Текст книги "Белая рабыня"

Элен достанется тому, кому достанется власть на острове. Прямых путей к достижению своей цели дон Мануэль не видел. Прямая атака на корсаров не принесет успеха, это он понимал лучше, чем кто бы то ни было, – та неудачная вылазка сквозь туман служила постоянным напоминанием. Нужно было придумать что-то неординарное.

Подчиненные алькальда с появлением столь солидной подмоги стали проявлять признаки профессионального беспокойства. Они считали, что, если ударить одновременно с двух сторон сразу всеми силами, корсары уж точно не устоят. Всех лишь одно смущало: дон Диего не спешит прислать человека для того, чтобы скоординировать действия обеих испанских армий. Дон Мануэль не спешил рассеивать недоумение своих подчиненных, он-то слишком хорошо знал, почему не спешит его дядя. Делиться победой для него было так же невозможно, как делиться женщиной.

Дон Мануэль понимал, что на него все смотрят с ожиданием – когда он сам пошлет своего гонца к своему родственнику? Еще день-другой, и его бездействие начнет вызывать подозрение. Нежелание договариваться с дядей могло навести на мысли о том, что существует тайная договоренность с будущим тестем. И так уже многие вслух высказывали неудовольствие по тому поводу, что вынуждены проливать кровь из-за того, что одному молодому шалопаю приглянулась английская девчонка.

Когда стало невозможным более откладывать принятие мер, дон Мануэль вызвал к себе Педро, своего давнего слугу и, безусловно, преданного человека. В присутствии своих офицеров он велел ему этой же ночью на лодке переправиться в лагерь дона Диего и передать письмо, в котором будет изложен подробный план совместных действий. План этот он предложил подробнейшим образом обсудить на заседании военного совета Санта-Каталаны и согласился почти со всеми предложенными поправками.

После этого он имел со своим клевретом приватный разговор.

– Ты понимаешь, что ты должен сделать?

– Да, сеньор.

– Повтори.

– Я высажусь на берег на северной оконечности острова.

– Правильно.

– Найду зимнюю виллу сеньора Франсиско.

– Правильно.

– И буду скрываться там до тех пор, пока здесь все не закончится.

Педро отвечал бодро и уверенно, он не скрывал, что задание ему нравится.

– Правильно, Педро, правильно. Вот тебе ключ от потайного подвала, там не слишком комфортно, но зато вполне безопасно. Там ты найдешь, чем скрасить твое затворничество.

Через два дня дон Диего, как бы подыгрывая своему племяннику в его отношениях с офицерами Санта-Каталаны, самостоятельно атаковал лагерь корсаров. После небольшой артиллерийской подготовки его пехота пошла во фронтальную атаку. Но на неровной местности, усыпанной валунами и вывороченными корневищами поваленных недавним штормом деревьев, строй пикинеров сразу же нарушился. А испанец вне строя беспомощен, как ребенок. Корсары контратаковали со свойственными им яростью и решительностью. В рукопашной схватке погибли не только около сотни испанских солдат, но и все надежды их командира на одностороннюю победу. Только поспешное бегство под защиту своих батарей спасло войско дона Диего от полного разгрома. Дон Мануэль, внешне изображая скорбь, внутренне ликовал.

– Вот видите, – говорил он дону Отранто, главе магистратуры Санта-Каталаны, и командору Бакеро, угрюмому артиллеристу, состарившемуся на колониальной службе, – мой дядя продемонстрировал свое отношение к идее совместных действий.

– Это очень огорчительно, – констатировал глава магистратуры.

– Я тоже, как вы понимаете, не рад такому развитию событий, – не моргнув глазом, сказал дон Мануэль.

– Несмотря на то что мы ни в чем не виноваты, меня ждет нелегкий разговор с представителями от населения, – печально сказал дон Отранто, – каждый день осады – это ведь новые убытки.

– Рано или поздно нам придется выйти из крепости, – прогудел командор Бакеро.

– Но мы выберем для этого наиболее удобный момент, – заверил его дон Мануэль, – уже сейчас отлично видно, что в лагере корсаров неспокойно. Я не исключаю возможности бунта. И тогда мы справимся с ними голыми руками.

– Да, – подтвердил командор, – корсары хорошо воюют, когда дела идут хорошо и, главное, когда все происходит быстро. Затяжные войны не для них.

– Меня беспокоит то, что они так и не предприняли с самого первого дня ни одного решительного действия, – удивленно сказал дон Отранто. – Трудно поверить, что они прибыли в такую даль только для того, чтобы полюбоваться на наши неприступные стены.

– Этот Фаренгейт – старый и опытный волк, он играет только при верных шансах, – сказал Бакеро.

– Мой дядя спутал им все планы, – усмехнулся дон Мануэль. – Теперь, что бы они ни предприняли, сражаться им придется одной рукой. Но, клянусь ключами святого Петра, мы сильно просчитаемся, если будем смотреть на его появление в тылу англичан как на абсолютное благо.

Оба пожилых сеньора удивленно посмотрели на своего молодого начальника. Тот не спешил с пояснениями. Наконец дон Отранто не выдержал:

– Если вы захотите, дон Мануэль, вы введете нас в курс ваших сомнений, воля ваша, но поверьте, что, на наш взгляд, последнее замечание прозвучало странно.

После военного совета дон Мануэль поднялся на третий этаж дворца в покои, занимаемые возлюбленной пленницей. Он не слишком обольщался ее внезапным согласием выйти за него замуж, так как понимал, что за этим кроется какой-то расчет, и собирался в затеваемой белокурой красавицей игре переиграть ее. Он ожидал, что после того, как соглашение о будущем браке состоялось и их можно было считать помолвленными, Элен попросит о смягчении режима или о других вещах, которые свидетельствовали бы, что она строит планы побега. Но ничего подобного не произошло. Элен вела себя крайне покладисто и спокойно. Разумеется, не выказывала радости по поводу приближающегося события, не скрывала от своего жениха, что она его не любит. Но все это без истерик, без обмороков. Условие она поставила одно – в день свадьбы дон Мануэль должен был выпустить Энтони на свободу. Если бы не присутствие поблизости дона Диего с армией, молодой алькальд легко бы это условие выполнил. Тот факт, что Элен стала его законной женой, лишил бы миссию сэра Фаренгейта всякого смысла, и корсары, удовлетворившись несколькими сотнями тысяч песо, отправились бы восвояси. Да и сам Энтони был бы раздавлен фактом добровольного замужества своей возлюбленной и бушевать бы, скорее всего, не стал. Пусть бы и остался вечным врагом, на это, в конце концов, можно было бы наплевать. Отношения дона Мануэля с родственниками, как легко видеть, часто складывались непросто.

Но наличие в пяти милях от стен Санта-Каталаны пылающего мстительным чувством дяди все кардинально меняло. Нельзя было избавиться от корсаров простой выдачей Энтони и женитьбой на Элен. И сама эта выдача теряла смысл. Разумнее было держать его в подвале – он мог стать в некий момент козырной картой в разворачивающейся игре. Кроме того, и венчание с Элен тоже ничего не решало. Если и можно было надеяться, что обряд, который свершит над ним и Элен настоятель местного собора, протестант Фаренгейт скорей всего признает, то можно было не сомневаться, что католик дон Диего де Амонтильядо на тот же обряд наплюет и, не задумываясь, убьет племянника, чтобы завладеть его вдовой.

Таким образом, повезет не тому, кто первый женится на Элен, а тому, кто первый победит корсаров.

Голова у дона Мануэля шла кругом; он хотел жениться на Элен, но чувствовал, что не может заплатить требуемую цену – выпустить ее брата.

Чтобы побудить сэра Фаренгейта к активным действиям и заставить его пойти на губительный для его армии штурм, он направил к нему Тилби. Ей он продемонстрировал специально измордованного по этому случаю Энтони и сделал так, чтобы служанка увидела, как Элен примеряет по его просьбе платье. Расчет был не слишком хитер – старик узнает, что он на грани того, чтобы лишиться сына и – в известной степени – потерять дочь, его старческое сердце не выдержит, он поведет свою армию в неподготовленную атаку, и она поляжет на укреплениях Санта-Каталаны. Тогда люди дона Мануэля перейдут в контратаку, и сам алькальд на белом коне ворвется в лагерь корсаров, неся им смерть и разрушение. Тут уж никто не сможет спорить – кого считать победителем и хозяином острова.

Подходя к комнатам Элен, он услышал звуки пианолы. Сразу после того, как состоялась помолвка, у его невесты появилась странная тяга к музицированию. Дон Мануэль каприз этот удовлетворил, но так и не смог решить, нравится ему этот поворот в настроении возлюбленной или нет. Но тот факт, что она музыкально образованна, был ему приятен. В известном смысле он уже смотрел на нее как на свое имущество.

Каждый вечер на правах жениха, а не тюремщика он теперь приходил к ней и просиживал в кресле по часу и более, слушая, как она наигрывает грустные итальянские мелодии. Как правило, на этих концертах присутствовала и Аранта. Дона Мануэля теперь не раздражала роль конфидентки, которую его сестра играла при его невесте. Более того, ему нравилось, что его семейная ситуация приобретает идиллические черты.

Старый дон Франсиско, когда ему сообщили о намечающемся торжестве, был потрясен, собирался даже что-то выяснить у своей гостьи-пленницы, будучи уверен, что она могла дать согласие его сыну только под давлением. Но потом обострение болезни заставило его отнестись к такому повороту событий философски. Ибо чего только не случается в отношениях между мужчиной и женщиной.

– А где Аранта? – спросил дон Мануэль, когда Элен на мгновение прервала свое музицирование.

– Она пошла на рынок купить мне кое-какие притирания.

– Разве в доме нет слуг?

– Я не доверяю никому, кроме Аранты.

– То есть – и мне? – улыбнулся дон Мануэль.

– Вам доверяю меньше всего.

– Вот как?

– И не воображайте, что вам удастся меня обмануть. Сначала я увижу Энтони в ста шагах от городской стены, а потом уж вы поведете меня под венец.

– Все будет так, как вы говорите.

– Посмотрим.

Они помолчали.

– Поиграйте мне еще, – попросил дон Мануэль.

Элен положила руки на инструмент, но вдруг раздумала играть.

– Мы уже четыре дня помолвлены, дон Мануэль.

– Да, четыре.

– Судя по вашим словам, вы просто сгорали от страсти ко мне.

– И не собираюсь отказываться от своих слов.

– Тогда я не понимаю, почему вы тянете, почему бы нам не обвенчаться прямо завтра?!

Дон Мануэль удивленно откинулся в кресле.

– Вы так стремитесь попасть ко мне в постель?

– Я терпеть вас не могу. И будь моя воля, я бы вас… отравила!

– Тогда я не понимаю, почему вы так спешите.

– Вас это не касается!

– Если бы вы собирались замуж за кого-то другого, меня бы это действительно не касалось.

– Не увиливайте, дон Мануэль, вы собираетесь на мне жениться?

– Да.

– Когда?!

– Поймите, мисс Элен, все, что вы говорите, выглядит, конечно, забавно, но вместе с тем и подозрительно. Куда вы все-таки так спешите?

– Послушайте, дон Мануэль, я согласилась стать вашей женой, но я не соглашалась отвечать на ваши дурацкие вопросы.

– Меня пугают всякого рода странности. Согласитесь, ведь это странно: женщина заявляет мужчине, что он ей отвратителен, но требует при этом, чтобы он поскорее на ней женился.

– Мне все равно, как я выгляжу в ваших глазах, мне нужно только одно – чтобы мы с вами поскорее обвенчались!

– Другими словами, чтобы ваш брат поскорее вышел на свободу?

– Если угодно.

Дон Мануэль встал и поклонился со всей церемонностью, на какую был способен.

– Есть некоторые обстоятельства, мисс, и как только они будут устранены, ваше страстное желание стать моей супругой будет исполнено.

Через полчаса после его ухода явилась Аранта, она вбежала к подруге, даже не сбросив накидки, которую надевала из-за дождя.

– Ну что? – шепотом спросила ее Элен.

Сабина дремала на своей кушетке; после того, как она поняла, кем вскоре станет эта пленная англичанка, Сабина стала терпимее относиться к ее независимому поведению. Не хватало заранее поссориться со своей будущей хозяйкой!

– Вот! – Аранта осторожно достала из-под мокрой накидки небольшой флакон синего стекла. – Аптекарь сказал, что действует мгновенно.

Несколько секунд Элен рассматривала флакон и потом быстро спрятала в ящик своего секретера.

– Он не узнал тебя?

– Нет, – сказала маленькая испанка, раздеваясь, – по крайней мере не подал виду. К тому же я ему так хорошо заплатила, что он…

Элен обняла ее и поцеловала.

– Ах ты моя заговорщица!

Из глаз маленькой испанки сами собой потекли слезы, она ничего не могла с собой поделать.

– А может быть, не нужно этого делать, Элен?

– Нет, нужно.

– Почему?

– По-другому нельзя. Он рисковал из-за меня жизнью, и я должна как минимум отплатить тем же. Все остальное – слова, а значит, ложь.

– Но как же он будет жить? – Аранта шумно всхлипнула. – Зная, что ты умерла из-за него?

– Еще тяжелее ему было бы узнать, что я стала женой другого.

Аранта бессильно села и сложила руки на коленях.

– Может, мне все-таки поговорить с отцом, может быть, можно что-нибудь придумать?

– Не нужно, твой отец слишком болен, он не сможет повлиять на дона Мануэля. Кроме того, после моего согласия на эту помолвку он, наверное, относится ко мне как к вздорной девчонке.

– Значит, никакого другого пути нет?

– Нет. Как только я увижу, что Энтони находится в безопасности, я выпью содержимое этого флакона.

– Скажи, Элен, ты хоть раз целовала его?

– Кого?

– Энтони.

– Только как брата.

Глава 21
Бунт

Брожение в лагере пиратов продолжалось и становилось тем сильнее, чем дольше длилось безысходное безделье. Оно губительно для дисциплины в любой армии, а для той, которою предводительствовал капитан Фаренгейт, особенно. Стала ощущаться нехватка продовольствия, а пополнить его запасы было невозможно, потому что ту часть острова, где корсары рассчитывали производить фуражировки, отрезала от них армия дона Диего. Одноглазый испанец не решался больше соваться в открытое сражение с корсарами. О победе он, конечно, мечтал, но все же не любой ценой.

И Доусон, и Хантер, и Болл, и Реомюр, и другие офицеры, относившиеся к капитану Фаренгейту с особым уважением, постоянно извещали его о нарастающем недовольстве. Командир реагировал на их слова, как им казалось, совершенно неадекватно. Другими словами, никак не реагировал. Это их смущало, они не знали, как им вести себя с подчиненными.

– Нам не вырваться из этой мышеловки! – вопил Длуги.

– Я бывал с Натаниэлем и не в таких переделках, и он всегда находил выход, – увещевал его Хантер, – найдет и сейчас.

– Тогда – это не сейчас, ты не будешь сыт сегодня обедом, который съел вчера.

– Не все, как ты, живут только сегодняшним днем.

– Это все слова, Хантер, слова, а нам нужно делать что-то, чтобы выжить, а ты предлагаешь предаваться приятным воспоминаниям.

Чем дальше, тем труднее было возражать подобного рода демагогам.

– Командира, который уходит от исполнения своих обязанностей, принято переизбирать по законам берегового братства, – рвал на себе рубаху Робсон.

– Неужели ты думаешь, что если ничего не сможет придумать капитан Фаренгейт, то нам поможет капитан Робсон? – иронически спрашивал Доусон.

– Я не про себя говорю.

– Ну, не ты, так Длуги. Посмотрю я на вас, ребята, когда вы выберете кого-нибудь из них начальником, – обращался «проповедник» к собравшимся пиратам. Но, против его ожиданий, его слова не вызывали взрывов хохота.

– Через неделю мы начнем пухнуть с голоду, и испанцам не придется даже тратить на нас пороху, – в один голос кричали Длуги и Робсон.

– Когда мы возьмем Санта-Каталану, там будет вволю жратвы и выпивки, – заявил Болл. Его слова вызвали в толпе собравшихся только глухой ропот. И Болл стушевался, впервые, может быть, в своей жизни. Дело было в том, что ни он, ни его друзья в глубине души не верили в то, что говорили. Им самим положение представлялось совершенно безнадежным. Зажатые между двумя испанскими армиями, лишенные каких бы то ни было плавучих средств, то есть лишенные даже возможности просто-напросто сбежать, – на что они могли рассчитывать?! Еще день-два, может быть, три, и если бы кто-то из испанских начальников предложил корсарам более-менее сносные условия сдачи, они бы дрогнули и раскололись. Кое-кто, особенно из новичков, поверил бы вражеским обещаниям. Только люди бывалые, постаревшие на морях Мэйна, знали, что испанцы в отношениях с пиратами никогда не считают себя связанными словом. Так что обещать они могут им все что угодно.

Итак, лагерь корсаров жил в напряженном безрадостном ожидании. Все было готово к взрыву, и детонатором его, как это чаще всего бывает в таких случаях, послужила еда. Оказалось, что несколько бочек солонины были заготовлены не по всем правилам, и мясо в них сгнило. Угроза голода стала ближе и реальнее. Возле смердящих бочек самопроизвольно возникла сходка; в течение примерно получаса корсары ругали капитана Фаренгейта, разогревая своими речами друг друга. Адвокатов командира никто не хотел даже слушать. Хантеру рассекли бровь, когда он пытался высказать свое мнение. Кстати, эта травма в скором времени заместителю капитана Фаренгейта весьма пригодилась.

Наконец, когда общая атмосфера сходки дошла до температуры кипения, толпа, предводительствуемая Длуги и Робсоном, направилась к палатке капитана. Их встретил у входа Бенджамен. Длуги и Робсон в самых вызывающих выражениях потребовали, чтобы капитан Фаренгейт немедленно к ним вышел. Ворваться внутрь они все же не решались. Бенджамен ушел. Изнутри никто долго не появлялся, корсары стали говорить друг другу, что командир бежал сегодня ночью или что он боится выйти к ним, – и то и другое подозрение горячило толпу все больше.

Наконец капитан Фаренгейт вышел. Он был прекрасно одет, в парике, с книгою в руках. В общем, он имел достаточно самоуглубленный и безмятежный вид.

Кого-то такое явление сбило с толку, кого-то возмутило, кому– то, наоборот, понравилось. Толпа потеряла эмоциональную стройность. Длуги понял, что он упускает инициативу, и завопил:

– В то время, когда мы выбираем, сдохнуть нам с голоду или погибнуть на испанской виселице, наш вождь наслаждается приятным чтением!

Его слова вызвали не всеобщий, но достаточно мощный гул одобрения.

Доусон, Болл, Хантер, Реомюр и еще человек семь-восемь стояли бледные, схватившись за эфесы своих шпаг. Благоприятной развязки они не ждали.

– Для того чтобы заниматься книжками, ты мог оставаться на Ямайке. Ты притащил нас сюда, чтобы мы спасали твою дочку, а сам плюешь на нас!

– Тебе придется ответить перед судом команды!

– Ты – старик, – кричал Длуги, размахивая пистолетом, – и если ты покончил счеты с жизнью, это не значит, что мы хотим последовать за тобой!

Лидер бунтовщиков, все больше смелея от своих речей и поддержки массы, ближе и ближе приближался к человеку в парике с книгой. Наконец капитан Фаренгейт, молчавший до сих пор и стоявший совершенно недвижно, схватил руку Длуги, сжимавшую пистолет, и стал ее медленно выламывать. Не выпуская при этом книги. Длуги был довольно крупным мужчиной, но постепенно, дюйм за дюймом он начал уступать «старику». Наконец, вскрикнув, выпустил пистолет и отскочил на несколько шагов, потирая запястье.

– Почему ты не на своем месте, лейтенант Длуги? – холодно спросил капитан Фаренгейт.

Тот попытался снова начать обличительную болтовню, но командир его перебил. Толпа при этом молчала, выжидая.

– Один раз я уже при всех предупреждал, что застрелю тебя, если ты покинешь свой пост. Предупреждал? – громко, так, что услышали все собравшиеся возле палатки, спросил капитан.

– Предупреждал, но… – попытался возражать Длуги.

Капитан Фаренгейт, не целясь, выстрелил ему в грудь, и тот, вскрикнув, упал сначала на колени, а потом ничком в лужу, оставшуюся после ночного дождя.

Толпа продолжала хранить молчание. Подобные демонстрации производят на нее впечатление. Требовалось закрепить эффект.

– Так будет со всяким, кто выразит сомнение в моей способности командовать.

Корсары продолжали молчать. Капитан Фаренгейт показал свою силу, но на кону стояла их жизнь, и тут одними угрозами отделаться было трудно.

– Я не просто читаю, сидя у себя в палатке, я думаю и, очень может быть, что-то придумаю для нашего общего спасения. Если через три дня я не представлю вам настоящий спасительный план, то готов предстать хоть перед судом команды, хоть перед самим сатаной. А сейчас всем разойтись по своим местам. Я уверен, что из крепости за нами наблюдают и радуются тому, что здесь у нас происходит.

На этом события утра исчерпаны не были. Часа через полтора после того, как бунтовщики вернулись к исполнению своих обязанностей и в лагере установился обычный порядок, из Санта-Каталаны явился парламентер с белым флагом. Капитан Фаренгейт принял его в присутствии старших офицеров. Парламентером оказался пожилой французпарфюмер. Его послали, рассудив, что корсарам легче выслушать от представителя нейтральной страны условия капитуляции, чем от испанца. Может быть, француза не разорвут на части. Сам он на это рассчитывал слабо и поэтому вид имел жалкий, а не победоносный, как должно было бы при исполнении подобной миссии.

Сэр Фаренгейт его подбодрил и даже предложил стаканчик потина. Француз с радостью выпил и вытер рот белым флагом.

– Я уполномочен властями города… – Тут язык у него просто присох к нёбу.

– Говорите же, – улыбнулся главный пират.

– Я… – Язык решительно не хотел повиноваться.

– Вы уполномочены предложить нам сдаться?

Парфюмер кивнул.

– А на каких условиях?

– Вам будет сохранена жизнь.

– И все? – вступил в разговор Хантер.

Парламентер опять кивнул.

– Но это все равно что ничего! – воскликнул Реомюр.

Другие офицеры тоже довольно резко высказались по этому поводу.

– Доверить свою жизнь испанцам!

– Они что, считают нас полными идиотами?!

– Мы проживем после сдачи ровно столько, сколько нужно, чтобы довести нас до виселицы!

– Господа, господа, – попытался перебить их парламентер.

– Что еще?! – грозно спросили у него.

– Дон Мануэль де Амонтильядо предупреждал меня, что вы, скорей всего, отвергнете его предложения.

– Ну-ка, ну-ка, – поднял руку капитан Фаренгейт, прекращая возмущенные возгласы, – говорите, что он еще велел вам сказать?

– Дон Мануэль велел передать вам один совет.

– Какой еще совет? – рявкнул Болл.

– Тихо!

– Он велел сказать вам: после того, как вы высмеете предложение о сдаче…

– Какой провидец!

– … ради Бога, не принимать подобное предложение от другой испанской армии.

– Почему? – воскликнуло несколько голосов сразу.

– Потому что второй армией командует дядя дона Мануэля, дон Диего де Амонтильядо. А как он относится к англичанам, вы, наверное, слышали. Он перевешает всех до единого, можете не сомневаться.

– Это все? – спросил капитан Фаренгейт.

– Нет. Дон Мануэль велел передать лично вам, сэр, что тот налет… на Бриджфорд – так, кажется? – ну, там, у вас, на Ямайке, совершил как раз его дядя.

– Вот как?

– Да, да, дон Мануэль особо обращал мое внимание на то, чтобы я не забыл вам это сообщить.

– Вы все сказали?

– Теперь все.

– Бенджамен, проводи его.

Не веря собственному счастью – что он живым уходит из пиратского логова, – парфюмер, прижимая к сердцу скомканный белый флаг, побежал со всех ног к воротам крепости.

В палатке капитана после его ухода царило молчание, присутствующие осмысливали услышанное.

– Никак не могу решить, хорошо это или плохо, что дядя и племянник так ненавидят друг друга, – сказал Реомюр.

– Все зависит от того, как мы сумеем этим воспользоваться, – заметил Хантер, – пока что нам от их грызни ни холодно, ни жарко.

– Да, – сказал Болл, – не рассчитывать же нам, что кто-то из них пойдет с нами на сговор против другого.

– Ни офицеры, ни солдаты не поддержат такого заговорщика, – согласился Доусон, – мы для них для всех – исчадия ада, а может быть, и хуже того.

Во время этого обмена мнениями капитан Фаренгейт молчал и, судя по выражению лица, размышлял о чем-то интересном. Постепенно все взгляды сосредоточились на нем.

Он сказал:

– Если сегодня или завтра похожий парламентер прибудет к нам от дона Диего, я знаю, что делать…

Когда дону Мануэлю доложили, что его желает видеть аптекарь, он отмахнулся. Вместе с доном Отранто, командиром Бакеро и еще несколькими офицерами он только что вернулся с крепостных стен, и у них происходило что-то вроде военного совета. Все сходились во мнении, что в лагере корсаров происходят беспорядки и волнения. Со дня на день можно было ожидать каких-то событий. Но в том, что следует в этой ситуации предпринять, мнения расходились. Командор Бакеро настаивал на немедленной атаке, которая, как он считал, должна была смести этих разбойников с лица земли и принести славу защитникам крепости. Дон Мануэль тоже мечтал о славе, но не был уверен, что результатом подобной атаки будет именно она, а не позорное бегство. И поэтому не желал рисковать. Мало ли какие там беспорядки у корсаров? При появлении врага они могут забыть о своих распрях.

Дон Отранто истолковал сомнения алькальда в пользу собственной точки зрения, которая заключалась в том, чтобы ни в коем случае не казать носа за пределы крепостных стен. Опыт показал, что к добру это не приводит. Он намекал на неудачную утреннюю вылазку.

Дон Мануэль терзался сомнениями, ни одна из позиций не казалась ему подходящей. Он боялся атаковать, ибо был велик риск неудачи; он боялся сидеть за крепостными стенами, потому что это могло привести к удаче дона Диего. На месте сидеть было нельзя, атаковать было нельзя. Нет состояния более разрушительного для человеческой психики.

Его собеседники не уставали спорить, отстаивая каждый свою точку зрения со все большим жаром. Они пошли уже по третьему кругу в своем споре, когда слуга доложил алькальду о просьбе аптекаря.

– Он говорит, что желает сообщить вам сведения чрезвычайной важности.

– Уже и аптекарь желает быть спасителем отечества. Пусть идет к дьяволу.

– Я предупредил его, – продолжал слуга, – что ответ вашей милости, скорей всего, будет именно таким.

– И что же он?

– Тогда он попросил передать вам, чтобы вы с этого момента ничего не ели и не пили по крайней мере.

Дон Мануэль внимательно посмотрел на слугу.

– Где он?

– Дожидается в комнате возле кордегардии.

Дон Мануэль извинился перед своими горячо спорящими соратниками и прошел в комнату, где его ждал этот странный аптекарь, сухощавый человек испуганного вида в сером камлотовом камзоле и простых нитяных чулках. Он сорвал с головы шляпу и поклонился в высшей степени подобострастно.

– Говорите.

– Вчера у меня в лавке – я торгую у северных ворот – одна молодая сеньора, одетая хорошо, но без шику…

– Говорите дело, у меня нет времени, милейший!

– Купила флакон… – Тут он произнес замысловатую латинскую фразу.

– Если вы не перестанете мне тыкать в нос своей ученостью, я прикажу вас высечь.

Аптекарь жалобно потупился.

– То есть яду, сеньор, очень сильного и быстродействующего.

– Яду? Ну и что? Купила и купила, мало ли для каких он ей нужен дел? Нехорошо, что покупкой яду занимаются молодые женщины. Когда мы победим пиратов, я издам распоряжение, запрещающее продавать им яд. Но это еще не повод отрывать меня от выполнения моих обязанностей.

– Да, да, сеньор, я бы никогда не пришел к вам с этим сообщением, когда бы не вспомнил эту девушку.

– Ну?

– В соборе.

– Я и без вас знаю, что испанки набожны, иных только в церкви и увидишь.

– Она была в соборе вместе с вами.

– То есть?

– Полагаю, что это ваша сестра, сеньора Аранта. Когда я это понял, то сразу поспешил к вам во избежание какой-нибудь неприятности или даже беды.

Дон Мануэль остолбенел, до него постепенно доходил смысл сообщения аптекаря.

– Я могу идти? – тихо спросил гость.

– Да, да, спасибо вам…

– Дон Руис, с вашего позволения.

– Спасибо вам, дон Руис, я вас не забуду.

Алькальд решительным шагом вошел в комнату, где происходило, а вернее сказать, продолжалось военное совещание высших офицеров и должностных лиц Санта-Каталаны. Он намеревался сообщить этим господам, что у него возникли внезапные и чрезвычайные семейные обстоятельства, и предложить им перенести обмен мнениями на более позднее время. Он не мог быть спокоен, имея в тылу склянку сильно действующего яда. Для чего или для кого купила его Аранта? Этот вопрос нуждался в немедленном разъяснении.

Но только он открыл рот, как командор Бакеро взял его за руку и, сдерживая, сказал:

– Мы не одни.

– То есть… – Дон Мануэль огляделся. – Я и без вас это вижу… – начал было он, но тут увидел, что у дальнего края стола стоит человек в потертом и заштопанном черном плаще и в надвинутой на глаза шляпе без плюмажа. – Кто это? – спросил алькальд, но подчиненные лишь переглянулись, не решаясь произнести вслух имя гостя. Тогда дон Мануэль обратился к нему сам: – Кто вы?

В ответ на это человек в потертом плаще медленно снял шляпу, и молодой испанец, не сдержавшись, воскликнул:

– Милорд!

– Да, это я, – слегка поклонился капитан Фаренгейт.

– Что вы здесь делаете? – задал дон Мануэль спонтанный вопрос.

– Сейчас расскажу, – улыбнулся гость, – и вам, и вашему штабу. Разрешите присесть. Годы уже не те.

– Сделайте одолжение.

Все присутствующие тоже обнаружили, что стоят, и тоже стали рассаживаться. Капитан Фаренгейт, не торопясь, набил трубку, взял свечу из стоявшего перед ним подсвечника и прикурил.

Дон Мануэль стал проявлять нетерпение: с грохотом придвинул по каменному полу к столу свой стул, сел и поставил локти на заваленный картами стол. Капитан Фаренгейт вытащил трубку изо рта и показал мундштуком на разрисованные листы.

– Вы тоже любите с ними возиться?

– Только когда этого требуют обстоятельства, – сухо ответил дон Мануэль, он уже полностью пришел в себя.

– Понятно, – удовлетворенно констатировал гость. Он делал все подчеркнуто неторопливо и невозмутимо.

– Может быть, мы начнем? – все больше нервничая, предложил алькальд. – Ваш визит – такая редкость. Нам хотелось бы услышать что-нибудь интересное от вас.

– Услышите.

– Итак?

– Я явился к вам, чтобы сделать одно очень выгодное предложение. Для вас выгодное.

– Вы явились как парламентер?

– Нет, я явился как перебежчик.

– Тогда, надеюсь, вы понимаете милорд, что вы у нас в плену и мы не рассматриваем вас как равноправную сторону на переговорах.

– Я и не претендую на подобную роль, – сказал капитан, смачно затягиваясь.

– Тогда не тяните, клянусь святым Франциском! – вступил в разговор командор Бакеро.

– Сначала я вкратце обрисую вам положение дел.

– Если считаете нужным. Оно нам, в общем-то, известно.

– Так вот. Мои люди, недовольные тем, как развиваются события, решили было взбунтоваться. Мне пришлось застрелить главаря бунтовщиков, но полностью утихомирить их вряд ли возможно. Мне пришлось обещать, что я явлюсь на сход команды, – есть в законах берегового братства такой законодательный орган…