Текст книги "Белая рабыня"

Глава 22
«Лиллибулеро»

Лавиния изнывала от бесплодного ожидания на борту «Агасфера»; ей боялись показаться на глаза и лакеи, и офицеры корабля. За малейшую провинность или даже неловкость она была способна отправить человека на нок-рею. Мисс Биверсток сидела у себя в каюте и раскидывала пасьянсы, и они все время у нее сходились, тоже, видимо, из страха перед ее гневом.

Троглио вбежал в каюту госпожи почти без стука, а это можно было объяснить только чрезвычайной причиной.

Лавиния подняла на него испепеляющий взгляд. Ей не понравилось, как он выполнил ее последнее поручение, и генуэзец попал в опалу.

– Миледи, – задыхался он от нетерпения.

– Говорите же, мистер Троглио.

Наконец Троглио преодолел волнение и выпалил:

– Красные занавеси!

– Что ты сказал?!

Он повторил.

Лавиния одним движением руки смахнула карты со стола и скомандовала:

– Одеваться!

Управляющий удивленно спросил:

– Вы собираетесь отправиться сами?

– Неужели ты думаешь, что такое дело можно поручить кому бы то ни было?

– Ну, я не знаю…

– Вот лично ты не оправдал моего доверия. К тому же мужчине лучше не соваться, когда отношения между собой начинают выяснять женщины.

– Мне оставаться на «Агасфере»?

– Это еще почему?! Ты поведешь нас в город, ведь ты уже протоптал туда тропинку, не правда ли?

Уже давно у мисс Биверсток был готов мужской костюм из черного бархата. Он очень ей шел помимо того, что в предпринимаемом деле был намного удобнее женского. Волосы Лавиния с помощью служанки хитроумным образом спрятала под широкополой шляпой. Теперь единственным, что слегка выдавало в ней женщину, оставались башмаки: хотя и мужского покроя, но слишком изящные, с красными каблуками и золочеными пряжками.

Троглио хотел было что-то сказать по этому поводу, но раздумал. Когда его госпожа находилась в таком состоянии, как сейчас, к ней лучше было не лезть с советами.

– Надеюсь, миледи, вы не прикажете спускать шлюпку немедленно? – осторожно заметил управляющий, когда Лавиния появилась из-за ширмы в полной боевой готовности.

– Конечно, прикажу, а почему нет?

– Нам так или иначе придется ждать наступления темноты, лучше здесь, на борту, чем на берегу. Ведь, насколько я понимаю, желательно, чтобы наше появление в городе осталось тайной для всех.

– Сколько нам придется ждать?

– Часа два или чуть меньше. – Троглио хотел сказать «чуть больше», но не посмел.

– Ладно, подождем, ты пока подбери несколько хороших стрелков и фехтовальщиков. Может статься, они нам понадобятся. Пусть это будут добровольцы – обещай хорошо заплатить.

Когда Троглио ушел, Лавиния не стала раскладывать пасьянсы, она открыла свой секретер и вытащила оттуда старинный восточный кинжал со слегка искривленным лезвием, долго рассматривала его, вытащив лезвие из серебряных ножен. Это напоминало принесение некой клятвы. После этого Лавиния достала из того же самого секретера небольшую перламутровую коробочку, сняла с нее крышку и осторожно принюхалась. По комнате распространился едва ощутимый, но очень волнующий запах. Эта коробочка была из наследства, оставленного тем, первым Биверстоком, алхимиком, колдуном и исследователем индейских древностей. В отличие от прочих своих родственников Лавиния не поленилась и хорошо разобралась в его записях и сумела воспользоваться кое-какими из созданных им составов.

Захлопнув коробочку, она откинулась на подушках, закрыв глаза и пребывая в состоянии легкого наркотического транса.

Центральноамериканские индейцы сумели поставить себе на службу силу многих растений, неизвестных в Европе; Агасфер Биверсток разгадал многие из их тайн, и теперь его правнучка пользовалась плодами его исследований. Началось это лет пять назад, когда Лавиния случайно пробралась в подземелье бриджфордского дома. Она никому не рассказала о своей находке; она сразу поняла, что богатства этого подземелья помогут ей в осуществлении ее будущих планов и в достижении самых фантастических целей.

Ровно через два часа с борта «Агасфера» была спущена шлюпка, места в которой заняли восемь гребцов, Лавиния, Троглио и трое матросов, знающих толк в обращении с оружием.

Солдат построили в четыре шеренги, атаку собирались производить по принятым в Европе правилам, которые заключались в следующем: первая шеренга, сделав залп из своих мушкетов, спешно уходит в тыл, где начинает заряжать оружие; на линию огня выходит вторая шеренга. Третья стоит наготове. Четвертая готовится. Считалось, что этот метод наиболее эффективный. А при атаке на спящий лагерь он должен был принести просто-напросто убийственные результаты. Оказавшись под непрерывным огневым валом, даже хваленые корсары ничего не смогут поделать. Большая часть вообще умрет во сне.

Первый этап операции прошел вполне успешно, всем шести испанским ротам удалось бесшумно покинуть город.

Дон Мануэль стоял в темноте перед смутно различимым строем солдат. На нем были прочная стальная кираса, украшенная золотыми арабесками, гвардейская каска со слегка загнутыми кверху полями, левой рукой он сжимал пистолет, правой – длинную аквитанскую рапиру. У стоявшего рядом капитана Фаренгейта оружия, разумеется, не было. Дон Мануэль слегка наклонился в сторону перебежчика и сказал вполголоса:

– Мы уже пустились в предложенную вами авантюру, сэр Фаренгейт, но не забывайте, что ваши дети находятся в полной моей власти.

– Плохо начинать совместное предприятие со взаимных угроз, дон Мануэль. Поэтому я вам ничего не отвечу на ваш дурацкий выпад.

Стоявший с другой стороны капитана командор Бакеро вмешался в разговор:

– Не кажется ли вам, что уже пришло время открыть ваш пароль, а?

Сэр Фаренгейт пожал плечами.

– То, что вы узнаете, каков он, вам ровным счетом ничего не даст.

– Не темните, сеньор перебежчик, – грозно нахмурился командор.

– Ну, как хотите, – вздохнул капитан, – паролем является мелодия одной английской шуточной песенки, я бы насвистел вам ее мелодию, но это собьет с толку тех, кому должен быть адресован пароль. Они подумают, что мы уже на исходных позициях, и раньше времени нападут на часовых.

– Вот оно что, хитро придумано, – пробурчал командор.

– Отдайте лучше приказ двигаться вперед.

Дон Мануэль подозвал к себе двух младших офицеров, они выслушали указания алькальда и кинулись бегом вдоль цепочки солдат вправо и влево от своих командиров. Через несколько секунд передняя шеренга дрогнула и, нарушая тишину треском ломаемых сучьев, цепляясь сапогами за мелкие камни, поползла вперед. Ярдов через двести сэр Фаренгейт поднял руку, и по шеренге прошелестела команда – остановиться.

– Нам не надо останавливаться, через полчаса взойдет луна, – нервничал дон Мануэль.

– Мы успеем, – спокойно сказал сэр Фаренгейт. И, послушав наступившую тишину, тихонько насвистел несколько тактов из «Лиллибулеро», популярной английской песенки. Тут же из темноты донеслось продолжение.

– Все в порядке, – облегченно вздохнул капитан Фаренгейт.

– Что мы делаем теперь? – спросил дон Мануэль.

– Нам нужно подождать минуту или две, за это время мои люди уберут часовых и дадут знать об этом.

Дон Мануэль и командор Бакеро напряженно вглядывались в чернильно-черную темноту ночи, но рассмотреть что-либо они были, конечно, не в силах.

Прошла минута, другая.

– Что же они там медлят? – нетерпеливо прошептал дон Мануэль.

Одновременно с его вопросом пришел условный сигнал.

– Ну что ж, – сказал капитан Фаренгейт, – насколько я понимаю – путь открыт.

– С Богом! – Дон Мануэль перекрестился эфесом своей рапиры.

– Думаю, нам осталось пройти ярдов двести пятьдесят или триста, – сказал командор.

– Несколько меньше, я укажу, где остановиться.

– Близится восход луны, нам надо спешить, – нервно сказал алькальд.

– Луне достанется освещать поле, заваленное трупами.

– Такое впечатление, сэр Фаренгейт, что вы вообще не способны волноваться.

– Я не могу себе этого позволить.

Хорошо и многократно проинструктированные испанские солдаты изо всех сил старались не шуметь: осторожно перебрались через поваленные стволы, молча огибали валуны, стараясь не задеть их ножнами или прикладом мушкета. Свалившись в неожиданную яму, бранились сквозь зубы. Невидимая волна из шестисот человек наплывала на корсарский лагерь, посреди которого горел одинокий костер.

Как раз в этот момент Лавиния со своими людьми высадилась на каменистой отмели чуть западнее стен Санта-Каталаны.

Гребцам было велено ждать.

– Куда идти, Троглио?

– Вон там, миледи, чуть дальше по берегу, домик смотрителя. Я с ним договорился, что он проведет нас в город, если это будет нужно. Я дал ему десять гиней.

– Идемте, и побыстрее, что там у вас, одышка?

– Нет, миледи, нога. – Управляющий постанывал сквозь зубы. – Ударило о камни при высадке.

– Вы что, совсем не можете идти?

– Я попытаюсь. – Троглио действительно попытался опереться на ушибленную ногу, но тут же со стоном присел.

– Эй, вы! – скомандовала Лавиния. – Живо сажайте его на спину – мне все равно, на чью. У нас нет ни одной лишней минуты. За то, что вам придется поработать еще и мулами, я увеличиваю вознаграждение вдвое.

Вскоре по направлению к городу вдоль берега моря бежала неровной рысцой группа из трех людей и одного «полукентавра».

– Элен, скажи, Элен, что нам теперь делать? – Аранта сидела рядом с подругой и время от времени прикладывала ей к носу скляночку с нюхательной солью. Девушки предавались совместному отчаянию с того самого момента, как дон Мануэль покинул их комнату, унося с собой синий флакон. С какой стороны Элен ни рассматривала свое положение, оно выглядело безнадежным, катастрофическим. Уже после того, как Лавинии Биверсток с помощью красных занавесей было сообщено о согласии Элен бежать, она узнала, что венчание переносится с вечера на позднюю ночь и в связи с этим Энтони не был «великодушно» отпущен, как могло показаться в конце разговора с доном Мануэлем, а снова отправлен под замок. Таким образом, бегство с Лавинией становилось бессмысленным. Энтони все равно погибнет. Если же отказаться от побега, то придется по-настоящему идти под венец и по-настоящему становиться женою дона Мануэля. Мысль об этом рождала в душе Элен тошнотворный ужас. Это замужество было бы настоящим предательством Энтони. Яд был отобран, а на вторую попытку покончить с собой каким-нибудь другим способом у Элен просто не было сил.

Неужели он победил? – раз за разом задавала себе этот вопрос Элен. Неужели его похвальба о том, что ему все удается в этой жизни, окажется правдой? Где же тогда справедливость твоя, Господи?! Почему ты на стороне негодяя и предателя?! Неужели таков твой промысл, но тогда дай мне силы смириться с ним! Почему все в душе восстает против жребия, который ты навязываешь?!

Элен с Арантой обговорили все возможные варианты развития событий, несколько раз рыдали в объятиях друг друга и наконец были совершенно опустошены.

Аранта механически, находясь в состоянии медленной истерики, задавала свои риторические вопросы:

– Что нам делать, Элен, что нам делать?

Воля англичанки тоже была парализована, ее мысли, предоставленные сами себе, бродили где им заблагорассудится. Она вдруг спросила у подруги:

– А что дон Франсиско, как он себя чувствует?

Аранта ответила не сразу. Сначала по ее заплаканному лицу пробежало дуновение какой-то мысли, потом она привстала на локте на своем диване.

– Как же я сразу не подумала?

– О чем ты, Аранта?

– Ведь у папы должны быть ключи от всех… У него должны быть ключи от тюрьмы!

В глазах у Элен тоже загорелась жизнь.

– И?..

– И я пойду сейчас и уговорю его. По крайней мере попытаюсь.

– Что же ты ему скажешь?

– Мой папа – хороший человек, очень хороший.

– Он хороший испанец, а Энтони – англичанин.

– Нет, папа – хороший человек, он должен понять.

– Ну тогда скорее, Аранта, умоляю тебя. Сейчас дона Мануэля нет в городе, у тебя может получиться.

Аранта вскочила, лицо ее сияло.

Поскольку последние фразы были сказаны девушками громко, Сабина до некоторой степени поняла, о чем идет речь, она заворочалась на топчане, села и угрюмо сказала:

– Нехорошо приличной девушке освобождать преступника из тюрьмы.

Пробегая мимо нее, Аранта весело прикрикнула на нее:

– Молчи, дурында, – не отдавая себе, конечно, отчета в том, что она говорит наполовину по-русски…

– Ну что, скоро? – Дон Мануэль положил руку на плечо капитана Фаренгейта, покрытое его легендарным плащом.

– Я жду ответного сигнала.

– Надо сказать, что мне начинает надоедать эта ночная прогулка.

– Мы будем здесь стоять столько, сколько потребуется. Они, видимо, слегка запаздывают.

– Кто это запаздывает? – быстро спросил дон Мануэль. – Кто такие эти они?

Капитан Фаренгейт не знал, что ему ответить; он проговорился, и трудно сказать, что произошло бы в следующее мгновение, если бы не раздался из темноты ответный сигнал.

– Все, – облегченно сказал сэр Фаренгейт, – нам имеет смысл перейти в тыл, очень скоро здесь будет жарко.

Ряды пехотинцев разомкнулись, пропуская алькальда и его будущего тестя.

– Так я все-таки не понял, кого вы имели в виду только что, говоря…

– Не время, дон Мануэль, не время, чуть позже я отвечу вам на все ваши вопросы. А сейчас командуйте.

– Что командовать?

– Вперед, шагом и залповый огонь.

Бешеное сомнение искажало лицо дона Мануэля! Он с явной неохотой отпустил руку капитана Фаренгейта и отдал нужную команду. В ту же секунду ночь словно лопнула по шву. Огонь, крики, стоны! Все шесть рот защитников Санта-Каталаны решительным шагом двинулись вперед. Передняя шеренга, встав на колено, давала залп и тут же ретировалась в тыл, освобождая место для следующей шеренги. Но довольно быстро этот стройный порядок нарушился. Судя по всему, противник отнюдь не был захвачен врасплох. Он тоже отвечал мощным залповым огнем. Тьма впереди взрывалась, и оттуда прилетала стена горячих пуль, которые легко прошибали кирасы и каски, калечили руки, ноги. Солдаты падали с проклятиями и предсмертными хрипами. Свирепые команды командора Бакеро и других офицеров упорно гнали их вперед. Ведь впереди их ждала легкая и полная победа. Командор был убежден, что это сопротивляется внешняя охрана лагеря; если подавить ее слабое сопротивление, больше никаких проблем не будет – остальных корсаров можно будет взять тепленькими. Очень долго и солдаты, и офицеры не могли поверить в тот очевиднейший факт, что из неожиданного нападения ничего не вышло, что противник встречает их во всеоружии и даже, кажется, контратакует. Линия встречного залпа несомненно наплывала.

Дон Мануэль сориентировался первым: то, что его люди попали в хитроумно придуманную ловушку, было несомненно. Некоторое время он как завороженный смотрел на наплывающую по всему фронту линию мушкетных выстрелов, потом, очнувшись, резко обернулся, чтобы поделиться своим недоумением с капитаном Фаренгейтом, но обнаружил, что англичанина поглотила темнота.

– Он пьян, – в отчаянии сказал Троглио, опуская на лавку приподнятое за грудки тело, – я даже не представлял, что человек может до такой степени набраться.

– Человек может и не такое, – со зловещим спокойствием в голосе сказала Лавиния.

– Честно говоря, я не знаю, что нам предпринять, – морщась от боли в ноге, сказал Троглио.

Пьяный испанец лежал навзничь на лавке, разметав свои загребущие ручищи, из горла у него вырвался мощный клекот.

Его супруга, крупная вальяжная мулатка, спокойно объяснила, что вообще-то ее муж человек обязательный, и если берет деньги, то всегда отрабатывает. Но если уж напьется, лучше его сразу застрелить, потому что разбудить в таком состоянии его еще не удавалось никому.

Лавиния остановилась над грузным, густо пахнущим телом, сжимая под камзолом рукоять спрятанного кинжала. Если бы она не боялась нашуметь и поставить под угрозу срыва свое предприятие, она бы, ни на секунду не задумавшись, воткнула кинжал в сердце этой пьяной свиньи.

Преодолев свой соблазн, она повернулась к Троглио.

– Ты помнишь, где в прошлый раз пробирались в город?

– В общем… в общем, да. Там такая калитка в стене, прикрытая зарослями.

– Сможете сейчас ее отыскать?

– Навряд ли.

– Значит, сможете.

Троглио жалко улыбнулся.

– Как зовут твоего мужа? – резко обернулась Лавиния к мулатке.

– Фаустино. Фаустино Асприлья.

– Он часто бывает в городе?

– Довольно часто. Иногда. Не знаю. Мы живем бедно…

– Вы знаете имена тех, с кем он обычно там имеет дело?

Мулатка зашмыгала носом.

– Думайте скорее, может быть, это сохранит жизнь вашему мужу.

– Я не знаю. Не уверена, но, кажется, одного он называл.

– Как называл?! Ну же!

– Кажется, Бенито, а может быть, и не Бенито…

Лавиния достала из кармана золотую монету.

– Точно, Бенито, а второго, дай Бог памяти, а второго…

Появилась и вторая монета.

– А второго Флоро. Именно так, сеньора, Бенито и Флоро, они стражники, сеньора, они охраняют вход в калитку.

– Ну что ж… – Лавиния поправила шляпу. – Попробуем сами.

Мулатка засунула монеты в рот.

– Теперь ты, Троглио, будешь у нас Фаустино Асприлья, и вам надлежит любой ценой договориться с вашими приятелями Бенито и Флоро.

Троглио занервничал.

– Но они сразу догадаются, что это не я, то есть это не он. Я не так уж чисто говорю по-испански. У меня акцент.

– У них… – Лавиния указала на матросов. – Совсем нет акцента, потому что они не знают по-испански ни слова. У меня тоже нет, но Бенито и Флоро наверняка помнят, что их друг Фаустино был не женщина.

Возразить было нечего, Троглио покорился.

– Так, чья очередь нести мистера Троглио?

Один из матросов охотно рухнул на колени, собираясь принять управляющего на закорки.

– Папочка, теперь ты знаешь все, и я думаю, что поможешь Элен и Энтони.

Дон Франсиско лежал глубоко в пуховиках и тяжело дышал. Рядом с постелью стояли медные тазы с мокнущими в них полотенцами, спиртовка. На белой тряпице валялись в беспорядке инструменты для кровопускания. Чадили, догорая, свечи.

– Не думал, что ад начинается столь задолго до смерти, – сказал дон Франсиско, слабой рукой подтащил к груди угол простыни и промокнул обильный пот, собравшийся в выемке под кадыком.

– Папочка, сделай доброе дело, это облегчит твою душу, я умоляю тебя.

– Аранта, когда мне понадобится священник, я позову отца Альфонсино. Не надо читать мне проповеди и не надо лить надо мною слезы, будто я неисправимый грешник.

– Но ты же понимаешь, что я права, я никогда, согласись, никогда не вмешивалась ни в какие дела, я всегда была маленькая, слишком маленькая. И слишком глупенькая. Ты можешь не принимать в расчет мои доводы, но ты не можешь не поверить моим чувствам.

Дон Франсиско закашлялся.

– И твои чувства велят тебе выступить против твоего родного брата?

– Если бы ты знал, как мне трудно было прийти к такому решению! Сколько ночей напролет я проплакала, расставаясь в душе со светлым образом Мануэля – обожаемого Мануэля, лучезарного Мануэля! За последние месяцы он не сделал ничего, ничего, чтобы вернуться на прежнее место в моей душе.

Дон Франсиско продолжал бороться со своим кашлем, но это давалось ему все труднее и труднее.

– Но все же он твой брат, Аранта. Родной брат, ты не можешь это отбросить.

– Но мой брат фактически стал насильником и никогда не отрицал, что с легкостью станет убийцей, если это будет ему выгодно.

– Аранта!

– Но я не отбрасываю того, что он мой брат. Именно потому, что я помню об этом, я хочу помочь ему.

– Помочь, чем же?

– Я хочу помешать ему стать и насильником, и убийцей!

Дон Франсиско молчал, он был потрясен неожиданной атакой со стороны своей дочери, которую привык считать глупышкой и тихоней. Она всегда казалась ему слишком маленькой и какой-то несостоявшейся. Все достоинства, которые он хотел видеть в своих детях, достались на долю Мануэля: сила, ум, красота. Что же досталось этой девочке, стоящей сейчас на коленях у его постели с молитвенно сложенными руками? Что же досталось ей?

– У тебя чистая душа, дочка, – тихо сказал дон Франсиско.

– Ты говоришь так, как будто сомневался раньше в этом, папа.

– Я просто раньше никогда не обращал на это внимания.

– Почему?

– Нужны страшные обстоятельства, чтобы такие люди, как ты, вышли на первый план.

– Я не очень умная, папочка, я не поняла, что ты хотел сказать.

– И не надо, это я говорил себе.

– А что же ты скажешь мне?

Дон Франсиско опять сильно закашлялся, лицо у него налилось кровью. С немалым трудом, но ему все же удалось преодолеть накативший приступ.

– Ключи там, в ларце на каминной доске.

Нужное место в крепостной стене отыскали довольно быстро, несмотря на полную темноту. Поплутав по колючим кустам антильской акации, Троглио наконец сказал:

– Здесь!

Осторожно шурша жухлыми листьями, люди Лавинии подошли вплотную к стене и прижались спинами к каменной кладке по разные стороны железной двери, вмурованной в камень. В верхней части ее имелось небольшое решетчатое окошко.

Лавиния сделала знак своему управляющему – начинай, мол.

– Что? – переспросил он – было все-таки очень плохо видно.

– Зовите их.

Троглио поднял с земли небольшую палку и постучал по ржавой решетке. Звук получился глухой и неуверенный.

– Громче, – прошипела Лавиния.

И на более громкие удары не последовало ответа. Отбросив палку, Троглио поднял камень с земли.

– Крикни туда, Троглио, крикни погромче. Поймите, мы теряем время!

Управляющий осторожно приблизил к решетке лицо и неуверенно позвал:

– Эй!

Тихо.

– Эй!!

Ничего.

Тогда, осмелев, он почти просунул голову и позвал в полный голос:

– Есть тут кто-нибудь, дьявол вас раздери?!!

И тут же получил сильный удар в зубы, от которого упал на сухие листья у входа.

– Кто ты такой? – скучным голосом спросили из-за двери.

– Я… – Троглио ворочался, шелестя сухими листьями акации. – Фаустино Асприлья.

Это сообщение вызвало взрыв хохота.

– Ты – Фаустино Асприлья?

– Я хочу… – Троглио кое-как встал на четвереньки. – Поговорить с моим другом Бенито или с моим другом Флоро.

За дверью опять захохотали.

– Эй, Бенито, тут пришел наш друг Фаустино, только он почему-то облысел со вчерашнего дня и почти разучился говорить по-испански.

Троглио понял, что его миссия провалилась, и хотел было бежать, но тут в свете встающей луны увидел, что на него смотрит сквозь решетку дуло пистолета. И тут у генуэзца от наслоения неприятностей: разбитая нога, удар в зубы, дуло пистолета – случился нервный срыв, он разрыдался.

– Фаустино, эта жирная свинья, он у меня взял двести песо и обещал провести в город. Мне очень нужно, господа, я заплачу, еще раз заплачу, у меня есть деньги, – мешая слова со слезами и всхлипами, бормотал управляющий.

Плачущий лысый иностранец – зрелище довольно забавное, так что подвыпившие друзья Бенито и Флоро не удержались, отдернули засовы и, отворив дверь, встали в проходе, выставив перед собою оружие.

– Эй ты, приятель, ну-ка иди сюда. Сколько ты там заплатил нашему другу Фаустино?

В этот момент как раз началась атака на корсарский лагерь: темное небо окрасили сполохи огня и прокатился по всему острову неожиданный грохот. Лавиния, как всегда, сориентировалась первой. По ее команде матросы с «Агасфера» влупили из своих пистолетов из-за края стены в упор в испанских стражников. Путь мгновенно был расчищен.

Оставив Троглио рыдать на куче листвы, Лавиния скомандовала своим матросам:

– Во дворец Амонтильядо!

Дон Мануэль понял, что его обманули. Он со всеми своими людьми завлечен в ловушку. Изрыгая проклятия и потрясая рапирой, алькальд бросился в темноту в поисках вероломного англичанина – он готов был разорвать его в клочья своими руками и зубами. Несмотря на то что выглянула луна, очень скоро ему стало понятно, что эти поиски обречены на неудачу. Сэр Фаренгейт, зная, как должны развиваться события, все сделал для того, чтобы вовремя исчезнуть с поля боя, не оставив никаких следов.

А побоище продолжалось. Свирепый вепрь Бакеро упорно вел своих людей вперед. Офицерский инстинкт говорил ему, что отступать нельзя. Стоит только дать такой приказ – все шесть рот обратятся во всеобщее и губительное бегство, и тогда ничто не спасет армию Санта-Каталаны от полного разгрома.

Дон Мануэль понимал, что эта доблесть бессмысленна, пиратов, судя по всему, отлично подготовившихся к этой ночной схватке, нипочем не одолеть. Но вмешиваться в действия командора не стал. Он тоже понимал, что любой приказ об отходе кончится катастрофой. Корсары, преследуя пехотинцев Санта-Каталаны по залитому лунным свету перешейку, переколют всех, как баранов.

Оставалось надеяться, сколь ни омерзительной казалась эта надежда лично дону Мануэлю, на то, что дон Диего, услышав звуки сражения, разберется в том, что происходит, и нанесет корсарам удар в спину.

С этими мыслями дон Мануэль кинулся вслед за своими обреченно наступающими солдатами, выкрикивая какие-то команды, которые вряд ли кто-нибудь слышал в этом аду. Он оказался в первых рядах, когда произошло столкновение с контратакующим противником. Мушкеты полетели на землю, засверкали в лунных лучах обнажающиеся клинки, затеялись многочисленные фехтовальные дуэли, затрещали пистолетные выстрелы.

Дона Мануэля не оставляло ощущение странности, ненормальности происходящего. Что-то во всей этой развернувшейся лунной картине казалось ему неестественным. Понял он наконец, в чем дело, когда из темноты прямо на него вывалился громадный детина с повязкой на глазу, огромной абордажной саблей и полным ртом испанской ругани. Дону Мануэлю пришлось скрестить с ним клинок, отразив несколько яростных выпадов, прежде чем алькальд сообразил, что дерется не с кем-нибудь, а с собственным дядей.

Ослепленный яростью, дон Диего, неутомимо ругаясь, наседал на него. Дон Мануэль лишь отмахивался по инерции, сотрясаемый неудержимым истеричным хохотом.

– Чему ты смеешься, каналья?! – наконец крикнул дон Диего, тоже начинающий что-то соображать.

– Куда вы девали моих пиратов, дядя? – продолжая хохотать и плакать от хохота, спросил дон Мануэль.

Одноглазый свирепо развернулся на месте, оглядывая поле битвы, осыпаемое испанской бранью и поливаемое испанской кровью.

– Проклятье! Они заставили нас драться друг с другом, но где они сами, эти английские твари?!

И в этот момент, словно в ответ на его вопрос, раздался протяжный свист и из темноты – а как показалось дону Мануэлю, из-под земли – хлынули корсары. Их внезапное и страшное появление на поле битвы, на котором ошалело топтались несколько сот совершенно сбитых с толку, израненных и перепуганных людей, было сродни гневу Господню.

Дон Диего, не задумываясь, рванулся им навстречу, одержимый желанием смыть, и немедленно, позор, который он навлек на себя неразумным командованием. И ему позволили этот позор смыть, но только собственной кровью. Выстрелом в упор из аркебузы ему снесло полчерепа, и он рухнул на землю, так и не узнав, в чем была соль корсарской хитрости.

Оказывается, возня сэра Фаренгейта со старыми испанскими картами неожиданно сослужила хорошую службу и ему самому, и его воинству. В том фолианте, что был изъят у Лавинии в бриджфордском доме, капитан нашел указание на то, что на перешейке имеется несколько старых индейских каменоломен. Более того, произведенные розыски показали, что вход в них расположен как раз под корсарским лагерем. Остальное известно. Остается только сказать, что ту роль, которую в штабе дона Мануэля сыграл сам капитан Фаренгейт, полковник Хантер сыграл в лагере дона Диего. Жажда мести и любовь ослепили даже такого хитрого и предусмотрительного человека, как дон Циклоп: он поддался на уловку англичан. И когда обе испанские армии достаточно обескровили друг друга, из замаскированных подземных провалов на них ринулись свежие и изголодавшиеся по хорошему делу корсары.

Дон Мануэль был человеком более прагматичным, чем его дядя. Вопросы воинской чести стояли у него не на самом первом месте, поэтому он вместо того, чтобы ввязаться в безнадежную драку с настоящим противником и пасть более-менее геройской смертью, ретировался. Рассчитывая еще кое-что успеть и свести кое с кем счеты. А впоследствии, может быть, и унести ноги.

Он бросился к городу, а точнее, ко дворцу Амонтильядо.

Но первой к нему успела Лавиния вместе со своими людьми. Троглио хорошо ей обрисовал его расположение и устройство. Стоя в тени собора, Лавиния осмотрелась. Вход во дворец охранялся, хотя стражники имели несколько рассеянный или взволнованный вид. Опираясь на свои алебарды, они прислушивались к тому, что происходит за городской стеной. Их было человек пять или шесть, но в доме могли быть еще несколько человек. Ввязываться с ними в сражение было неразумно.

Лавиния пробралась в заднюю часть дворца, к огораживающей апельсиновую рощу стене. Там, действуя как группа акробатов, матросы по своим спинам подняли госпожу на верхнюю площадку стены. Она уже была залита лунным светом. И если бы внимание охранников не было целиком обращено в сторону сражения, Лавиния была бы мгновенно обнаружена и, скорее всего, застрелена.

Несколько секунд гостья всматривалась в черноту сада, пытаясь рассмотреть там хоть какие-то ориентиры. Но воздух был темен, как вода в ночном озере. Пришлось прыгать наугад, и, конечно, она подвернула ногу. В отличие от Троглио ее некому было нести. Несколько секунд Лавиния сидела, растирая щиколотку, потом, переборов боль, встала и пошла, хромая, в сторону дверей, через которые обычно попадала в апельсиновую рощу Элен. Осторожно, бесшумно двигаясь, красавица пробралась на первый этаж. Здесь вообще в этот момент не было никакой охраны. Троглио все очень подробно описал, и в памяти Лавинии его указания отложились отчетливо. Она не стала пользоваться широкой парадной лестницей, а начала подниматься наверх по маленькой темной лестнице для прислуги. Боль в ноге была нестерпимой; с нервной усмешкой мисс Биверсток подумала, что ей передалась травма управляющего, – отчего-то все ее предприятие с проникновением в этот дворец принуждено хромать от начала и до конца.

Не издавая ни единого звука, худая бархатная тень неутомимо ковыляла вверх по ступенькам. Наконец вот он, третий этаж. Лавиния выглянула из-за поворота коридора. Слава Богу, никого из слуг, наверняка все на городских стенах или по крайней мере у окон, что выходят в сторону поля боя.

Грохот сражения был слышен и здесь. Дверь, по описанию Троглио, должна быть возле рыцарской ниши; вот поворот, вот железный истукан. У дверей в покои Элен Лавиния отдышалась, собралась с силами и решительно нажала на ручку.

Элен стояла у окна, как и все обитатели дворца, стараясь на слух определить, что происходит в городе. Она резко обернулась на стук дверных створок и вскрикнула, увидев мужскую фигуру. Неизвестно, чего было больше в ее возгласе – ужаса или радости. Это ведь мог быть и Энтони, и дон Мануэль. Мужская фигура сделала хромой шаг вперед, на нее упал свет свечи, и Элен вскрикнула снова: