Текст книги "Точка Невозврата"

Часть 2. Перелом

1

Многодневная ожесточённая борьба за инициативу увенчалась успехом красных. Прорыв Ударной группы удался, противник, избегая окружения, попятился на юг. Однако планировавшегося разгрома добровольцев не произошло, отходили они организованно, свирепо огрызаясь. Генерал Кутепов решил стабилизировать фронт на извилистом рубеже Севск – станция Еропкино – Новосиль – Елец. Основным стратегическим направлением оставалось Орловское.

Упрямец комкор тщился переломить ситуацию. Для возвращения Кром он наспех сколотил группу из второго Корниловского, третьего Марковского и Черноморского конного полков. Соединение возглавил корниловец полковник Пешня.

Боеспособность сводного отряда изначально вызывала сомнения. Сработанность между частями отсутствовала.

Второй Корниловский полк был силён, но он много недель не выходил из боёв. Тысячу бойцов насчитывали его ряды, меньше половины прежнего состава. До сих пор тыл не снабдил ударников тёплым обмундированием, в связи с чем строй прореживали простудные заболевания.

Третий Марковский представлял собою сырую часть, слепленную из пленных красноармейцев. Большинство офицеров дала курская мобилизация. Старых марковцев была горсть, в основном вернувшиеся по выздоровлении из госпиталей. На фронт полк прибыл в начале октября. Критическая ситуация понудила вводить его в генеральное сражение побатальонно. Отсутствие у солдат должной подготовки повлекло большие потери. После двух недель на передовой марковцы не имели и пятисот штыков.

Черноморский конный полком был только по названию. Не напрасно в донесениях его именовали дивизионом. В четырёх эскадронах едва набиралась сотня сабель. Боевой дух черноморцев во многом держался за счёт командира полковника Главче, кавалериста милостью божьей, лейб-гвардейца. С началом неудач дефицит кавалерии в кутеповском корпусе стал ощущаться крайне остро.

Отряд Пешни получил приказ прикрыть участок от Оки до дороги из Фатежа на Орел. Соседом слева (по карте – в пятнадцати верстах) значился Самурский полк, связь с которым отсутствовала. Несмотря на невыгодный расклад сил, группа к назначенному часу сосредоточилась у станции Дьячья, тупика Зиновьевской ветви Московско-Курской железной дороги.

Пешня начал атаку в двух направлениях. Натиском на север он стремился оттеснить противника за реку, чтобы заслониться естественной преградой от главных сил красных. Основной же манёвр заключался в броске на запад к шоссе. Полковник рассчитывал, пробившись к торной дороге в районе села Жерновец, мобилизовать там гужевой транспорт и за несколько часов достичь Кром, где красные его не ждали.

Операции предшествовал неприятный инцидент. Пешня досадовал на марковцев. Не покинь они города, сейчас бы не пришлось отыгрываться. Атака на стойкого, превосходящего числом противника сулила серьёзные потери. Шансы на успех были мизерны.

Начальник отряда прибыл в расположение марковцев и там обнаружил, что командовавший ими полковник Наумов потерял сердце. Часом ранее выбитый из деревни Зиновьево, Наумов не мог определиться, где встать на ночлег. Во время отхода из-за того, что мост оказался под пулемётным огнем, пришлось вброд преодолевать неширокую речку. Вымокшие по пояс люди тряслись на стылом ветру, настроение их охватило кислое.

Невысокий, чёткий в движениях Пешня, закончивший до войны гимнастическо-фехтовальную школу, отдал ряд распоряжений адъютанту-марковцу. Суть их сводилась к следующему: противника из Зиновьево немедленно выгнать; в деревне полк обсушится, отдохнёт и будет сыт. Адъютант коснулся взглядом своего непосредственного начальника, устранившегося от решения задачи, и прытко ушагал в темноту.

Оставшись один на один с Наумовым, Пешня вкрадчиво спросил:

– По какой причине, господин полковник, вы оставили Кромы?

Вопрос носил риторический характер, но Наумов отмалчиваться не стал:

– Я не верю своим солдатам.

– Что-о?! – опешил начальник отряда и в следующий миг загрохотал басами. – Вы отрешены от командования за неисполнение боевого приказа!

Ярость была несвойственна Пешне, слывшему хладнокровным, но уж слишком вопиющий выдался повод. Выяснилось, что Наумов при обороне Кром управлял полком по телефону, находясь в трёх верстах от позиций. Когда связь порвалась, батальоны целые сутки действовали по своему разумению, а штаб полка продолжал хорониться в тылу. Пешня надеялся, что это сплетня, распущенная недоброжелателями, однако сведения подтвердились.

И при таких обстоятельствах полковник Наумов, не видевший своих солдат в бою, посмел заявить о недоверии им!

Отстранив рохлю, Пешня вверил Марковский полк корниловскому комбату Левитову, имевшему скромный чин поручика. Над тем, что марковцы, среди которых были заслуженные походники, могут оскорбиться подчинением обер-офицеру чужой части, полковник рефлексировать не стал. Время для книксенов[143]143
  Книксен – традиционный жест женского приветствия, при котором женщина чуть сгибает ноги в коленях и делает лёгкий кивок.


[Закрыть] вышло. В пожарном порядке требовался волевой командир, боевые качества которого не вызывали сомнений. Левитов подходил по всем статьям, а сколько звёздочек на его погонах и чьи амбиции задеты назначением, Пешне было безразлично.

Зиновьево марковцы взяли отчаянным налётом в лоб, совмещённым с обходом. Противник тикал в панике, оставив в каждом доме обувь, снаряжение и готовый ужин. Белые потеряли в атаке всего двух человек, причём один в темноте получил ранение от однополчанина.

Бывший семинарист Левитов меньше всего походил на лицо духовного звания. Поручик имел наружность лихого карточного валета. Из-под лакового козырька его фуражки буйными кольцами выбивались русые кудри. Широко распахнутые васильковые глаза горели задором, со щёк не сходил яркий румянец. И это несмотря на шесть ранений! Левая рука у него не поднималась, штыком работать он не мог, зато стрелял превосходно.

Талант ратника в Мише Левитове открыла мировая война. В его боевой биографии, в целом типичной для сотен ударников, числилась интересная страница. Зимой 1918 года поручик в группе особо доверенных офицеров был командирован в Крым для охраны императорских особ. Состоял в конвое Великого князя Николая Николаевича (младшего) вплоть до его отъезда заграницу.

Получив в придачу к своему батальону полк, Левитов не возгордился и не растерялся. Продолжил воевать с прежней удалью, для надёжности перетасовав корниловские роты, в коих был уверен, с марковскими.

Несколько суток на фронте отряда беспрестанно шли бои, доходило до рукопашных сшибок. Рывок на Кромы не удался, но порученный им широкий участок добровольцы удерживали. Деревни и хутора кочевали из рук в руки. Продолжались заморозки. Выпавший снег не таял, заявляя о досрочной победе зимы.

У белых создавалось впечатление, что противостоявшие им Рижский и Курземский полки, лучшие в Латышской дивизии, понеся значительный урон в живой силе, выдохлись.

Аэропланы над позициями латышей разбросали осваговские листовки, призывавшие стрелков прекратить борьбу за чуждые им интересы большевиков. Деникинское командование гарантировало без проволочек отправить латышей со всем оружием через Польшу на родину, сражавшуюся за свою независимость с немцами. Латышские полки, в которых был велик процент коммунистов, предложение противника проигнорировали.

2

За неделю скитаний по прифронтовой полосе лоска у Листовского убыло. Он почернел лицом, осунулся, брился от случая к случаю. Хорошо ещё, паразитами не обзавёлся, что немудрено было, невзирая на шёлковое бельё. Ночевали контрразведчики где придётся, не раздеваясь, порою даже сапог не стаскивая. Питались преимущественно всухомятку. Привыкший к комфорту капитан страдал, но бросать предприятие не собирался. До заветной цели оставался шаг!

Неожиданно нелёгким делом оказалось отыскать перевязочный отряд первого Корниловского полка. Отступавшие воинские части пребывали в движении, казавшемся тыловику Листовскому броуновским. Сведения о дислокации лазарета не подтверждались трижды, напрасно только драгоценный бензин жгли.

Первые дни тормозила распутица – что ни верста, «Ford Model T» буксовал в чернозёмной жиже. Поэтому ударившим заморозкам контрразведчики возрадовались. Как выяснилось – преждевременно. Холода пришли на пару со снегопадами, все стёжки-дорожки перемело. И если по большаку, обрамлённому вереницей ракит, автомобиль катил уверенно, едва сворачивали на просёлок, начинались плутания по заснеженным полям, изрезанным оврагами. Ориентировались на обмотанные соломой дубовые вешки, оставшиеся кое-где с мирных времён.

Сутки потеряли на станции Еропкино в поисках горючего. Чудом раздобыли бочку авиационного бензина. Железнодорожников пришлось умасливать взяткой. Листовский скрипел коренными зубами, из последних сил сдерживая ярость. На фронте его полномочия не вызывали пиетета, здесь играли со своими козырями.

«Бес с ними с монетами! – капитан вздрагивал от грохота артиллерийской батареи, палившей по красным с северной окраины Еропкино. – Скорей бы ноги унести!»

Страшные слухи о прорыве красной конницы не сбывались, но и не дезавуировались.

По последним данным, искомый перевязочный отряд встал на станции Змиёвка. Интуиция, вторя посвисту метели, нашёптывала в замёрзшее ухо капитана: «Ты на верном пути». Главное, чтобы имущество покойника с бронепоезда не потерялось в околофронтовом кавардаке.

Шоссе было разбито вдрызг. Ухаб на ухабе, на каждом шагу – рытвина. Рессоры несчастного американца отчаянно скрипели. Одно хорошо – ехали параллельно железнодорожной насыпи, без риска заблудиться.

На полпути произошла поломка. Два часа шофёр возился с двигателем, руки поморозил, а результата не достиг. Перемазавшийся в масле, воняющий бензином, от усталости осоловелый, он доложил, что в поле починиться не сможет. Нужна конная тяга, чтобы дотащить авто до ближайшей деревни.

Листовскому такой план не годился. Он оставил в помощь водителю одного агента, а сам со скорохватом Порфирьичем пешком двинул в Змиёвку. Через пару вёрст пилигримы[144]144
  Пилигрим – странник (устар.)


[Закрыть] пристали к обозу второго разряда, двигавшемуся попутно. Здесь контрразведчикам крупно повезло. Они наткнулись на дезинфектора корниловского перевязочного отряда – щекастого словоохотливого старика.

Капитан ненавязчиво изложил заготовленную легенду:

– Я разыскиваю кузена, служившего на бронепоезде «Витязь». Восьмого октября он ранен в бою за станцию Стишь. Доставлен в ваш лазарет, после чего след его, увы, затерялся.

Дезинфектор, заглотив наживку, заёрзал на краю телеги.

– Я ж помню тот бой! В каком чине-звании ваш сродственник состоит?

– Поручик. Поручик Астафьев Дмитрий Александрович.

– Ежели так, ошибаетесь вы, уважаемый господин. Прапорщик там имелся и унтер. Унтер, царствие ему небесное, тотчас помер, а прапорщика быстренько перевязали и в Курск спровадили. Его в плечо осколком коцнуло. Навылет вроде. Фамилий ихних не запоминал я. Но поручика тот раз не было, рубль за сто даю! Прапор вот наличествовал! Моло-оденький…

– Но у меня верный свидетель! Старший офицер «Витязя»! – Листовский эмоционально настаивал, подстрекая седого болтуна к новым подробностям. – Может, вас, дедушка, память подводит?

Здоровяк Порфирьич, вылитый купец в своей поддёвке, радушно протянул старику алюминиевую флягу. Тот не мешкая приложился, крякнул. Хотел ещё глотнуть, но Порфирьич изъял сосуд: «Хорошего – помаленьку».

– Благодарствую, – висячие щеки разрабатываемого порозовели, сложная вязь фиолетовых и бордовых склеротических прожилок проявилась на них.

Почмокав губами, дезинфектор с достоинством сообщил, что на память покамест не жалуется. Капитан собеседника не подгонял, дорога впереди лежала дальняя. Старик постепенно отчитался обо всём, что знал. Порассуждав вслух, пришёл к выводу, что их благородию надлежит обратиться к милосердной сестре Михеевой, которая тогда на Становом Колодезе принимала раненых с бронепоезда.

На станцию притащились поздно вечером, продрогшие до костей и как собаки голодные. Перевязочный пункт был разбит в зале ожидания. Припадая на отсиженную ногу, Листовский с трудом поспевал за прытким дезинфектором. Тот занырнул в каморку с окошком билетной кассы. Надпись мелом на двери оповещала, что нынче это «сестринская».

Капитан гадливо морщился. Смрадное месиво карболки[145]145
  Карболка – дезинфицирующая жидкость (разг.)


[Закрыть], крови, мочи и пота грозило удушьем. За свои тридцать три года Листовский дня не провёл на больничной койке. Людские немощь и страдания не переносились им физиологически. Накатывал приступ дурноты.

Освещение в зале было утлое. В паре засиженных мухами лампочек тускло багровели гнутые спиральки накаливания, позволяя разглядеть на спинке ближнего деревянного дивана инициалы железной дороги. Дальше начинался зыбкий полумрак, в углах густела чернильная тьма. На коротких диванах, а большей частью на полу лежали раненые. Кто-то скулил по-ребячьи жалобно, кто-то грязно матерился.

– Чем могу помочь, господин офицер? – в раздавшемся за спиной надтреснутом голосе отсутствовали эмоции.

Обернувшись, Листовский увидел на пороге «сестринской» высокую молодую женщину в белой косынке и переднике с красным крестом на груди. Плавающий взгляд, глубокие чёрные подглазины, полуоткрытый рот говорили о страшном утомлении. Загрубелые от чёрной работы крупные кисти контрастировали с породистыми чертами лица.

– Вы – Михеева?! – борясь с позывом тошноты, выпалил капитан.

– Да.

Боязнь позорно лишиться сознания провоцировала капитана на резкие поступки. Двумя пальцами выдернул он из внутреннего кармана шинели сложенное удостоверение. Держа за угол, махнул им как факир. Бумага зашелестела, развернулась.

– Контрразведка армии! Где вещи фейерверкера Куликова, принятого вами с бронепоезда «Витязь»?!

– Какого Куликова? – сестра оторопела.

– Не корчь из себя блаженную! Отдай барахло подобру, если не хочешь угодить под арест!

– По какому праву вы хамите, господин капитан?! Не понимаю, о чём речь, – впалые щеки Михеевой залил пятнистый румянец.

– Брось прикидываться овцой! Живо говори, или поедешь с нами!

Находившаяся за стеной Жанна внимала каждому слову. Не открывая своего присутствия, она поспешила в смежное помещение буфета. Четверть часа назад там прилёг отдохнуть поручик Баранушкин, последние трое суток не смыкавший глаз. К молодой жене он вырвался без ведома начальства.

– Алёша, там какие-то люди арестовали Лису! – Жанна потрясла храпевшего разведчика за каменное плечо.

Поручик моментально вскинулся, сел на узком топчане, покрытом засаленным холщовым чехлом.

– Что?! Тревога!? Взвод, по коням!

– Тише, тише, Алёшенька, – Жанна нежно гладила любимого по взъерошенной голове, – отставить «по коням».

Баранушкин ополоснул лицо под жестяным рукомойником и, не вытираясь, на ходу застегивая ремень, стремительно прошёл через «сестринскую» в зал ожидания.

Порфирьич, цокая подкованными каблуками фасонных сапог с «гамбургским передом», держал Лену под локоть, глумливо приговаривая:

– Тпру, кобылка.

Поручик, не тратя время на сотрясение воздуха словесами, ребром ладони рубанул хама по предплечью:

– Прими грабли!

Ошарашенный контрразведчик отпустил сестру и схватился за ушибленную конечность, переморщив харю. Баранушкин шагнул вперёд и плавным движением руки задвинул Лену себе за спину. В результате манёвра он оказался с Листовским нос к носу.

– Чем обязаны?! – поинтересовался поручик дерзко, не утруждаясь уставным обращением к старшему в чине.

Капитан понял, что перед ним первопоходник, уверенный в своей исключительности. В общении с таким следовало придерживаться гибкой тактики.

– Мы сотрудники контрразведки, прибыли из Харькова по делу особой важности, – выдерживая испытующий взгляд корниловца, со значением сообщил Листовский. – Предлагаю поговорить без лишних ушей. Втроём.

Учтивым полупоклоном он пригласил к беседе насупившуюся Михееву.

«Только что тыкал! Оскорблял!» – в Жанне кипела южная кровь.

Она упёрла руки в поджарые бока:

– Я здесь старшая сестра! Говорить будете в моём присутствии!

– Сестрица, воды-ы! Пи-ить! – приподнялся на локте раненый с перебинтованной грудью.

Жанна, забыв о незваных гостях, поспешила к нему.

В «сестринской» поручик внимательно ознакомился с бумагами контрразведчика, которые тот из рук не выпустил. В каморке воздух был почище, Листовский приободрился. Существо вопроса он изложил уважительно.

– Собственно, от вас требуется самая малость, – растянул тонкие губы в улыбке, плохо сочетавшейся с колючими глазами.

Баранушкин обернулся к сестре:

– Вспоминаешь такой случай, Лена Михайловна?

– Теперь вспомнила. Надо по-человечески объяснять, а не орать как на дворовую девку.

– Простите, мадемуазель, – капитан воспользовался маской джентльмена. – Меня подвели нервы. Если бы вы знали, мадемуазель, какой утомительный путь мы преодолели, чтобы найти вас.

– Вещи у Гордея Филипповича… У нашего дезинфектора, что вас сюда привел. У покойного при себе ещё были… – Лена засомневалась, стоит ли Маштакова впутывать в историю, выглядевшую в свете последних событий сомнительной.

Контрразведчик засёк, что заминка не случайна.

– Договаривайте. Что там ещё находилось? – насел, клюя хищным взором.

Лена не умела хитрить, её всегда выдавало лицо. Она рассказала про часы. Говорила и одновременно убеждала себя, что подобная ерунда никак не может доставить неприятности человеку, к которому она испытывала симпатию, день ото дня крепнувшую.

– А имя-отчество штабс-капитана? – контрразведчик сделал стойку.

– Михаил Николаевич. Вы его знаете?

Листовский, матёрый лицедей, правдоподобно изобразил недоумение:

– Отку-уда? Он какой, кстати, роты?

– Офицерской.

– И где она теперь стоит?

– Обратитесь в штаб полка, – в диалог вклинился Баранушкин. – Сочтут там нужным, скажут.

Чрезмерное любопытство тыловой ищейки насторожило корниловца.

– Благодарю за ценный совет, поручик, я непременно им воспользуюсь. Сестра, будьте любезны, распорядитесь, чтобы моему человеку выдали вещи Куликова, – контрразведчик заторопился на свежий воздух.

На улице он запрокинул голову, до отказа вдохнул, а затем резко выдохнул, вентилируя лёгкие. И так несколько раз, пока не зазвенел в висках тонкий зуммер и не прояснело в мозгу.

Иссиня-чёрное небо, помелом ветра вычищенное от туч, вознеслось запредельно высоко. Зыбкое мерцание звёзд походило на балаганную иллюминацию.

Судьба вновь сталкивала Листовского с Маштаковым[146]146
  Об этих событиях можно прочесть в романе М. Макарова «Зона комфорта».


[Закрыть]. Определенно, в этих повторениях скрывался некий промысел. Контрразведчик, несмотря на профессиональный цинизм, верил в фатум.

Необходимый ему предмет благодаря причудливому стечению обстоятельств оказался в руках человека, которого месяц назад он арестовывал. Пока капитан не представлял, как подступиться к Маштакову. Особенно на фронте, где тот пребывал в родной стихии.

3

Подполковник Решетов схлопотал взыскание за личную недисциплинированность. Вечером командир вызвал старшего офицера, а тот лыка не вяжет. Трудный день расстроил нервы, с того и переусердствовал Пал Палыч. До штабного вагона его под белы руки вели пулемётчики.

– Скажи-и мне, кудесник! Любитель богов! Что сбу-удется в жизни со мно-ою?! – бодаясь, норовя избавиться от обузы-фуражки, вопил он на всю станцию Поныри, где стояла база «Витязя» со вспомогателем.

Боевая часть бронепоезда впервые отошла на ночлег так далеко от переднего края.

Наиболее трудной задачей оказалось взгромоздить толстомясого Решетова на площадку тамбура. Он отказывался цепляться за поручень, не понимая его назначения, рычал по-звериному.

– Куда меня пихаете, р-ракальи?!

Стоя доложить о прибытии Пал Палыч не смог, оползнем стёк по стенке. Командующий бронепоездом князь Касаткин-Ростовский, выпускник Пажеского корпуса, лейб-гвардии конный артиллерист, закрыл ладонью глаза и издал отрывистый мучительный стон. Слабость старшего офицера тайны не составляла, но в откровенно непотребном виде перед начальством он предстал впервые.

Невменяемого Решетова транспортировали силами писарей в пустое купе, где в полной экипировке уложили на нижнюю полку. Очнувшись среди ночи, он не сообразил, где находится, и справил малую нужду в коридоре на дверь командира. К окончательному пробуждению Пал Палыча ожидал переписанный набело приказ «по части дисциплинарной», с которым его, хворого и неумытого, адъютант ознакомил под роспись. Князь Касаткин-Ростовский в то утро подчинённого не принял.

Надо ли объяснять, в каком настроении подполковник убывал на позиции. До Змиёвки он сумрачно молчал, плюща взглядом приклеенную к стене открытку со слоном, протягивавшем в хоботе коньяк акционерного общества Тамазова. Лукавое животное откровенно искушало. Замедленным движением Решетов отодрал картинку и мстительно измельчил в клочки.

После этого к нему вернулся дар речи. Аудиторией был назначен поручик Воротынский.

– Кабы, Владюша, я нахрюкался в разгар боевой работы! Но как можно пенять за поведение вне службы? «Тварь ли я дрожащая или право имею?»[147]147
  Цитата из романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание».


[Закрыть] Что глаза округляете, поручик? Небось, думали, что Пал Палыч, кроме уставов, ни одной книжки не читывал? Не-ет, разумеется, за сиятельным нашим командиром мне талантами не угнаться! Стишков собственного сочинения и пьесок из великосветской жизни в столичных журналах я не тискал! Но труды господина Достоевского, несмотря на толщину их и занудность, одолел от корки до корки. Потому как постичь желал, чего ради офицер императорской армии, хоть и в прапорщицком чине, сподобился такую уйму бумаги измарать! Вернёмся на базу, немедленно с претензией прямиком к комдиву[148]148
  В данном случае – командир бронепоездного дивизиона.


[Закрыть]! Помяните моё слово, Владюша! Я не социалист, командиров критиковать не приучен и вам не позволю, но один пассаж выдам. Когда наш князюшка в бой ходил? То-то и оно, что сразу не припомнишь! Не месяц ли назад, когда на Орёл шли? Так, коли неугоден стал Пал Палыч, гони его взашей! Ату! Тогда сам – принимай команду над боевой частью и марш-марш на позицию!

– Ваш высокородь, к Еропкину́ подходим! Какие будут приказания? – из башни свесился наблюдатель.

Решетов хлебнул из котелка воды, утёрся рукавом и припал к амбразуре. За бронированным бортом медленно, будто с неохотой, пробуждался новый день. Опять не по-октябрьски морозный, ветреный, с колким сухим снежком.

Едва рассвело, «Витязь» обстреляла красная батарея, которой накануне на данном участке не было в помине. Первый же залп лёг вблизи полотна. Подполковник счёл необходимым отойти к югу и затаиться в лесопосадке у семафора станции Змиёвка.

Несколько часов простояли без дела. Старший офицер со вкусом побрился. Намыливая щёки, он бубнил под нос, что боле на рожон не полезет, и складывал пальцами фиги. Потом затеял обстоятельное чаепитие, наливал чай в щербатое блюдце и пил как московский купчик – истово отдуваясь, вприкуску.

Около полудня ситуация обострилась. Два бронепоезда противника, вооружённые тяжёлыми 42-линейными орудиями, вошли в выемку в трёх верстах севернее Змиёвки и открыли огонь по корниловской пехоте.

… Под фланговый обстрел угодила офицерская рота. Взвод штабс-капитана Маштакова шёл на правом, ближнем к железной дороге фланге. Первая граната разорвалась с недолетом. Маштаков, инстинктивно вжав голову в плечи, заозирался, прикидывая, рвануть ли до ложбины, начинавшейся в сотне саженей, или залечь в надежде, что красные не станут транжирить крупный калибр на жидкую цепочку ударников. В следующую секунду вблизи с ужасающим грохотом вырос новый разрыв. Столб земли вздыбился так рьяно, словно вознамерился достать до небес. Штабс-капитан промешкал, и град мёрзлых комьев, среди которых имелись с человеческую голову, обрушился на него, сбив с ног и отключив сознание…

Решетов на внезапные события ответил командой «в атаку». Набрав скорость тридцать вёрст в час, «Витязь» повёл беглый огонь по неприятелю. Поручик Воротынский был в ударе. Рядом метких попаданий он кучно накрыл ближний бронепоезд красных, всмятку разбив у него головное орудие и подбив паровоз.

– Бегут сволочи, бросают своё корыто! В бога, в душу, в кузину-курсистку! – азартно комментировал действия неприятеля подполковник, забывая напрочь недавние зароки не рисковать. – Зараз мы его на буксир цапнем и к себе утащим!

На стрелке «Витязь» перешёл на соседний путь и, настороженно пыхтя, пополз к обездвиженному бронепоезду красных. По мере приближения подбитый враг приобретал узнаваемые контуры. Он состоял из бронированного паровоза серии «Ов» с трёхосным тендером и пары бронеплощадок, каждая из которых имела два орудия и восемь станкачей. Надпись «Власть Советам» за счёт углов и выступов клёпаного борта, вдоль которого она тянулась, казалась исполненной пляшущими буквами.

– А корытце-то знатное! Сормовское! – хищно осклабился Пал Палыч.

Не единожды доводилось ему встречаться в бою с советскими бронепоездами, изготовленными в Нижнем Новгороде. С инженерной и боевой точек зрения они на голову превосходили добровольческие крепости на колёсах. Удачная конструкция площадок позволяла им сосредоточить на любой цели огонь как минимум одной пушки и двух пулемётов. Секторы обстрела бортовых пулемётов достигали восьмидесяти градусов.

Когда до сормовца оставалось рукой подать – каких-то триста саженей, на западе шестидюймовыми басами загромыхала очередная большевистская батарея. Несколько мощных разрывов выросло на путях, неистово расшвыряв в стороны искорёженные фрагменты рельсов, шпал, крошево гравия.

– То не стая воронов слеталася! – Решетов с досадой мял до глянца выскобленную отвислую щёку.

«Витязь» тормознул у разбитого участка дороги, ведя ответную пальбу по двум целям. Нутро бронеплощадки заполнили пороховые газы – едкие, выбивавшие острую слезу. Дышать стало невмочь, канониры[149]149
  Канонир – рядовой артиллерии.


[Закрыть] и пулемётчики кашляли наперебой, хрипло бранились. Гром выстрелов в замкнутом пространстве рвал барабанные перепонки, перекрывал возгласы команд. С отрывистым звоном лязгали падавшие на металлический пол стреляные гильзы. Для проветривания распахнули не только вентиляционные и башенные люки, но также и дверь. В результате за считанные минуты вагон выстудился, а химическая кислятина не развеялась несмотря на взыгравшую за бортом метель.

И в столь критической ситуации Пал Палыч не оставил замысла насчёт трофея. Для этого следовало сперва понудить ворогов заткнуться, а затем восстановить колею. Помешал закон подлости. В разгар дуэли у одной из пушек «Витязя» в канале ствола заклинил снаряд.

Испытывать судьбу, оставаясь в секторе обстрела пристрелявшейся батареи, было безрассудством. Решетов скомандовал: «Осадить в исходное положение». Выйдя из-под огня под змиёвский семафор, понял, что поломку на месте не устранишь. Требовались инструменты. Во избежание жертв от возможного разрыва ствола надлежало отцепить площадку и эвакуировать из неё команду. О попытке тягаться с одной трёхдюймовкой против шести вражеских орудий Пал Палыч не помышлял. Здесь любой опыт бессилен!

Используя удачный момент, второй сормовец подошёл к подбитому, взял его на фаркоп[150]150
  Фаркоп – тягово-сцепное устройство.


[Закрыть] и вывез из сферы боя.

Наблюдая манёвр противника, подполковник разочарованно курил, утешая себя и подчинённых громогласными восклицаниями, как славно нынче всыпали краснюкам перцу под хвост.

Бронепоезда большевиков в тот день больше на позиции не выходили.

… Маштаков мотал гудевшей головой, трудно соображая, что заработал не контузию – knock-down[151]151
  Knock-down – нокдаун, сокрушающий удар (англ.)


[Закрыть]. Ему, занимавшемуся английским боксом, сие было не в диковинку. Ухватив под мышки, будто в стельку пьяного, штабс-капитана ставил на ноги Кудимов.

Впрочем, офицер решительно воспротивился панибратству:

– Са-ам поднимусь! Как взвод?

Вольнопёр доложил, что двоих наповал сразило. Прапорщика Сиволапова и новенького добровольца, днями зачисленного в роту.

– Чё-орт! Жаль рябого! – к Маштакову вернулась способность мыслить прагматически.

Сиволапов, выбившийся в офицеры из сверхсрочников, сломавший всю германскую, солдатское ремесло знал досконально. Был дисциплинирован, неутомим в походе, расчётлив в бою. Мобилизованный, симпатий к совдепам не ведал. По новичку с незапомнившейся малороссийской фамилией взводный опечалился лишь как по утраченному штыку, ценность которого осталась неизвестной.

– Раненые?

– Нет. Скорей, господин капитан! – Кудимов увлекал командира к спасительной вымоине.

– Им не до нас! – Маштаков стволом винтовки ткнул в сторону железной дороги, где густая завеса разрывов скрыла красные бронепоезда.

Вывоженная в чернозёме шинель штабс-капитанская лишилась остатков щегольства. Верх фуражки, обсыпанный крошевом глины, утратил лихой залом, поля блином обвисли. На плечах – густой слой земли, под которым не разглядеть цветных погон.

С первым шагом Маштаков ойкнул от тупой боли в груди. Ещё валяясь пластом на пашне, он сантиметр за сантиметром ощупал себя и с облегчением убедился, что не задет осколками. По логике, в область сердца его саданул промерзший до каменной крепости ком земли, а возможно, и булыжник. Штабс-капитан доковылял до укрытия.

– Накрылось медным тазом моё повышение! – протягивая ему руку, осклабился подпоручик Риммер.

Прибаутка была дежурной, предполагала ответ: «Не дождётесь». В первом взводе она прижилась с подачи острослова Маштакова. Но сейчас он, морщась, выдавил: «Отвяньте, поручик, не до шуток ваших идиотских, у-у-у…» Помощи не принял, цепляясь за кустарник, враскоряку спустился в лощинку.

Там расстегнул верхние тугие крючки шинели, протиснул за пазуху руку, покопался, не переставая кривиться, затем вывинтил кисть обратно. Недоумённо хекнул над грудкой металлических деталек и стекляшек:

– Что за механика? А-а-а!..

Морщины на грязном сократовском лбу штабс-капитана разгладились, он вспомнил. В кучку мусора превратился брегет, вручённый неделю назад Леной Михеевой. Маштаков обещал передать его на «Витязь».

– Не судьба, значит! – из дрогнувшей пятерни юрко укатилась в заснеженную сухую траву крохотная шестерёнка.

Корниловец замахнулся было, чтобы зашвырнуть хлам подальше. Внимание привлёк белый уголок, торчавший из-под круглой стальной пластинки, отставшей от внутренней поверхности крышки часов. Штабс-капитан ногтями прищемил кончик и вытянул за него крохотный квадратик. Пошелушил добычу подушечками пальцев – разжалась аккуратно сложенная папиросная бумага, как бы гофрированная множеством ячеек. Чья-то искусная рука нанесла на неё тушью сложный эскиз и текст. Такой мелкий, что без лупы не разглядеть.

– Завещание? – предположил взводный.

Хитрые меры сохранности означали особую важность письма для владельца «Qualite Breguet».

«Вещицу не сберёг, хоть послание передам», – Маштаков спрятал бумажку в нагрудный карман гимнастёрки, клапан которого застегнул, после чего проверил, надёжно ли медная пуговка вошла в проранку.

Затем круговым движением растёр грудную клетку. Стальная луковица часов приняла на себя удар камня, летевшего со скоростью выпущенного из тугой пращи.