Текст книги "Простая речь о мудреных вещах"

Предсказания

В 1827 году, во время издания мною Московского Вестника, в котором Пушкин принимал деятельное участие, он дал мне напечатать эпиграмму, написанную им на одного молодого человека, выступившего тогда на литературное поприще, по поводу поврежденной им статуи Аполлона Бельведерского, на вечере у княгини З.В. Волконской. Эпиграмма («Лук звенит, стрела трепещет…») была напечатана, и Пушкин, встретясь со мною вскоре, сказал мне, смеясь: «а как бы нам не пришлось расплачиваться за эпиграмму: я имею ведь предсказание, что должен умереть от руки белого человека или белой лошади, а ведь М. белокурый».

Известно, что Пушкин был убит через десять лет на дуэли Дантесом, кавалергардским тогда офицером. Дантес был белокурый и носил белый мундир.

Об этом предсказании недавно сообщил подробные сведения С.А. Соболевский, человек, бывший очень близким к Пушкину, в статье «Таинственные приметы в жизни Пушкина», которые здесь сообщаются из Русского Архива (1870, № 7, с. 1377).

На с. 404 и 405 «Русской старины» сего года читается следующий рассказ, сообщенный г. Семевскому Алексеем Николаевичем Вульфом, приятелем Пушкина и его соседом по селу Михайловскому:

«Еще около 1818 года, в бытность поэта в Петербурге, одна славная тогда в столице ворожея сделала зловещее предсказание Пушкину, когда тот посетил ее с одним из своих приятелей. Глядя на их руки, колдунья предсказала обоим насильственную смерть. На другой день приятель Пушкина, служивший в одном из гвардейских полков ротным командиром, был заколот унтер-офицером. Пушкин же до такой степени верил в зловещее пророчество ворожеи, что, когда в последствии, готовясь к дуэли с известным “Американцем” графом Толстым, стрелял вместе со мною в цель, не раз повторял: “Этот меня не убьет, а убьет белокурый, – так колдунья пророчила”. И точно Дантес был белокур».

Это рассказ А.Н. Вульфа.

О странном этом предсказании, имевшем такое сильное влияние на Пушкина, было упоминаемо до сих пор в печати:

1) в «Москвитянине» 1853 года, стр. 52, том X, в статье Льва Пушкина;

2) в «Казанских Губернских Ведомостях» 1844 года, 2-е прибавление, в статье г-жи Фукс;

3) в «Московских ведомостях» 1855 г. № 145 в статье Бартенева, который вполне передал в ней и рассказ г-жи Фукс;

4) в брошюре А.Н. Муравьева «Знакомство с русскими поэтами» Киев, 1871.

Вот свидетельство Льва Сергеевича Пушкина:

«Известность Пушкина, и литературная, и личная, с каждым днем возрастала. Молодежь твердила наизусть его стихи, повторяла остроты его и рассказывала анекдоты. Все это, как водится, было частью справедливо, частью вымышлено. Одно обстоятельство оставило Пушкину сильное впечатление. В это время находилась в Петербурге старая немка по имени Киргоф. В число различных ее занятий входило и гадание. Однажды утром Пушкин зашел к ней с несколькими товарищами. Г-жа Киргоф обратилась прямо к нему, говоря, что он человек замечательный, рассказала вкратце его прошедшую и настоящую жизнь; потом начала предсказания сперва ежедневных обстоятельств, а потом важных эпох его будущего. Она сказала ему между прочим: «Вы сегодня будете иметь разговор о службе и получите письмо с деньгами». О службе Пушкин никогда не говорил и не думал; письмо с деньгами получить ему было неоткуда; деньги он мог иметь от отца, но, живя у него в доме, он получил бы их, конечно, без письма. Пушкин не обратил большого внимания на предсказания гадальщицы. Вечером того дня, выходя из театра до окончания представления, он встретился с генералом Орловым. Они разговорились. Орлов коснулся до службы, и советовал Пушкину оставить свое министерство и надеть эполеты. Разговор продолжался довольно долго, по крайней мере, это был самый продолжительный из всех, которые он имел о сем предмете. Возвратясь домой, он нашел у себя письмо с деньгами. Оно было от одного лицейского товарища, который на другой день отправлялся за границу: он заезжал проститься с Пушкиным и заплатил ему какой-то карточный долг еще школьной их шалости. Г-жа Киргоф предсказала Пушкину разные обстоятельства, с ним в последствии сбывшиеся, предсказала его женитьбу и, наконец, преждевременную смерть, предупредивши, что должен ожидать ее от руки высокого белокурого человека. Пушкин, и без того несколько суеверный, был поражен постепенным исполнением этих предсказаний, и часто об этом рассказывал».

Это свидетельство Льва Сергеевича Пушкина.

Вот подробности, изложенные в статье г. Бартенева.

«Кажется, к этому времени следует отнести столь известное предсказание гадальщицы, которое, к нашему горю, сбылось во всей точности. Едва ли найдется кто-либо не только из друзей Пушкина, но даже из людей, часто бывавших с ним вместе, кто бы не слыхал от него более или менее подробного рассказа об этом случае, который и принадлежит к весьма не многому числу загадочных, но в то время достоверных происшествий. Во всякое искренней беседе Пушкин воспоминал о нем, и особенно когда заходил разговор о наклонности его к суеверию и о приметах. Так, между прочим, в 1833 году, в Казани, он передавал его известной писательнице, Александре Андреевне Фукс, которая и сообщила его публике в своих «Воспоминаниях о Пушкине»[79]79
  См. «Воспоминания об А.С. Пушкине» Александры Фукс. Казань. 1844, брошюра из 2-го, прибавление к «Казанским Губернским Ведомостям».


[Закрыть].

«Поздно вечером, за ужином, разговорились о магнетизме и о своей вере в него, Пушкин начал так рассказать г-же Фукс и ее мужу: быть так суеверным заставляет меня один случай. Раз пошел я с Н.В.В.[80]80
  Вероятно, с Никитой Всволодовичем Всеволожским.


[Закрыть] ходить по Невскому проспекту, из проказ зашли к кофейной гадальщице. Мы попросили ее нам погадать, и, не говоря о прошедшем, сказать будущее. “Вы, – сказала она мне, – на этих днях встретитесь с вашим давнишним знакомым, который Вам будет предлагать хорошее по службе место; потом, в скором времени, получите через письмо неожиданные деньги; третье, я должна Вам сказать, что Вы кончите Вашу жизнь неестественной смертью”. Без сомнения, я забыл в тот же день и о гадании, и о гадальщице. Но спустя недели две после этого предсказания, и опять на Невском проспекте, я действительно встретился с моим давнишним приятелем, который служил в Варшаве, при Великом Князе Константине Павловиче, и перешел служить в Петербург; он мне предлагал и советовал занять его место в Варшаве, уверяя меня, что Цесаревич этого желает. Вот первый раз после гадания, когда я вспомнил о гадальщице. Через несколько дней после встречи со знакомым, я, в самом деле, получил с почты письмо с деньгами – и мог ли я ожидать их? Эти деньги прислал мой лицейский товарищ, с которым мы, бывши еще учениками, играли в карты, и я обыграл: он, получив после умершего отца наследство, прислал мне долг, которого я и не только не ожидал, но и забыл о нем. Теперь надобно сбыться третьему предсказанию, и я в этом совершенно уверен».

«Этот рассказ, в верности передачи которого ручается благоговейное уважение г-жи Фукс к памяти Пушкина, далеко не полон. Из достоверных показаний друзей поэта оказывается, что старая немка, по имени Киргоф, к числу разных промыслов которой принадлежали ворожба и гаданья, сказала Пушкину: Du wirst zwei Mal verbannt sein, du wirst der Abgott deiner Nation werden; vielleicht wirst du sehr lange leben, doch in deinem 37 Jahre furchte dich vor einem weissen Menschen, einem weissem Rosse, oder einem weissem Kopfe, т. е. ты будешь два раза жить в изгнании, ты будешь кумиром своего народа; может быть, ты проживешь долго; но на 37 году жизни берегись белого человека, белой лошади или белой головы. По свидетельству Льва Сергеевича, предсказана была и женитьба.

Поэт твердо верил предвещанию во всех его подробностях, хотя иногда шутил, вспоминая о нем. Так, говоря о предсказанной ему народной славе, он, смеясь прибавлял, разумеется, в тесном приятельском кружке: “а ведь предсказание сбывается, что ни говорят журналисты”». По свидетельству покойного П.В. Нащокина, в конце 1830 года, живя в Москве, раздосадованный разными мелочными обстоятельствами, он выразил желание ехать в Польшу, чтобы там принять участие в войне: в неприятельском лагере находился кто-то по имени Вейскопф (белая голова), и Пушкин говорил другу своему: “посмотри, сбудется слово немки, – он непременно убьет меня”».

Нужно ли прибавлять, что настоящий убийца действительно белокурый человек, и в 1837 году носил белый мундир?

Из этих рассказов всех подробнее и вернее изложение Бартенева. В многолетнюю мою приязнь с Пушкиным (замечу, что мои свидания и сношения с ним длились позднее сношений и г-жи Фукс, и Вульфа, и Льва Пушкина), я часто слышал от него самого об этом происшествии; он любил рассказывать его в ответ на шутки, возбуждаемые его верою в разные приметы. Сверх того, он, в моем присутствии, не раз рассказывал об этом именно и при тех лицах, которые были у гадальщицы при самом гадании, при чем ссылался на них. Для проверки и пополнения напечатанных уже рассказов, считаю нужным присоединить все то, о чем помню положительно в дополнение прежнего, восстанавливая то, что в них перебито или переиначено.

Предсказание было о том, во-первых, что он скоро получит деньги; во-вторых, что ему будет сделано неожиданное предложение; в-третьих, что он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвертых, что он дважды подвергнется ссылке; наконец, что он проживет долго, если на 37 году возраста не случится с ним никакой беды от белой лошади, или белой головы, или белого человека (weisser Ross, weisses Kopf, weisser Mensch), которых и должен опасаться[81]81
  О предсказании касательно женитьбы мне ничего не помнится, хотя о нем упомянуто в статье Льва Сергеевича.


[Закрыть].

Первое предсказание о письме с деньгами сбылось в тот же вечер, Пушкин, возвратясь домой, нашел совершенно неожиданное письмо от лицейского товарища, который извещал его о высылке карточного долга, забытого Пушкиным. Товарищ этот был – Корсаков, вскоре потом умерший в Италии.

Такое быстрое исполнение первого предсказания сильно поразило Александра Сергеевича; не менее странно было для него и то, что, несколько дней спустя, в театре его подозвал к себе Алексей Федорович Орлов (впоследствии князь), и стал отговаривать его от поступления в гусары, о чем уже прежде была у него речь с П.Д. Киселевым, а, напротив, предлагал служить в конной гвардии.

Вскоре после этого, Пушкин был отправлен на юг, а оттуда, через четыре года, в Псковскую деревню, что и было вторичной ссылкой. Как же ему, человеку крайне впечатлительному, было не ожидать и не бояться конца предсказания, которое дотоле исполнялось с такой буквальною точностью??? После этого удивительно ли и то, о чем рассказывал Бартеневу Павел Воинович Нащокин? Прибавлю следующее: я как-то изъявил свое удивление Пушкину о том, что он отстранился от масонства, в которое был принят и что он не принадлежал ни к какому другому тайному обществу. «Это все-таки вследствие предсказания о белой голове, – отвечал мне Пушкин. – Разве ты не знаешь, что все филантропические и гуманитарные тайные общества, даже и самое масонство, получили от Адама Вейсгаупта направление, подозрительное и враждебное существующим государственным порядкам? Как же мне было приставать к ним Weisskopf, Weisshaupt, одно и то же».

«Вот еще рассказ в том же роде незабвенного моего друга, не раз слышанный мною при посторонних лицах. Известие о кончине императора Александра Павловича и о происходивших вследствие оной колебаниях по вопросу о престолонаследии дошло до Михайловского около 10 декабря. Пушкину давно хотелось увидаться с его Петербургскими приятелями. Рассчитывая, что при таких важных обстоятельствах не обращать строгого внимания на его непослушание, он решился отправиться туда, но как быть? В гостинице остановится нельзя – потребуют паспорта; у великосветских друзей тоже опасно – огласится тайный приезд ссыльного. Он положил заехать сперва на квартиру к Рылееву, который вел жизнь не светскую, и от него запастись сведениями. И так Пушкин приказывает готовить повозку, а слуге собираться с ним в Питер; сам же едет проститься с Тригорскими соседками. Но вот, на пути в Тригорское, заяц перебегает через дорогу; на возвратном пути, из Тригорского в Михайловское – еще заяц! Пушкин в досаде приезжает домой: ему докладывают, что слуга, назначенный с ним ехать, заболел вдруг белою горячкой. Распоряжение поручается другому. Наконец, повозка заложена, трогаются от поезда. Глядь, в воротах встречается священник, который шел проститься с отъезжающим барином. Все эти встречи – не под силу суеверному Пушкину; он возвращается от ворот домой, и остается у себя в деревне.

«А вот каковы бы были последствия моей поездки, – прибавлял Пушкин. – Я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, чтобы не огласился слишком скоро мой приезд, и, следовательно, попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня приняли бы с восторгом; вероятно, я забыл бы о Вейсгаупте, и попал бы с прочими на Сенатскую площадь, и не сидел бы теперь с вами, мои милые!» Об этом же обстоятельстве передает Мицкевич, в своих лекциях о славянской литературе, и вероятно со слов Пушкина, с которым он часто виделся». (Изд. 1860 г., IX, 293)

Предсказание С.И. Муравьеву-Апостолу

«Сергей Иванович Муравьев-Апостол, служивший в гвардии, зашел однажды, во время занятия Парижа нашими войсками, к знаменитой предсказательнице Ленорман, вместе с одним из своих товарищей. Оба офицера спросили о своей судьбе. Вы оба умрете насильственною смертью, отвечала гадальщица. Обратясь к Муравьеву, она сказала: “Вы будете повешены”. “Верно, вы считаете меня за англичанина, – заметил ей Муравьев. – Я русский, и у нас отменена смертная казнь”.

Однако же эта ужасная судьба постигла, как известно, несчастного Муравьева».

Рассказ записан был Екатериной Федоровной Муравьевой, вдовою незабвенного Михаила Никитича, со слов самого С.И. Муравьева, задолго до его ужасной катастрофы. Товарищ Муравьева застрелился вследствие какого-то несчастия (Русский Архив, 1871, № 1, с. 262).

Предсказание П.Г. Каховскому

«В 1816 г., Лейб-Гвардии в Егерский полк определился юнкером Петр Григорьевич Каховский, родом небогатый дворянин Смоленской губернии».

Так рассказывает в «Русской старине» (сентябрь, 1874 г., с. 179) Н.М. Новицкий.

«По просьбе его родных командир 1-го батальона полковник Свечин приютил Каховского у себя на квартире, в одном из номеров дома Гарновского. Я помещался с Каховским в одной комнате, скромно меблированной. Это было в Великом посту. Тогда, к Светлому празднику, гвардейские офицеры, имевшие, по большей части, собственные экипажи, заказывали себе новые, покупали лошадей, сбруи. И к полковнику Свечину пришел каретник, высокий мужчина, брюнет, с живыми черными глазами. Помню, как теперь, когда он, не застав полковника дома, вошел в нашу комнату: мы с Каховским лежали на своих кроватях, он читал книгу, я, тоже тогда юнкер, готовил урок к завтрашнему дню, было тут еще два-три человека посторонних. Каретник стоял несколько времени недвижно, всматриваясь попеременно, то в меня, то в Каховского, и вдруг произнес:

«Вот что я вам скажу: один из вас будет повешен, другой – пойдет своей дорогою». Мы улыбнулись, не обратив внимания на это предсказание никакого внимания. Однако же оно, в отношении Каховского, через десять лет вполне оправдалось. В том же 1816 г., Каховский, за какую-то шалость разжалованный в рядовые, был сослан на Кавказ в линейные батальоны. По протекции был переведен в кавалерийский полк; в двадцатых годах дослужился до поручика, принимал деятельное участие в событии 14-го декабря, и 13-го июля 1826 г. подвергся участи, предсказанной ему каретником».

Свадьба Н.А. Майкова

«Наше семейство, – так рассказывает известный поэт Н.В. Берг, в письме своем ко мне, – до явления моего на свете, жило в Москве на Варварке, в доме Насонова (потом Гурляндье), где была помещена строительная комиссия по храму Христа Спасителя. Отец мой был там казначеем. К нам в дом хаживал молодой красивый гусар, Николай Антонович Майков, сын директора театров. Они сошлись с моим отцом вследствие общей страсти к изящным искусствам. Отец мой любил поэзию и живопись. Майков был сам художник, живописец-самоучка, позже получивший звание академика. И наше семейство, и Майковы, были знакомы с домом Гусятниковых, людей чрезвычайно богатых. Гусар Майков ухаживал за одной из дочерей Гусятникова, имея в виду на ней жениться, но больших надежд не было. Женихам, вследствие значительного приданного невесте, в доме Гусятниковых не было отбою. Раз в дурном расположении духа гусар приходит к нам и застает в доме одну мою матушку, простую русскую женщину, родом сибирячку. Она сейчас заметила, что он расстроен, и спросила:

”Что с Вами, Николай Апполонович?” – “Плохи мои дела, Анна Ефимовна, нет никакой надежды!” – “Что ж, отказали?” – “Нет, я еще не делал предложения, но по всему видно, что тому не бывать…” – “Как загадывать вперед, – возразила ему моя матушка, – кто знает, что случится, хотите, я вам погадаю?” – “Какой из этого будет толк?..

Впрочем, погадайте”. – “А как я выгадаю вам свадьбу и она сбудется?” – “Что ж, я вам скажу великое спасибо; больше мне нечего сделать”. – “Если я выгадаю вам свадьбу, напишете мой портрет?” – “С величайшим удовольствием.

О таких пустяках нечего и толковать”. Матушка разложила карты по месяцам. Был, кажется, апрель. “В сентябре, – сказала она, – будет Ваша свадьба!..” Дни протекали за днями. Гадание было забыто. Майков являлся по-прежнему в нашем доме, то веселый, то грустный – смотря по ходу его дел в семействе Гусятниковых. Так подошел сентябрь, – и Майков, неожиданно для него самого, женился на Евгении Петровне Гусятниковой, взяв за ней большое приданное. Портрет моей матушки был написан и хранится в нашем семействе».

* * *

«Скопцы, (привезенные из Динабургской крепости по велению И. Павла), просили и умоляли Гине, офицера, который привез их и был знаком Г. Лубановскому, как они к Государю другой дороги не имели, сказать Его Величеству, чтобы изволил глядеть в оба, а не остережется, то кончит, как и не помышляет – и то не за горами. С такой уверенностью, говорил Гине, они предсказывали, что волосы у него дыбом стояли на голове; не знал, на что решиться; вспомнил о жене и о детях, зажал себе рот, глаза и уши и уехал».

Из записок сенатора Лубяновского

«Арестант Авель содержался в Шлиссельбурге за какие-то пророчества. Захотели (император Павел?) говорить с ним; спрашивали его о многом, из любопытства и о себе. При рассказе Императора об этом разговоре Анне Петровне Лопухиной, с трепетом она зарыдала, испуганная и расстроенная».

Из записок Н.И. Греча

«У отца моего, – говорит Н.И. Греч в своих записках, – был добрый приятель, некто Штольц, служащий при театре, и нередко снабжавший матушку билетами на ложи. У него была сестра, помнится, Елисавета Петровна; старая, высокая, сухая, но умная и решительная дева, знаменитая в свое время ворожея. Не имея долго известий о муже, матушка начала было беспокоиться, и попросила Елисавету Петровну поворожить ей. Елисавета Петровна разложив карты, в ту же минуту сказала: «Не тревожьтесь: Иван Иванович здоров и приедет сегодня». Матушка засмеялась. «Не верите, Катерина Яковлевна? – возразила ворожея. – Я останусь у вас, чтобы быть свидетельницей его приезда». Они поужинали, и, готовясь идти спать, матушка стала смеяться над ее предсказанием. «Не смейтесь, Катерина Яковлевна, еще день не прошел: только половина двенадцатого». В эту самую минуту послышался конский топот, стук колес и звон колокольчика. Дорожная повозка остановилась у крыльца. Они выбежали на встречу – это был их путешественник!»

Из записок А.Н. Величкова

Смоленской губернии, Гжатского уезда, в имении Мальцева, сельце Новом, была помещена бесплатно земская аптека, а при ней жил фельдшер Данила Алексеевич Иванов с женою, теткою и двумя детьми, из коих старшей дочери Анне было четыре года. У управляющего имением г. Малышева также была дочь Анна лет четырех же. По случаю, октября сего 1873 г., аптеку переводили в с. Воргано, гг. Ильиных. Когда выезжал из Нового фельдшер Иванов, то дочь его Анна сказала: «Мамаша, пойдемте к Анночке, (дочери управляющего, с которым Иванов был в ссоре), простимся!» «Зачем это?» – мать ей в ответ. «Надо проститься, она умрет скоро». «Что ты болтаешь!» – сказала в ответ ей мать. Это слышало все мое семейство и прислуга.

Н.Я. с фельдшером Ивановым жил в одном здании при общей кухне и передней, служа, и в настоящую минуту, конторщиком с. Нового, а жена моя сказала тогда же: «Не напророчила бы Аннушка». Все были здоровы в Новом, но вдруг дочь управляющего Малышева Анночка захворала скарлатиною, и недели через две, не более, после отъезда Ивановых из Нового, умерла. Прочие больные выздоровели. Свидетели этого случая все до одного живы.

* * *

В 1858 г. жена моя, бывши в девицах, жила в Можайске, где был юродивый, имени коего она не припомнит, который, встретив ее, сказал: «А толстуха, (она была собою полная), ее надобно замуж, да во Гжатск». Надобно сказать, что можайки во Гжатск замуж не выходили, и вообще сообщения не было, Гжатск чуть ли не считался дальше Москвы. Я жил в Можайске и служил письмоводителем стряпчего. Неожиданно последовало упразднение, и я остался за штатом; случайно мне вышло место в с. Новое, Гжатского уезда, а потом пришлось жить и в самом Гжатске восемь месяцев, где я и женился в 1866 году на моей жене: предсказание сбылось.