во время войны мама работала в госпитале медсестрой. А после войны, так как у меня еще брат был, она устроилась работать уборщицей в нашем доме. Мыла семь подъездов и стирала вечерами. Надо было выживать.

Уклад? Обыкновенная рабочая семья. Мать – уборщица, отца не было. Отец был в плену во время войны, потом бежал из плена, затем дошел до Берлина. Они возвращались домой – счастливые. В Харькове их сняли с поезда – всех, кто был в плену, и посадили на пятнадцать лет как изменников Родины. А я остался без отца и долгое время пребывал под знаком «сын изменника Родины». В семь лет мы с мамой поехали в Харьков, где папа проходил по этапу, и его можно было увидеть. Это было страшное путешествие, я в Москве чуть не попал под поезд. В Харькове чуть не потерялся. Ночью мы добрались до этого лагеря, окруженного проволокой, где около костров сидело огромное количество людей. Издалека я увидел контур своего отца – и все.

Вернулись в Иваново, а нас обокрали, хотя воровать-то было нечего. Мама слегла в больницу. Я купил двух цыплят и воспитывал их в сарае. Я думал: вырастут две курицы, а выросли два петуха. Мне жалко было, конечно, их резать. В обеденный перерыв я ходил по магазинам, пел песни продавщицам. Они мне ссыпали ломаное печенье, конфеты без оберток. Дарили, потому что я хорошо пел. Ужасно… Было полное ощущение безысходности. Ничего не светило, никаких радостей не было, даже, когда война кончилась. Еще хуже стало. Когда появились карточки, боже, какие были проблемы! Как воровали карточки, какие махинации проворачивали! А я в семь лет уже вел хозяйство, потому что мама этим не занималась. Я бежал к открытию магазина, чтобы купить хлеб, а карточки исчезли куда-то. Я пришел домой, говорю: «Мама, у меня утащили карточки». Она: «Боже мой, это значит – целый месяц голодные». Потом оказалось, когда мы лезли в магазин, карточка попала мне в рукав. Это была самая большая радость.