Текст книги "Русский агент-инопланетянин"

В общем, взялись мы за эту мульку, из «политических» соображений. Надо было кое-что у того же ФСБ отжать.

Короче, Джо с Вивой поперли на розыски. А тут выясняется, что найти не проблема, взять тяжело. Опять же кому, как. Изыскали они негодяя, просочились во вражью деревню, проникли на подворье. Там, блин, целая крепость была! Зачистили охрану, упаковали хозяина и сидят, общаются с ним в спальне. Джо ему говорит:

– Ну, вякни что-нибудь интересное. Попробуй меня удивить, и убедить не кончать тебя тотчас же.

Джигит подумал и говорит:

– Не знаю, будет вам любопытно, нет… Есть женщина, суперменша, типа вас. Честно говорю! Сейчас в нашей округе находится. Наверно скоро уедет. Она ненадолго, временами появляется. Её ни украсть, ни победить невозможно. Демон, мамой клянусь! Её, я знаю, первый раз воровали аж в Нальчике. Хозяин, – очень хороший борец! – сказал потом:

«Раздумал, да!». И больше ничего не сказал.

Она иногда, очень редко, в совсем закрытых боях участвует. За её безопасность устроители отвечают. И скорей поссорятся с самым сильным и уважаемым кланом, чем эту девку сдадут. Иначе себе дороже получится. Её так и называют: Черная русская.

– А почему «Чёрная»? – спрашивает Вива.

– Потому, что Шайтан, Иблис, Дэв! Да! И шайтан ей помогает! Я видел один её бой. Пять тысяч долларов проиграл! Знаешь, кого ей выставили? Пехлеван, сто тридцать пять килограмм! Рэзкий, накачанный, не жирный! Два мэтра высотой! Он только в стойку встал, примерился… Она согнулась, фыркнула, как кошка, и ударила один раз! Прямиком в защиту! Точно в полуперчатки, я видел. Улетел батыр через канаты, прямо на машины! Не должно такого было быть… Я не чабан, физику знаю. У меня университет за плечами, без дураков. Даже с учетом силы удара, слишком разные массы тел. Это, как «жигулями» электровоз перевернуть… Хоть до ста километров разгоняйся, всё равно не опрокинешь. Она следом за ним из ринга выпрыгнула, взгромоздилась, как воробей на булку хлеба, и взяла руку на кимуру. Как пушинку! А там рука толщиной с её талию… Анвар аж закричал, как ребенок, другой рукой по песку замолотил, на сдачу, – отпустила. Вся в черном, голова закрыта, одни глаза видать, подошла к секундантам, забрала приготовленную сумку, и ушла не торопясь. Никто следом не пошел! Сто тысяч баксов унесла. Те люди и шайтана со ста тысячами просто так не отпустили бы.

– И чо? – заинтересованно спросил я рассказывающую Гейшу.

– Он назвал место и время проведения подпольных боёв. Наши вечерком туда смотались.

– А как взяли?

– Да никак! Какой смысл кого-то насильно цеплять? К вечеру все данные на Тень были получены, кто она такая, с чем её едят, всё стало известно. Вплоть до того, что она и сама о себе не знает. Лично рыла!

Джо с Вивой подъехали до постов охранения, один постик прибрали, выдвинулись на позицию, и смотрят.

– Чуешь, как пси-энергией воняет? – спрашивает Эстрада. – Девка на всякий случай наиболее шебутных зрителей придерживает. Страхом давит.

Джо говорит:

– Вива! Скажи ей что-нибудь, да поедем, подождем, где пожрать можно.

– Сама скажи! Ты лучше с анархистами разговаривать умеешь.

Ну, Джоконда и ляпнула ей ментальный посыл:

– Алёнища! Проха! Ты, если интересно, заскочи в хинкальную на двенадцатом километре. По дороге домой. Минут сорок мы тебя сможем подождать. Не затягивай тут. Твои подружки.

– О, как… А ты, Тень?

– А я, будто корабль, сидя на необитаемом острове увидела. У меня в жизни подружек не было! Одни офицеры, да боевые товарищи по спорту. Мне надо клиенту ряшку чистить, а меня вот-вот на слезу прошибет. И тут в голову следующая, чужая мысль приходит: «Заканчивай спокойно, не волнуйся. Если что, мы прикроем». И кто-то публику, как колпаком накрыл. Солидно, не суетливо так. Мне только Аслана и оставили. В общем, через час я наконец-то дома была. Насовсем.

– Интересно… И круто. Так тебя никто в рукопашке никогда и не бил?

– Скока угодно! Как сидорову козу!

Диего, Хуан! – глаза б мои на вас не глядели! Кто так автомат разбирает!? Уроды жопорукие! Поехали сначала! Рамирес, ты командир, или где? Дай им пенделя, от моего имени, я тебе потом отдам! Ох, Терёхи на вас нет… Щас бы оба землю жрали!

Сколько угодно, говорю. Сразу же, как попала в странники. Впервые через две недели меня окучили.

Едем в спортзал, я счастливая такая, наконец-то смогу «непревзойдённые» результаты показать. Сейчас я их, как детей, как ребятишек из детского сада «Светлячок»!

До этого, пока меня Вива с Изей (второй Тенин куратор, ник Изольда) на даче обучали, тренировали по разным дисциплинам, дура дурой себя показала. Щас-то, думаю, реабилитируюсь, … как школьниц, как обгадившихся пионерок… В общем, подготовилась конкретно, специально не ела ничего. Просралась, прости за интимные подробности, как следует. Видишь ли, при использовании человеком Ци-энергии, есть один некрасивый аспект. Его в китайских сказках про кунг-фу, почему-то не показывают. Когда из тебя Ци выходит, то высвобождается всё, что есть в организме. Можно и пернуть, как пушка, а можно и обосраться, если давно в сортире не была. Я это с шести лет усвоила.

Короче, приехали. Спортзал какого-то троллейбусного депо. Мы вроде, как смежники, коллеги с трамвайного. Пришли потренироваться. Смотрю, наши, человек восемь, чужих никого нет. Перезнакомились в живую, переобнимались, начали. Вышла девчонка, ниже на голову, легче килограмм на восемь, и дрищ дрищом. А у вашей покорной слуги, всю жизнь, особенно последние два года, самый легкий спарринг-партнер в поединках, тяжелее в два раза был. Господи! – думаю – Не убить бы кроху… Делаю обманное движение, не усекаю сам момент, но уже вижу перед глазами собственную жопу. Ну, вот, думаю, – «Поцелуй себя в задницу!». По ходу меня узелком закрутили. И ручонка моя у неё на болевом. Она не давит, но четко фиксирует, если дернусь, может и сломать. Вот так… Ну, сдаюсь, встаю, говорю:

– Следующий!

А следующей у меня Холли была. Я думаю, «да ну-ка нах…», и распускаю потихоньку «парус». Энергию Ци аккумулировать. Тут мне в голове до-о-обрый, предобрый голос говорит: «Ой! Какой лепесток красивый! Ма-а-аленький такой…». И ла-а-асковые пальчики, берут мой могучий парус, и сворачивают его в трубочку, как конфетный фантик. Без малейшего напряжения. А я между тем чувствую, что меня уже аккуратненько расправили на полу в ринге, укутали чем-то вроде невидимого одеяла, и сейчас подтыкают заботливо под бока. Чтобы не раскрылась.

«Лежи, малышка, отдыхай!».

– А дальше?

– Затем к ней Цитрус вышел. Был у нас такой мечтатель-хохол. Убили потом бедолагу, – подключилась появившаяся на виртуальном мониторе Холли. – Хороший парнишка, только простодушный малость, и чуть-чуть самонадеянный. Он ник свой, ещё на первой чеченской получил. Сидели в засаде, пятерку духов караулили. А дело было в горном кишлаке, даже не кишлак, а два домика и кошара в горах. Овцам ночевать. Николай старший, прикомандированный к спецназовскому разведвзводу. Три направления перекрыли, а четвертое, в пропасть, просохатили. Наш будущий Апельсин давай перед спецами разливаться, психолога из себя изображать. Оценивать ситуацию. Там амир Ибрагим был старшим у духов.

– Це трус! У них альпинистского снаряжения нима. А «голый», он в пропасть не полезет. Я же говорю, – це трус!

Утром сунулись на штурм, – пусто. Тю-тю нохчей, ушли пропастью. Хорошо командир спецов, пока нашего прорицателя слушал, отправил вниз две двойки снайперов. Снял с основного направления, куда их Цитрус определил. Они их и положили, приняли в два смыка. Операция не провалилась, а Микола Цитрусом стал.

В общем, сходятся они, с тогда ещё Алёнушкой. И Мандарин, простая душа, потопал по стопам Индиры. Той девочки, которая Тень первой ушатала. Врубился, что вновь прибывшая кое с чем совершенно не знакома.

Но у Индиры Ганди было преимущество, – Тень её, маленькую, убить боялась. Кроме того Ганди по шолтеки, засекреченной индийской борьбе, большо-о-й специалист. Не чета Цитрамону. В шолтеки, тактически грамотней дождаться пока тебя атакуют. Выгодней во всех смыслах. Менее энергозатратно, более результативно. А Цитрус попер дуриком, он здоровый, накачанный такой слоняра был. Я сижу, наблюдаю за этой клоунадой, сейчас, думаю, новенькая Колямбу «цишкой», ка-а-ак шмякнет… Будем за свой счет шведскую стенку в конспиративном спортзале чинить. Ан нет, смотрю, она осторожненько так, как бы на ощупь, вектор меняет, чисто по шолтеки… И Апельсин, как и положено, сам себя в бараний рог закручивает. Она стрелку вектора довернула, отпускает, и аккуратно его фиксирует. У меня аж в носу защипало от умиления. Дал же Бог ребенку таланта в рукопашке! На ходу подметки режет. За один, единственный поединок, ещё и с плиз-дюлиной на свою попу, успела алгоритм целого бойцового направления прочувствовать… Круть!

– Хм-м… Ваш Цитрус первый из странников, кто не вызвал у меня восхищенного трепета. Нормальный такой раздолбай. Из «обыкновенных».

– Микола был результат «эксперимента», – Холли улыбнулась. – В конце восьмидесятых, наши истерички возопили: Мало нас! Мужиков, считай, ва-аще не прибывает!

Я тоже, повелась, как дура, на эту музыку. Решили всё упростить до безобразия. Просто едем по базам спецназа, и проводим тест на экстрасенсорику. Кто проходит, того берем. Поехали Гамма, Могила, ну и меня припрягли.

Вот на второй базе я его и подобрала. Тест простенький им предложила: напишите любое число. И мысленно подсказываю: надо писать сто сорок восемь целых, ноль семь сотых. Он один из ста пятидесяти человек написал. Пришлось брать.

– Врёт она всё, лакирует действительность, – вмешалась ещё одна, тёмненькая девушка. По виду из её окна, я понял, что собеседница находится в нашем посольстве, в Бейруте. – Туда сперва Маринка Могилевская поехала. По легенде, как бы семинар проводить. Могила чуткая, как ворона. Ещё до теста дело не дошло, а она обнаружила какое-то воздействие на себя. Довольно мощное. Могилка умничка, не стала шашкой махать, пошла в обратку, что б ни испортить ничего. Отправили Голландию. Та тестик провела, циферку получила, сказала Цитрусу чтобы подумал до завтра, а сама пошла обедать.

– И что? Извините, рад знакомству, – Чиф.

– Меня Астория, Ася зовут. А то, … там разговорилась с девушкой-официанткой. Она ей говорит, слава Богу, мол, что Николашу забираете. Он половине города девчонкам головы задурил. Холли хмыкнула, давай разбираться. Самого мальчугана по спектрам разложила, с народом пообщалась. Выяснила следующее. Малец в себе экстрасенсорные способности развил, на почве секса. Увидит девицу, и давай потом медитировать, мечтать о ней. Да так, что она назначенный день и час туда, куда он пожелает, придет. И на шею сама бросится, без вариантов. Типа осечек у орла ещё не случалось. Плюс эрекция у парня конячья. И хрен с оглоблю. Он очень этим гордится, и носится с ним, как с писаной торбой. И самовлюблён на этой почве. В принципе, есть от чего. Метр девяносто пять рост, косая сажень в плечах, румянец на всю щеку. Вот, как-то так.

– И что было дальше?

– Ну, что… Голландия пощупала пространство, и пошла по второму кругу в столовую. Никола как раз кушать прибыл. Посмотрела на него зазывно, и вернулась к себе.

Ночью заходит к нему в комнатенку, в офицерском общежитии.

– Звал? – спрашивает, – я пришла. Что делать будем?

А тот вдруг ясно понимает, что уже ничего не будем. НИКОГДА! Всё лежит, в лёжку. Нечем ему делать, отвоевался.

Взвыл, «за что!?», а она ему: Помнишь, девочку-Юлечку, что с двенадцатого этажа спрыгнула?

Микола кричит: А я-то здесь причем, если она истеричка? Я, мол, вообще ничего не знал об этом случае…

Та отвечает, да как же не знал, если я это из твоей головы вытащила. Ты же обидел её… «Кто я, и кто ты!?»… А она с комплексами была… Поедешь со мной, понаблюдаю, может тебе стоит вслед за Юлечкой шагнуть? Заодно дам обратную сторону любви почувствовать…

Четыре года он по ней сох, страшно, почернел весь, потом она его отпустила. Силу мужскую вернула. Только по бабам, без разбора Микола уже никогда, до самой смерти не бегал. И относился к женщине с пиететом. А просто, как к источнику удовольствия, перестал.

– А вообще, тот эксперимент, конечно, полная лажа был, – снова подключилась Холли. – Насобирали по двенадцати базам девять человек. Все и отсеялись, кроме Цитрамона. Да и его, по идее, надо было отчислять. Это уж я, в воспитательных целях придержала, а потом он как-то подтянулся, и не за что стало обнулять.

– Подожди… Ир…, извини, я хотел сказать, Холли! А как это «отчислили»? Вы, что их, того?…

– Сдурел что ли? Мы же отбирали НАСТОЯЩИХ спецназовцев, МАСТЕРОВ… Из тысячи человек, хорошо если две-три сотни, к нам на встречу, для окончательного теста допускались. А такие люди дорого государству обходятся. Да и вообще, никто не будет живых людей ни за что, ни про что расходовать. Текучка у нас иногда бывала. Наплывами. В тот или иной год, некоторые из новеньких не выдерживают. Знаешь, что самое тяжелое в странниках? Ты постоянно «голый», как на нудистом пляже. Здесь вечно надо быть самим собой. Тебя видно. Твое прошлое, тайны, загадки какие-то, никому не нужны. Но если ты вор, трус, мародер, завистник, садист, просто мелочное гавно, – люди все равно увидят. Как не маскируйся. Это у тебя в спектре отображаться будет. И на боле менее ровном фоне нашего информационного поля, ты будешь выглядеть инородной кляксой. Естественно никто тебя за это расстреливать не станет. Для этого есть Медуза Горгона.

– Я, я Медуза Горгона! – на виртуальном мониторе появилась очень колоритная тётка.

Вот попробуйте себе представить: в самой современной научной лаборатории, сидит жилистая гражданка лет сорока-сорока пяти. В хорошо растянутой тельняшке на голое тело, голова черной банданой, на манер пиратского платка повязана. И главное, внимание! – на левом глазу аккуратная черная нашлепка, а на плече реальный, белый попугай!

– Флинт! Уйди, падла, на свой насест! Якорь тебе в жопу! Опять ты мне всё плечо своими копытами разодрал! – молвила тётя голосом русской Тины Тернер. Надо сказать, что это было очень харизматично. У меня аж мурашки веером по шкуре сыпанули.

– Вот понимаешь, юнга, любит он меня! Чуть зевнешь, так и норовит на тело мое упругое вскарабкаться. Ухаживает так, кобель крылатый… – промолвила «пиратка», бережно взяла попугая левой рукой, и чуть повернувший на компьютерном стуле, посадила его на специальный кронштейн справа. При этом одна грудь у дамы чуть не вывалилась из видавшей виды тельняшки. А мне удалось заметить не то татуировку, не то просто рисунок: Русалка с пивом, в обнимку с одноглазой хозяйкой картинки, корабельный штурвал, а на заднем плане парусник с алыми парусами и висящим на рее скелетом.

– Чо смотришь, юнга? Это мой бывший висит… Намалевано, конечно, стирается. Или кто-то мне в странниках тату разрешит… Лоредена! Доча, съешь лимон! Ну и рожа у тебя… Гордости-то, гордости… Будто Ленина мне, а не простого мужика показываешь! А что это твой амант на мои титьки таращится? Может подправить ему память, да пусть меня любит? А что? Отрежем одну ногу, приладим деревяшку, присвоим, ник Джон Сильвер, – отличная пара будем! Соглашайся! Док отрежет, он и не заметит!

– Это, Чиф, моя вторая мама. Знаменитая Медуза Горгона! – рассмеялась Гейша. – Дай Бог тебе никогда с ней по её работе не встречаться.

– О… Чиф… – значит из наших. Морских! Так и быть, можешь меня вместо Горгона, по свойски, просто Жора называть.

– Расскажи о себе, Жора. Я тут вот, знакомлюсь, осваиваюсь.

– Ну, будем знакомы, позвольте представиться, пред вами общее горе. Врач я, из тройки Док, Гера и Горгона. А ещё отдел кадров, увольняю, иногда без выходного пособия. Стираю, замещаю память. Не подошел человек, я с ним занимаюсь, и отправляем обратно в расположение. И он уже никогда не вспомнит, что был у нас. Ни нечаянно, ни под любыми воздействиями.

«Увезли, доставили на базу, окончательное тестирование не прошел, неделю бухал в Юрмале, теперь вот вернулся». И любой полиграф, любая эспэшка сто семнадцатая, или пентотал, покажет, что он, таки-да, бухал в Юрмале. Без вариантов.

Или расскажет паря, что приехал, две недели дрочили на полигоне, потом почему-то не подошел. И на всю жизнь запомнит он, этот несуществующий полигон, до каждого окопчика и последней, стреляной гильзы.

Или больницу будет помнить, куда его привезли после аварии, медсестричку, которая дала ему в процедурной, когда он уже выздоравливал. Вот так, родной.

– Неприятно, наверное?

– Не сахар, конечно, но не это самое страшное. Ну, отправишь говнюка, или бедолагу войной поломанного, с выжженной душой, обратно в расположение части. И хрен с ним. Не он первый, не он последний. А вот когда своих, из игры выводить приходится, вот тогда здесь такие слёзы и сопли разливаются, … плавать можно. На четырех мачтовом барке «Иван Федорович Крузенштерн». Ходоки в голове бродят, сами потерпевшие желают лучше сдохнуть…

– Иногда случается, что странник не может продолжать службу, – сухо пояснила Ларек. – Чаще всего из-за тяжелого ранения, но бывают и другие веские причины. И боец, разведчик отправляется на пенсию. Как у нас говорят: «уходит в море». Девяносто процентов пенсионеров, почему-то выбирают морское или океаническое побережье. Говорят, что море лечит. Почти никто не верит, что действительно ничего не будет помнить. Никогда не «услышит» своих.

– А почему вы стираете память «пенсионерам»? Потому, что они выпадают из общего «информационного поля»? Не верите никому? Даже своим? Боитесь предательства?

– Ничего мы не боимся! В случае провала и захвата, чего, кстати, за сорок семь лет ни разу, тьфу-тьфу-тьфу, не случалось, любой странник сам распоряжается своей жизнью. Насильно заставить его предать просто не возможно. Каждый из нас умеет полностью отключать ВСЕ болевые рецепторы своего организма. Если положение сосем уж хреновое, то убить себя странник может в любой момент, как бы ему не мешали.

– Остановить сердце? А если к нему подключат аппарат «искусственное»?

– То он будет делать вид, что останавливает сердце, а сам закроет сосуды головного мозга. Полностью и необратимо. И помрет. Любые препараты на нас не действуют. Все «прокачаны» Гериным «витамином». Вещества, подавляющие волю или наоборот, растормаживающие, всё равно по сути своей наркотики.

Пенсионеры случаются не часто. На пенсию выходят либо те, кому уже, ну никак нельзя дальше работать, помрет с любого неровного вздоха. Либо, кто решил навсегда завязать с разведкой, больше не может, выгорел изнутри. Остальных немощных просто выводят за штат. Селят на то же море, либо куда пожелают. Как правило «заштатники» пашут, «ломовым лошадям уподобе». Больше нас, кадровых. В регионе, где живут такие «хуторяне», всегда спокойно, как в могиле. Там можно годами не мониторить, всё под чутким присмотром инвалидов. Они тоже не в «информационном поле». В случае форс мажора, просто свяжутся любым удобным способом.

– Понял… Мадам, а прос… – тут я запнулся, потому, что попугай Флинт, вдруг встрепенулся и, кивая, чуть не стукаясь головой о свою палку, раскачиваясь всем телом, хрипло заорал:

– Кар-рамба! Ад и дьявол! Кр-ровь и гр-ром! Висеть мне на рее нашего фр-регата, если я не р-расчитаюсь с этой помесью стар-рой обезьяны и кашалота! Утопи штор-рм Гер-ру! Сто пинков в спину Доктор-ру! Пиастры, пиастры, пиастр-ры! Правь на Тор-ртугу!

– Браво! – невольно зааплодировали мы с Ларьком.

– Два года упорных трудов! – актерски раскланялась Горгона

– О, моя голова! Что б ты сдох, Гера, со своими этиловыми эквивалентами! – не унимался белый попугай, теперь голосом, чуть напоминающим голос хозяйки.

– А это он уже сам, гнида, выучил… У меня видимо было трудное утро, после бурной, научной дискуссии.

– Мадам, простите, меня прервали. Могу ли я, как Чиф, человек имеющий отношение к морю, звать Вас просто «Кэп»?

– Думаю, – да. Только проверю, не самозванец ли? Охарактеризуй мне, м-м-м… ну, бригантину, что ли…

– Мама Жоржи! У кого ты спрашиваешь… – взяла себя за щеки Гейша.

– Тебе, как? В классическом варианте? До модернизации? Ну,… бригантина – это небольшой корабль, двухмачтовая шхуна. На фок-мачте устанавливаются прямые паруса, а на грот-мачте косые. Прямые паруса лежат в плоскости перпендикулярной оси судна, а косые параллельны этой оси. Такая комбинация делает бригантину быстрой. Благодаря прямым парусам, которые улавливают много ветра. И маневренной, благодаря косым парусам, которые позволяют кораблю идти под большим углом к ветру.

Ну, что ещё… вооружение до десяти пушек, малого калибра, раньше и весла ставили, пар восемь-двенадцать, в бухты заползать. Появились очень давно, в Средиземном море, веке в тринадцатом. Ваши коллеги, пираты, очень бригантинки любили. Преудобнейшая вещь, для приличных дел-с…

– Во, во… Видела? – покивала головой Гейша. – А теперь спроси, спроси у этого урода, откуда он всё это знает.

– Буона! Сожри лимон, я сказала! Советую, как доктор. А чтобы не лопнуть от гордости, вспомни, что ещё были Эйнштейн, Ньютон, Пифагор со штанами. Они не только про бригантину знали… Ну, Чиф? И?… Откуда дровишки? – вопросительно подняла брови Медуза.

– В кружке занимался, в Доме пионеров. Авиамодельном. Мы там, в основном модели кораблей делали. Преподаватель корабли любил.

– Как это ты, юнга, умудрился институт пионеров застать? В твои-то годы… – прищурилась Жора.

– Центр детского и юношеского творчества в Красноярске. Его до сих пор и стар, и млад Домом пионеров зовет.

– Как, впрочем, и у нас, в Одессе! Согласна, молодец, называй Кэпом!

– Кэп! А часто своих работать приходится?

– Да нет, конечно. Человека три-четыре, в два-три года. Когда ещё реже. Просто это в память горьким комком врезается. И кажется, что не три, тридцать три. И хлопот, конечно, много. Надо легенду продумать, выстроить, чтобы комар носа не подточил. Материальное, пожизненное обеспечение пенсионеру организовать. Что б и в глаза не бросался, и не нуждался ни в чем.

Ходоки, говорю, в голове бродят. Житья не дают. « Ой! Жора! А ей там плохо не будет? Может её, куда-нибудь поближе к базе определим?». И не объяснишь ведь, что ты её, свою напарницу и лучшую подругу, больше никогда в жизни не увидишь. Даже если приедешь. Не Торпеда это будет. Тора умерла, перед тобою гражданка Швейцарии фрау Нитке. Она тебя знать не знает.

– Жор! А новеньких большой откат получается?

– Да не особо. Последние годы почти нет. Теперь же с каждым отдельно, предварительно работают. Как с тобою было. Присматриваются. Баб годочков уж шесть-семь ни одной не заворачивала. Ну, и мужиков,… лет пять, однако… Да и до этого всего двое было. Самый большой обсир был давно, как раз тогда, при Цитрамоне.

– А до «обсира», как?

– Тоже редко, подбирали по той же методике, – каждого индивидуально.

– Так на хрена ж вы полезли экспериментировать?

– А ты ещё не понял? Ну-ка, ну-ка… у-у-у… так эти кобылы ничего тебе не сказали? На всякий случай сразу Горгоне, психиатру подсунули… Понятно… Иждивенки! Конечно, Жора всё вывезет!

Медуза Горгона, перегнувшись, вытянула откуда-то из-за границ своего стола, стеклянную, лабораторную колбу, наполовину заполненную жидкостью янтарного цвета. Капнула себе грамм пятьдесят в небольшую, градуированную мензурку, и, поморщившись, выпила. Занюхала корочкой хлеба, принадлежащей, как я понял, им на двоих с Флинтом. И деловито пояснила:

– Чай! Холодный, вот и невкусный. Чаёвничаю, сижу одна, мучаюсь. Гера! Док! Когда ж вы сдохните? Идите, сволочи, сюда! Поухаживайте за дамой!

Намахнув вторую «стопку чая», продолжила:

– Нету их! Отпустила гадов на рыбалку. Пусть развеются.

– Филя! Будешь орать, на ночь, глядя, – о бабе даже и не мечтай! Хрен я тебе попугаиху куплю! – проорал попугай Флинт, голосом Медузы Горгоны.

– Ну, давай тебя радовать… В общем,… нет у нас мужиков! Почти. Дефицит страшный! Двести восемнадцать баб и двадцать девять мужчин. Ты, тридцатый. О! Помнишь, фильм был: «Тридцатого уничтожить»? Тьфу-тьфу-тьфу!!! Типун мне на язык, дуре старой! Так что попал ты, паря, в «женский батальон»! Ну-у, … и как ощущения?

– Господи! Жора, Буона! Что вы тут шапито-шоу устроили? – «телевизор» у меня в башке немного разделился, и в верхней части появился Боня. – Парень не из спецуры, с чего вы взяли, что он будет психовать?

– Ты кого из нас троих вызываешь? Господа, Георгию или меня? – пробурчала Ларек. – Я просто боюсь,… всего! Вдруг что-то не срастется… и он не останется.

– А я здесь ва-апще левая… Мне никто, ничего не говорил. У него психотип, как у суперэлиты. Совершенно не похож на гражданского шпака… А тут ещё Буона, с глазами влюблённой зайчихи, трясётся в голове, как овечий хвост. Никогда её такой не видела… Дурное дитё всегда жальче… одуревшее тоже.

Я подумала, что парнишка из камикадзе каких-нибудь. Призраков, Хамелеонов, чертей этих,… как их,… морских… Начнет рвать рубаху: Я герой России, майор Булочкин, а вы меня к бабам, на У-2? Верните домой, к братанам!

Прослушав ихний «междусобойчик», я, честно говоря, очень удивился. Ну, большинство женщины в организации, и что из этого?

– Это ты, Чиф, не слышал, какие тут перлы, бывало, выдавали, – будто услышав мои мысли, усмехнулась Жора. – Филя, изобрази!

– Барр-рдак! Катастррр-рофа! Решай вопрр-рос, крр-руши ур-родов! Потроши Гер-ру! – тут же, с готовностью отозвался Флинт. – Горр-гона не ворона! Жор-рра красавица! Моня, ты упыр-рь! Выбрось свои кар-рты! У меня Джокер-р-р!

– Не то изобразил, глупая птица, – махнула Гора.

– Сррам! Гер-ра вур-рдалак! – немедленно согласился попугай.

– Абсолютно всё нормально, – начал спокойно и толково разъяснять крашенный Боня. – Специфика в «женском батальоне», конечно, есть. Во-первых, имеет место быть матриархат. Слегка. В каком смысле,… – носятся с нами, как писаной торбой. Если группа при какой-то войнушке состоит, никогда тебя штурман старшим тройки не поставит. Чтобы не рисковать твоей драгоценной жопой. А командир, Ундина, например, постоянно бубнит тебе в голову: «Боня, ещё раз башку высунешь, я сама тебе её прострелю!». И это я ещё не самый худший вариант вспомнил. Уна умничка, попусту не истерит.

Обычно в тройке две женщины и мужчина. И сам понимаешь, что не всегда. Нас не хватает. Так что если вновь созданной тройке достался мужик, – девчонки страшно довольны. Это автоматом обозначает, что кинут на что-то интересное.

В общем, представь, в нормальном гарнизоне две-три девушки завелись. Как к ним бойцы будут относиться? Вот здесь, то же самое. За исключением того, что реально, по природе, девочки намного наглее мальчиков. Так что если «поле» случилось буквально,… то есть в одном блиндаже, или номере гостиницы. Готовься к специально забытым трусикам, лифчикам, и громкому реву: Не подсматривать! И принятой перед криком наиболее соблазнительной позе. И вообще, «не подглядывать», звучит сразу, если ты вдруг случайно перестал смотреть. Тебе напоминают, чтобы не филонил.

– Спасибо! Боня, ты гениальный объясняльщик. Я только что с девочками знакомился, что-нибудь упустил?

– Пожалуй, нет. Разве что не рассказали, как Тень чудесно матерится. На военной базе ребенок вырос. Господа российские офицеры при детях, конечно, не выражаются. По крайней мере, пытаются этого не делать. Но Тень субстанция неуловимая, она, где только не присутствует.

К примеру, случай был… Они тогда в Мурманске, на учениях, атомную подводную лодку захватывали, чтобы группу свою «эвакуировать». Тюха матросиков по отсекам с таким звуковым сопровождением запирала, что старый контр-адмирал, который наблюдателем от командования был, – слезу, умиления смахнул и рявкнул: Учитесь, бакланы! Вот это кроет! Талант! Даром, что сухопутчица…

Ладно, давай, Чиф, у меня тут… – и Боня исчез.

– Ну, и ладушки! Расскажи, Жора, напоследок что-нибудь мирное, и будем мы с Лорой отбиваться баиньки.

– Мирное? Тоже мне, нашел пацифистку… А о чём?

– Не о чём, а о ком. Расскажи о Доке. Как он странником стал?

– Моня? Мы с ним земляки. Оба коренные одесситы. Ты хочешь послушать байки за Моню? Их есть у меня! Ну, внимайте…

Это, действительно, была мирная, душераздирающая история…

Соломон Моисеевич Абрамсон – вслушайся в музыку слов. В отличии от твоей не кошерной, полукровной срамоты… Я о тебе, о тебе говорю, Гея! Моня настолько сын своего народа, … что я бы даже сказала: он родился сразу уже старым, бедным евреем. Шучу, конечно. Мальчик из очень хорошей, правильной семьи. Его дед, известный одесский портной, Лейб Пейсахович, принимал участие в знаменитых, еврейских погромах. Как участвовал? Его громили.

Папа, Моисей Лейбович Абрамсон, доктор наук, член-корреспондент медицинской академии. Удивительный гинеколог. Мама Меира Яковлевна, кандидат медицинских наук, домохозяйка.

– Тоже офигенный гинеколог?

– Мейра? Терапевт, никакой. Моше чисто для приличия, чтобы она его не завидовала, протолкнул её «девичью» диссертацию. Девица ей одна писала.

Она хорошая, еврейская мама и супруга. Для чего ей надо, быть нормальным доктором?

Сам маленький Моня никогда не ходил гонять с мальчишками футбол во дворе. Когда пришедшая в гости тётя Фира однажды спросила, почему он не идет на улицу, играть с ребятами, то шестилетний Моня ответил:

– Зачем? Драть сандалики, и ходить в драных? Ждать пока мама не купит новые? Ей это надо? Пойду, почитаю букварь, когда-нибудь мне тоже придется кормить семью.

Он САМ в пять лет попросил маму отвести его на скрипку! И честно отбарабанил весь курс музыкальной школы. Не бросил, и не расстроился, когда ему сказали, что гением и лауреатом он никогда не станет.

«Ничего страшного! По крайней мере, я смогу сыграть для коллег, во время чествования меня на юбилее!» – спокойно сказал семилетний Моня.

В двенадцать лет сын попенял папе, что у него очень неудобная специализация.

– Детям не принято смотреть на женские гениталии. А то я мог бы временами Вам ассистировать. Для адаптации к крови, и человеческому телу. Я пойду в медицину! – заявил мудрый, маленький Соломон.

Снял отцу, растерянно ищущему очки, предмет поисков со лба, одел на нос и продолжил:

– Папа! Я Вас умоляю! Почему Вы так смотрите, как удивленный? Мой отец светило медицины, а я пойду учиться на юриста? Я идиёт? Идите, собирайте маме, и мы поедем в гости к Марку Иосифовичу. Ректору мединститута. На посмотреть, действительно ли их дочь Ривка, так страшна, как мне показалось в восемь лет. Возможно, я был не прав.

Ну, сам понимаешь, в институт Моня поступил, с блеском. Профессор Зельтен, сидящий в приемной комиссии, шепнул находящейся по соседству Раисе Львовне: