Текст книги "Звезды. Неизвестные истории про известных людей"

2

Я был веселый, смешной, влипал во всякие истории, но верил в меня только один человек – это моя мама. Когда мне было очень плохо, она не утешала меня, а просто гладила и говорила одну лишь фразу: «Ты хороший, и ты это знаешь». Однажды в рыбном магазине я нашел деньги. Огромный рубль, тогда еще были старые деньги. И мама говорит: «Иди покупай». Я побежал, купил мороженое за 90 копеек и 10 коробков спичек, они по копейке стоили.

Первой моей игрушкой был заводной автобус с ключиком, его мне купила мама за 4 рубля. Это был предел мечтаний. Он был маленький, красивый, как настоящий. Я с ним нигде не расставался – и спал с ним, и ел, и гулял… А туалет у нас был такой, где надо «орлом» сидеть. Я как-то сидел и случайно уронил туда ключик. Видел, как он погибает, но достать не мог – глубоко. А потом я видел, как наш сосед там же заначку потерял, 28 рублей, – это бутылка водки была. Он надел сапоги и полез в это дерьмо. Я тогда маме сказал (и она очень смеялась): «Когда я стану большим, то обязательно куплю себе болотные сапоги и достану ключик, чтобы заводить автобус».

В четвертом классе я влюбился в отличницу. Когда она получала четверку, то ревела и переписывала задание. Я тогда каждый день мыл руки по много раз, заставил маму купить мне белые носки, которые сам стирал, и какой-то желтый крем в баночке за 28 копеек – мазать руки. Причесывался. Я сел к ней за парту, чистенький, хорошенький, и мне поставили четверку. Если бы я сидел один, я бы радовался этому, но из-за того, что она рядом плакала, я тоже стал плакать. Мы переписали задание, и нам поставили пятерки. Целую неделю я получал пятерки. Мама не могла нарадоваться. Но все кончилось печально. Белые носки я порвал, постригся налысо и вернулся из отличников в мужское братство.

3

Я ходил в разные кружки: то выпиливания лобзиком, то выжигания машинкой, то шахматы, то шашки, борьба такая, борьба сякая. Искал себя. Однажды я увидел объявление: производится набор в секцию баскетбола на Зимнем стадионе. Я пришел и говорю: «Я хотел бы записаться». А я всегда был высокого роста! Тренер говорит: «Такие парни нам нужны». Месяц я занимался. Странность была в том, что мячик нам давали не баскетбольный, а волейбольный. Думаю: наверное, не купили еще. Через месяц была какая-то товарищеская встреча. Сетку повесили и стали играть в волейбол. Мы даже выиграли. Потом сидим в раздевалке, я говорю: «А когда мы будем бросать мяч в кольца? Я же записывался в баскетбольную секцию». Тренер говорит: «Ты мне так понравился, и в волейболе тебе цены не будет». Но я ушел.

А еще я любил кино. Ходил в кинематограф лет с двенадцати. В час ночи выходил из кинотеатра, уже не работало метро, и я с Васильевского острова шел домой через весь город. Ночами работали столовые, где кормили путейных рабочих. Я заходил в эти столовые перекусить, раньше на столах был хлеб с горчицей, за него денег не брали. И я мог еще чаю попросить, мне бесплатно иногда давали.

4

Когда я служил в армии, то ленинградцев называли «блокадниками». Это было обидно. Но потом я понял, что это говорило о героическом прошлом города. Моя мама жила в блокаду, бабушка, крестный. В доме всегда были какие-то запасы – спички, соль, самая дешевая крупа.

Самое первое мое путешествие было в кафе «Лягушатник». Там я попробовал алкогольный коктейль. Это было что-то запредельное. Он стоил рубль тридцать три. Немыслимые деньги! А «Сайгон» – это было избранное место: если нигде не делали двойной кофе, то в этом кафе, если тебя знали, можно было сделать четверной. Простой кофе – это когда буфетчица к старому кофе добавляла маленькую ложку нового. Двойной кофе – половина старого на половину нового. А четверной – это когда тебе заваривали кофе только из свежемолотых зерен. Кофе был дешевый, конечно. В детстве я никогда его не пил. А поступив в институт, стал пить по много раз в день.

5

Школа была восьмилетней, считалось, что молодые должны получить главным образом профтехобразование. Передо мной встал выбор – куда идти. Я говорю: «Я хочу быть шофером». Мама мне сказала: «Витя, иди в оптики, они ходят в белых халатах». И я пошел в ПТУ учиться на оптика. Выдали мне желтый халат, а не белый, и в первый же день я увидел объявление: «Производится набор в театральную студию при ДК Профтехобразования». Три или четыре раза в неделю я ходил в эту студию. Мог бы на танцы пойти или с друзьями портвейн пить в подворотне, а я шел в студию. Однажды мы репетировали спектакль «Старые друзья», и там была такая сцена. Девочка говорит мальчику: «Если ты меня любишь, то сходи на Аничков мост и поцелуй коня». Как-то мы шли мимо, и кто-то спросил: «А ты сам можешь его поцеловать?» Я залез и поцеловал в уста эту лошадь. Ко мне бросилась милиция, но я успел убежать.

Потом я экстерном сдал экзамены на аттестат зрелости и тут же пошел в театральный институт, но в первый раз не поступил. Для меня это была трагедия. Я и не должен был поступить. Одна преподавательница очень долго смеялась над моей фразой, я сказал так: «Салтыков-Щедрин не только любимый автор Владимира Ильича Ленина, но и мой». Ее развеселило, что я поставил себя выше Ленина. Еще она сказала: «Витя, как можно сделать в сочинении 32 ошибки?» Но я-то ей не рассказал, что до этого моя будущая сокурсница проверила сочинение и вычеркнула мне 25 ошибок.

Анне Вески

Анне Тынисовна Вески родилась 27 февраля 1956 года в городе Рапла в Эстонии. Окончила музыкальную школу по классу фортепиано и Таллинский политехнический институт. Затем училась в Эстрадной студии при Эстонской филармонии и выступала с группами «Витамин», «Мьюзик Сейф» и Тынисом Мяги. Сольную карьеру начала в 1984 году. В 1994 году на Международном музыкальном фестивале в Сопоте получила сразу две первые премии. Заслуженная артистка Эстонии.

1

Рапла – мой родной город, это недалеко от Таллина. Мама с папой были простыми людьми. Папа всю жизнь работал на автобазе – прошел путь от слесаря до водителя автобуса. А мама – в магазине «Парфюмерия-кож-галантерея». Быть дочкой продавца магазина в советское время – это что-то! Японский зонтик легко менялся на финскую обувь. И я всегда одевалась хорошо. То, что доставалось из-под прилавка, по-другому и носилось, это был предмет гордости. У меня были коричневые сапоги-чулки, я пошла в них в школу. Мне казалось, что я на крыльях лечу. И вдруг встречаю вторую девушку в таких же сапогах. Я была очень расстроена.

У нас в саду были и картошка, и смородина, и все, что положено. Когда-то были даже овцы. Родился маленький ягненок, это было супер! Мама разбудила нас в 5 утра. Мы с удовольствием встали. Он был совсем маленьким. Уже стоял, уже бегал. Когда ягненок немного подрос, я все время с ним играла, он стал моим другом. Летом ходила с ним на пастбище, он бегал за мной как собачонка. Я так привыкла к нему и не поняла, что он вырос и стал бараном, у него рога выросли. Однажды он ударил меня, и я полетела на живот. Я испугалась, и наша дружба закончилась. А еще у нас был поросенок. Мама как-то кормила его, а руки у нее были скользкие. И обручальное кольцо упало к нему в миску. И он его съел. Мой бедный папа каждый день ходил искать кольцо туда, где… Он его нашел!

2

У нас был свой двухэтажный дом, каждую субботу мы должны были делать уборку. Я однажды вымыла все полы, включая лестницу с первого этажа на второй. Мама пришла домой: «У нас сегодня что, не убрано?» Она была в плохом настроении. И я мыла пол второй раз, проклиная все на свете.

Я хорошо вяжу крючком, могу шить. Мама все делала сама, поэтому и я научилась шить и крючком вязать. Как-то мама сама сделала ватное одеяло. А я где-то слышала, что вата хорошо горит, и решила это проверить. Взяла спички и зажгла эту вату. У нас была большая комната, она была разделена занавеской. Столик был близко к занавеске, и все это загорелось. Я заорала. Было лето, окно было открыто. Тут, слава богу, вошла мама, она схватила эту вату и выкинула в окно. В это время уже скатерть начала гореть. Получилось, что я чуть не сожгла наш дом. Ужас какой-то!

Детство моих родителей пришлось на то время, когда было принято праздновать Рождество. Они не могли от этого отказаться. В Рапле очень красивая церковь. Мама с папой потихоньку ходили туда, хотя в советское время это запрещалось. У ворот церкви стояли учителя, которые должны были записывать, кто пришел. Когда мы шли в церковь, мама оставляла все лампочки в доме включенными, иначе Новый год не узнал бы, как войти. А где-то в углу прятали маленькую елку, которую никто не должен был видеть до праздника.

3

Я жила на берегу реки, и это было самое замечательное место для прогулок. Зачем идти в центр города, когда есть река? И мы каждое лето катались по воде на шинах от грузовиков. Однажды я поранила ногу о старое ржавое ведро, которое валялось на дне. До сих пор есть шрамы.

В школе я хорошо училась. Я люблю (может, это от мамы), чтобы все было в порядке. У нас с мамой был уговор: пока у меня в школе все пятерки, я имею право до двенадцати ночи быть там, где хочу. Я послушный человек на самом деле. Я в двенадцать приходила домой и до трех ночи училась. Потому что я знала, что если у меня с оценками будет что-то не так, веселье закончится. По сочинениям всегда были «четверки». Я писала без ошибок, но содержание не соответствовало теме.

Еще в школе бывали классные вечера, а мальчики же винца хотят выпить. Получилось, что мальчики не одну бутылку выпили. Пошли они домой, мамы унюхали, и сразу – жалобу в школу. Директор: «Кто организовал?» Оказалось, что я. Я получила двойку по поведению. И ждала: что со мной будет? Я должна была идти к директору, но он был в командировке и возвращался только через неделю. За эту неделю школьная юбка начала с меня падать, так я похудела от переживаний, ожидая, когда во время урока откроется дверь – и меня вызовут к директору…

4

У нас была вечеринка, все мои подруги собрались летом у меня на веранде. Торт, чай, кофе. Это был 9-й класс. В этом возрасте девушки хотят попробовать все. Я тоже была маленькой хулиганкой. Мы выпили вина, закурили. И вот я чувствую, что дверь сейчас откроется, а сигарета у меня в руках. Передо мной был торт, и я засунула в него сигарету: «Мама, знаешь, мальчики курить попробовали, потом спать пошли…» И на этом наше хулиганство закончилось. Не знаю, поверила мама или нет, но она больше ничего не сказала.

Одно время было модно красить волосы. Чернила наливаешь в воду, и в этой краске волосы полощешь, получается такой синенький оттенок. Мы же беленькие. Пойдешь на танцы – ты просто супер-пупер девушка.

Первая любовь – Маркус. Он был ниже меня ростом. Единственный парень, который под моими окнами пел серенады. Он меня больше любил, чем я. Когда мы с ним гуляли по улице, кто-то сказал: «Парень ниже ростом, как они так могут?» Вторая любовь – тоже Маркус. Он был кудрявый, красивый, очень хорошо учился. Мы были отличной парой. Его я не видела с того момента, как закончила рапловскую среднюю школу. Маркус играл в нашем ансамбле на бас-гитаре. Он долго добивался, чтобы я обратила на него внимание. И он мне нравился.

Рапла от Таллинна в 60 километрах. В 10-м классе мы ездили в Таллинн на танцы. Я помню один вечер, это было в феврале – холодно до ужаса. А в то время было очень модно мини. У меня было пальто – мини. Улица, мороз 27 градусов. А я, чтобы выглядеть худой, надела капроновые чулки. Надо было ждать городского автобуса. Он почему-то не идет. Я вижу, как мои ноги в этих капроновых чулках становятся лилово-синими. Наконец автобус пришел, мы доехали до Дома культуры. Я стояла у печки весь вечер, и никто ко мне не подошел.

5

Мама с папой очень любили музыку – и решили, что дети должны учиться музыке. Я была послушным ребенком. Но кто хочет в 1-м классе готовиться к экзаменам, когда на улице 30 градусов жары? Экзамены были в конце июня. Мама села рядом, взяла ветку. Впрочем, она меня ни разу не ударила. Просто увидела, что я не хочу учить гаммы, и взяла ветку. Экзамены я сдала на «пятерки».

Брат тоже окончил музыкальную школу по классу фортепиано. Наша учительница жила недалеко от нашего дома. У нее были две собачки. Когда я играла, эти пекинесы сидели возле моих ног. Конечно, они меня отвлекали. Учительница была в возрасте, и однажды она заснула. Пришел маленький пекинес и пописал на ножку рояля. Этого я никогда не забуду.

Потом брат начал играть в ансамбле. Если бы он не пел и не был бас-гитаристом, меня никто и не взял бы в этот ансамбль. Он «виноват», что из меня получилась Анне Вески. Первые песни я записала в подвале Дома культуры – единственное место с хорошей звукоизоляцией, которое мы нашли. Так что я с 16 лет на эстраде, в 9-м классе уже играла в школьном ансамбле. А когда я окончила среднюю школу, то пошла в Таллиннский политехнический институт. Почему политехнический, я тогда не знала. Как и не думала, что пение может стать моей профессией.

Роман Виктюк

Роман Григорьевич Виктюк родился 28 октября 1936 года во Львове.

Режиссер, актер, сценарист. Окончил режиссерский факультет ГИТИСа. Работал в театрах Львова, Калинина, Таллинна, Вильнюса, Минска, Киева, Москвы. С 1990 г. – художественный руководитель и режиссер «Театра Романа Виктюка». Постановки «Мадам Баттерфляй», «Служанки», «Философия в будуаре», «Рогатка», «Осенние скрипки», «Мастер и Маргарита» принесли Виктюку мировую славу.

1

Когда произносят слово «Львов», а правильнее – «Львив», я сразу хочу говорить на украинской мове. Потому что только украинская мова может передать мой восторг, который остается в душе на всю жизнь. Есть замечательное украинское слово «перехлестье». Львов – это шесть мировых культурных дорог. Там встречаются украинская культура, польская, немецкая, австрийская, еврейская, русская.

С первых же шагов, естественно, я прибежал в Оперный театр. А мне было лет десять, и никто не понимал, чей это ребенок сидит за кулисами на месте помрежа. Все меня обожали и каждый раз пытались определить: где мама, где папа, кто за мной придет. А никто не приходил. Я мог делать все, что хотел. В балете «Эсмеральда» у артистки, которая танцевала Эсмеральду, был бубен и козочка. Козочку она не могла мне дать домой на то время, когда у нее был перерыв между спектаклями. А бубен она мне доверяла. Придя домой с этим бубном, я повторял ее знаменитую вариацию.

Однажды я увидел, что на пятый этаж идут девочки-мальчики в трусиках-маечках. А я туда не иду. Я попросил дома, чтобы мне пошили сатиновые трусы, маечка и тапочки у меня уже были. Я пришел в громадный балетный зал Оперного театра, у станка все было занято. Я понимал, что я не могу не стоять первым, поэтому встал у двери. Это было начало зала. Я встал первым. Учительница не поняла, почему здесь еще один ребенок, но ничего не спросила. Наверное, решила, что директор балетного училища забыл ей что-либо сказать. Она требовала смотреть на руки, на ноги, точно делать все повороты. А я упорно продолжал искать глазами поток света, который должен был ко мне прийти сверху, потому что я видел прожектора во время спектакля. Я начал все делать по-своему. Она один раз сделала мне замечание, два. Мне было совершенно все равно, я ее не слышал. Тогда она подошла ко мне с большой линейкой и ударила меня по ноге, по щиколотке. Дверь была рядом. Я повернулся и ушел. Она спросила вдогонку: «Куда ты идешь? Как тебя зовут?» Я не ответил. Я ушел из балета навсегда.

2

Мои родители не имели никакого отношения к театру. Хотя удивительная вещь: мама была родом из Каменки-Бубской – это 40 километров от Львова. А там был первый украинский вертеп. Это такой религиозный театр на колесах, который ездил из одного села в другое. И мои давние предки были главными артистами и руководителями этого театра на колесах. Эти гены от первого украинского театра, конечно, во мне. Поскольку у нас была семья религиозная, мама должна была заниматься только детьми. И она всю жизнь посвятила нам. Поэтому я не знаю, что такое коллектив. Нас было трое: две сестры и я. Естественно, соседи говорили, что меня нужно отвести в детский сад. Это не удалось даже с десятой попытки, потому что, как только я перешагивал порог детского садика и видел маленьких бандитов, я понимал, что никогда в жизни не стану еще одним участником этой разбойничьей секты.

Все друзья мамы и папы были людьми религиозными. Но никто никогда не заставлял меня во что-то верить. Я должен был сам к чему-то прийти. Никто меня не ругал, что я допоздна сижу, главное – чтобы учился. Я мог курить, драться, пить. Но я был занят другим. Я ставил спектакли, и ребята мне верили. Полет птиц меня всегда заставлял поверить в то, что я могу взлететь. В один прекрасный день я привязал веники к своим худеньким ручкам. Залез на дерево, собрал ребят. Я должен был, как мне казалось, набрать воздух, взмахнуть вениками и взлететь. Я действительно взмахнул руками и, конечно, оказался на земле. Отчаяния было – ноль. Я сказал: «Я опять лезу наверх», и опять я был внизу. Потом я вдруг сообразил, что через движение рук я могу создать ощущение полета. И когда я показал это своим артистам, они кричали: «Ты был в воздухе, ты летал». И я поверил, что действительно летал.

3

Во дворе жили поляки, евреи и украинцы, и никто не закрывал дверей своих квартир. Все было открыто. И если было плохо евреям, украинцы тут же помогали. Если полякам было плохо, евреи помогали вместе с украинцами. Мы и не думали о том, кто евреи, кто поляки. Мы совершенно свободно переходили с языка на язык, и не было никаких проблем. И рецепты всех национальных блюд были нам известны. Фиш – удивительное еврейское блюдо. Или польский холодный борщ. Соседи готовили и приносили друг другу попробовать. Весь дом был одной семьей. Никто не знал, что есть зависть, есть вражда или непонимание. Когда я ставил спектакль, весь дом приходил смотреть. Это был праздник. После этого нам готовили пирожки из тертой картошки, они назывались по-польски «пляцки». Эта атмосфера добра, любви и доверия друг к другу – она во мне и сейчас.

В костел (там был Дом атеизма) мы ходили, потому что должны были бороться с религией. А в церковь я пошел к первому причастию, и потом нас сфотографировали. Я на ней такой недовольный, думал, вдруг кто-то увидит, что я – пионер – был в церкви на причастии. Я поздно вечером ее нашел, взял ножницы и выколол себе глаза, чтобы меня никто никогда не узнал. А когда я пошел на исповедь, в церкви сказали, что, если будешь говорить неправду, тут же, на месте, тебя Бог покарает. Священник – я вижу только мерцание его глаз и слышу голос – меня спрашивает: «Какие у тебя грехи?» А я рассказываю, что у меня ни одного греха – я понятия не имею, что это такое. И каждый раз я утверждаю, что я святой, а Бог меня не карает. Кончилась исповедь, а я живой. Бегу домой, снизу кричу на весь дом: «Бога нема, Бога нема». И ум моих соседей, и ум родителей был в том, что мне никто не сказал, что я глупый, что так делать нельзя, что я ошибаюсь!

4

Когда я уезжал поступать в Москву, меня провожал на вокзале весь дом. У меня были громадные чемоданы. Все понимали, что я еду навсегда. Я брал с собой и перину, и подушки, и сковородки, и кастрюли, и все. И деньги, которые собирал весь дом, были зашиты внутри трусов. Все соседки советовали, как лучше зашить, чтобы жулики во время поездки меня не обокрали, ведь надо было ехать 44 часа. Когда я приехал в Москву, на мне были китайские брючки, которые на коленях вздувались пузырями, китайские тапочки и шотландка. И волосы были безумные: как они хотели, так и укладывались. Я об этом никогда не думал. Но я увидел, что поступают в институт все такие одетые, в пиджаках и в галстуках, и в бабочках, и в жилетках, и на таких каблуках, все девочки накрашены! Может, в этом была вся моя прелесть, потому что мои безумные глаза – они были дороже всего остального.

Оказалось, что мой багаж не пришел, что мои перины, подушки, одеяла – все пропало. Я вышел на Киевском вокзале с зашитыми денежками, без аттестата – все было в отдельном багаже. Нет багажа. «Украинское дитя» подошло к автомату. Какой-то добрый человек дал копейку позвонить. Я набрал 09, узнал телефон ГИТИСа, это был уже вечер, но проректор был на месте. И я ему рассказываю все как есть. Что вот перины, подушки, кастрюли не пришли, в трусах зашито с той стороны, паспорта нет. И говорю: «Что мне делать?» Он сказал: «Приезжай немедленно». Я говорю: «А как проехать-то?» Он рассказал опять терпеливо: троллейбус № 2. Я сказал: «А денег нет, зашиты с той стороны. Что мне вот здесь разрывать что ли? Увидят жулики. А там нет копеек. Вы знаете, там только рубли. И такие купюры нехорошие, большие. А менять – куда я пойду?» Он сказал: «Нет, не разрывай, поезжай зайцем». Научил меня, как войти в заднюю дверь, сесть и делать вид, что у меня есть билет. Вот я так и приехал.

Я проезжал мимо Кремля и был сражен его красотой и магическим светом. Потом мы свернули, и я увидел первый дом от Кремля. Я отвернулся и сказал себе: какие счастливые люди – могут каждый день видеть эту магию, если они живут в этом доме. И этот дом был для меня сном, чем-то недостижимым, нереальным.

Теперь, когда я живу в этом доме и могу из окна видеть Кремлевскую стену, того магического света я уже почему-то не различаю.