Текст книги "Лев Троцкий и другие. Вчера, сегодня. Исторический процесс"

Исход революции и вторая эмиграция

Революция шла на спад. 1906 год был ознаменован крестьянскими волнениями, восстаниями на флоте, которые были жестоко подавлены, а их руководители – повешены, а также многочисленными эсеровскими актами возмездия. В целом же в России при премьере Столыпине, сменившем либерала Витте, постепенно наступала стабильность. Тысячи активных участников «смуты» были казнены, – в городах и весях действовали полевые суды, посылались карательные отряды; другие оказались в местах «не столь отдаленных» и очень отдаленных. Кроме ведения дел охранительных и карательных от разбушевавшегося революционного террора разносторонний Столыпин пытался реформировать Россию, чтобы уберечь ее от новых потрясений. Он проводил земельную реформу, переселял безземельных крестьян в необжитые просторы Сибири и Средней Азии. В достижении поставленных целей Столыпин был очень настойчив, энергичен, бесстрашен и удачлив, чем вызывал зависть и неприязнь у более именитых царедворцев. В обиход того времени вошли неологизмы языка, вышедшие из стен Государственной Думы: «столыпинские вагоны», «столыпинские галстуки».

Последний «столыпинский галстук» был накинут на шею анархисту-максималисту Дмитрию Богрову, – по совпадению – соплеменнику Троцкого, – застрелившему 1 сентября 1911 года самого Столыпина. Убийство произошло в антракте оперы «Сказка о царе Салтане» в зале Киевского оперного театра, заполненного представителями «высшего света»: министрами, военными, роскошно одетыми дамами, в присутствии самого государя с его дочерьми, бдительно охраняемом полицией и жандармами. Богров шел к этой цели с упорством сомнамбулы и переиграл всех. В объяснение этого поступка А.И. Солженицын в романе «Красное колесо» вложил в уста Богрова следующие слова, сказанные им эсеру Лазареву в Петербурге за год до покушения на Столыпина: «Он (Столыпин) – самая зловредная фигура, центральная опора этого режима. Если можно так выразиться, он слишком хорош для этой страны. Я решил выкинуть его с политической арены по моим индивидуальным идеологическим соображениям. К тому же, есть и хорошая традиция убивать именно министров внутренних дел. Это место должно обжигать».

Существуют разные версии мотивов этого преступления. По одной из них Богровым руководили вовсе не идейные соображения, а тщеславие: таким странным образом он решил прославиться. Однако тогда тот же критерий следовало бы применить к сотням других боевиков, избравших тактику индивидуального террора. Другие утверждали, что он пошел на это дело, боясь разоблачения как агент охранки, – коим он действительно был с 1907 года, и это облегчало Богрову прямой выход на Столыпина, – и предпочтя товарищескому суду «героическую смерть». Третьи – что сама охранка, действуя в интересах неких «тайных сил», решила устранить Столыпина руками Богрова. Возможно, правы все сразу. Но это вовсе не исключает наличия собственных побудительных мотивов, высказанных Богровым на упомянутом свидании с Лазаревым. Не менее убедительно звучали и следующие его слова:

«…Я еврей… И позвольте Вам напомнить, что мы до сих пор живем под господством черносотенных вождей. Евреи никогда не забудут Крушеванова, Дубровиных, Пуришкевичей и тому подобных злодеев. А Герценштейн? А где Иоллос? Где сотни, тысячи растерзанных евреев – мужчин, женщин и детей с распоротыми животами, с обрезанными носами и ушами. Вы знаете, что властным руководителем идущей теперь дикой реакции является Столыпин. Я прихожу к Вам и говорю, что я решил устранить его…». Михаил Герценштейн и Григорий Иоллос – депутаты первой Думы и сотрудники либеральной газеты «Русские ведомости». Оба были убиты черносотенцами в 1907 году. Следствие по этому преступлению не велось.

Петр Аркадьевич Столыпин, – для одних «вешатель», для других – «великий реформатор», – был недооценен его современниками. Крутыми мерами ему удалось вытащить Россию из революционной воронки 1905 – 1906 годов и в законодательном порядке во многом преобразовать ее в последующие пять лет, когда он возглавлял кабинет министров. Он делал это вопреки всеобщему сопротивлению – со стороны несговорчивой Государственной Думы, Государственного Совета, начиненного чванливыми отставными сановниками, жившими позавчерашним днем Империи, и самого переменчивого в своих настроениях царя Николая II. Настойчиво и неотступно проводил он свои реформы по пути модернизации России и во многом преуспел. Возможно, преуспел бы больше, если бы не тот роковой выстрел. Но еще за несколько месяцев до этого, вследствие постоянно плетущихся вокруг его имени интриг, Столыпин потерял влияние на царя, после чего его всеми ожидаемая отставка стала вопросом времени. Таким образом «троечники» в классе, угнетаемые авторитетным «отличником», отомстили ему за свое унижение.

На торжествах, посвященных открытию памятника Александру II, формально еще являясь действующим премьер-министром, он оказался в положении «бывшего» и не был в должной мере охраняем, несмотря на предупреждение самого террориста, – небывалый в истории случай! – о готовящемся на него покушении. Избежав смерти в ряде прошлых покушений с участием групп боевиков, он оказался беззащитен от двух пуль террориста-одиночки. Умирал он, окруженный только близкими, покинутый первыми лицами государства и не удостоенный даже внимания самого монарха, которого уберег от революции. Неприятен был Столыпин царю и его царственной супруге: был избыточно самолюбив и порой непозволительно дерзок в своих поступках, заслоняя собою самого государя. Когда была эта безобразная смута – был полезен, делал нужное дело, а теперь – вполне заменим. На этих праздничных мероприятиях Николай II имел много поводов ощутить любовь народа к своему государю. Нет, определенно, засиделся Столыпин в кресле премьера…

Ну, а может быть Столыпин и в самом деле слишком хорош для России? Его убийство нанесло чувствительный удар по монархии Романовых – прежде всего, психологически. Оказалось, что в этом государстве реально некому ее защитить: вся его мощь уходит в парады и фейерверки. Можно сказать и так – это убийство стало предвестником краха режима, что и произошло несколькими годами позже. А на исходе революции тогда еще живой и деятельный Столыпин, с целью усмирить непокорную «левую» думу – законнорожденное дитя революции – и заставить ее работать в конструктивном русле, 3 июня 1907 года совершил, как тогда говорили, антиконституционный переворот. Он разогнал вторую Думу и законодательно изменил представительство сословий. После этого в третьей Думе революционная «фронда» режиму была количественно низведена до ничтожного минимума, зато подавляюще превалировали правые и либералы – представители землевладельцев и капитала.

Остатки революции ушли в подполье или скрылись за границей, кто временно, а кто и навсегда. Многие, разочаровавшись, вообще ушли из «политики», для других настала пора разброда и шатаний, переоценки ценностей. Бывшие соратники по борьбе предъявляли претензии большевикам, ставя им в вину их максимализм. И это накладывалось на разгул реакции, ее стремление низвести к минимуму завоеванные революцией демократические права и свободы граждан. В поэме В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин» есть такие слова (цитирую не в традиционном для Маяковского стиле стиха лесенкой):

 
«Зверела реакция. Интеллигентчики
ушли от всего и все изгадили.
Заперлись дома, достали свечки,
ладан курят – богоискатели.
Сам заскулил товарищ Плеханов:
– Ваша вина, запутали, братцы!
Вот и пустили крови лохани!
Нечего зря за оружие браться.
 
 
Ленин в этот скулеж недужный
врезал голос бодрый и зычный:
– Нет, за оружие браться нужно,
только более решительно и энергично.
Новых восстаний вижу день я.
Снова поднимется рабочий класс.
Не защита – нападение
стать должно лозунгом масс.
– И этот год в кровавой пене
и эти раны в рабочем стане
покажутся школой первой ступени
в грозе и буре грядущих восстаний…»
 

Основная борьба идей происходила в эмиграции. Излагая эту главу, я вновь обращаюсь к воспоминаниям Троцкого в книге «Моя жизнь».

После побега из России Троцкий успел еще на Лондонский объединительный съезд российской социал-демократии, состоявшийся в 1907 году. Никакого объединения не произошло: никто не пожелал «поступаться принципами». Троцкий же пытался довести до соратников свои идеи «перманентной революции» и нашел у некоторых взаимопонимание, в частности, у Розы Люксембург. Да и с Лениным наблюдалось совпадение во взглядах в отношении интересов пролетариата и крестьянства.

Во время второй эмиграции Троцкий с семьей около семи лет прожил в Вене. Состоял членом австрийской социал-демократии, посещал ее собрания, участвовал в демонстрациях, сотрудничал в газетах и журналах. Он познакомился с ее лидерами, но ощущал их чуждыми себе людьми и ни с кем не сблизился. По словам Троцкого, они не были революционерами, более того, представляли собой человеческий тип, противоположный типу революционера. Он писал: «В непринужденной беседе между собой они гораздо откровеннее, чем в статьях и речах, обнаруживали то неприкрытый шовинизм, то хвастовство мелкого приобретателя, то священный трепет перед полицией, то пошлость в отношении к женщине. Психологически они сложились в эпоху реформ, в относительно спокойной, благополучной обстановке дряхлеющей Австрийской Империи».

Совершенно иной тип революционера, по мнению Троцкого, представляли Маркс и Энгельс, что следовало, в частности, из их взаимной переписки. Троцкий пишет: «…Они могут быть беспощадны, но не вероломны; для внешнего блеска, титулов, чинов, званий у них есть только спокойное презрение. То, что филистеры и пошляки считали их аристократизмом, было на самом деле их революционным превосходством. Главная его черта – полная органическая независимость от официального общественного мнения всегда и при всех условиях».

Из австрийских лидеров более всех был расположен к Троцкому Виктор Адлер – знакомый еще по первой эмиграции. Это расположение, среди прочих, имело вполне конкретную причину: ведь всеобщее избирательное право для Австрии было, по мнению Троцкого, по существу, завоевано Петербургским Советом рабочих депутатов.

Немецкая социал-демократия в то время считалась самой мощной в Европе и мире. Из ее лидеров Троцкий был знаком с Францем Мерингом, Карлом Либкнехтом, Каутским, Бебелем и его преемником Газе. Каутский, один из старых и наиболее авторитетных лидеров, прозванный «папой интернационала», был реформатором и революцию видел лишь в туманной исторической перспективе. К русской революции он относился сочувственно, но был органически враждебен перенесению революционных методов на германскую почву. Подобное отношение к революции было вообще характерно для большинства лидеров европейской социал-демократии довоенного благоденствия: кому нужны эти потрясения, если разумные социальные цели могут быть достигнуты мирными парламентскими методами. В противоположность большинству немецких лидеров, Карл Либкнехт по своему характеру был революционер и оставался наполовину чужаком в доме германской социал-демократии «с ее чиновничьей размеренностью и всегдашней готовностью отступать».

В этот довоенный период эмиграции между Троцким и Лениным периодически разгоралась ожесточенная полемика в печати по идейным, тактическим и организационным вопросам, доходящая до взаимных оскорблений. Критика в адрес Троцкого шла и со стороны меньшевиков. Впрочем, по части навешивания ярлыков гораздо более преуспел именно Ленин. Его выражение относительно «Иудушки Троцкого» – как раз из этого времени полемических баталий. Тогда же из уст Ленина выпорхнуло слово «троцкисты», которое сыграет роковую роль для Троцкого и его сторонников во внутрипартийной борьбе, развернувшейся после смерти Ленина. Но тогда, позже, это слово будет нести совершенно иную смысловую нагрузку. Ленин же ставил в упрек Троцкому его беспринципность, стремление стать «над схваткой» в проводимой им линии на сближение обеих фракций расколовшейся российской социал-демократии, его «заигрывание» с различными небольшевистскими и отколовшимися от большевиков группами.

В этой изнурительной фракционной борьбе кроме принципиальных вопросов, расколовших на втором съезде российскую социал-демократию на две непримиримые группировки, большое значение имел и вопрос лидерства. Ленин по своим природным данным был прирожденным лидером и не желал уступать эту роль никому. Это было самоочевидно, и никем из его сподвижников под сомнение не ставилось. Но после смерти Ленина у большевиков не нашлось достойного преемника, – Троцкий здесь не рассматривается. Поэтому для этой партии все закончилось так плохо…

Однако Ленин не был первым, кто изобрел «троцкизм». Пальма первенства, по словам Троцкого, принадлежит профессору Милюкову, – бывшему председателю партии кадетов в Государственной Думе, – который возражал Троцкому по поводу диктатуры пролетариата: «Идея диктатуры пролетариата – ведь эта идея чисто детская, и серьезно ни один человек в Европе ее не будет поддерживать».

В октябре 1908 г. Троцкий начал издавать в Вене русскую газету «Правда». В Россию она доставлялась контрабандным путем. Над заголовком газеты было пропечатано: «Российская социал-демократическая рабочая партия», «Рабочая газета» и был пропечатан лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Газета выходила не чаще двух раз в месяц в течение трех с половиной лет. Главным сотрудником был А.А. Иоффе, впоследствии активный участник революции 1917 года и советский дипломат. Позже газету с таким же названием и лозунгом начнут выпускать большевики и сделают ее своим главным печатным органом.

В августе 1912 года Троцкий сделал попытку созвать объединенную конференцию из представителей социал-демократических фракций. Но Ленин решительно воспротивился объединению, и конференция в Вене была созвана без большевиков. В итоге Троцкий формально оказался в блоке с меньшевиками и отдельными группами большевиков-диссидентов, – так называемый «августовский блок». К этому времени в российской социал-демократии идейно оформились две тенденции: социально-революционная и демократически-реформист-ская. Их объединение в рамках единой партии стало уже невозможно.

С началом Балканской войны газета «Киевская мысль» предложила Троцкому отправиться военным корреспондентом на Балканы. Свои статьи он подписывал под псевдонимом «Антид Ото». Троцкий пишет в воспоминаниях: «Я открыл в своих статьях борьбу против лжи славянофильства, против шовинизма вообще, против иллюзий войны, против научно-организованной системы одурачивания общественного мнения. Редакция «Киевской мысли» нашла в себе достаточно решимости, чтобы напечатать мою статью, рассказывающую о болгарских зверствах над ранеными и пленными турками и изобличающую заговор молчания русской печати. Это вызвало бурю возмущения в либеральных кругах. Правительственные газеты делали намеки, что под псевдонимом Антид Ото скрывается не только эмигрант, но и австро-венгерский агент».

В этом месте я сделаю небольшое отступление. «Болгарские зверства» над пленными турками, возможно, имели весомые исторические предпосылки. Но в любом случае зверства не имеют морального оправдания. А вот с «научно-организованной системой одурачивания общественного мнения» во времена войн и конфликтов мы знакомы с самого детства. Вероятно, эта тенденция в той или иной степени проявляется почти повсеместно, но в России она имеет исторические традиции.

Кто жил в послевоенное время хорошо помнит и ввод советских войск в Венгрию в 1956 году «для оказания помощи венгерскому народу в его борьбе с контрреволюцией», и ввод их в Чехословакию в 1968 году «по просьбе правительства этой страны», и ввод в Афганистан «для оказания интернациональной помощи братскому афганскому народу», и противодействие «наглой агрессии израильской военщины» против мирных народов арабских стран в 1967 году. Во все перечисленные драматические моменты истории и им подобные народ и партия были у нас едины. По всем телевизионным каналам гремел всеобщий «одобрям» или «осуждам», – смотря по ситуации. И не было слышно голосов иных. А коль таковые по чьему-либо недосмотру все-таки иногда появлялись, бывали тут же затоптаны вместе с их носителями. И главную роль во всеобщем единении играла эта пресловутая научно-организованная система формирования общественного мнения, которая, благодаря современным средствам коммуникации, приобретала поистине тотальный характер. Ничего в этом плане не изменилось и в наше время. Вспомним героические дни «принуждения к миру зарвавшихся грузинских агрессоров» в августе 2008 года путем отторжения от Грузии четверти ее территории – опять всеобщий «одобрям» по всем телевизионным каналам. Так было всегда, так будет и потом. В безальтернативной информационной среде новостные и аналитические программы ТВ легко оборачиваются парадом лжецов.

Начало мировой войны, август 1914 года, застало Троцкого в Австрии. Под впечатлением того времени он пишет:

«…Какое отношение к войне нашел я в руководящих кругах австрийской социал-демократии? Одни открыто радовались ей, сквернословили в адрес сербов и русских, не очень отличая правительства от народов: это были ограниченные националисты, чуть-чуть прикрытые лаком социалистической культуры, который теперь сползал с них не по дням, а по часам. Другие – и во главе их стоял Виктор Адлер – относились к войне, как к внешней катастрофе, которую нужно было перетерпеть».

Из опасения быть арестованным в качестве подданного России Троцкий с семьей перебирается в швейцарский Цюрих. Наблюдая оттуда происходящее, Троцкий заключает: «…Дело идет о крушении Интернационала в самую ответственную эпоху, по отношению к которой вся предыдущая работа была только подготовкой…». В ноябре 1914 года в качестве корреспондента «Киевской мысли» Троцкий прибывает во Францию. Вскоре по приезде в Париж он стал работать в ежедневной эмигрантской газете «Наше слово» антивоенной и антимилитаристской направленности.

В сентябре 1915 года в швейцарской деревушке Циммервальд была созвана конференция представителей европейской социал-демократии – решительных противников войны. Их было так немного, что все они по пути к месту назначения разместились на четырех повозках. Революционное крыло циммервальдцев возглавлял Ленин; большинство же принадлежало к пацифистскому крылу. Все с трудом сошлись в одном манифесте, проект которого подготовил Троцкий. Циммервальдская конференция дала толчок развитию антивоенного движения.

Тем временем вокруг газеты «Наше слово» сгущались тучи. Редакция все чаще получала анонимные письма с угрозами, вокруг типографии терлись подозрительные лица. Обвинения и угрозы исходили от русского правительства в связи с антивоенной направленностью газеты. В результате провокации, организованной русской охранкой, в сентябре 1916 года колеблющееся до этого французское правительство закрыло газету «Наше слово». Разорить это гнездо русских революционеров царская дипломатия желала давно. Одновременно был подписан приказ о высылке Троцкого из Франции, и парижская префектура предложила ему самому выбрать страну проживания. Но Англия и Италия отказались от чести оказать ему гостеприимство, то же – и Швейцария, – под давлением русского правительства. Оставалась Испания.

В Испанию Троцкий выезжать добровольно отказался, но через несколько месяцев был насильно препровожден туда двумя полицейскими инспекторами. Сначала Сан-Себастьян, затем Мадрид. По признанию Троцкого, он оказался в городе, где никого не знал и где никто не знал его. А так как он не знал еще и испанского языка, то не мог быть более одиноким, скажем, в Сахаре или в Петропавловской крепости. К тому же, секретарь социалистической партии Испании Ангиано, которого Троцкий намеревался посетить, оказался посаженным в тюрьму на 15 суток за непочтительный отзыв о каком-то католическом святом.

Такое поведение властей Испании образца 1916 года, еще не вполне очнувшейся от сна средневековья, сегодня вызвало бы лишь ностальгическую улыбку. А вот как чтут святых в нашем отечестве и в наше время. В 2009 году некий незадачливый журналист выразил в местной прессе осторожное сомнение в реальности бренного существования президента Татарстана Минтимера Шаймиева, который давно не показывался на людях и не был замечен в какой-либо деятельности. И поползли слухи… однако слухи эти оказались сильно преувеличенными и несколько преждевременными. И что же? Журналюге этому дали не 15 суток ареста. По приговору суда ему светил реальный срок на нарах «за оскорбление чести, достоинства и подрыв деловой репутации» высокочтимого регионального святого, коим и являлся Минтимер Шарипович.

Или еще пример. Один известный у нас политик из числа неподпускаемых к «голубому экрану» сподобился выпустить большим тиражом брошюру о масштабах коррупции в столице нашей родины и, в частности – о поразительных успехах бизнеса супруги действующего мэра. О всеобщей коррупции в Большом городе и без того знала каждая московская дворняжка. Но в брошюре все масштабно обобщено, вещи названы своими именами. И что же, наказала наша фемида коррупционеров? Отнюдь, этот вопрос московскими судами даже не рассматривался. Но автора брошюры приговорили к крупному денежному штрафу и потребовали от него опровержения того научно установленного факта, что дважды два равняется четырем. И опять же – за оскорбление чести и достоинства, подрыв деловой репутации этого чтимого прихожанами столицы крупного регионального святого.

Однако после того как последний, забронзовевший в своей святости, осмелился перечить самому главному на тот период святому, – уже федерального уровня, – этот ослушник был немедленно сброшен с пьедестала. И, преследуемый сворой гончих псов от телевидения, проворно скрылся «за бугром» с целью реализовать себя, например, в сфере пчеловодства. Все дело в том, что эти псы внезапно учуяли коррупционную составляющую в деятельности бывшего святого и его высокочтимой супруги. Также внезапно прозрела и фемида…

Подобных примеров великое множество в отечестве нашем, где повсеместно чтут живых святых больше, чем мертвых. Пока они не нарушат субординацию на олимпе.

Находясь во взвешенном состоянии, Троцкий успел посетить мадридский музей, где с возвышенными чувствами стал приобщаться к испанской живописи. Из этого состояния его вывела мадридская префектура, подвергшая Троцкого аресту. А когда по предложению властей он изложил свои взгляды в помещении префектуры, шеф через переводчика заявил, что ему надлежит немедленно покинуть Испанию, а впредь до этого его свобода будет подвергнута некоторым ограничениям. «Ваши идеи слишком передовые для Испании», – сказал он.

Как позже выяснилось, причиной ареста Троцкого в Мадриде была телеграмма из Парижа: «Опасный анархист… переехал границу у Сан-Себастьяна. Хочет поселиться в Мадриде». Троцкого поместили в мадридскую тюрьму, откуда через несколько дней переправили в Кадис. Там Троцкого известили о намерении испанских властей отправить его ближайшим пароходом в Гавану. Троцкий наотрез отказался плыть на Кубу и предложил отправить его в Америку. После тяжелой борьбы с подключением всех возможных механизмов и полемики в испанских газетах Троцкому разрешили дожидаться ближайшего парохода в Нью-Йорк. 25 декабря 1916 года Троцкий с семьей покидает Испанию и Европу из Барселоны и отправляется в «Новый свет» на испанском пароходе.