Текст книги "Лев Троцкий и другие. Вчера, сегодня. Исторический процесс"

В обеих столицах и других городах, затронутых волнениями, действовала «черная сотня», терроризировавшая революционеров, интеллигенцию, студентов и прочее население. Черносотенный «Союз русского народа» был организован в Москве князем Волконским. Несмотря на свое «княжеское происхождение», по мнению С. Ю. Витте, «черная сотня» рекрутировала в свои ряды отнюдь не борцов за идею, – как сбившиеся с пути революционеры, – но всякое отребье, включая хулиганов самого низкого пошиба, погромщиков, убийц из-за угла. Слова либерального премьер-министра, который, безусловно, был противником революции, вполне соответствовали действительности. Так, 18 октября освобожденный из тюрьмы по амнистии в Москве Н.Э. Бауман – один из видных большевиков – был убит черносотенцем обрезком трубы. Черносотенцы при попустительстве полиции нападали на либеральных деятелей, совершали политические убийства, инициировали погромы.

Правые газеты неустанно призывали собираться людей русских «под знамя Священного Союза народной самоохраны за веру Христову, за Царя, за Отечество», обращались за помощью к святому Георгию Победоносцу. Деятельности правых, в т. ч. «Союза русского народа», покровительствовали высшие инстанции, начиная с министра внутренних дел П.Н.Дурново, который считал их отличным оружием правительства в борьбе с анархией. Таковыми были неформальные действия властей, направленные против революции, иногда достаточно эффективные.

Предвидя подобное развитие событий, журналист из Одессы – в будущем один из сионистских лидеров, – Владимир Жаботинский пытался по мере своих сил удержать соплеменников от фатального увлечения революцией. Он взывал: «Нечего еврейскими руками творить русскую историю. Ничего хорошего из этого не получится». «Если и допустимо участвовать евреям в революции, – говорил он, – то только на вторых ролях, вслед за большинством титульной нации». Удержать свою молодежь пытались и религиозные лидеры, общественные деятели, например, известный историк С.Дубнов (расстрелян немцами в 1941 году). Все тщетно. Под напором разбуженной стихии доселе неколебимая, всеподавляющая, тяжеловесная, ожиревшая 300-летняя Романовская монархия со всеми ее державными атрибутами вдруг зашаталась, затрещала по швам. И трудно было удержать молодежь от участия в этом празднике души…

 
«Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе…»
 

Эта песня когда-то была очень популярна. Кого могли оставить равнодушными слова о царстве свободы? Но где пролегает дорога к этому самому царству – этого не ведал никто: ни русский поэт Н. Некрасов, впервые в своей поэме грудью проложивший дорогу к светлому будущему, ни нынешние революционеры. Свобода даром не дается. Она должна быть народом выстрадана. Кто за свободу не страдал, тот ее не достоин, ее и не оценит. Однако где взять народ, готовый страдать за свободу? И почему столь отзывчивым оказалось именно русское еврейство?

Напомню читателю обстоятельства общеизвестные. Еврейское меньшинство, составлявшее 4,5 – 5,0 миллионов человек на начало века, российскими законами было стиснуто в пределах нескольких областей «черты оседлости», расположенных в Малороссии и Белоруссии. Во многих местах евреям было запрещено проживать в городах, а только в так называемых «местечках», – отсюда и пошло выражение «местечковый еврей». И даже если какое-то местечко путем естественного прироста населения обретало статус города, евреи, жившие в нем десятилетиями и столетиями, подлежали выселению. Только для отдельных весьма немногочисленных категорий «инородцев», – купцы первой гильдии, крупные промышленники и банкиры, врачи, адвокаты, лица с высшим образованием и некоторые другие, – делалось исключение: им разрешалось проживание в крупных городах. К примеру, даже знаменитый русский художник И. Левитан, обучаясь в Петербурге художественному ремеслу, имел проблемы с проживанием в столице.

Процентной нормой был резко ограничен прием еврейской молодежи в российские вузы. Состоятельные родители вынуждены были посылать своих детей для получения образования за границу. Подавляющее же большинство еврейского населения – беднота, не имело доступа не только к высшему, но и среднему светскому образованию. Евреев не допускали на государственную службу. А в армии, несмотря на способности отдельных индивидуумов к воинскому делу, воинскую доблесть, оцененную солдатскими крестами, их военная карьера была невозможна. Чтобы стать офицером русской армии, необходимо было порвать с верой отцов и перейти в православие. Евреи не имели права владеть землей. Исключение составляли отдельные малонаселенные районы Таврии, где еврейское земледелие было разрешено и даже поощрялось.

К этому следует добавить полицейский произвол, презрительное отношение чиновников к еврейской бедноте и, нередко, погромные настроения среди местного православного населения, целенаправленно подогреваемые распространяемыми слухами, – например, об использовании крови христианских младенцев при выпечке пасхальной мацы, – инспирируемыми по этому поводу судебными процессами типа «дела Бейлиса».

Нельзя сказать, чтобы это именно царь Николай II ввел вышеупомянутые запретительные и ограничительные меры по отношению к еврейскому населению. Все это в том или ином виде существовало многими десятилетиями до него, и было одобряемо немалым числом представителей титульной нации. При Александре II многие ограничения были ослаблены, но после волны погромов, последовавших за убийством царя-освободителя, вступивший на престол Александр III вновь ужесточил законодательство в отношении евреев.

Умудренный опытом первой русской революции премьер-реформатор Столыпин в октябре 1906 года представил царю предложения «о пересмотре постановлений, ограничивающих права евреев». Они были отвергнуты царем с мотивировкой: «Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя». По-видимому, нерешительность царя была вызвана не только воспитанием, но и его окружением, господством черносотенных настроений при царском дворе, в частности, влиянием на царя великого князя Николая Николаевича. Государь открыто провозглашал черносотенцев как первых людей империи, как образцы патриотизма. При всех своих прекрасных душевных качествах царь Николай II был все же человеком недалеким. Это, разумеется, только мое мнение.

Российская реальность толкала еврейскую молодежь в революцию, альтернативой которой могла быть только эмиграция. Прочему же робкому и нерешительному большинству сынов и дочерей Израиля оставалось жалкое прозябание на родине в вечной нужде, в страхе перед погромами, без перспектив, без будущего.

Но дело, по-видимому, не только в «российской реальности». Как заметил в свое время Ленин, участие евреев в демократических и революционных движениях везде выше процента еврейского меньшинства в народонаселении. Эту особенность отмечали и другие. А вот что утверждал русский писатель А. В. Амфитеатров («Происхождение антисемитизма»):

«Евреи не могут не делать революции – активной или пассивной, потому что социальные революции во имя закона справедливости – их характер, их назначение их история среди народов. В этих бесконечных революциях они потеряли все: национальную территорию, политическую самостоятельность, храм, язык – все вещественное, что связывают собою народы, и все-таки остались народным целым, может быть, непоколебимым и недробимым более чем все другие народные целые, которые очень заботятся о своих национальных территориях, политической самостоятельности, храме, языке…Да, еврейство – революционная сила в мире, – и это не потому только, что евреям худо живется среди народов в своем рассеянии и что они изнемогают в бесправном страдании от подозрительных гонений. Еврейское революционерство далеко не простой и грубый ответ на преследование еврейства. Те, кто угадали в погромах, в чертах оседлости, в разновидностях гетто – с одной стороны, в еврейском революционерстве – с другой, элементы классовой борьбы, глубоко правы. Еврей осужден на революционерство потому, что в громах Синая ему заповедано быть социалистическим ферментом в тесте мира, видоизменяющего типы буржуазного рабства. Евреи никогда не были довольны ни одним правительством, под власть которого отдавала их историческая судьба. И не могут они быть довольны и не будут, потому что идеал совершенной демократии, заложенный в душе их, никогда еще не был осуществлен. А борьба за этот идеал – вся их история…». Эта особенность евреев как этноса вызывала закономерную неприязнь к ним у сильных мира сего: вождей, диктаторов, самодержцев, правящих империями. Не жаловали их и некоторые представители русской интеллигенции – главным образом, из патриотических побуждений. Но тут уже ничего не поделаешь.

Наибольшего напряжения революция 1905 года достигла в начале декабря. Решение о вооруженном восстании принял Московский Совет рабочих депутатов, о чем по поручению Московского комитета РСДРП объявил на митинге большевик Литвин-Седой. Ряд районов Москвы покрылся сетью баррикад. Рабочие боевые дружины были немногочисленны – всего, по оценкам современников, от пяти до десяти тысяч человек. Однако благодаря мужеству и координированным действиям дружинников повстанцы в течение двух недель держали в напряжении полицию и гарнизон города, который сам по себе был не вполне благонадежен. Градоначальник Москвы докладывал в Петербург о том, что, путем возведения баррикад, мятежники постепенно суживают их кольцо к центру города. Баррикады парализовали действия гарнизона, а мобильные группы дружинников устраивали партизанские вылазки на «вражескую» территорию, используя свое главное оружие – самодельные бомбы. Однако в целом тактика повстанцев была, скорее, оборонительной и выжидательной, так как ни по своей численности, ни по наличному оружию они не могли без посторонней помощи противостоять гарнизону города.

Помощь, однако, пришла противнику – в виде лейб-гвардии Семеновского полка, прибывшего в Москву по не занятой повстанцами Николаевской железной дороге. Семеновцы, а затем прибывшие в город другие полки уже к 15 декабря отбили у восставших все вокзалы столицы и стали громить баррикады артиллерией. По приказу полковника Мина раненных дружинников прикалывали штыками; пленных ждала жестокая и скорая расправа. По железной дороге в разных направлениях от Москвы двигались отряды карателей, которые в рабочих поселках без лишних формальностей расстреливали руководителей местных Советов рабочих депутатов, лидеров социал-демократов и прочих врагов режима, – кто не успел скрыться. А в «первопрестольной» черносотенцы вздергивали дружинников на столбах. Женщин, схваченных при оружии, нередко насиловали.

13 августа 1906 года командир лейб-гвардии Семеновского полка Г.А. Мин, повышенный в звании до генерал-майора, был застрелен террористкой пятью выстрелами в упор. Еще раньше было совершено покушение на московского генерал-губернатора Дубасова. Он был сильно обожжен, однако остался жив, а бросивший бомбу террорист погиб на месте.

Последний оплот декабрьского вооруженного восстания в Москве – Пресня, впоследствии переименованная в «Красную Пресню». Последний приказ штаба пресненских боевых дружин гласил: «…Мы начали. Мы кончаем. Кровь, насилие и смерть будут следовать по пятам нашим. Но это – ничего. Будущее – за рабочим классом. Поколение за поколением во всех странах на опыте Пресни будут учиться упорству…».

Несмотря на все издержки и пролитую кровь, революция 1905 года достигла немалых результатов: она изменила политический облик страны. Россия стала конституционной монархией и имела шанс на развитие гражданского общества в цивилизованном русле по пути, пройденном другими европейскими странами. Не получилось. Россия, как всегда, пошла своим путем.

Таков общий фон событий революции 1905 года, как я это себе представляю. А теперь – об участии в этих событиях Льва Троцкого. О шествии рабочих к Зимнему дворцу и дальнейших событиях 9 (23) января Троцкий узнал, находясь в Женеве. В книге «Моя жизнь» он пишет об этом следующее.

«23 января (1905) утром я вернулся в Женеву с рефератной поездки, усталый и разбитый после бессонной ночи в вагоне. Мальчишка продал мне вчерашний номер газеты. О шествии рабочих к Зимнему дворцу говорилось в будущем. Я решил, что оно не состоялось. Через час – два я зашел в редакцию «Искры». Мартов был взволнован до крайности. «Не состоялось?» – спросил я его. «Как не состоялось? – накинулся он на меня. – Мы всю ночь просидели в кафе, читая свежие телеграммы. Неужели вы не знаете? Вот, вот, вот…» И он совал мне газету. Я пробежал первые десять строк телеграфного отчета о кровавом воскресенье. Глухая и жгучая волна ударила мне в голову».

Оставаться за границей Троцкий не мог. С большевиками связи не было, с меньшевиками к тому времени он организационно порвал. Пришлось действовать на свой страх и риск. Через Мюнхен, где Троцкий с женой некоторое время жили у Парвуса, и Вену, где Виктор Адлер достал эмигрантам деньги, паспорта, адреса, изменив у парикмахера внешность, по поддельному паспорту на имя отставного прапорщика Арбузова Троцкий в феврале прибыл в Киев. В Киеве, переходя с одной конспиративной квартиры на другую, Троцкий писал прокламации, которые печатались в нелегальной типографии под носом у самого жандармского генерала Новицкого. Ряд листовок были напечатаны в типографии инженера Красина, входившего тогда в состав большевистского ЦК. От него же Троцкий получил явки в Петербурге, куда вскоре перебрался на конспиративную квартиру. В Петербурге он сотрудничал с местной группой меньшевиков, которая вела очень революционную линию. Но группа вскоре была провалена провокатором, знавшим Троцкого в лицо. Пришлось скрыться в Финляндию, где наступила передышка, заполненная напряженной литературной работой.

С началом октябрьской стачки Троцкий возвращается в Петербург с подготовленным им планом выборной беспартийной организации – по делегату от 1000 рабочих. Инициатива создания выборного революционного органа также исходила и от меньшевиков. Однако находившаяся в Петербурге часть большевистского ЦК была решительно против такой организации, опасаясь с ее стороны конкуренции. Троцкий пишет в своих воспоминаниях:

«Сектантское отношение большевистских верхов к Совету продолжалось до приезда Ленина в Россию в ноябре. О руководстве «ленинцев» без Ленина можно бы вообще написать поучительную главу. Ленин в такой неизмеримой степени превосходил своих ближайших учеников, что они чувствовали себя при нем как бы раз навсегда освобожденными от необходимости самостоятельно разрешать теоретические и тактические проблемы. Оторванные в критическую минуту от Ленина – они поражали своей беспомощностью. Так было осенью 1905 г. Так было весной 1917 г… Запоздалый приезд Ленина из-за границы был одной из причин того, почему большевистской фракции не удалось занять руководящего положения в событиях первой революции».

Троцкий с женой под фамилией Викентьевых сняли комнату у биржевого спекулянта. Из-за революционных событий дела на бирже становились все хуже, спекулянт терпел убытки и был в отчаянии. Однажды он схватил газету с напечатанной в ней статьей Троцкого и заявил жене Троцкого, Наталье Седовой, что если бы ему попался этот каторжник, то он бы застрелил его вот из этого пистолета. Однако на поиски другой квартиры времени не было.

«18 октября, на другой день после опубликования царского манифеста, – пишет Троцкий, – перед петербургским университетом стояли многие десятки тысяч, не остывшие от борьбы и опьяненные восторгом первой победы. Я кричал им с балкона, что полупобеда ненадежна, что враг непримирим, что впереди западня, я рвал царский манифест и пускал его клочья по ветру. Но такого рода политические предупреждения оставляют только легкие царапины в сознании массы…»

В Совете Троцкий выступал под фамилией Яновский, свои статьи подписывал как Троцкий. Он сотрудничал сразу в трех газетах:

– вместе с Парвусом издавал «Русскую газету», тираж которой в течение нескольких дней поднялся с 30 до 100000 экземпляров. Через месяц заказ на газету вырос до полумиллиона, но выход ее в таком количестве экземпляров был невозможен по техническим причинам;

– вместе с меньшевиками с середины ноября начал выпуск политической газеты «Начало», тираж которой рос не по дням, а по часам;

– писал передовицы в официальном органе Петербургского Совета «Известия».

Первым председателем Совета накануне приезда Троцкого из Финляндии был избран молодой адвокат Носарь-Хрусталев, по мнению Троцкого – случайная в революции фигура. Хрусталев председательствовал, но политически не руководил. После его ареста был выбран президиум, возглавляемый Троцким, который фактически с самого начала руководил работой Совета. Троцкий был автором многочисленных воззваний, манифестов, резолюций, участвовал в непрерывных митингах. Так продолжалось 52 дня существования первого Петербургского Совета.

Как в это, так и в более позднее время современники поражались работоспособности Троцкого и иногда ставили его в пример. Правда, некоторым это стоило головы. В своем «Романе-воспоминании» Анатолий Рыбаков описал случай, когда старый большевик Каплан – заместитель директора института, в котором он учился – однажды сказал, что образцом работоспособности может служить Троцкий, о котором он теперь вспоминает с горечью и осуждением, как о перешедшем на сторону врагов…». Эта оговорка не спасла. Вскоре его сняли с работы, затем арестовали и расстреляли.

Борьба не прошла даром. Рабочие Петербурга целиком стояли за Совет, который превратился в орган рабочего самоуправления. В Петербурге не было вооруженного выступления рабочих дружин подобно тому, которое имело место в Москве в декабре 1905 года. Тем не менее в обстановке паралича, вызванного октябрьской стачкой, власти вынуждены были считаться с руководством Совета и вести с ним переговоры. Сам премьер-министр Витте, несмотря на крайнюю занятость, принимал депутации Совета. Петербургский Совет решал вопросы всеобщей стачки, восьмичасового рабочего дня, проведения в жизнь мер по обеспечению гражданских прав населения, которые были обещаны властями, записаны в царском манифесте.

В учебниках истории, по которым нам преподавали в школе, немало места было уделено декабрьскому вооруженному восстанию в Москве. О Петербургском Совете, возглавляемом Хрусталевым – Носарем, (о Троцком– ни слова!) упоминалось вскользь, что лично у меня вызывало удивление. Причины этого – чисто конъюнктурные.

Как уже было сказано, деятельность Петербургского Совета продолжалась 52 дня. Вечером третьего декабря Совет был окружен войсками; входы и выходы были заблокированы. С хоров, где заседал Исполнительный Комитет, в низ зала, где толпились уже сотни депутатов, Троцкий крикнул: «Сопротивления не оказывать, оружие врагу не сдавать». Все личное оружие рабочие привели в негодность. Далее последовали аресты. Была ли альтернатива такому решению? Альтернативой могла быть только героическая смерть в бою всех депутатов, что не оставляло шансов для дальнейшей борьбы.

Опыт революции 1905 года впоследствии был обобщен Троцким изданием книги «Россия в революции», которая затем многократно переиздавалась под заглавием «1905 год». После Октябрьского переворота эта книга приобрела характер официального учебника партии не только в России, но и у коммунистических партий Запада. После смерти Ленина, когда началась кампания против Троцкого, в полосу обстрела была вовлечена и эта книга. Троцкий пишет: «…постепенно критика смелела, наглела и становилась тем более шумной, чем более ей приходилось заглушать голос собственной тревоги. Так создана была задним числом легенда о борьбе Ленина и Троцкого в революции 1905 года».

Как высказывались современники о роли Л. Троцкого в русской революции 1905 года? В воспоминаниях Троцкого приводятся слова А. Луначарского из книги «Силуэты», состоящей ныне под запретом: «Популярность его (Троцкого) среди петербургского пролетариата ко времени ареста была очень велика и еще увеличилась в результате его необыкновенно картинного и героического поведения на суде. Я должен сказать, что Троцкий из всех социал-демократических вождей 1905 – 1906 годов, несомненно, показал себя, несмотря на свою молодость, наиболее подготовленным. Он больше других чувствовал, что такое государственная борьба. И вышел он из революции с наибольшим приобретением в смысле популярности: ни Ленин, ни Мартов не выиграли в сущности ничего. Плеханов очень много проиграл. Троцкий же с этих пор стал в первый ряд».

Далее заканчивает уже сам Троцкий: «Эти слова, написанные в 1923 году, звучат тем более выразительно, что сегодня Луначарский – не очень «картинно» и не очень «героически» – пишет прямо противоположное».

Арест Исполнительного комитета Совета последовал на второй день после опубликования так называемого финансового манифеста, который провозглашал неизбежность финансового банкротства царизма и категорически предупреждал, что долговые обязательства Романовых не будут признаны победоносным народом. В последующий период этот манифест ни на что не повлиял, и царь продолжал получать зарубежные займы. Но после победы Октябрьской революции декрет Совета Народных Комиссаров от 10 февраля 1918 г. объявил все царские долги аннулированными. Кредиторы царизма были своевременно предупреждены Петербургским Советом еще в 1905 г.

После ареста Троцкий был помещен в «Кресты», затем в Петропавловскую крепость, а под конец – в Дом предварительного заключения. Перед отправкой в Сибирь он еще побывал в пересыльной тюрьме. Обстановка в тюрьмах после революции 1905 г. была относительно либеральной, что позволяло Троцкому заниматься литературной деятельностью. В частности, он продолжал заниматься обоснованием теории перманентной революции, писал и передавал на волю по частям книгу «Россия и революция», в которой он высказал мысль о том, что революция, начавшаяся в России, не может закончиться до тех пор, пока не будет установлен социалистический строй.

Судебный процесс по делу Петербургского Совета открылся 19 сентября 1906 г. «в медовые недели столыпинских военно-полевых судов». Троцкий придавал большое политическое значение этому процессу. На самом процессе он говорил о месте вооруженного восстания в революции. После выступления два десятка защитников подходили к нему с рукопожатиями… Троцкого и 14 других обвиняемых приговорили к ссылке на вечное поселение в Восточную Сибирь с лишением всех гражданских прав. Это был сравнительно мягкий приговор. Все ждали каторги.

В пересыльной тюрьме всех заключенных заставили переодеться в арестантскую одежду, но разрешили оставить свою обувь. Это вселяло некоторые надежды. В подошве ботинка у Троцкого был запечатан новый паспорт, а в высоких каблуках – золотые червонцы. До Тюмени на место ссылки ехали по железной дороге. Далее отправились на лошадях; на 33-й день пути доехали до Березова, где заключенным дали остановку на два дня. Предстояло совершить еще около 500 верст до Обдорска – конечного пункта. Троцкий решил бежать, но не по главной дороге вдоль русла Оби, где бы он был неминуемо пойман, а по бездорожью, по руслу Сосьвы, в сторону Урала. В той стороне никакой полиции нет, ни одного русского поселения, только остяцкие юрты. На всем протяжении пути нет даже лошадей, тракт исключительно олений. Полиция не догонит, зато можно затеряться в пустыне, погибнуть в снегах. Стоял февраль.

По совету одного ссыльного доктора Троцкий симулировал ишиас, чтобы остаться на несколько дней в Березове. С помощью местного крестьянина по прозвищу «козья ножка» он нашел проводника-зырянина, ловкого и бывалого, и притом – лютого пьяницу. Он и вывез Троцкого на дровнях из Березова. Затем пересели на легкие нарты, влекомые тремя оленями. Путешествие длилось неделю. Беглецы проделали 700 километров и приблизились к Уралу. При появлении первых признаков цивилизации Троцкий выдавал себя за инженера из полярной экспедиции барона Толя. Затем продолжил путь в качестве «чиновника» сначала по местной узкоколейке, а затем по железной дороге. На одной из остановок он по телеграфу вызвал жену на станцию, где скрещивались поезда…

Далее – Петербург, встреча с друзьями в артиллерийском училище, Финляндский вокзал, временное убежище в Финляндии. Через несколько дней Троцкий, оставив пока жену с новорожденным сыном в России, отправился в Стокгольм. До границы его провожала молодая финская активистка. Троцкий пишет в воспоминаниях: «В тот период это были друзья. В 1917 году они стали фашистами и заклятыми врагами Октябрьской революции».