Текст книги "Простая речь о мудреных вещах"

О бытии Божием[36]36
  «Мысли высказываются слишком отрывочно». [Ответ: автор передает только то, что ему самому вспало на ум о том или другом вопросе].


[Закрыть]

Бытие Божие может выводиться умозаключениями, может еще лучше чувствоваться, но все-таки остается непостижимым.

Какое же отношение времени к вечности и человека – к Богу?

Что же это за существо творящее, сохраняющее, промышляющее? Откуда оно взялось, и если не откуда ему взяться, то как же оно есть, и творит, и сохраняет, и промышляет?

И для чего?[37]37
  «При речи о том, для чего Творец создал мир, сказано: «Для чего? Для своей славы – это опять человеческие условные слова, не имеющие понятного для нас смысла!». «Этого нельзя признать вполне истинным: слова эти не одни только человеческие слова, но они извлекаются из слова Божия; да и почему бы слова эти должно было признать не имеющими понятного для нас смысла? Ответ: по известному определению, слава есть откровение, явление, отражение, обличение внутреннего совершенства».


[Закрыть] Для своей славы – это человеческие, условные слова, не имеющие понятного для нас смысла!

Откуда же зло? Для чего оно допускается?

(Читатели должны помнить при всех вопросах этого рода, что они предполагаются по естественному ходу мыслей в человеке, – а для верующего христианина, просвещенного Откровением, они, разумеется, не существуют).

Сколько пережило людей на свете? Сколько перебывало у них мыслей, чувств, побуждений, – и все это цело, в чем-то заключается, где-то хранится, и все припомнится?

В мире физическом не пропадет ни одна порошинка, – так и в мире нравственном не пропадет ни одна мысль, ни одно чувство, ни одно движение.

Духовная вселенная[38]38
  «Духовная вселенная – так не говорят. Говорят: духовный мир, представляя совокупность духовных существ, высших человека, ила включая сюда и самого человека со стороны высшей части его существа – духовной; – нравственный мир, представляя совокупность существ, одаренных разумною свободою и способных управляться требованиями нравственного закона; – умственный мир, представляя совокупность идей, созерцаемых из разума или высших понятий о мире, получаемых из разума, независимо от внешнего чувственного наблюдения. В настоящем случае вместо духовная вселенная, кажется, лучше употребить: духовный мир». Ответ: духовною вселенною хотел я означить совокупность миров: духовного, нравственного, умственного. «О духовном мире надо сказать, что он столько же беспределен, как и вещественный!» Ответ: так, но для него нет и выражения.


[Закрыть] пространна не менее вещественной, или, лучше, столько же беспредельна! (11)

Существо вечное, которое не может не быть и остается всегда в одном положении, всемогущее и всеведущее – непостижимая непостижимость!

Но если есть множество непостижимостей пред нашими глазами, которые мы должны признавать, и которым, при всем своем расположении к неверию, должны верить, то на каком же основании некоторые люди осмеливаются быть взыскательными, и требовать понятности только от высочайших тайн, как бытие и существо Божие, и из-за непонимания отвергают их безусловно?

Своего бытия и существа человек не понимает, а хочет понять бытие и существо Божие! Не может понять и отвергает, а сам он ведь есть, хоть и не понимает себя. Не есть ли совершенная нелепость, или вопиющее противоречие – одно принимать и другое отвергать при тех же условиях?

Кроты роются под землею и толкуют о солнце. Находятся между ними умники, которые берутся доказать, что солнца нет и даже быть не может. Толпа рукоплещет в полном удовольствии! Несчастные!

Выше представлены примеры бесчисленных тайн в мире видимом, осязательном, которые мы должны принимать беспрекословно: какое же право имеем мы отвергать тайны, назовем их духовными, или религиозными, по той только причине, что не можем объяснить их себе?

Отвергая религиозные тайны, вольнодумцы становятся ли умнее, способнее понимать прочие тайны? Нисколько. Ни на волос не узнают, не уразумевают они ничего больше!

Но не веруют ли люди все одинаково, или, по крайней мере, сходственно, однородно, то есть, все они, не исключая Вольтеров, и кольми паче напускающих на себя Вольтерианцев, не одинаково ли чувствуют, разумеется, каждый в известной своей степени, но чувства свои выражают разными словами, или присоединяют к одним словам разные понятия, о которых и спорят, отрешаясь от существенного их значения? (13)

То есть все атеисты, древние и новые, все нигилисты, признают Бога, только называют Его разными именами[39]39
  Все атеисты, древние и новые, есть нигилисты, признают одного и того же Бога. «То правда, что и в умозрениях атеистов и нигилистов можно примечать следы присутствия о Боге, но у них она обрекается в представления совсем иного свойства, нежели какие признает соответственными этой идее правильный строй религиозного мировоззрения, а потому страшно сказать, будто атеисты и нигилисты признают одного и того же Бога». То же замечает и другой рецензент, говоря: «В последних трех монологах атеистам и нигилистам сделана уступка слишком большая. Нельзя сказать, что они чтут одного с нами Бога, только под другим именем, тоже говорят о Боге, что и мы, только другими словами». Ответ: совершенно согласен, и слова «одного и того же» должны быть исключены, что в этом издании и исполнено.


[Закрыть], прикладывают понятия о Нем к разным словам, и спорят с ожесточением об этих словах, не догадываясь, что все согласны между собою, более или менее, и только отвергают общепринятое название или имя. А Богу-то нет и имени: Сый!

Отстраним на минуту понятия о Боге. Ну, эта сила творческая, действующая в природе, дающая цветам краску и запах, металлу блеск, плоду вкус, льву силу, орлу быстроту, соловью голос, пчеле искусство собирать мед и лепить воск, – эта сила производящая, сохраняющая, – не должна ли возбуждать в человеке то же благоговение, какое внушает религия к Богу Творцу всяческих?

Философы признают какую-то силу творческую, и не могут отказать ей в разумности, они чтут ее. Она и есть Бог. Что есть высшего, святейшего из действий этой силы? Христианство. Они поклоняются следовательно и Христу, только под другим понятием, в другом виде, с другим именем. Не есть ли это недоразумение?

Сколько человек может вмещать в уме своем, настоящего, прошедшего, будущего, сколько мыслей, чувств, намерений, надежд, мечтаний, желаний, разнообразнейших: нельзя ли составить отсюда понятия приблизительного о Божием всемогуществе и всеведении? Сравнивать нельзя, как бесконечно малую миниатюру с бесконечно великим оригиналом, но нельзя ли видеть здесь хоть некоторую тень, слабый отблеск, нельзя ли предугадывать бытия Ума всеобъемлющего, согласно со священным сказанием, что человек сотворен по образу и подобию Божию?

Какой он? Вообразить не может и может только чуять его бытие.

Но и нашего, ограниченного ума, не могли б мы вообразить, если б он не был наш в нас, явен в своих действиях, кольми паче Того.

Тело, душа, дух составляют человека. А человек создан по образу и подобию Божию!

Мысль, звук, смысл, составляющие слово, представляют слабый пример подобия. (13)

Есть природа видимая, мир вещественный: мы его видим, осязаем, его можно ощущать помощью наших чувств. Явления его узнаются мало-помалу, уразумеваются, описываются. Науки, им посвященные, становятся в этом смысле шире и шире, хотя пробелов еще много, хотя множайшие подробности и частности остаются еще неизвестными, а другие представляются даже непостижимыми. Но есть еще область явлений другого рода, которая обнимается знаменитым изречением Декарта: cogito, ergo sum[40]40
  Я мыслю, следовательно, я существую (лат.) – Прим. ред.


[Закрыть]. Некоторые ученые, размножившиеся особенно в последнее время, говорят, что эта область есть одна и та же, что здесь действует та же вещественная природа только другою стороною своей силы, что тело есть вместе и душа. Глаз видит, ухо слышит, а мозг, как-то оборачиваясь и двигаясь, отражает в своем зеркале принятую чувствами природу, создает сам (!) рикошетом, какие ему угодно, новые образы, которые в то же время находят себе выражение в подбегающих к ним со всех сторон словах, у одного народа в таких, у иного в других, в третьих, до бесконечности, выговариваются разными звуками, и сообщаются понятным для всех образом.

Во сне мы думаем, рассуждаем, говорим, спорим, решаемся – а между тем тело спит. Или оно спит не все? Мозг не спит: Чего же недостает, ему во время сна. Какое различие между действиями мозга во сне и наяву? Наяву, видно; есть еще что-то лишнее, кроме телесного мозга, присоединяется к нему что-то другое, – или он обнаруживает свое особое свойство? Это лишнее, другое, особое как произвести от причин чисто физиологических?

Если б душа была только функцией, отправлением, действием тела, то откуда ж бы объяснить некоторые особенные движения, от тела как будто совершенно независимые? Тело не может двигаться без особенного побуждения и управления, а душа не только двигается в своей какой-то особой области, но и двигает тело, двигает чуждые, посторонние массы – и возлетает на третье небо.

Если б душа и тело были одно и тоже, то как бы мог человек чувствовать вместе удовольствие и неудовольствие? Как при больном теле мог бы оставаться крепкий самодеятельный ум, и, наоборот, как при здоровом теле могли б удручать человека душевные болезни? Что значило бы выражение врачей: этой болезни мы лечить не можем – это болезнь нравственная, душевная?

Если б не было души, особой от тела, то выходило бы, что все на земле было б без конца, а только один человек с концом!

Почему сотворился бы, или почему сотворен бы был человек со смертью, смертным, а природа сотворена б была вечно юною?

Животные, говорят, имеют свою душу, которая должна бы также сохранить частицу своего бессмертия. Нет, не имеют животные своей души, мыслящей, желающей, способной верить, каяться, совершенствоваться и проч. У некоторых есть только утонченный инстинкт, который заметен, например: в собаке, лошади, слоне. Есть материнское чувство в курице, утке, но срок прошел и сын бросается на мать, а дочь гуляет с отцом. Есть инстинкт и в камнях, под другим именем: так магнит имеет способность притягивать к себе железо, янтарь – вещества легчайшие. (14)

Премудрость в устройстве вселенной, во всех ее частях, в человеке и его органах, в жизни всякого растения, в действиях способностей человеческих, так велика, что ум отказывается положить ей предел.

Если эта, положим, ваша слепая, или наша творческая сила (Бог) сотворила все, то как же понять, чтоб она остановилась? Не творится ли еще что ею?

В человеке, в природе, в истории, в уме – столько чудес, составляющих одну цепь из колес, одно другого совершеннее, что естественное продолжение их представляется уму само собою; напротив, было бы непонятно, если б они здесь прекращались.

Не продолжается ли творение в области разума, духа, который также может иметь свои степени развития, в пределах мира невидимого – что я говорю, – в беспредельности мира духовного?

Совокупность, по-вашему, сил, или Бог, сотворил человека и одарил его разумом. Ну, так почему же ограничивать их, Его действия человеком? Почему же не предположить продолжение творения существами более совершенными, какими, например, Священное Писание представляет Ангелов, Архангелов, Серафимов, Херувимов и так далее или – и так выше и совершеннее?

В средине творения вы не можете вообразить ничего нового: Кювье по костям мог открыть существование животных мира допотопного, но не без костей; Дарвин вообразил какого-то зверя прародителя (?), но все-таки в промежутке между двумя известными существами. Так не отвергайте наобум существ других, невидимых или новых творений, происхождений, превращений, вне орудий вашего наблюдения, за пределами ваших пяти чувств, на другом краю.

Если мы воочию видели бездну непостижимую премудрости, в нашем собственном существе, и во всем окружающем нас мире, если не можем проникнуть нисколько в тайну творения, то как смеем отрицать существование сфер высших, недоступных нашему воображению?

Ум человеческий обнимает всю вселенную (которая, впрочем, словом вся стесняется неправильно), возлетает на третье небо, творит в своем воображении новые миры.

Чуден этот ум! – а себя он не знает, сущности своей понять не может: что он? откуда он, не помнящий родства?

Здесь встречает он предел, его же не прейдет – так почему ж он думает, что есть крайний акт творения, что дальше его, выше его ничего нет, что невозможное для него и вообще невозможно, что нет существ, выше его, нет создания совершеннее?

Уму нашему недостает чего-то. Это что-то для нас невообразимо, но мы чуем, что оно должно быть божественное.

Почему сильному, могущественному, богатому уму человеческому, не дано, ни на какой степени его развития, проникнут в таинства творения? Отчего самые жгучие его вопросы не могут быть удовлетворены нисколько? Для чего он становится беспрестанно в тупик?

Как же это так случилось, что, при всей премудрости творения человек, венец творения, ничего не понимает о сущности чудес, и понимать не может, как будто б ум его оборвался, и понятию, познанию, положен предел. Неизвестная сила начинала его вопросами, и остановилась!

Если б человек понял здесь все, если б мог понять все; если б за этим только дело, то зачем бы ему оставалось жить здесь или там!

Очевидная невозможность понимать столько вещей, неизбежность бродить в потемках, играть в жмурки, бегать по колесу, не должна ли убеждать радикально, с одной стороны, что мы поставлены здесь в пределы кем-то, чем-то, из-за которых выступить никак не можем! Кто же, что же, поставило эти пределы? С другой стороны, эти пределы возбуждают, однако ж, какое-то ожидание, чаяние о другом положении. Должно быть что-то за ними!

У нас здесь есть множество вопросов безответных: не ясно ли, что где-нибудь должны находиться ответы: без ответов вопросы, как зародиться, так и остаться не могут. Если есть вопрос, то есть и ответ. Как мог бы из ничего возникнуть, родиться вопрос, если бы не имелся где-нибудь ответ? Это был бы нонсенс.

Если бы все оканчивалось здешнею жизнию, и ничего б после нее не было, то все здесь и было бы (кажется, должно бы быть) понято, и не оставалось бы у нас никаких вопросов и недоумений.

Мы носим в сердце своем идеал добра и видим на земле господствующее зло: должна быть, однако же, справедливость. Где же она? Видно, на небе.

Из миллиардов людей, населяющих шар земной, сказал ли, скажет ли один: я доволен, я счастлив. Всякому недостает чего-нибудь, ничем не может человек наполнить себя: всегда в нас остается что-то порожнее, требующее содержания. Безусловного блаженства нет – а есть о нем понятие. Даже святых людей тревожило сомнение в их святости.

Не страшно ли, что самому совершенному существу на земле суждено по преимуществу неудовольствие, несчастие, среди мгновений приятных или радостных? Цветы благоухают постоянно, птицы поют, металлы блестят, а человек плачет, стонет, мучится, недоумевает, – плачь, стон, мука, – за что же? Все премудро в природе, а это как будто уже противоречит общему строю, если б не имело высшей цели где-то!

Как, для чего, на что, почему же остаются здесь вопросы без ответа?

Опять тайна и тайна. Тайна, которая, однако ж, самою натурою своею предполагает объяснение когда-нибудь, где-нибудь, как-нибудь.

Тайна! Но что же это за объяснение, это только слово, все тоже, что легко укрываться под ним и успокаиваться? Но разве можно удовлетворяться таким объяснением, говорят противники? Ну да вы разве не укрываетесь, не успокаиваетесь, под словом сила, природа, хаос? Разве для вас нет тайн?[41]41
  «На множество вопросов дается у вас ответ – это тайна, не размышляй, а верь. Область Таин слишком уже расширена: человеку при таком представлении становится безотрадно; он является слепым орудием какой-то судьбы, как в греческих трагедиях или индейском вероучении. Ответ: Евангелие очень достаточно прояснило нам наше земное положение, и если в новом Завете встречаются места, говорящие о предопределении, то они понимаются условно; человек без Бога ничего не может сделать для своего спасения; но и Бог без самого человека не может спасти его.


[Закрыть]

Вселенная, ее существование, ее движение, с совокупностью всех творений и человеческим умом включительно, – разве это не есть тайна, – у всех воочию, разве это не есть чудо из чудес, – чудо, вмещающее бесконечность чудес, тайна, над всеми тайнами? Вы допускаете эту тайну, и сознаетесь, что не можете обеспечить ее, разве это чудо меньше, доступнее, тех, кои вы отвергаете?

Но зачем же эти тайны? Отвечать не может никто. Они есть, и только! Досадою, негодованием, дерзостью ничего сделать нельзя. Если вы не верите Евангелию, так обратитесь к мифологии, и вспомните басню о Титанах и Прометее: надо покориться необходимости смириться.

Ничто не останется тайною, все будет объяснено, сказал величайший Учитель человеческого рода, Иисус Христос.

Первых вопросов не растолкует здесь никто. Если здесь нельзя, то видно в другом месте.

Разве оно есть?

А почему же нет?

Невозможность разрешить здесь все главные вопросы служит доказательством, кроме других убеждений, что есть другой свет, будущая жизнь, то есть, что душа бессмертна. Кому нужно разрешение вопросов здешних, кроме человека? (15)

Тайна жизни, тайна смерти, – ведь вы признаете ее, позитивисты. А понимаете ли вы ее? вы отказываетесь сказать что-нибудь в ее объяснение. Так не довольно ли одной этой тайны, всеми сознаваемой, для доказательства даже для вас, что есть другой мир, где тайна объяснится, где чаяние воссияет живым сознанием.

Из этой другой жизни, из этого другого мира слышатся подчас тихие благовесты в нашей юдоли, являются смутные образы, но мы так одеревенели, так ожесточились, сердце наше так отолстело, зрение отуманилось, слух притупился, обоняние огрубело, мозг угорел в чаду страстей, что мы видяще не видим и слышаще не разумеем.

Из чего мы здесь хлопочем? Для чего живем?

Если б не было другой жизни, то это не стоило бы жить с ее нуждами, трудами, лишениями, опасностями, болезнями, несчастиями, нечаянными ударами и проч.! Наши желания, роптания, усилия не имели бы смысла, уподобились бы пересыпанью из пустого в порожнее…

Поклонники разума, считающие целью жизни его полное торжество, что могут отвечать на следующий простой вопрос: допустим, хоть и считаем это невозможностью, что настоящий разум поймет все, а после что с ним будет? Он уничтожится, за неимением дела и занятия? Есть из чего жить и хлопотать! Все века, труды всех поколений, бесчисленные жертвы – для одной минуты, которая промелькнет когда-то, для кого-то, и кончен бал.

Нелепость, которую разум при всей своей ограниченности, принимать бы не должен. (16)

А бессмертие – что это такое? Жизнь нескончаемая, изменяться, прекращаться не могущая?

С другой стороны врываются вопросы: почему жизнь дается человеку на срок? Почему сроки даются различные, долгие и короткие, даже минутные?

Для чего нужна смерть? Душа бессмертна, человек бессмертен – зачем же эта вставка, такая тяжелая, с такою прискорбною остановкою – смертью?

Что собственно смерть относительно жизни, или что собственно жизнь со смертью и бессмертием!

Кощунство вопиет: комедия с переодеванием.

И когда подумаешь, что все это узнается только в минуту так называемой смерти!

А если нет, если потерю земного бытия и чувствовать некому, нечему!

Нет, здравый смысл, даже один, думать так не может.

Страх берет при этих мыслях, и потому всякое опрометчивое отношение к этой пучине чудес, которое распространяется в нашей молодежи, благодаря диким воплям незваных учителей, возмущает дух, возбуждает негодование к учителям и сострадание к ученикам.

Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века! Аминь!

О жизни по смерти

Если душа наша бессмертна, если есть для нас другая жизнь, то должна быть какая-нибудь цель нашей жизни. Нельзя представить ее без цели (а ведь так должны принимать модные философы). Случайность, бесцельность, равнозначительны с нелепостью или бессмыслицей.

В природе все целесообразно: одна только человеческая жизнь, самое мудреное явление, было бы без цели! Как бы это могло случиться!

С другой стороны, без цели, не зная, для чего мы живем, на что бы и жить, чтоб кончить ничем? Что это была бы за жизнь? Мимолетный обман. Лучше бы смерть…

Неужели надо жить только для препровождения времени, которое этою же жизнию и образуется и изменяется? Живите, терпите, хлопочите, возноситесь, – удар, – и finita la comedia! Что за нелепости!

Что такое человек? Пылинка. А весь род человеческий со всей землей – пылинка в сравнении с мириадами миров, но он обнимает мыслию всю эту беспредельную вселенную, и возлетает в своем воображении выше ее из-под костяного своего черепа.

Такому благородному, высокому, могущественному творению должна быть предназначена какая-нибудь великая цель.

Цели мы не понимаем сами, понимать не можем, но это не дает нам права отвергать ее, принимать ее мы должны.

Должна быть цель! какая же?

Надо искать ее человеку; вот в чем и должна состоять его главная работа!

Если есть другая жизнь, то эта должна быть, видно, приготовительным классом, служить для нас школой, по окончании курса в которой нам предстоит по экзамену переселение в другой мир.

Мы должны, ответ естественный и единственный, стараться о том, чтобы жить как можно лучше.

Более ничего придумать нельзя.

Что же нам делать?

Марфо, Марфо, печешися и молвиши о мнозе службе, едино же есть на потребу, сказал тот же Учитель, которого мудрее на земле не было никого.

Как же можем мы жить лучше?

Этому должна научать нас наша совесть.

Но опыт однако ж показывает, что улучшаться сами собою мы едва ли можем.

Мы должны по крайней мере, желать искренно улучшения, стараться по мере сил об исполнении этого желания и молиться!

Род человеческий совершенствуется, говорят, в течение времени (хоть это в некотором смысле и неправда); следовательно, все поколения работают для одного, последнего, счастливого, которому предоставлено пожать плоды всех прежних трудов. Положим так, но все-таки это не значит, чтобы всякий человек не мог в свое время вырабатывать себя, усовершенствоваться относительно, насколько ему назначено, то есть на данные ему пять талантов, например, приобретать другие пять талантов: не одни только последние могут быть и сделаться совершенными. Усовершаемость всякому человеку предлежит в его времени, а не в общем[42]42
  Не требуется ли от всякого человека нечто подобное, возрождение духовное, обновление естества нашего по образу и действиям воплотившегося от Св. Девы Спасителя мира? Как это может быть? спросим подобно Никодиму (Ин. 3, 9). Ответ готов: читайте его в Евангелии.


[Закрыть].

Развиваясь больше и больше вместе с умом, сердцем и волею, поднимаясь выше и выше, природа человеческая достигала возможной высоты в лице непорочной Девы Марии, которая чистотою своею и святостью была честнейшею Херувим и славнейшею без сравнения Серафим. Дух Святый снизшел на Нее, и сила Вышняго осенила Ее, и Она удостоилась родить Сына Божия, который был вместе и сыном человеческим, – свет миру и идеал.

Се раба Господня! Буди мне по глаголу твоему, отвечала она благовестителю, предаваясь безусловно в волю Божию.

Вот этих слов ожидал древний мир, в исполнение обетования, данного праматери Еве, что семя жены сотрет главу змия.

Не требуется ли и от всякого человека, скажем здесь, кстати, в исполнение какого-то непостижимого закона, нечто подобное, – Рождество Христово в его душе? Но мы требования этого не только исполнить, но и уразуметь бываем большею частью все-таки не в состоянии, или знать не хотим, разве малая часть избранных, как будто искони предназначенных, их же имена написана суть на небесех.

Отчего же так? Опять непостижимость, подобная прочим, опять убеждение, что человек может только стараться о своем улучшении молиться со страхом и трепетом, и предаваться в волю Божию.

Душа бессмертна, следовательно, наша смерть – это только перемена одежды. Умирая, мы только снимаем платье.

А какое же надеваем? В каком виде жизнь продолжается?

Какую форму примет душа человеческая, оставив свою земную оболочку?

Какое место займет во вселенной?

В какое отношение станет к ней, к Богу?

Если всякие даже искусственные человеческие учреждения, как будто случайные н временные, имеют, пред глазами нашими, какую-то кристаллизацию, что при некоторых случаях подмечено удачно Боклем, то почему же не предположить, или не допустить, такую же духовную кристаллизацию и из всех наших действий, мыслей и чувствований для будущей жизни?

Что-то подобное читал я, помнится, у Юстина Кернера, в его Die Seherin von Prevorst.

Из этого бесчисленного множества впечатлений, ощущений, воспоминаний, мечтаний – легко заключить, что может быть золото и без лигатуры, воздух без азота, как мед без ложки дегтю, вместо здешней кадки дегтю с ложкою меда.

В дому Отца моего обители многи суть, сказал Божественный основатель Христианской религии.

Не видел того глаз, не слыхало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его! (2 Кор. 1, 9)

Помяни нас, Господи, егда приидеши во царствии Твоем, воскликнем с разбойником, распятым на кресте, все мы, не смея считать себя лучшими.

Познать себя, связь свою со всем окружавшим, обозреть пройденный путь со всеми его извилинами, разобрать все явления понять сделанное добро и зло с их последствиями, истину своих отношений к ближним, свои вины и заслуги – увидеть ясно, что представлялось во мраке и возбуждало сомнения, – какое наслаждение для мыслящего существа!

Будет ли оно? Не может, кажется, не быть.

Но как – ум недоумевает.

Мудрено вообразить, понять будущую жизнь, но разве легче понять, как из гадкой гусеницы нарождается прелестная бабочка, как из одной капли образуется яйцо, а из яйца вылупляется цыпленок, как из другой капли происходит человек с его гениальными способностями?

Пройдем все летописи, обозрим все государства, исследуем все памятники, изучим все произведения искусства, обозрим настоящую жизнь, призовем на помощь воображение – найдется ли что-нибудь выше, чище, совершеннее учения Христова? Найдется ли что-нибудь благороднее, любовнее, святее Его образа действий, даже до самой смерти крестной?

Был ли, приближался ли кто в течении веков, хоть сколько-нибудь, к этому идеалу, даже мысленно? (17)

Любите враги ваша, творите добро ненавидящим вас.

Блажени плачущии, яко утешатся.

Блажени алчущии правды, яко тии насытятся.

Простить ли мне брата моего семь раз, спрашивает Его ученик. Не семь раз, а седмерицею семь, отвечает Он.

Кто не за собой греха, первый брось камень в виноватую.

Да не увесть шуйца твоя, что творит десница твоя.

Есть ли что-нибудь в природе, в области духа, подобное, близкое к этому небесному голосу любви?

На все эти вопросы ответ один: нет, нет и нет!

Это явление единственное в истории человеческого рода, ни с каким несравнимое, особенное, чудесное. Ни прежде, ни после, нигде, никогда, ни наяву, ни во сне, не видано, не слыхано, не думано, не воображено ничего подобного.

И всю Свою жизнь Иисус Христос был Себе верен, как свидетельствуют памятники (мы говорим теперь только в историко-критическом смысле), ни одною чертою не показал ни в чем противоречия, не обмолвился ни разу ни единым словом, не провинился ни разу ни одним делом, в продолжении всей Своей жизни, не смотря на все искушения, козни, сети, подсматривания и подслушивания, желания врагов и ненавистников поймать и уличить, – кровию наконец запечатлел Свое учение, и, распятый на кресте, воскликнул: Отче, отпусти им, не ведят бо, что творят.

Одна эта особенность, необыкновенность, беспримерная исключительность, не возбуждают ли мысли о сверхъестественности или божественности явления?